| Но как ни редки были эти «мужи учительные», как они ни гордились своей ученостью и как ни стояли за них епархиальные власти, им весьма трудно было конкурировать с псалтырниками. Ни духовенство, ни тем более громады никак не могли понять, для чего будущему пароху нужно знать латинские склонения и синтаксис; да и не одни простые люди не уважали их учености, – об них с желчью и сарказмом отзывался наприм. даже такой знаменитый поборник науки, как Феофан Прокопович , называя их «школяриками, латиною губы помазавшими», а учение их «привиденным и мечтательным», от которого «вкусившии человецы глупейшии бывают неученых, ибо, весьма темны суще, мнят себе быти совершенны». Вся латынь их не простиралась далее частого употребления слов: reverendissime, honestissime pater et frater, dominus, amicus, stultus, vale, salve и проч. А между тем от гордости и чванства их не было никому житья. На месте они постоянно сутяжничали, заводили ссоры и тяжбы, жаловались на оскорбление своей чести и требовали сатисфакции. Прихожане иногда формально просили архиерея, чтобы он дал им в священники человека простого, а не латынника, потому что латынники не спокойно живут 62 . Понятно, как трудно было при таких обстоятельствах архиереям отстаивать своих школяров перед громадами, тем более, что и указы о мужах учительных здесь не были так сильны, как в Великороссии, да кроме того трудно было еще доказать, кто был больше подготовлен к священнослужительству, псалтырник ли, знавший обыкновенно хорошо и чтение и пение и церковный устав, или латынник, зазубривший только латинские флексии и несколько вокабул и большею частью вовсе незнакомый с дьяковскою мудростью. Между южнорусскими архиереями сделался особенно известен своей борьбой с парохиянами Иродион Жураковский, архиепископ Черниговский, который один из первых начал приводить в исполнение новые постановления о посвящении ставленников. Вскоре же после вступления своего на кафедру (1722 г.) он разослал по своей епархии окружную грамоту, в которой в качестве необходимого условия для всех, ищущих церковных должностей, выставил известное образование, причем обратил внимание не на одних только священнослужителей, но и на дьяков, и требовал от своих духовных управителей, чтобы они никак не дозволяли определять на парохии дьяков, не испытав их предварительно сами в чтении и пении и не удостоверившись в их доброй жизни. |
| Учтивость выражается в человеческих приветствиях, рукопожатиях, раскланиваниях и в других формах ласкового обращения с ближними. Форма словесного выражения благоприветливости в различные времена и у различных народов была различна, это обусловливалось различием в мировоззрении людей. Если, например, эстетическое воззрение греков на жизнь выразилось в их жизнерадостном взаимном приветствии: χρε! (т.е. радость тебе!); то более практическое воззрение римлян отразилось в соответствуюших ему словах: salve!» (поживай блaronoлyчho!) u «valeo!» (будь здоров!), какими они приветствовали друг друга. Христианское миросозерцание выразилось в известном благожелательном приветствии: «Мир тебе и дому твоему!» Господь Иисус Христос придает этому привету мира, даруемого нам свыше, большое значение. Посылая Своих учеников на проповедь, Он дает им наставление: «В какой дом войдете, сперва говорите: мир дому сему; и если там будет сын мира, то почиет на нем мир ваш, а если нет, то к вам возвратится» ( Лк. 10:5 и дал. Ср. Ин. 14:27 ). В истории человеческих приветствий имеет свое немаловажное значение и поцелуй как символ братского дружелюбного общения. Нередко читаем мы в апостольских посланиях увещание к христианам: «Приветствуйте друг друга с целованием святым» ( Рим. 16:16 ; 1Кор. 16:20 ); «приветствуйте друг друга лобзанием святым», или «лобзанием любви» ( 1Петр. 5:14 ; 2Кор. 13:12 ). Впрочем, нельзя забывать, что