| Доктор, человек необыкновенной доброты, протянул ему руку. Мистер Уикфилд некоторое время не выпускал ее из своей руки и стоял понурив голову. – Разумеется, это дело неприятное для всех, – нарушил молчание Урия, извиваясь, как морской угорь. – Но если мы зашли так далеко, беру на себя смелость указать, что то же самое заметил и Копперфилд. Повернувшись к нему, я спросил, как он смеет ссылаться на меня. – О! Как это хорошо с вашей стороны, Копперфилд! – откликнулся Урия, изгибаясь всем телом. – Мы все знаем, какой вы добрый. Но вы знаете, что, когда я говорил с вами в тот вечер, вы прекрасно поняли, что я имею в виду. Право же, Копперфилд, вы тогда прекрасно поняли, о чем я говорю. Не отрицайте. Вы отрицаете с благими намерениями, Копперфилд, но не делайте этого. Я поймал кроткий взгляд старого доброго доктора и почувствовал, что на моем лице слишком ясно написано признание в былых сомнениях и подозрениях, и не заметить этого нельзя. Отрицать было бесполезно. Что бы я ни сказал, я не смог бы отпереться. Мы снова замолкли и молчали до тех пор, пока доктор не встал и не прошелся раза два по комнате. Затем он вернулся к своему креслу, оперся на его спинку и, время от времени поднося платок к глазам, сказал с той искренностью и чистосердечием, которые, на мой взгляд, делали ему больше чести, чем любая попытка скрыть свои чувства: – Я виноват. Мне кажется, я очень виноват. Ту, чей образ я ношу в своем сердце, я сделал жертвой подозрений и хулы, – я называю их хулой, хотя бы они зародились в самых сокровенных глубинах сознания, – и если бы не моя вина, она не стала бы этой жертвой. Урия Хип издал звук, похожий на сопенье. Думаю, чтобы выразить сочувствие. – Если бы не моя вина, Анни не стала бы жертвой подозрений и хулы! – повторил доктор. – Джентльмены! Вы знаете, я стар. Сегодня вечером я почувствовал, что жить мне осталось недолго. Но ручаюсь своей жизнью! да, своей жизнью! за верность и честь той леди, о которой мы говорим. Никакой идеальный рыцарь, ни один прекрасный романтический герой, созданный фантазией художника, не мог бы произнести эти слова с более трогательным достоинством, чем этот бесхитростный старый доктор. |
| Эта мысль отразилась в его глазах, и он с таким предприимчивым и галантным видом подошел к девушке, что она невольно отшатнулась. – Что вам угодно? – спросила она. – Неужели вы сами не догадываетесь, обожаемая Эсмеральда? – воскликнул Гренгуар с такой страстью в голосе, что сам себе удивился. Цыганка изумленно посмотрела на него. – Я не понимаю, что вы хотите сказать. – Как же так? – продолжал Гренгуар, все более и более воспламеняясь и воображая, что в конце концов он имеет дело всего лишь с добродетелью Двора чудес. – Разве я не твой, нежная моя подруга? Разве ты не моя? С этими словами он простодушно обнял ее за талию. Она выскользнула у него из рук, как угорь. Отскочив на другой конец каморки, она наклонилась, затем выпрямилась, и, раньше чем Гренгуар успел сообразить, откуда он взялся, в ее руке сверкнул маленький кинжал. Гордая, негодующая, сжав губы, красная, как наливное яблочко, стояла она перед ним; ноздри ее раздувались, глаза сверкали. Тут же выступила вперед и белая козочка, наставив на Гренгуара лоб, вооруженный двумя хорошенькими позолоченными, острымиострыми рожками. Все это произошло в мгновение ока. Стрекоза превратилась в осу и стремилась ужалить. Наш бедный философ опешил и с глупым видом смотрел то на козочку, то на Эсмеральду. – Пресвятая дева! – воскликнул он, опомнившись и обретая дар речи. Вот так храбрецы! Цыганка нарушила молчание: – А ты, как я погляжу, предерзкий плут! – Простите, мадемуазель, – улыбаясь, молвил Гренгуар, – но зачем же вы взяли меня в мужья? – А было бы лучше, если бы тебя повесили? – Значит, вы вышли за меня замуж только ради того, чтобы спасти от виселицы? – спросил Гренгуар, слегка разочаровавшись в своих любовных мечтах. – А о чем же другом я могла думать? Гренгуар закусил губы. «Ну, ну, – пробормотал он, – видимо. Купидон далеко не столь благосклонен ко мне, как я предполагал. Но для чего же тогда было разбивать эту злосчастную кружку?» Кинжал молодой цыганки и рожки козочки все еще находились в оборонительном положении. |
