| Бога прогневать боится, как мире никто. В сане освоившись, – только три года пройдёт, – Там уже Богу бояться черёд настаёт» В ТРОИЦКОМ ХРАМЕ... В Троицком храме пред ракой священной застыл: Дмитрий, Василий, Рувим, Михаил, Гавриил. Веру святую хранившие, были они За отвержении унии умерщвлены. С века четвёртого здесь, утешающий мир, Дар Византии - старинный стоит монастырь... В храме от раки блаженный плывёт аромат. Сумерки полнятся стрёкотом звучных цикад. ВТОРОЕ СЕНТЯБРЯ, ПРОРОКА САМУИЛА Душно, а всё ж благодать – Вечер, молитвенно-длинный. Дремлет озёрная гладь, Не шелохнутся маслины. Утром, едва рассвело, – Ветром потянет с залива, Водное вспыхнет стекло, Горлица вскрикнет в оливах… МОНАСТЫРЬ РЕЖЕВИЧИ Вечности непреходящая быль: Гласу Всевышнего вторя, С неба старинный глядит монастырь На бесконечное море. Солнцем сожжённая знойным трава, Воздух горячий на взгорье, Дикой фисташки, олив дерева, Это – средиземноморье. Здесь – ко спасению жизни ключи, Вне – роковые распутья. Встал на молитву в глубокой ночи – Дышится полною грудью… Дух твой смиренный, и веры гранит Словно здесь были от века. Старец Мардарий молитву творит С братией… Три человека. БЕРАНЫ Сербской земли ноет память как старая рана. К храму Георгия Воина едем в Бераны. Грозная Сербия, всюду твой символ умильный – Ангел небесный, сидящий на камне могильном… Известняковые горы и не до веселья! – Далее путь из Подгорицы узким ущельем… Копья воздетые вроде бы видятся – это В небо вонзаются карандаши минаретов. Вот и достигли мы древнего града Бераны, Где половина живущих теперь – мусульмане. Веру османов принявшие – Бог им судья! – Сербами больше уже не считают себя… ВЫСОКИЕ ДЕЧАНЫ Утешает дух, врачует раны Монастырь Высокие Дечаны. В мрачном веке зла и окаянства Помолись за нас, Стефан Дечанский, В храме Пантократора старинном. Помолись за нас, убитый сыном! Божья милость да пребудет с нами Здесь, где над высокими вратами, Горнему видению подобен, Высится процветший Крест Господень… Лунный свет, – бесплотен и недвижим. |
| И на святой горе Афон есть обитель, издревле изобилующая кошачьими, — это Дохиар. Представьте себе монастырский дворик, старые плиты, согреваемые знойным греческим солнцем, цветы в клумбах, и — множество котят повсюду. Отсюда их забирают старцы и монахи и увозят к себе в монастыри, скиты и кельи, — по всей монашеской республике. И эти котята, возмужав, будут нести там послушание по отлову змей. Но если нет ни мышей, ни змей, — зачем кот городскому жителю? — Чтобы мы учились заботиться о том, кто нуждается в заботе. Часто любят говорить, что заботиться надо прежде всего о людях, и что есть такие “котоманы”, которые людей вовсе не замечают, а то и ненавидят. Но мы ведем речь не про таких. Если сердце человека очищено любовью к Богу, оно без труда вмещает и людей, и котов, и собак, и всю тварь, которая, как свидетельствует апостол Павел, по нашей вине стенает и мучается. Наша вина в том, что мы своими грехами изменили мир, изуродовали его, ввергли и животный мир в ненависть и страдания. У Марины Андреевны Журинской кот не обожается, не очеловечивается, его видят именно зверем, домашним, доверчивым, но зверем, и в этом удается гораздо глубже разглядеть и показать его настоящий интерес и красоту. Но в этом также и воспитательное значение книги: показать нормальные взаимоотношения кота и хозяина, подчиненной твари и человека, как они были задуманы. Божье творенье всегда хорошо, об этом свидетельствует Писание, и проявляя к нему любовь и заботу, мы славим Творца. Да и животные, как