| Уже существовал прецедент: собор 879–880 гг. закончился примирением между папой Иоанном VIII и св. патриархом Фотием. Этот собор присвоил себе статус «вселенского» и действительно соответствовал институциональным требованиям такового. В византийских источниках он часто называется «объединительным собором». Однако евхаристическое общение между свт. Фотием и папскими легатами было восстановлено еще до начала соборных заседаний 180 , так что сам собор был собором объединенной Церкви. В 1438 г. между Востоком и Западом не было евхаристического общения, что может отчасти объяснить причину, по которой греки во время подготовки к Флорентийскому собору не упомянули прецедент 879–880 гг. Византийцы, конечно, знали, что латинская сторона уже не считала «фотиевский» собор действительным 181 и что потому нет смысла представлять его как авторитет, приемлемый для обеих сторон. Весьма знаменательно, однако, и то, что в течение всего XIV века – даже после крестовых походов, после установления латинской иерархии на Востоке, после провала Лионской унии – возможность объединительного собора была для византийцев главной надеждой, и они неоднократно предлагали папам его провести. Конечно, эти предложения, как и все переговоры того времени о единении, были в значительной степени обусловлены нуждой получить от Запада помощь против турецкого наступления. Но идея собора выдвигалась также и наиболее ответственными православными кругами в противовес чисто политическим планам. Так, например, в конце XIII века она противопоставлялась планам императора Михаила VIII, означавшим непосредственное и безусловное подчинение папской власти. Здесь невозможно описать все эти попытки 182 , но я упомяну некоторые из них как подготовительные к Флорентийскому собору. 1) В 1339 г. (или, может быть, ранее) знаменитый Варлаам Калабриец представил константинопольскому синоду проект единения, основанный на созыве совместного вселенского собора. Ему было разрешено представить свой проект папе Бенедикту XII в Авиньоне. |
| Нина, Москва 25 августа 2010г. 23:22 " ...В 9 в., как раз во времена свв. Кирилла и Мефодия, при патриархе Фотии в Константинополе состоялся последний общий собор Западной и Восточной Церкви, который должен был разрешить накопившиеся между ними противоречия и уврачевать временные конфликты (879-880 гг.). Восстанавливая общение, отцы собора подтвердили употребление Символа Веры без filioque, постепенно входившего в практику многих Церквей на Западе, и подтвердили неизменность всего учения неразделенной Церкви. Таким образом, этот собор, почитавшийся до разделения 11 в. Восьмым Вселенским как на Востоке, так и на Западе, восстановил общение между Церквами на основании единого древнего учения... " Непонятно, зачем автор выдаёт желаемое за действительное: Константинопольский Собор 879-880 гг. как никогда западными христианами не признавался, так и не признаётся. Папа его решений не подписал. Антон, Москва 26 августа 2010г. 00:44 Отец Аввакум, посмею заметить, что дети Адамовы разделились на детей Сифовых и детей Каиновых. И это разделение не прекратится до конца времён. Ну, или другой пример из Ветхого Завета: есть израильтяне, а есть язычники. Мало того, потом от Израильское Царство откололось от Иудейского. Ничего не напоминает? И истиная вера сохранилась только в Иудейском Царстве. Юрий, Рыбинск 26 августа 2010г. 13:11 К сожалению, автору статьи не хватает банальной научной компетенции. Разумеется, сейчас модно рассуждать о нашем хорошем отношении к католикам и жаждать единства с ними. Но единство в ущерб Истине никогда подлинным Единством не будет. Еще посоветовал бы отцу диакону обратить внимание на экклезиологический аспект православной сакраментологии, ибо заметно, что тут есть пробелы в его знаниях. Где Евхаристия - там Церковь, где нет Церкви - нет Евхаристии. Церковь одна и не может быть двух церквей. По словам святителя Иллариона (Троицкого), Церковь есть Единство в Любви. Если нет Единства - нет Церкви. Нет Церкви - нет Таинств. Отец диакон, прошу вас, не берите на себя роль Вселенского Православия и соборного разума церковной полноты, как это делали митр. Никодим и некоторые современные иерархи. Человеку свойственно ошибаться, вот почему нужно держаться мнения Церкви и её святых. Возьмите хотя бы соборный документ нашей поместной Церкви - " Основные принципы отношения к инославию " . Там говорится о том, что все отпавшие от Православия сообщества лишены полноты Благодати, но не говорится о степени этого лишения. Если вы не считаете, что полнота Благодати есть общение со Христом в Таинствах Его Церкви, то это очень грустно. |