| “На время” можно вспомнить и о доктрине реинкарнации: “Если какой-нибудь философ и станет утверждать, что человек, как говорит Лаберий согласно учению Пифагора, делается из мула, змея — из женщины, и для доказательства того употребит все искусство диалектики и красноречия, то не вызовет ли он согласия с собою и не возбудит ли твердой решимости воздерживаться от мяса животных из опасения, как бы в этом мясе не съесть плоти какого-либо своего предка? Но если христианин станет учить, что из человека снова сделается человек и именно из Гая — Гай, народ закричит, что такого учителя не только не должно слушать, но должно даже побить камнями или по крайней мере не должно приходить к нему. Если есть какое-либо основание к возвращению человеческих душ в тела, то почему они не могут возвратиться в те же самые тела, в которых были и прежде, ибо это действительно значит воскреснуть, снова сделаться тем, чем были прежде” (Апология, 48). Итак, если философ говорит, что человек станет животным — все его благоговейно слушают. Но стоит христианину сказать о своей надежде на то, что он останется человеком и более того — что в вечность он войдет самим собой, что Гай станет именно Гаем, а не Луцием или ангелом — как его обвиняют в невежестве… Кстати, «Апология» была написана в промежутке с 198 по 201 годы. Зная резкость и бескомпромиссность Тертуллиана, было бы неестественно предполагать, что он коснется темы реинкарнации лишь в миролюбивой интонации. “Если бы мы захотели рассуждать о том, кто в какого зверя должен преобразиться, то потребовалось бы много шуток и много праздного времени…” (Апология, 48). “Здесь нам необходимо сражаться с чудовищным вымыслом, именно с тем, что животные происходят из людей, и люди — из животных. Мы утверждаем, что души человеческие никоим образом не могут переселяться в животных, хотя бы они происходили из стихийных субстанций, как полагают философы” (О душе, 32) 126 . “Каким образом та душа, которая боится всякой высоты, которая тонет в рыбном пруде, потом может парить в воздухе как орел или погружаться в море как угорь? Как она, сознавая себя, может есть падаль, и притом человеческую, если войдет в медведя или льва? Каким образом душа человеческая может наполнить слона? Каким образом ее вместит комар?» (О душе, 32). |
| 154. Когда будем мы держаться в таком настроении, тогда за этим без всякаго сомнения последует такое невозмутимое и неизменное состояние смирения, что, почитая себя низшими всех, самым терпеливым образом будем мы переносить все, нам причиняемое, сколь бы оно ни было напрасленно, оскорбительно, или даже вредно, — так как бы то налагаемо было на нас от наших начальственных отцев (как послушание или испытание). И не только легко все такое будет нами переносимо, но и почитаемо малым и ничтожным, если притом постоянно будем содержать в памяти и чувстве страдания Господа нашего и всех Святых, потому что тогда напраслины, нами испытываемыя, будут казаться нам на столько легче, на сколь далеко отстоим мы от их великих дел и многоплодной жизни. Воодушевление к терпению, отсюда исходящее, еще будет сильнее, если при этом будем помышлять, что скоро переселимся и мы из сего мира и по скором конце нашей жизни тотчас станем соучастниками их блаженства и славы. Такое