| Именно этот, преисполненный символов и метафор язык византийской гимнографии, определяет степень адекватности прочтения текста и является краеугольным камнем в понимании или непонимании современным человеком византийских поэтических текстов. Поэтому исследование проблемы экзегезы в византийской гимнографии, то есть того, как интерпретировали тексты Священного Писания византийские гимнографы, позволяет современному человеку на принципиально ином, более глубоком, уровне прочесть древние византийские поэтические тексты. Отметим, что отдельные попытки объяснить символический язык гимнографии предпринимались уже в Византии. К примеру, монахом Феодором Продромом было составлено толкование на каноны Господских праздников Космы Маиумского и Иоанна Дамаскина (ГИМ. Син. Греч. 210. Нач. XIV в.). В XIX-XX вв. появились литургико-гимнографические объяснения песнопений двунадесятых праздников и Пасхи М.Скабаллановича 591 , В.Ильина 592 . Первыми систематическими справочниками по семиотике византийских гимнографических текстов стали «Богородица в гимнографии» Софрония (Евстратиадиса), митрополита Леонтопольского 593 , «Опыт словаря литургических символов» А.Г.Кравецкого 594 и «Церковнославяно-русские паронимы» О.А.Седаковой 595 . Однако отдельных исследований по интерпретации гимнографического языка создано не было. Это связано с тем, что первостепенное внимание в науке XIX-XX вв. уделялось поиску, изданию и текстологическому анализу не известных по печатным книгам гимнографических текстов из рукописных Миней IX-XV вв. 596 Исследователи византийской литературы делали лишь общие замечания относительно принципов работы с источниками того или иного гимнографа 597 . Наиболее подробно ими было проанализировано творчество Романа Сладкопевца 598 , Космы Маиумского 599 , Андрея Критского 600 , Иосифа Песнописца 601 . В данной статье нам хотелось бы предложить вам поразмышлять о символическом языке богослужебной поэзии и ответить на вопрос о том, как донести богослужение до ума и сердца христианина. |
| В кон. XIX в., во время археологических раскопок, на городище Княжая Гора в Ср. Поднепровье (город был уничтожен при монг. нашествии, ныне близ г. Канева) были обнаружены 2 печати К. На их лицевой стороне помещено изображение Божией Матери «Знамение» в рост, а на другой - греч. надпись: «Кирилл, монах, Божией милостью архиепископ митрополии России» ( Янин В. Л. Актовые печати Др. Руси X-XV вв. М., 1970. Т. 1. С. 49; см. также о новых находках булл К.: Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати Др. Руси X - XV вв. М., 1997. Т. 3. С. 28, 119; Лысенко П. Ф. Булла Киевского митр. Кирилла из раскопок в Турове//Рос. арх. 1999. 4. С. 209). Фрагмент печати К. был обнаружен во время археологических исследований в Херсонесской бухте: возможно, в 1224-1225 гг., в начальный период святительства К., из Корсуня (Херсонеса) на Русь был принесен чудотворный образ свт. Николая Чудотворца, о чем мог ходатайствовать К. ( Алексеенко Н. А. Печать Киевского митр. Кирилла из Херсонеса//Там же. 1. С. 186-190). Сохранилось адресованное К. послание Никейского патриарха Германа II и Синода 1228 г., в котором содержалось предостережение от того, чтобы на Руси не рукополагали в священный сан рабов, если предварительно не будет предоставлена кандидату вольная грамота, говорится о неприкосновенности церковного суда и имений (опубл.: Востоков А. Х. Описание рус. и словенских рукописей Румянцевского музеума. СПб., 1892. С. 303-304; Макарий. История РЦ. Кн. 2. С. 597-598; ПДРКП. 1908. Стб. 79-84. 5). Послание было включено в Кормчие и благодаря этому дошло до наших дней. По-видимому, оно стало ответом на обращение в Никею Киевского митрополита, стремившегося «с помощью авторитета патриарха искоренить злоупотребления в Русской Церкви» ( Поппе. 1989. С. 202). Архиеп. Филарет (Гумилевский) допускал авторство К. в отношении «Поучения крестьянам», сохранившегося в рукописных сборниках начиная с XIV в. ( Филарет. 1859. С. 68-69). Совр. исследователи это мнение не разделяют (см.: Творогов. 1987. С. 223; Письменные памятники истории Древней Руси: Летописи. Повести. Хождения. Поучения. Жития. Послания. Аннот. Кат.-справ. СПб., 2003. С. 168-169). |