бывает и целование, или лобзание, Иудино. Но в каких бы формах учтивость христианская ни выражалась, в сущности она одна и та же: она одинаково внимательна ко всякому человеку, и в этом ее великое преимущество пред светскою вежливостью. Истинная учтивость, или ласковость, всегда приятная сама по себе, сближает между собою людей, скрепляет общественную жизнь, привлекает к нам сердца даже грубых людей, помогает с успехом совершать многие добрые предприятия и предотвращает различные оскорбления и неприятности, происходящие от неприличия и невежества. На эту именно черту христианского обхождения указывает ап. Павел, когда заповедует верующим: «Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью; в почтительности друг друга предупреждайте» ( Рим. 12:10 ). |
| Так стоял он, глядя на этот унылый дом с потрескавшейся кое-где штукатуркой, на эти выщербленные ступени, а осенний ветер тормошил черные верхушки сосен. Вечерний туман поднимался над лугом, затягивая пеленой дальний лес. Ксавье не смел войти в дом, хотя оттуда не доносилось ни звука. Даже если эта история, ради которой он готов поставить на карту свою жизнь, — истина, хотя этому нет ровным счетом никаких доказательств, почему же надо отделять себя от стада? Ведь он такой, как все... Но в то время как эта привычная мысль кружилась у него в голове, подобно тем осенним листьям, которые ветер, подняв в воздух, снова швырнул к его ногам, он вслух шептал слова латинской молитвы: «...vita, dulcedo, et spes nostra salve. Ad te clamamus, exsules filii Evae. Ad te suspiramus gementes et flentes...» Стеная и плача... Он любит, он любим, зачем стенать, зачем плакать? Ксавье торопливо взбежал по ступеням и вошел в прихожую. Ролан сидел на ящике для дров, он размазывал по лицу слезы и сопли. Ксавье спросил, где Доминика. — Она говорит по телефону в библиотеке, — сказал мальчик и добавил, не глядя на него: — Она послала меня за вами... — Что же ты не позвал меня? Он не ответил и отвернулся к стене. Ксавье положил ладонь на круглую, коротко остриженную мальчишечью голову, но Ролан отстранился. Господи, уже ревность! Ксавье пересек столовую и вошел в маленькую комнату, которую почему-то называли библиотекой, хотя на полках стояли только переплетенные комплекты журнала «Мир в иллюстрациях» за многие годы. Увидя Ксавье, Доминика, не положив трубку, жестом попросила его не уходить: — Договорились. Мы оплатим и обратный путь. Да, по ночному тарифу... — Она так и стояла, протянув левую руку к Ксавье, а он после мгновенной борьбы с самим собой сжал ее. Доминика положила трубку. Обняв ее одной рукой, Ксавье другой рукой прижал ее голову к своему плечу, чтобы их губы не встретились. Большая осенняя муха билась о стекло. Крышка стола, за которым дети семейства Пиан испокон веков готовили летние задания, была сплошь покрыта озерами выцветших чернильных клякс и процарапанными ножом контурами каких-то зверей — этими неразгаданными иероглифами исчезнувшего детства. |
| - Твои учителя не теряют времени, Анна… — серые глаза Ярослава смягчились немного при взгляде на девочку, он провел рукою по ее золотым волосам. — Я знаю, что в учении ты отстаешь только от Всеволода… Жалею иной раз о том, что ты рождена не мужчиной — ты более сыновей похожа на меня… - Батюшка! А ведь прабабка Ольга княжила как мужчина! Почему ты не можешь дать мне, как даешь братьям, стол в Ростове или в Муроме, когда я вырасту? - Ох, Анна! — Ярослав засмеялся весело. — Не те ныне времена. - Но я не хочу, не хочу просто выйти замуж, как другие княжны и боярышни! Не хочу, чтобы все мои знания пошли только на то, чтобы обучать потом своих детей… Мне мало этого, батюшка! — в голосе девочки прозвучали слезы. - Не горюй, солнышко золотое, знаю, что мало… Может статься, я с тебя со временем большего потребую. Кабы только ты меня тогда не