| Второй Софийский Собор явился фактором, сдерживавшим самодержавные тенденции Рима и утверждавшим православную экклезиологию. Недаром впоследствии папа Климент II (XI в.) в этом Соборе видел главную причину «схизмы». Нам не может показаться странным, что потом, после возрождения и утверждения на Западе идеи папского единодержавия, римско-католической стороной делалось много, чтобы умалить значение этого Собора. Известный Алляций (XVII в.) пытался даже доказывать, что Собора 879—880 гг. не было вообще. Сейчас еще некоторые римско-католические историки ставят под сомнение факт 6-го и 7-го заседания этого Собора, считая теоретически невозможным для папы и его легатов участие и столь решительном осуждении Filioque. Ученый августинец М. Жюжи (Jugie), профессор Латеранской понтификальной семинарии в Риме, по этому поводу резонно замечает, что 6-е и 7-е заседания это еще куда ни шло, ведь до этого и Лев III решительно не допускал включения Filioque в Символ веры, что, однако, не мешает римо-католикам видеть в этом папе сторонника учения о двойном исхождении Святого Духа; гораздо хуже для римско-католического сознания обстоит дело с 1—5 заседаниями: на них был осужден Собор 869—870 гг. (Малый Софийский), выражавший волю папы Адриана II и доныне причисляемый Римско-католической Церковью к Вселенским. Не приходится особенно удивляться, что у церковных историков Запада (да и не только Запада) до недавнего времени имела хождение версия о том, что сам папа Иоанн VIII, разобравшись во всем как следует, выступил решительным противником Собора 879—880 гг. (Великого Софийского) и лично торжественно произнес новую анафему на Фотия в феврале 881 г. (кардинал Гергенретер и др.). В учебнике Евграфа Смирнова, по которому в течение многих десятилетий изучали церковную историю кадры нашего духовенства, рисуется такая картина: «Папа Иоанн VIII, получив соборные акты и узнав, что его требования не выполнены, с раздражением потребовал от императора через легата Марина уничтожения постановлений Собора. Марина за дерзкие объяснения в Константинополе посадили в тюрьму. Теперь папа ясно увидел, что Фотий не сделает ему никаких уступок и не подчинится его влиянию, и потому предал его новому проклятию. Опять началась полемика между Константинополем и Римом, опять началась распря. Последующие папы также подвергали Фотия проклятию, так что всех папских проклятий, постигших его, насчитывают до двенадцати. Разрыв между Церквами начался» 7 . |
| Наконец, при всей незыблемости и обязательности решений Вселенских Соборов как голоса Церкви, выражающей на них свою веру и сознание, исторические обстоятельства и церковная польза могут поставить вопрос о возможности дальнейших разъяснений или даже иных формулировок некоторых догматических вопросов, решенных на Вселенских Соборах, как это мы видим в современных переговорах с так называемыми " монофизитами " , конечно, однако, не в смысле отказа от прежних постановлений. Впрочем, все это всецело компетенция будущего Вселенского Собора. В смысле богословской законченности и церковной незыблемости можно также различать Халкидонский орос о двух природах во Христе и допустимость прибавки Filioque к Символу. Нет никакого соборного постановления, что Халкидонский орос является окончательным и не подлежащим дальнейшему развитию или истолкованию. И на самом деле, на Пятом и Шестом Соборах Халкидонское постановление было продолжено и истолковано. Наоборот, текст Символа веры признан окончательным и всякое добавление к нему объявлено недопустимым на двух Соборах Третьем, Ефесском, и на Восьмом, каким можно считать Константинопольский собор 879-880 гг. Вот почему соглашение с монофизитами на предстоящем Вселенском Соборе представляется, по-человечески говоря, более достижимым, чем с римо-католиками. В смысле авторитетности, наряду с Никео-Константинопольским Символом веры и догматическими постановлениями семи Вселенских Соборов, включая и догматические постановления Поместных Соборов, утвержденных на Пято-Шестом Трулльском Соборе, можно поставить только постановления Константинопольского Собора 879-880 гг., который на грядущем Вселенском Соборе должен быть провозглашен Восьмым Вселенским, так что грядущий Вселенский Собор будет по счету Девятым. К этим постановлениям следует приравнять на грядущем Вселенском Соборе постановления Константинопольских Соборов 1341-1351 гг. о Божией сущности и Ее действиях, о нетварности и благодати и о видении Божественного Света. Особенным значением среди богословских документов этих Соборов обладает Исповедание веры св. |