| Собрание икон XI – XVII вв. в Успенском соборе является одним из самых богатых в мире. Большинство их было написано в Москве для соборов XIV и XV вв., другие были привезены в Москву из древних городов в период собирания русских земель. Среди наиболее ценных икон собора — двусторонняя «Богоматерь Одигитрия» и «Святой Георгий», «Спас Ярое око», «Троица», два списка Владимирской иконы Божией Матери, храмовый образ «Успение», «Предста Царица», «Апостолы Петр и Павел», «Митрополит Петр в житии» и многие другие. Перед иконостасом стоят моленные места царя, царицы и патриарха. Особый интерес представляет так называемый «Мономахов трон» — моленное место, созданное в 1551 г. для первого русского царя Иоанна Грозного. Его исполнителями были, вероятно, новгородские резчики. Здесь представлены различные мотивы и приемы резьбы, когда-то широко распространенной на Руси. В основании помещены четыре круглые скульптуры — изображения фантастических хищных зверей. Они несут квадратное в плане сооружение со сложной формы колонками, балясинами, подзорами, увенчанное затейливым шатром с многочисленными кокошниками, розетками и вазами. В двенадцати барельефах на стенках иллюстрировано «Сказание о князьях владимирских», повествующее о привозе на Русь из Византии царских регалий — шапки Мономаха, барм (парадного оплечья) и других предметов. С 1326 года, когда в храме был погребен свт. Петр, и до 1700 года собор служил усыпальницей Предстоятелей Русской Церкви — митрополитов и патриархов. Всего в соборе 19 гробниц, расположенных вдоль стен собора. Мощи московских чудотворцев Петра, Ионы, Филиппа и Ермогена покоятся в деревянных, украшенных металлическими пластинами раках — мощехранительницах. Во время Отечественной войны 1812 года собор был разграблен наполеоновскими войсками. Из части серебра, отбитого у французов русскими казаками, была выкована великолепная люстра, которая сейчас висит в центре собора. Древнейший памятник прикладного искусства в соборе — его южные двери (привезены в Москву из суздальского собора, относятся к началу XV века); на них золотом по черному лаку написаны 20 изображений на библейские темы. |
| Эта икона, чье имя в переводе с греческого «Божий Дар», появилась на Руси почти одновременно с Владимирским образом Богоматери и находилась прежде в волжском Городце. После полного разорения Городца отрядами Батыя, святыня, согласно Сказанию, была перенесена св. вмч. Феодором Стратилатом в Кострому в праздник Успения Богородицы, и обретена на следующий день в пригородном лесу на речке Запрудне. Это произошло 16/29 августа 1239 года. Сразу же определился статус этой иконы как покровительствующей властям, поскольку она была явлена не крестьянину, не монаху или торговцу, а именно князю рода Рюриковичей (возможно владимирскому великому князю Ярославу Всеволодовичу). Важным смысловым моментом стала и сама сцена обретения святыни, когда икона не далась в руки князю, а только пришедшим из Костромы священникам. В ней легко прочитывается образ взаимодействия светских и духовных властей, их симфонии. (По сию пору икону Покровительницы власти по традиции могут брать в руки только священники). Упование русских князей, а затем и монархов на помощь и заступничество Божией Матери через Ее Феодоровский образ, ясно просматривается на протяжении нескольких столетий. Так, костромской князь Василий Ярославич, в 1272 году став владимирским великим князем, остался на месте и правил четыре года до своей смерти из Костромы. В его княжение специально для Феодоровской иконы был выстроен каменный Успенский собор, причем его алтарь обратили не на восток, а на север - в сторону места явления святыни, что совершенно немыслимо для той эпохи. Со временем вокруг собора вырос костромской кремль, ставший местом укрытия многих «иже во власти суть» и их семей во время смут и внешних опасностей. Св. князь