укорила… — негромко, словно для себя, проговорил Ярослав. — Скажи-ка мне лучше, — князь в задумчивости прошелся по комнате, — ведомо ли тебе, что Эдвард приехал вчера в Киев? - Да, батюшка: я так рада! Мы не виделись с Эдвардом Эдмундичем больше года. Скажи, а нельзя, чтобы он остался в Киеве? - Нельзя, Анна… Понимаю, как грустно тебе было расставаться со своим товарищем: были вы дружны… Но мы, князья, живем не для себя, а для Руси: сейчас пребывание у меня в Киеве, при дворе, сына свергнутого Эдмунда, могло бы сильно повредить моим замыслам… Еще немного, и речь зайдет обо мне: оставаться далее было бы нечестным. Только я успел подумать об этом, как порыв ветра неожиданно захлопнул у меня за спиной створку окна. В то же мгновение послышался скрип дверей: в палату легко и быстро вошел Эдвард Айронсайд. - Здрав будь, rex Малескольд, salve, Энни, si vales, bene est — не забыла ли ты еще, как вместе учили мы латынь? — со смехом произнес Эдвард: алый румянец выступил на его щеках — он был радостно взволнован. - Куда, — рассмеялся добродушно Ярослав, обнимая Эдварда за плечи, — вишь, как рада… Глаза Анны действительно сияли: когда Эдвард вошел, она стремительно вскочила на ноги, выпустив из рук своего зверька, и бросилась навстречу: сейчас она с лукавой улыбкой поглядывала на Эдварда, прячась за спиной отца… |
| Некоторые из стихотворений Фортуната вошли в обиход Западной Церкви. Это два гимна: «Знамена веют царские» («Vexilla regis prodeunt») и «Воспой, язык, сраженье славной страсти» («Pange, lingua, gloriosi proelium certaminis»), написанные размером римских военных песен и оба посвященные перенесению частицы Животворящего Креста в Пуатье, а также исполненное радостным ликованием пасхальное песнопение «Salve festa dies». В западные бревиарии включен гимн Фортуната в честь Девы Марии, «Которую земля, и море, и эфир…» («Quem terra, pontus, aethera»). 6. Зарейнские владения Меровингов и варварская Германия Владения Меровингов простирались за пределы Галлии, на правобережье Рейна. В полном подчинении франкских королей находилась лишь часть территории свободной Германии, той, что за лимесом, но претензии Меровингов, прежде всего королей Австразии, на признание своего, если прибегнуть к терминологическому анахронизму, сюзеренитета простирались на все пространство, населенное западногерманскими народами и племенами: от Рейна до Эльбы, от Северного моря до Альпийских хребтов. Христианская миссия в зарейнской Германии в 6 в. лишь начиналась, и это было также началом перехода населяющих ее племен от варварской и патриархальной стадии культурного развития в мир развитой цивилизации. Если границу этого региона на юго-востоке провести не по верхнему течению Эльбы, а по впадающей в нее Влтаве, то окажется, что в обозначенных пределах в 6 в. обитали почти исключительно носители германских диалектов, так что именно эта страна и представляла собой тогда германскую родину «Heimat». Иноязычные вкрапления существовали, конечно, и внутри этих границ: это были латиноязычные островки по правому берегу Рейна и поблизости от него, а также по левому берегу Дуная на юге региона, поселения славян по левому берегу Влтавы, гипотетически также не до конца ассимилированные германцами кельтоязычные поселения в южной части этой страны. Генетическими предками современных немцев, равно как и германцев 6 столетия, явились по преимуществу как раз кельты, более определенно – носители культуры колоколовидных кубков, относившиеся к гаплогруппе R1b, а не исконные германцы времен их обособления от праиндоевропейского народа, которые, как и славяне, принадлежали, вероятно, к гаплогруппе R1a1, а затем смешались как с предками кельтов, так и с обитавшей до них на севере Германии популяцией, принадлежавшей к гаплогруппе I1, соотносящейся с носителями признаков нордической расы. |