помышление губительно не только для гордости, но и для всех страстей. После этого следует нам крепко–накрепко держать такое смирение и пред Богом: что будет нами исполнено, если будем питать убеждение, что мы сами собою, без Его помощи и благодати, ничего не можем сделать, что относится к совершенству добродетели, и будем искренно верить, что и то самое, что успели мы уразуметь, есть Его дар. 6. Борьба с помыслами, и чрез них со злыми духами, сопровождающая всякие другие борьбы, и переживающая их все. 155. Вопрос. Никакого не видим успеха в установлении внимания, при всем старании. Ума никак не удержишь от блужданий. Даже и тогда, как чувствуешь, что сердце сочувственно устремляется к определенному созерцанию, ум нечувствительно оттуда спустившись, с безмерною быстротою впадает в обычныя свои скитания. Так несчетное число раз каждый день отводится он в плен своими парениями туда и сюда. Потому берет даже отчаяние достигнуть когда–либо желаемаго исправления сей немочи, и думается, что напряжение внимания на сие дело есть напрасный труд, когда видишь, что душа, не смотря на то, все же каждую минуту быстрыми полетами пускается блуждать. Привлечешь ее страхом Божиим к духовному созерцанию, но она, прежде чем установится в нем, опять мгновенно исчезает из вида. И тогда, как упредив ея намерение бежать, схватишь ее в самом начале и опять повлечешь к созерцанию, от котораго стала отступать, намереваясь, как бы какими узами связать ее папряженнейшим вниманием сердца, — она во время этого самаго труда над нею успевает ускользнуть из внутренняго святилища быстрее, чем угорь из рук рыболова. Трудясь таким образом каждый день со всем усердием над хранением мыслей, и не видя никакого в том успеха, невольно приходишь к заключению, что такия блуждания мыслей не от нас, а верно такова уж природа наша (—Соб. 7, 3). |
| Игра слов: Консель (conseil) – по-французски совет. Рабле Франсуа (около 1495–1553) крупнейший французский писатель эпохи Возрождения. Гимнот – электрический угорь. Фарадей – великий английский физик. Араго – известный французский физик и астроном. Цицерон – древнеримский оратор и писатель (106–43 гг. нашей эры). Антиподы – обитатели противоположных точек земного шара. Стюард – слуга на корабле. Кок – корабельный повар. Немо – по-латыни значит «никто». Наутилус – по-латыни значит «кораблик» Нептун – у древних римлян бог моря. Зоофиты – животные-растения. Так называла раньше иглокожих, мшанок, кишечнополостных, губок и некоторых червей. Баллистика – наука, изучающая закону полета артиллерийских снарядов. Гидрология – наука, изучающая физические свойства водяной оболочки земного шара (океанов, морей, озер и рек). Орфей – в древнегреческой мифологии певец, своими песнями приводивший в движение деревья и скалы и укрощавший диких зверей. Конхиолог – ученый, изучающий раковины. Хлористый натрий – обыкновенная поваренная соль. Галилей (1564–1642) – великий итальянский ученый, которого церковника преследовали за его учение о том, что земля вертится вокруг солнца. В настоящее время классификация раб, приводимая Ж. Берном, уже устарела и изменена, а именно – круглоротые рыбы, к которым относится) миноги, совсем выделены из класса рыб в самостоятельный класс; класс же рыб делится на подклассы: 1 – поперечноротых, куда относятся акулы и скаты; 2 – химеровых; 3 – костноскелетных, куда входят отряд осетровых рыб в отряд настоящих костистых, а этот последний подразделяется на подотряды открытопузырных, мягкоперых, жесткоперых, плотночелюстных, сростночелюстных и пучкожаберных; 4-й подкласс составляют двоякодышащие рыбы. Также значительно устарели и другие приводимые Ж. Верном данные относительно классификации рыб. Работа водолаза – очень тяжелый физический труд, требующий длительного обучения. Та легкость, с которой герои Ж. Верна путешествуют в своих водолазных костюмах под водой, на любых глубинах, возможна только в романе. |