| Природа раскола такова, что символические акты в церемониальных встречах совершенно недостаточны, чтобы преодолеть существующее разделение. Необходимо единение в духе и базовое соглашение относительно институционных форм единства. Собор 879–880 годов дал то и другое. 2 . Что случилось в шестидесятые годы [XX века]? Различные высказывания и встречи между папой и Константинопольским патриархом носили, по нашему определению, символический характер. Всякий символ поддается ложному истолкованию. Говорилось, например, что парадность встречи и неопределенность документов создавали ошибочное представление, будто бы уния состоится уже совсем скоро и что вероучительные препятствия существуют только в умах немногих реакционных богословов. Говорилось также, что церковная дипломатия, подготовившая и осуществившая встречи, имела целью создать ложный образ православного «папства», параллельного римскому; и нужно сказать, что плохо информированная западная публика могла иногда подумать, что Вселенский патриарх является эквивалентом папы на Востоке. С православной стороны утешались тем, что патриарх не был уполномочен каким-либо всеправославным мандатом и что он говорил и действовал не от имени всей Церкви. Было бы, однако, досадно, если бы эта иногда оправданная критика папской и патриаршей дипломатии совершенно обесценила реальное значение некоторых жестов и слов. Эти события еще могут привести к последствиям, выходящим за пределы наших непосредственных реакций. Было бы, например, невозможно даже подумать о совместном принятии собора 879–880 годов, если бы не было атмосферы, созданной Вторым Ватиканским Собором и встречами между папой Павлом VI и Афинагором. Два реальных положения заслуживают особого внимания, потому что они непосредственно касаются центрального вопроса авторитета. 1) Имидж папы, появившегося в Стамбуле и Риме в образе брата, онтологически равного другому епископу, засвидетельствованный всем миром, не может быть сведен только к дипломатии и протоколу. Разумеется, всем хорошо известные определения папского главенства ни в какой мере не отрицались, но и никак не выражались. Перед лицом православных папа явил себя в полном согласии с функцией primus inter pares («первый среди равных»), которую православные признавали за ним в прошлом. Эта позиция Павла VI обращает вспять тысячелетнюю традицию, требующую, чтобы авторитет верховного первосвященника строго соблюдался при всех обстоятельствах, особенно же в его сношениях с Востоком, где, как было хорошо известно, существовал центр оппозиции римскому централизму. Разрыв папы Павла с этой традицией ставит экклезиологический вопрос общего порядка. Если папская власть над латинским епископатом традиционно оправдывается понятием «вселенской юрисдикции» по Божественному праву, то нет ли противоречия между этой оппозицией и теми братскими объятиями, которыми обменялись папа с Афинагором, епископское достоинство, авторитет и патриаршая юрисдикция которого совершенно независимы от Рима? |
| This same Metr. Seraphim of Piraeus wrote to the Patriarch of Serbia concerning Patr. Irenei's proposal to the primates of the Autocephalous Orthodox Churches to officially recognize the Council of 879-880 in Constantinople as the Eighth Ecumenical Council, and the Palamite Council of 1351 as the Ninth Ecumenical Council: “You have done the work of the Holy Spirit. You have accomplished the work of the living Triune God.” Fr. John Romanides very strongly advocates for recognizing the Photian Council as the Eighth Ecumenical Council, and the Palamite series of councils as the Ninth Ecumenical Council. From “Metropolitan Hierotheos Vlachos of Nafpaktos on the Current Dialogue with Rome”: During the first millennium, the Orthodox Church had confronted the issue of an honorary recognition of the Pope of Rome. This occurred during the Council in the time of Photios the Great (879-880), which is regarded by many Orthodox as the Eighth Ecumenical Synod . These two kinds of ecclesiology—that is, of Papism and of the Orthodox Church—had been put forth during this Council. Patriarch Photios had acknowledged a primacy of honor for the Pope, but only within the Orthodox ecclesiological framework—i.e., that the Pope has a primacy of honor within the Church, but he cannot be placed above the Church. Therefore, in the discussion pertaining to the primacy of the Pope, the decision of this Council should be seriously taken into account. Of course, during this Council the matter of the filioque was also discussed, along with the matter of the primacy; therefore when we discuss the matter of primacy today, we should look at it through the prism of honorary primacy, as we should in the case of the filioque (my emphasis). Also, see Metr. Hierotheos Vlachos, “Photios the Great and the Eighth Ecumenical Synod,” posted at Mystagogia on Feb. 6 through Feb. 19, 2016 (in seven parts). Also, the prolific modern Orthodox writer Fr. George Metallinos affirms the Photian Council as the Eighth Ecumenical Council. |