| В последние десятилетия, как я уже сказала, европейская критика больше всего говорила о письме и тексте . Можно подумать, что словесность еще раз (после того, как поэты перестали петь стихи) обеззвучилась. В рэпе и в Sound Poetry мы слышим реакцию на это обеззвучивание словесности. Но реакция эта, на мой взгляд, поверхностна и слишком «физична». Я думаю, что письмо само по себе странным образом не противоположно звучанию. Вот стихи Ивана Бунина: … на мировом погосте Звучат лишь письмена. Как же они звучат , если речь идет о надписях? Но ведь письмо на самом деле звучит! Когда мне приходилось идти вдоль ряда античных саркофагов в Риме, и на них были написаны слова, которые я могла прочесть: греческое приветствие Χαρε или латинское Salve! – они несомненно звучали в моем уме. Больше того, звучит даже то письмо, которого мы не можем прочесть, поскольку нам неизвестны правила чтения, незнаком алфавит. photosight.ru. Фото: ilninio Глядя на надпись, сделанную человеческой рукой — не орнамент, а надпись, — мы чувствуем какой-то скрытый, потенциальный звук этих букв, звук высказывания. Беззвучие окружает нас там, где мы встречаемся со следами дописьменной, устной культуры, от которой не осталось никаких надписей. И это тревожное ощущение: как в пустой клетке, из которой птица улетела. И что же такое этот не совсем акустический звук, «звук» немых надписей? Я хочу — в связи с ним — обратить внимание на одно явление, о котором часто рассказывают поэты: о некоем звуке, который им является как предвестие сочинения. Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, Излиться наконец свободным проявленьем… Это пушкинский звук вдохновения: он звучит внутри и ищет выхода наружу. У Александра Блока иначе: звук этот приходит извне, издалека: Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, Молодеет душа… Я думаю, нелепо было бы предполагать, что поэты переживают какую-то слуховую галлюцинацию перед тем, как начинают писать. Это тот самый, другой , не совсем акустический звук (разные поэты говорят о свисте, звоне, гуле ветра, «сигнальных звоночках»). И если мы попробуем его определить, я бы сказала так: это будущий смысл вещи, который мы узнаем, как своего рода звук. |
| Однако стоило наступить обеденному перерыву… То внимание, та предельная серьёзность, с которой профессор изучал предложенное меню, навели рассказчицу на торжествующую мысль: есть, есть ведь всё-таки что-что важное в жизни итальянского профессора! О еде в Италии говорится много и со вкусом. Но, кажется, их застолья чужды того кулинарного тщеславия, которым тонко, но ощутимо приправлено славянское радушие. Гости не изощряются в комплиментах хозяйке, а хозяйка словно и не пытается удивить гостей. Как бы само собой ясно, что всё вкусно без усилий, и вкуснее, чем здесь, не бывает. Итальянская еда, как истинная красавица, не кичится украшениями, она превосходна в силу природных данных — лучшее солнце, лучшая почва, лучшая вода — это превосходство по праву рождения. Суетливые французские повара мудрят с весами, приправами и сложносочинёнными соусами, — итальянцы готовят харизматично, на глазок, в рецептах у них всё больше щепотки и горсти, чем граммы и миллилитры. «Набожный еврей при встрече говорил „мир тебе!“, живой и весёлый грек „радуйся!“, практический же и здравый римлянин — только „будь силен“ (vale) и „будь здоров!“ (salve)»… Так писал философ А. Лосев, и, цитируя его в своих заметках о Риме, отец Георгий Чистяков отмечает, что именно здесь, в этом городе, эти три разные цивилизации встретились, и так родилась Новая Европа. А с ней — и мы, европейцы, в душах которых навсегда смешались три начала — еврейское, греческое, римское. Две тысячи лет назад волны глобализации катились по миру из Рима. Сегодня они докатываются до Италии совсем из других эпицентров «шторма». Надо сказать, разрушения не так бросаются в глаза, как в других странах. Кажется, что здесь действует ещё веками накопленный запас нравственной прочности. Хотя бы тот факт, что в Италии семья — непререкаемая сердцевина жизни, вокруг которой выстроено всё остальное, свидетельствует о каком-то относительном здоровье нации, о том, что цемент религии, может, и по инерции, но скрепляет ещё расползающиеся части бытия. |