| На свете почти что не бывало такого, чего бы он не смог сделать. И вот он решил заговорить голосом Крюка. — Эй вы там, салаги! — окликнул он пиратов. Голос был неотличим от оригинала. — Капитан, — сказали пираты, глядя друг на друга в полном изумлении. — Он, наверное, плывет сюда, — сказал Старки, вглядываясь в темноту. — Мы высаживаем краснокожую на скале! — крикнул Сми в ответ. — Отпустите ее! — донесся до них потрясший их ответ. — Отпустить? — Перережьте веревки и отпустите! — Но капитан… — Живо, — кричал Питер, — не то отведаете моего крюка! — Чудно, — сказал Сми. — Лучше выполняй приказ, — занервничал Старки. — Есть, сэр! — крикнул Сми в темноту и перерезал веревки. Тигровая Лилия мгновенно, как угорь, скользнула в воду. Венди, конечно, пришла в восторг от сообразительности Питера. Но она не сомневалась, что он сам придет от себя в восторг и закукарекает и выдаст себя пиратам. Поэтому она быстро закрыла ему рот рукой. Но в этот момент раздался крик: «Стоп, там, на ялике!» Это был голос самого капитана Крюка. Венди сразу поняла: Крюк тоже находится в водах лагуны. Он плыл по направлению к скале. И поскольку пираты засветили фонарь, капитан быстро достиг ялика. При свете фонаря Венди видела, как железный коготь зацепился за борт, видела искаженное злобой лицо главаря пиратов. Он поднимался на борт, и вода стекала ручьями с его одежды. Венди хотелось немедленно уплыть прочь, но с Питером ничего нельзя поделать. Ему нравилось играть со смертью. К тому же его распирала гордость. «Разве я не молодец? Ах, какой я молодец!» — шептал он. Пиратам не терпелось узнать, что заставило их капитана броситься в воду и приплыть к ним на скалу, но он сидел на скамейке ялика, опершись на свой крюк, и меланхолично молчал. — Что случилось, капитан? — спросили они его робко, но он только испустил глубокий вздох. — Он вздыхает, — сказал Сми. — И опять вздыхает, — добавил Старки. И снова вздох. — Что происходит, капитан? Наконец он им ответил. — Веселенькие игры происходят! — закричал он. — Мальчишки нашли себе маму. |
| Вольтер вышутил Нидгема, и напрасно, потому что угри Нидгема доказывают бесполезность бога. Капля уксуса в ложке теста заменяет fiat lux . Представьте каплю покрупнее, а ложку побольше – и перед вами мир. Человек – это угорь. Если так, кому нужен предвечный бог отец? Знаете что, господин епископ, мне надоела гипотеза о Иегове. Она годна лишь на то, чтобы создавать тощих людей, предающихся пустым мечтаниям. Долой это великое Все, которое мне докучает! Да здравствует Нуль, который оставляет меня в покое! Между нами будь сказано, господин епископ, чтобы выложить все, что есть на душе, и исповедаться перед вами, духовным моим отцом, как должно, признаюсь вам, что я человек здравого смысла. Я не в восторге от вашего Иисуса, который на каждом шагу проповедует отречение и жертву. Это совет скряги нищим. Отречение! С какой стати? Жертва! Чего ради? Я не вижу, чтобы волк жертвовал собой для счастья другого волка. Будем же верны природе. Мы находимся на вершине, так проникнемся же высшей философией. Для чего стоять наверху, если не видишь дальше кончика носа твоего ближнего? Давайте жить весело. Жизнь – это все! Чтобы у человека было другое будущее, не на земле, а там, наверху, внизу, – словом, где-то, – не верю ни на йоту. Ах, так! От меня хотят жертвы и отречения, я должен следить за каждым своим поступком, ломать голову над добром и злом, над справедливостью и несправедливостью, над fas и nefas . Зачем? Затем, что мне придется дать отчет в своих действиях. Когда? После смерти. Какое заблуждение! После смерти – лови меня, кто может! Заставьте-ка тень схватить рукою горсть пепла. Мы, посвященные, мы, поднявшие покрывало Изиды, скажем напрямик: нет ни добра, ни зла, есть только растительная жизнь. Давайте искать то, что действительно существует. Доберемся до дна. Проникнем в самую суть, черт возьми! Надо учуять истину, докопаться до нее и схватить. И тогда она даст вам изысканные наслаждения. И тогда вы станете сильным и будете смеяться над всем. Что касается меня, я твердо стою на земле, господин епископ. |