Дмитрий Донской вместе с семьей скрывался здесь от Тохтамыша (1382 г.); его сын, вел. кн. Василий I, с семьей укрывался при нашествии Едигея (1408 г.); вел. кн. Василий II Темный дважды (1433, 1447 гг.) скрывался в Костроме во время смуты. Сохранились свидетельства о жалованных царских грамотах, даровавших права и преимущества костромскому Успенскому собору, подписанных князем московским и владимирским Василием III и царями Иоанном Васильевичем Грозным, Феодором Иоанновичем, Борисом Феодоровичем Годуновым и Василием Шуйским. В XIV-XV вв. была создана первая служба Феодоровской иконе. Ее текст свидетельствует о возникшем общерусском почитании святыни. Об этом же говорят сохранившиеся списки с костромской святыни XIII, XV и XVI вв., находившиеся в разных городах Руси и даже на Афоне. В конце XVI века по заказу Бориса Годунова в дар Ипатьевскому монастырю была впервые написана тронная Феодоровская икона Божией Матери. Это свидетельствует о возрастании почитания образа Богородицы в эти годы. К концу Смутного времени, количество осадных домов в костромском кремле, принадлежавших самым известным русским фамилиям, приблизилось к двум сотням. И один из них принадлежал инокине Марфе. |
| Наличие повествований об И. в редакциях Жития прп. Сергия, составленных Пахомием Логофетом, свидетельствует о почитании И. в Троице-Сергиевом мон-ре уже в сер. XV в. «Преп(одобный) Исакии Молчалник, иж(е) угодив добрым жителем (ошибочно вместо «житием».- А. К.)» упоминается в Месяцеслове троицкого келаря Симона (Азарьина) сер. 50-х гг. XVII в. (РГБ. Ф. 173/I. МДА. 201. Л. 332). В ряде поздних месяцесловов память И. помещена под 30 мая ( Сергий (Спасский). Месяцеслов. Т. 3. Прил. 3. С. 559). По наблюдениям архим. Леонида (Кавелина) , во 2-й пол. XIX в. преподобный почитался местно в Троице-Сергиевом мон-ре ( Леонид (Кавелин). Св. Русь. С. 144). Общецерковной канонизацией И. следует считать включение его имени в Собор всех святых, в земле Российской просиявших, состав к-рого был определен в сер. 70-х гг. XX в., в ходе подготовки к изданию богослужебных Миней (Минея (МП). Май. Ч. 3. С. 367). Имя И. вошло в Собор Радонежских святых, празднование которому было установлено 10 июля 1981 г. по благословению Патриарха Московского и всея Руси Пимена . Ист.: Описание о российских святых. С. 78; ПСРЛ. Т. 11. С. 91; Т. 15. Вып. 1. Стб. 153-154; Т. 18. С. 137; Присёлков М. Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.; Л., 1950. СПб., 2002 2. С. 432; Клосс Б. М. Избр. труды. М., 1998. Т. 1. С. 36, 101, 219, 245-246, 360-362, 365-366, 372-373, 397, 398, 409. Лит.: Снегирёв И. М. Путеводитель из Москвы в Троице-Сергиеву лавру. М., 1856. С. 73; Барсуков. Источники агиографии. Стб. 227; Троицкий патерик. Серг. П., 1896. С. 6-8; Горский А. В., прот. Ист. описание Св.-Троицкой Сергиевой лавры. Серг. П., 1910, 1996р. С. 66, 69-70; Насонов А. Н. История рус. летописания XI - нач. XVIII в.: Очерки и исследования. М., 1969. С. 364; Попеску Т. А. Основные источники XVII в. по истории б-ки Троице-Сергиева мон-ря: Опись 1641 г. и вкладные книги 1639 и 1673 гг.//Книгопечатание и книжные собрания в России до сер. XIX в.: Сб. науч. тр. Л., 1979. С. 32-33; Евлогий (Смирнов), архим. Собор Радонежских святых - престольный праздник Сергиевой лавры//ЖМП. 1981. 10. С. 17-19; Муравьёва Л. Л. Московское летописание 2-й пол. XIV - нач. XV в. М., 1991. С. 92-93; Спирина Л. М. Никон Радонежский и его образ в произведениях рус. искусства XV-XIX вв.: Из собр. Сергиево-Посадского музея-заповедника//Сергиево-Посадский музей-заповедник: Сообщения/Сост. и отв. ред.: Т. Н. Манушина. М., 1995. С. 128-129; Олсуфьев Ю. А. Лицевые книги и их орнамент//Троице-Сергиева лавра: Сб. ст. М., 2007. С. 86. |