| Приложение: Служба праздника у р.-католиков Нынешняя римско-католическая служба Введению заимствует большую часть своего содержания из общей службы Богородице. Специально-праздничные части ограничиваются следующим. На обоих вечернях на «Величит душа моя» антифон «Блаженная Богородительница Мария, Дева всегдашняя, храм Господень, святилище Духа св., Ты одна угодна была Господу нашему Иисусу Христу, аллилуиа». Молитва (на вечерне и литургии): «Боже, Который восхотел, чтобы блаженная Мария приснодева, Духа св. обиталище, в сегодняшний день была представлена в храм, подай, просим чтобы Ее ходатайством мы сподобились предстать в храме славы Твоей. Чрез Господа нашего Иисуса Христа, Сына Твоего, Который с Тобою живет и царствует в единстве Духа св. Бог». На вечерне бывает антифон и молитва святого 20 ноября (Филиппа Валуа). На 2-й ноктурне чтение из книги св. Иоанна Дамаскина «О вере православной», кн. 4, гл. 15 (о рождении и воспитании Пресв. Девы) – три чтения. На 2-й вечерне респонсорий: «Сподоби меня хвалить тебя, Дево освященная. Дай мне мужество против врагов моих». На литургии входное (introitus): «Радуйся (salve) св. Родительница, Родильница, родившая Царя, Который царствует над небом и землею во веки веков» (принадлежит Седулию IV-V в.). «Отрыгну сердце мое»... ( Пс. 44. 2 ). Чтения (апостол и евангелие) Сир. 24, 10–13 и Лк. 11, 27, 28 . Graduale (прокимен): «Благословена и почитаема Ты, Которая без нарушения целомудрия оказалась Девой Богородительницей; Кого не вмещает вселенная, в Твое заключился чрево, став человеком». Аллилуиа: «По рождестве Девою непорочною пребыла, Богородительница; ходатайствуй за нас». Offertorium (стих на приношение даров): «Радуйся Мария благодатная»... ( Лк. 1, 28, 42 ). Тайная молитва (secreta): «Твоим, Господи умилостивлением и блаженной Марии Приснодевы ходатайством да послужит нам это приношение к постоянному и настоящему благоденствию и миру. Чрез Господа»... Причастен (communio): «Блаженно чрево Марии Девы, носившее Сына вечного Отца». По причащении (postcommunio): «Восприняв, Господи, на себя дело нашего спасения, – дай, просим, чтобы мы всюду покрываемы были защитою блаженной Марии Приснодевы, в честь Которой приносим это Твоему величию. Чрез Господа»... Праздник относится к 3 классу и празднуется 1 день 1016 . Читать далее Источник: Христианские праздники : Всестороннее освещение каждого из великих праздников со всем его богослужением/Под ред. М. Скабаллановича. - Киев : Изд. журн. " Проповеднический листок " , 1915-1916./Кн. 3: Введение во храм Пресвятой Богородицы. 1916. – 115 с. Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| 88 . And so one may see those walking in other attire, who ought to be weeping and groaning because they had defiled the robe of sanctification and grace; and women loading their ears with pearls, and weighing down their necks, who had better have bent to Christ than to gold, and who ought to be weeping for themselves, because they have lost the pearl from heaven. 89 . There are, again, some who think that it is penitence to abstain from the heavenly sacraments. These are too cruel judges of themselves, who prescribe a penalty for themselves but refuse the remedy, who ought to be mourning over their self-imposed penalty, because it deprives them of heavenly grace. 