| Following the transfer of the Roman government from Rome to Constantinople (under Constantine the Great), the bishop of Constantinople took on a prestige not held before. In the early Byzantine Empire, the bishops of five major sees (Jerusalem, Antioch, Alexandria, Constantinople, and Rome) became known as «patriarchs» and oversaw vast territories and important ecclesiastical decisions. The bishop of Rome (now called the Pope) was treated as the «first among equals,» with important prerogatives such as often serving as a final court of appeals and holding the right to give the final arguments before a decision was made at an Ecumenical Council. In the West, the prerogatives of the Roman patriarch became increasingly defined by tensions with secular rulers such as the Merovingians and Carolingians. At the same time, linguistic differences (between the Greek East and Latin West) grew increasingly problematic. Cultural differences also began to show and in the ninth century a theological controversy over whether the filioque (translated as «and the Son») should describe the Holy Spirit " s «procession» from God the Father brought all of these factors together. The disputes were settled with a council in 879–880, which included papal legates, and declared that no additions should be made to the creed and that Rome and Constantinople needed to recognize one another " s governing decisions. Although the controversy did not lead to a permanent split between the two halves of the Christian Church, it prefigured the eventual split that would occur in the eleventh century, in which the issues became raised again and a crusade (which ended up targeting Eastern Christians as well as Muslims and Jews) solidified a split that produced the separate Roman Catholic and Eastern Orthodox Churches as we know them today. To this day, the Roman Catholic Church does not recognize what the Orthodox Church sees as the full import of the 879–880 council (both in terms of the Trinitarian theology expressed in the creed and in terms of church governance). |
| One would have thought that this very pro-Roman council would have well satisfied the papacy. But this council had also asked Emperor Basil to resolve the status of the newly formed Bulgarian Church, and not surprisingly, he assigned it to the authority of the Patriarchate of Constantinople. Patriarch Ignatios defied Roman protests about this, and appointed an archbishop and bishops for the Bulgarians, expelling all the Latin clergy. The Bulgarians accepted this development, as they finally realized that their Church would have more independence under Constantinople than under Rome. But Rome threatened Ignatios with ex-communication, and relations between the two Churches were very strained again. Photios’ reconciliation with Emperor Basil and Patriarch Ignatios In 873 Photios was recalled from exile by Emperor Basil, who by now had shifted his allegiance from the extreme conservatives in the Church to the more moderate party that still supported Photios. By now Basil was firmly ensconced in power and no longer needed the support of the Ignatian party, or that of Rome. He even made Photios the tutor for his sons Leo (the future emperor) and Alexander, and Photios resumed his lectures at the University. In the following years Ignatios and Photios were reconciled; and when Ignatios neared death, he stipulated that he wanted Photios to succeed him as patriarch. This indeed is what happened, for after Ignatios died, on October 23, 877, Photios was returned to the patriarchal throne. And soon thereafter, Photios worked for the official canonization of Ignatios as a saint—his feast day is October 23. The " Photian Council " of Constantinople in 879-880 In 879-880 another council is held in Constantinople, with 383 bishops in attendance, which annulled the decisions of the much smaller and much more politically motivated Ignatian Council of 869-870 which had affirmed Ignatios rather than Photios to be the rightful patriarch of Constantinople. The Papal legates attending this council, known as the Photian Council, were apparently in full approval. Indeed, they joined in this declaration of the council's last session: “If any man refuses to recognize Photios as the holy patriarch and declines to be in communion with him, his lot shall be with Judas, and he shall not be included among the Christians!” |