| Можно упомянуть монаха Николу, переписавшего в 1329 году в Жреле Евангелие, еще до второй половины XIX века хранившееся в монастыре преподобного Павла. В Свято-Павловском монастыре сохранялись также древнеболгарские литературные памятники. Здесь были найдены так называемый Севастьяновский сборник (XIII–XIV вв.), Драгалев Апостол (XIV в.)[ 4 ]. Сохранившиеся оригиналы афонских рукописей и списки с них раскрывают весьма сложные пути, по которым развивались афоно-русские связи. Особенно интересна в этом плане история одного небольшого сочинения под названием “Слово постническо Максима Исповедника по вопросу и ответу”. До начала XV века оно обращалось в монастырской среде православного Востока исключительно на греческом языке. Но трудолюбивые и заинтересованные в подобных образцах литературы славянские иноки Святой Горы задумали его перевести. В 1525 году сербский монах монастыря преподобного Павла Иаков Доброписец перевел “Слово”. Он сделал это по просьбе монаха Евсевия (Ефрема), “русина”, который в 1420–1421 гг. жил в Константинополе в монастыре Богородицы Перивлепты и написал там Минею и Лествицу, а между 1422 и 1424 гг. перебрался из Константинополя на Афон. Сначала он жил некоторое время в Ватопеде, но к моменту перевода “Слова” несомненно жил в монастыре преподобного Павла, как и сам Евсевий (Ефрем), хотя место перевода “Слова” ни в одном из его списков не указывается. Известна рукопись Слов святителя Григория Богослова, переписанная неким Иаковом в монастыре преподобного Павла в 1418 году[ 5 ]. Это, конечно, был Иаков Доброписец. Он жил в Павловском монастыре постоянно. Сохранилась еще одна рукопись его руки — первый том Бесед святителя Иоанна Златоуста, переведенных с греческого на сербский язык в 1426 году. В послесловии к нему Иаков подписался полным именем, с добавлением Доброписец . Над Беседами он работал в сотрудничестве с другим писцом, Венедиктом, которому принадлежит перевод 2-го тома (ГИМ, Синодальное собрание, 36, 37). В рукописи 1426 года место, где жили Иаков Доброписец и Венедикт, не указано, но оба тома Бесед до 1655 года, когда они поступили в Московскую Патриаршую библиотеку, хранились в Павловском монастыре. Поэтому есть основания утверждать, что Иаков Доброписец жил в Павловском монастыре и что перевод “Слова” для Евсевия (Ефрема) был сделан именно здесь. |
| Можно упомянуть монаха Николу, переписавшего в 1329 году в Жреле Евангелие, еще до второй половины XIX века хранившееся в монастыре преподобного Павла. В Свято-Павловском монастыре сохранялись также древнеболгарские литературные памятники. Здесь были найдены так называемый Севастьяновский сборник (XIII–XIV вв.), Драгалев Апостол (XIV в.) 4 . Сохранившиеся оригиналы афонских рукописей и списки с них раскрывают весьма сложные пути, по которым развивались афоно-русские связи. Особенно интересна в этом плане история одного небольшого сочинения под названием «Слово постническо Максима Исповедника по вопросу и ответу». До начала XV века оно обращалось в монастырской среде православного Востока исключительно на греческом языке. Но трудолюбивые и заинтересованные в подобных образцах литературы славянские иноки Святой Горы задумали его перевести. В 1525 году сербский монах монастыря преподобного Павла Иаков Доброписец перевел «Слово». Он сделал это по просьбе монаха Евсевия (Ефрема), «русина», который в 1420–1421 гг. жил в Константинополе в монастыре Богородицы Перивлепты и написал там Минею и Лествицу, а между 1422 и 1424 гг. перебрался из Константинополя на Афон. Сначала он жил некоторое время в Ватопеде, но к моменту перевода «Слова» несомненно жил в монастыре преподобного Павла, как и сам Евсевий (Ефрем), хотя место перевода «Слова» ни в одном из его списков не указывается. Известна рукопись Слов святителя Григория Богослова , переписанная неким Иаковом в монастыре преподобного Павла в 1418 году 5 . Это, конечно, был Иаков Доброписец. Он жил в Павловском монастыре постоянно. Сохранилась еще одна рукопись его руки – первый том Бесед святителя Иоанна Златоуста , переведенных с греческого на сербский язык в 1426 году. В послесловии к нему Иаков подписался полным именем, с добавлением Доброписец. Над Беседами он работал в сотрудничестве с другим писцом, Венедиктом, которому принадлежит перевод 2-го тома (ГИМ, Синодальное собрание, 36, 37). В рукописи 1426 года место, где жили Иаков Доброписец и Венедикт, не указано, но оба тома Бесед до 1655 года, когда они поступили в Московскую Патриаршую библиотеку, хранились в Павловском монастыре. Поэтому есть основания утверждать, что Иаков Доброписец жил в Павловском монастыре и что перевод «Слова» для Евсевия (Ефрема) был сделан именно здесь. |