| — Ты ходишь по книжным лавкам? — спросил Виниций. — Да, хожу. Не хочется делать беспорядок в своей библиотеке, поэтому на дорогу я запасаюсь особо. Кажется, вышли в свет новые вещи Музония и Сенеки. Еще я ищу Персия и одно издание эклог Вергилия, которого у меня нет. Ох, как я устал, как болят руки от свитков, которые приходится снимать со стержней. Стоит попасть в книжную лавку, любопытство разбирает, хочется посмотреть и то, и другое… Был я у Авирна, у Атракта в Аргилете, а до них еще побывал у Сосиев на Сандальной улице. Клянусь Кастором, смертельно хочу спать! — Ты был на Палатине, так это я тебя должен спросить, что нового. Или знаешь что? Отошли носилки и футляры со свитками и пойдем ко мне. Поговорим об Анции и еще кое о чем. — Согласен, — ответил Петроний, выходя из носилок. — Ты же, конечно, знаешь, что послезавтра мы едем в Анций. — Откуда мне знать? — На каком свете ты живешь? Значит, я первый сообщаю тебе эту новость? Да, да, послезавтра утром будь готов. Горох с оливковым маслом не помог, платок на толстой шее не помог, и Меднобородый охрип. А раз такое дело, медлить нельзя. Он клянет Рим с его воздухом на чем свет стоит, он хотел бы сровнять его с землей или уничтожить огнем, подавай ему поскорее море. Говорит, что запахи, которые ветер доносит с этих узких улочек, вгонят его в гроб. Сегодня во всех храмах совершаются обильные жертвоприношения, чтобы вернулся его голос, и горе Риму, а особенно сенату, если не вернется быстро. — Тогда ему незачем будет ехать в Ахайю. — Разве у нашего божественного императора только один этот талант! — смеясь, возразил Петроний. — Он может выступить на олимпийских играх как поэт со своими стихами о пожаре Трои, как возница, как музыкант, как атлет, ба, даже как танцор, и в любой роли он собрал бы все венки, предназначенные для победителей. А знаешь, почему эта обезьяна охрипла? Вчера ему захотелось сравняться в танце с нашим Парисом, он танцевал историю Леды, да вспотел и простудился. Весь был мокрый, липкий — ну точно вынутый из воды угорь. Он и маски менял одну за другой, и вертелся веретеном, руками махал, будто пьяный матрос, — противно было смотреть на это толстое брюхо и тонкие ноги. Парис две недели учил его, но вообрази себе Агенобарба в виде Леды или бога-лебедя! Ох и лебедь! Да что говорить! Но он хочет выступить с этой пантомимой публично — сперва в Анции, потом в Риме. |
| Приведенное объяснение есть лишь дело его фантазии, – есть его предположение, чуждое даже и формального, логического основания. В самом деле, кто же может допустить, чтобы человек, как разумное существо, признавал высочайшим существом или Богом не то, что выше, но то, что ниже его самого, т. е., самое низшее, по его понятию, мыслил в то же время самым высшим? И заметим, что так думает Фейербах не об отдельном каком либо человеке – исключительном или умалишенном, а обо всем человечестве. Фейербах утверждает, что люди стали поклоняться животным, как божествам потому именно, что животные нужны им, что люди пользовались их услугами. Но здравая логика требует как-раз противоположного заключения, именно, – что люди потому и не могли признавать животных божествами, что животные ниже