| На предпоследнем заседании было принято суровое постановление против попыток внесения в Символ веры добавки Filioque. В первом каноническом правиле сего Свято-Софийского Собора говорится: «В преимуществах ( πρεσβετα’), принадлежавших святейшему престолу Римской Церкви и ея председателю, да не будет никакого нововведения ни ныне, ни впредь». Согласно этому же правилу, «италианские» клирики, отлученные папой Иоанном, где бы они ни находились, не могут приниматься в общение Фотием, точно так же, как клирики, отлученные патриархом Фотием, не должны приниматься в общение папой Иоанном. Единодушные приветственные возгласы на Соборе в честь папы Иоанна и патриарха Фотия были ярким выражением радости Церкви о восстановлении православного единомыслия и церковного единства. Только наиболее упорные противники Фотия (Митрофан Смирнский, Стилиан Неокесарийский и др.) и после Собора продолжали свое малополезное для Церкви дело; ими был осужден и сам папа Иоанн VIII за общение с Фотием. (Митрофан Смирнский примирился с Фотием значительно позже, а Стилиан Неокесарийский, как некоторые предполагают, лишь после смерти Фотия изменил свое отношение к памяти патриарха). Сведениями о заседаниях Собора 879—880 гг., мы обязаны протокольным записям, сохранившимся на Западе: рукопись ватиканская, две рукописи мюнхенских (сборник канонов кардинала Деусдедита, кон. XI в.). У нас, в Православной Церкви, Собор 879—880 гг. известен прежде всего по его трем каноническим правилам, вошедшим в «Книгу правил». Деяния Собора у нас были опубликованы Досифеем Иерусалимским в Το’μος χαρς (Римник, 1705) вскоре после появления аналогичной публикации в западном издании. Трудно переоценить значение Константинопольского Свято-Софийского Собора, причислявшегося некогда весьма авторитетными православными канонистами даже к ряду Вселенских! «Вселенским» он именуется и в первом своем правиле. Его естественно было бы называть Великим Софийским, в отличие от диаметрально противоположного ему по направлению бойкотировавшегося, как мы знаем, большинством епископата и в конце концов осужденного Церковью Малого Софийского, состоявшегося в том же храме десятью годами раньше. |
| Выдвинутое некоторыми исследователями предположение, что папа впосл. признал восстановление Фотия ошибочным ( Lap ô tre. 1895. P. 68, 152-153), основано на неверном истолковании послания папы Стефана V (VI) к имп. Василию I (888 - Stephanus V, Papa. Ep. 1//PL. 129. Col. 785-789), а также греч. «Синодики Римских епископов Николая, Адриана, Иоанна, Мартина (т. е. Марина), Стефана и Формоза, направленной против преступника Фотия», включенной в сб. антифотианских памфлетов. В послании Василию I папа Стефан V (VI) объяснял действия своего предшественника Марина (882-884), медлившего с признанием Фотия, тем, что в бытность легатом в К-поле он провел неск. дней в заточении за отказ вступить с Фотием в общение (имелось в виду посольство Марина перед Собором 868, т. к. в связи с Собором 879-880 буд. папа, в то время епископ Цере, не посещал К-поль). Послание папы Стефана V (VI) написано после окончательного удаления Фотия с К-польской кафедры (886), поэтому понтифик считал поведение Марина оправданным. В антифотианской синодике утверждалось, что И. торжественно анафематствовал Фотия и его сторонников, стоя на амвоне с Евангелием в руках ( Mansi. T. 16. Col. 446). Если это действительно имело место, то анафема была провозглашена в период 2-го Патриаршества Игнатия (867-877) до К-польского Собора 879-880 гг. В «Кратком изложении деяний VIII Вселенского Собора», направленном против Фотия, папа осуждается за то, что единолично восстановил Фотия на К-польской кафедре, не имея на то права, поскольку Фотий был низложен 4 патриархами (в их число включен папа Адриан II): не И. осуждал Фотия, след., он и не мог его оправдать ( Mansi. T. 16. Col. 451). Мн. католич. исследователи упрекали И. за уступки, сделанные ради преодоления схизмы на Востоке, видя в его действиях лишь стремление достичь конкретных политических целей. Кард. Цезарь Бароний (1538-1607) считал действия папы проявлением слабости его позиций. Однако в отношениях с Востоком И. никогда не отказывался от притязаний на церковное главенство, представляя уступки византийцам как «милостивый дар» Папского престола. Будучи заинтересован в поддержании связей с Византийской империей, усилившейся в правление имп. Василия I, тогда как империя Каролингов переживала кризис, папа тем не менее сумел добиться от Фотия значительных уступок, в т. ч. в вопросе о юрисдикции над Церковью в Болгарии. Политика И. на Балканах и в Великой Моравии |
|
|