| Одним из древнейших дошедших до нас величайших исторических и литературных памятников второй половины XI – начала XII столетия является «Повесть временных лет». «Повесть временных лет» «Повесть временных лет» – выдающийся исторический и литературный памятник, отразивший становление древнерусского государства, его политический и культурный расцвет, а также начавшийся процесс феодального дробления. Созданная в первые десятилетия XII в., она дошла до нас в составе летописных сводов более позднего времени. Самые старшие из них – Лаврентьевская летопись – 1377 г., Ипатьевская, относящаяся к 20-м годам XV в., и Первая Новгородская летопись 30-х годов XIV в. В Лаврентьевской летописи «Повесть временных лет» продолжена северорусской Суздальской летописью, доведенной до 1305 г., а Ипатьевская летопись помимо «Повести временных лет» содержит летопись Киевскую и Галицко-Волынскую, доведенную до 1292 г. Все последующие летописные своды XV – XVI вв. непременно включали в свой состав «Повесть временных лет», подвергая ее редакционной и стилистической переработке. Формирование летописи. Гипотеза А. А. Ш а х м a m о в а. История возникновения русской летописи привлекала к себе внимание не одного поколения русских ученых, начиная с В. Н. Татищева. Однако только А. А. Шахматову, выдающемуся русскому филологу, в начале нынешнего столетия удалось создать наиболее ценную научную гипотезу о составе, источниках и редакциях «Повести временных лет». При разработке своей гипотезы А. А. Шахматов блестяще применил сравнительно-исторический метод филологического изучения текста. Результаты исследования изложены в его работах «Разыскания о древнейших русских летописных сводах» (СПб., 1908) и «Повесть временных лет», (Т. 1. Пг., 1916). В 1039 г. в Киеве учредили митрополию – самостоятельную церковную организацию. При дворе митрополита был создан «Древнейший Киевский свод», доведенный до 1037 г. Этот свод, предполагал А. А. Шахматов, возник на основе греческих переводных хроник и местного фольклорного материала. В Новгороде в 1036 г. создается Новгородская летопись, на ее основе и на основе «Древнейшего Киевского свода» в 1050 г. возникает «Древний Новгородский свод». В 1073 г. монах Киево-Печерского монастыря Никон Великий, используя «Древнейший Киевский свод», составил «Первый Киево-Печерский свод», куда включил также записи исторических событий, происшедших после смерти Ярослава Мудрого (1054). |
| 1469 год в качестве terminus ante quem для деятельности М. Х. определяется по 2 калофоническим Стихирарям, написанным уроженцем Крита, мелургом, муз. теоретиком и писцом Иоанном Плусиадином (впосл. Иосиф , еп. Мефонский),- Sinait. gr. 1234, выполненному в Венеции в 1469 г., и Sinait. gr. 1251, состоящему из 2 рукописей, позднее объединенных, выполненных соответственно до и после 1469 г. ( Μπαλαγεργος. 2007). Вторая часть рукописи Sinait. gr. 1251 - калофонический Стихирарь, состоящий почти полностью из произведений М. Х., к-рый писцом Иоанном Плусиадином назван блаженнейшим (μακαριτατος), т. е. умершим ( Adsuara. 1995; Antonopoulos. 2015). После смерти М. Х. стал для церковных музыкантов по всему Вост. Средиземноморью одним из самых почитаемых деятелей муз. прошлого, если судить по широкому распространению его произведений в рукописях XV-XVI вв. и частому упоминанию его имени в заголовках и записях на полях в кодексах поствизант. периода ( Γιαννπουλος. 2006). Напр., Иоанн Плусиадин, к-рый сам был автором калофонических произведений, в одном из поздних автографов (Sinait. gr. 1312) назвал М. Х. новым Кукузелем ( Μπαλαγεργος. 