их, что животными они пользовались как служебными тварями. Фейербаху известна речь греческого комика Анаксандрида к египтянам; но, к сожалению, он не понял ее смысла. Анаксандрид так говорил египтянам: „В ваше общество я не гожусь; законы и нравы ваши странны: вы молитесь быку, которого я приношу в жертву богам; для вас угорь – великий бог, для меня же он – великое лакомство; вы страшитесь свинины, я же ем ее с удовольствием; вы почитаете собаку, а я бью ее, когда она стащит у меня что-либо съестное; вы сокрушаетесь сердцем, когда кошке не по себе, а я радуюсь и сдираю с нее шкуру; вы придаете какое-то значение землеройке, а я – ровно никакого... Никто не станет спорить, что в этом случае Анаксандрид рассуждал совершенно здраво и разумно; но неужели же кто-либо может серьезно думать вместе с Фейербахом, что в то время во всем тогдашнем мире был только один разумный и здравомыслящи человек – Анаксандрид? Неужели целый египетский народ был лишен здравого смысла и не мог рассуждать так, как рассуждал тогдашний греческий комик? Неужели современные Анаксандриду египтяне не признавали, что животные должны находиться в служебном отношении к человеку? На этот вопрос и сам Фейербах не должен был бы ответить отрицательно, ибо, как мы видели выше, по его идеи, люди потому именно и боготворили животных, что пользовались ими для своих нужд, как служебными тварями. |
| Покайся они в простоте сердец, не ссылаясь на обстоятельства, не лукавя, Всемилостивый Господь простил бы их, по благости Своей, и уврачевал бы их страшную рану. Нам то пусть будет наука. Подойдем к Исповеди с таким расположением, осудим себя, назвав грехи грехами, – и Бог помилует нас. Если же займемся самооправданием, начнем извиваться, как угорь, умаляя тяжесть своих грехов, перекладывая их на чужие плечи, то как бы не послужило нам сие Таинство в суд и осуждение. Церковь – это духовная врачебница. Придя в нее, да не отойдете от Исповеди неисцеленными из-за недостатка веры, искренности и самоотвержения! Но вот пред нами хорошо укрепленная крепость врага – твердыня лености и уныния. Призвав на помощь спасающую благодать Духа Вседержителя, разобьем замки, сорвем запоры и засовы, овладеем крепостью, изобличив все тайные козни демонов, вознамерившихся было заточить нас в эту темницу! Не случайно русский благочестивый народ называл лень матерью всех пороков. “Лень-матушка” – любовно именуют ее демоны, которые, завидев бездельника, набрасываются на него тысячной ратью, в то время как трудолюбивый искушаем лишь одним бесом. Леность – преступление против заповеди Божией: шесть дней делай, и сотвори в них все дела твои . Еще Адаму Господь предрек: “В поте лица твоего будешь есть хлеб” . Прости нас, Милосердный Господи, уклонявшихся от усердных трудов, от добросовестного исполнения обязанностей по долгу службы или учения! Каемся, милостив буди нам, грешным! Все меркнет в очах ленивого: тускнеют краски Божиего мира, действительность становится серой и обыденной – и хлеб не сладок, и свет не мил таковому. Не приходилось ли кому поддаваться греховному разленению и согрешать бездеятельностью? Прости нас, Милосердный Господи! Ленивый становится безответственным и по отношению к себе самому, и к делам ближних: ничего не успевает вовремя, всюду опаздывает, просьб как должно не исполняет, часто подводит и тяжко искушает людей, принося им огорчения. Прости нас, Милосердный Господи! “Под лежачий камень вода не течет”, – говорит мудрая русская пословица. А ведь ленивый безвозвратно теряет секунды, часы, дни, месяцы, годы, отпущенные нам на покаяние, борьбу со страстями, духовное совершенствование и творение добрых дел. Впереди – вечность, строгий Суд Христа Владыки, а ленивый и не памятует об этом. |
|
|