90 . Others think that licence is granted them to sin, because the hope of penitence is before them, whereas penitence is the remedy, not an incentive to sin. For the salve is necessary for the wound, not the wound for the salve, since a salve is sought because of the wound, the wound is not wished for on account of the salve. The hope which is put off to a future season is but feeble, for every season is uncertain, and hope does not outlive all time. h10 Chapter X. In order to do away with the feeling of shame which holds back the guilty from public penance, St. Ambrose points out the advantage of prayers offered by the whole Church, and sets forth the example of saints who have sorrowed. Then, after reproving those who imagine that penance may be often repeated, he points out the difficulty of repentance, and how it is to be carried out. 91 . Can any one endure that you should blush to entreat God, when you do not blush to entreat a man? That you should be ashamed to entreat Him Who knows you fully, when you are not ashamed to confess your sins to a man who knows you not? 3212 Do you shrink from witnesses and sympathizers in your prayers, when, if you have to satisfy a man, you must visit many and entreat them to be kind enough to intervene; when you throw yourself at a man’s knees, kiss his feet, bring your children, still unconscious of guilt, to entreat also for their father’s pardon? And you disdain to do this in the Church in order to entreat God, in order to gain for yourself the support of the holy congregation; where there is no cause for shame, except indeed not to confess, since we are all sinners, amongst whom he is the most praiseworthy who is the most humble; he is the most just who feels himself the lowest. |
| 111. Hemos de esforzarnos siempre por tener el alma quieta y libre de perturbaciones, pero en mayor medida cuando cantamos u oramos, porque entonces, principalmente, es cuando los demonios trabajan para confundirnos y arruinar nuestra oración. 112. Verdadero servidor de Dios, sin duda alguna, es aquel que teniendo el cuerpo en la tierra y con los hombres, con el alma está en el cielo por la oración. 113. Las injurias, los agravios, los menosprecios, son para el almas obediente amargos como el acíbar; en cambio las honras, y las alabanzas, y la buena reputación, para los que andan en busca de estas cosas, son dulces como la miel. Sin embargo, en tanto el acíbar purga las heces de los malos humores, la miel acrecienta la cólera. 114. Confiemos plenamente en aquellos que están a cargo de nosotros, aunque a veces nos manden cosas que a primera vista parezcan ser contrarias a nuestro propósito y provecho. Porque la fe que en ellos tenemos se prueba en la fragua de la humildad; y nuestra lealtad para con ellos la demostramos obedeciendo sin dudar cuando nos mandan cosas contrarias a las que esperamos. 115. De la obediencia, como ya dijimos, nace la humildad, y de la humildad la discreción – como lo prueba el gran Casiano en el sermón que escribió sobre la humildad – ; y la discreción infunde en el alma una luz clarísima, por la cual algunas veces, por especial don de Dios, llega el hombre a conocer y prever las cosas futuras. ¿Quién dejará, pues, de correr con ánimo alegre por este camino de la obediencia, viendo que trae consigo tanta abundancia de bienes? De esta singular virtud decía aquel excelente cantor: «En tu bondad, Señor, tú has preparado para el alma del pobre que obedece, tu presencia en su corazón» (cf. Sal. 67). 116. No te olvides jamás, en toda tu vida, de aquel gran siervo de Dios, que durante dieciocho años jamás escuchó con sus orejas exteriores decir a su superior: «¡Dios te salve!»; pero que oía con sus orejas interiores, cada día, al Señor diciéndole, no ya: «Dios te salve,» que es palabra incierta y de futuro, sino «Ya eres salvo,» que es algo definitivo y cierto. |
|
|