2007). Этот эпитет, сравнивающий М. Х. с основоположником и одним из первых авторов произведений калофонического пения в XIV в., содержится и в др. поствизантийских рукописях ( Στθης. Χειργραφα. Τ. 1; Demetriou. 2007). Более того, М. Х. назван учителем (διδσκαλος) в различных источниках, напр. в рукописи Ath. Doch. 369 (Fol. 83; Στθης. Χειργραφα. Τ. 1. Σ. 501). То, что М. Х. был учителем, следует и из фрагмента его музыкально-теоретического трактата, где он пишет о своем ученике иером. Герасиме ( Conomos. 1985. P. 36-37). М. Х. активно занимался написанием певч. кодексов. Определенно ему принадлежит авторство 2 кодексов. Первый - певч. рукопись Ath. Iver. 1120, объемная Аколуфия , выполненная в 1458 г., в сохранившемся колофоне к-рой указаны имя автора и год создания. В нее входят сотни произведений: от анонимных песнопений с обозначениями παλαιν (старое) и ρχαον (древнее), относящихся к началу палеологовского периода, до произведений мастеров XIV в. прп. Иоанна Кукузеля , Ксена Корониса и Иоанна Клады , современников М. Х. Записанные им калофонические песнопения часто сопровождаются эпитетами, такими как πνυ καλν (весьма прекрасное), показывающими высокоперсонализированную эстетику калофонического периода, к-рую М. Х. пытался спасти в период распада империи и рассеивания музыкантов, ранее трудившихся при имп. дворце в К-поле. С этой целью М. Х. поместил в рукопись Ath. Iver. 1120 песнопения кафедрального обряда собора Св. Софии в К-поле, уже вышедшие из употребления в 1458 г., когда М. Х. закончил работу над этой рукописью (напр., служба вавилонских отроков в пещи), но к-рые он считал достойными сохранения и распространения ( Lingas. 2010). |
| Близ Д.- руины 3-нефной базилики арх. Михаила в сел. Арапай (VI в., использовалась до XV в.) с напольной мозаикой; к северу от Д.- ц. св. Николая (1081); на мысе Родони - руины крепости Скандербега (1451) и мон-ря Богородицы (с 1599 францисканский) с однонефной ц. св. Антония Падуанского со стрельчатыми арками (XIV в.); мон-рь св. Власия (разрушен в 1967, отстроен заново в 1992-2001) с ДА в честь Воскресения Господня; ц. св. Параскевы Пятницы в сел. Чета близ г. Кавая (кон. XIII в., росписи XIV-XVII вв.). Лит.: Jire ek K. Die Lage und Vergangenheit der Stadt Durazzo in Albanien//Illyrische-albanische Forschungen. Münch.; Lpz., 1916. N 1. S. 159; Точи В. Мозаика Адриатики: Археол. находки: (О раскопках в Дурресе)//Новая Албания. 1960. 3. С. 9; Thierry N. Une mosaïque а Dyrrachium//Cah. Arch. 1968. Vol. 18. P. 227-229; To ç i V. Amfiteatri i Dyrrahit//Monumentet. 1971. N 2. F. 37-42; Nallbani H. Mozaiku i kishes se amfiteatrit пё Durres//Ibid. 1974. N 7/8. F. 111-118; Karaiskaj G. Kalaja e Durresim пё mesjeme//Ibid. 1977. N 13. F. 29-53; Meksi A. Dy bazilika mesjetare тё panjohura//Ibid. F. 71-74; Tartari F. Arkitektura e disa varreve тё shekullit II-IV пё Dyrrah//Ibid. 1978. N 15/16. F. 71-85; Reynis-Jandot J. La mosaïque murale dans la chapelle de l " amphitheatre de Dyrrachium//Iliria. 1983. N 1. F. 225-232; Berxholi A. Durres and its environs. Tiranë, 1986; Bakhuizen S. Between Illyrians and Greeks: The Cities of Epidamnos and Apollonia//Iliria. 1986. N 1. F. 165-177; Miraj L. Amphitheater de Durres//Ibid. N 2. F. 151-171; Ферлуга J. Драч и ньегова област од VII до почетка XIII в.//ГСАН. Од. ист. наук. 1986. 5. С. 65-130; Andaloro M. I mosaici parietali di Durazzo o dell " origine costantinopolitana del tema iconografico di Maria Regina//Studien zur spätantiken und byzant. Kunst. Bonn, 1986. T. 3. P. 103-112; Gega R. La chapelle de l " amphithéâtre de Durres//XL corso di cultura sull " arte ravennate e bizantina: Seminario intern. di studi su l " Albania dal Tardoantico al Medioevo. Ravenna, 1993. P. 527-536; Bryer A. St. Asterios and the Amphitheater Chapel in Dyrrachion//Thymiama. Athena, 1994. T. 1: Keimena. P. 41-45; Ulqini A. Durrësi Itinerary historiko-kulturor dhe turistik. Durrës, 1997; Buschhausen H. Durazzo und die Anfänge des Christentums in Albanien//Steine Sprechen: Zschr. d. Österreichische Gesellschaft für Denkmal- und Ortsbildpflege. W., 2001. N 120. S. 2-19. |
|
|