мы помним на примере Валаамовой ослицы, увидевшей ангела и попытавшейся спасти от смерти своего хозяина — пророка, или на примере собаки, путешествовавшей вместе с ангелом и Неемией, также сохраняют восприимчивость к духовному миру. И наблюдательный человек способен это заметить: «Я уже упоминала о том, что Мишка уважал духовенство. Постепенно выяснилось, что уважение это переходит, так сказать, звериные границы. Однажды один веселый батюшка, уходя, увидел, что Мишка вроде бы вышел его проводить, и, расшалившись, сказал: “А ну, Мишка, иди сюда, я тебя благословлю”. И кот подошел и подставил головку. Потрясенный батюшка перекрестил ему лобик со словами Всякое дыхание да хвалит Господа. Позднее то же самое по собственной инициативе делали и другие священники — с теми же словами. Очень уж у кота умильный вид. |
| Государь уже перед полком. Его приветливые слова проникают прямо в душу. На глазах старых вахмистров видны слезы. В день очередной годовщины со дня рождения Государя Императора Николая II и в преддверии 100-летия со дня начала Первой мировой войны мы публикуем свидетельство очевидца о Государе, как Верховном Главнокомандующем Русской Армией. О фронтовой встрече с царем вспоминает офицер 10-го гусарского Ингерманландского полка, Георгиевский кавалер Юрий Слезкин. Рассказ гусара прекрасно иллюстрируют редчайшие фронтовые снимки из личного альбома командира 3-го конного корпуса генерала от кавалерии графа Федора Артуровича Келлера. Корнет Юрий Слезкин На закате своих дней, когда особенно настойчиво всплывают в памяти картины прошлого, перед моими глазами так ярко стоит чарующий образ Государя Императора Николая II во всей славе перед горячо Им любимыми войсками! Ранним майским утром 1916 года полки 10-ой Кавалерийской дивизии, в рядах которой я имел честь служить, начали стягиваться на большое Хотинское поле, где должен был состояться Высочайший смотр Государем 3-го конного корпуса генерала графа Келлера. Воинственно прекрасную картину представляла собой эта собранная в одном месте внушительная масса разнообразной по типу русской конницы. Вот регулярные полки 10-ой Кавалерийской дивизии: нарядны нервные рыжие кони Новгородских драгун. На прочной гнедой масти лошадях сидят Одесские уланы. Серебром отливают серые кони «голубых» Ингерманландских гусар. Их однобригадники – «Наследника Цесаревича» Оренбургские казаки, – как вросшие сидят на своих маленьких, крепко сбитых, сибирских лошадях. А какой «былинной» чисто русской удалью веет от чернобровых красавцев донцов, с лихо выбивающимися из-под фуражек чубами и как статны их быстроногие степняки! Тут же, по-кавказски затянутые в темные черкески с синими погонами, с разукрашенными серебром кинжалами, терские казаки на легких кабардинских скакунах. Знойным востоком пышет от обугленных солнцем текинских всадников в ярких халатах, высоких белых папахах, с кривыми, как полумесяц, «клычами» на боку и как прекрасны их благородные текинские жеребцы! |
| Малая дверь ведет из сего грота в длинное и тесное подземелье, многими изгибами распространяющееся под собором. От самой той двери круто поворачивая направо, оно идет сперва мимо пещеры, где по преданиям были собраны кости избиенных Иродом младенцев, и где находится ныне алтарь латинян и далее примыкает к выходу в их соборную церковь св. Екатерины. Не доходя до сей лестницы, пещера обращается налево и тесный переход приводит мимо гробницы св. Евсевия, ученика св. Иеронима в погребальный покой самого блаженного учителя, где находится также могила двух учениц его: Павлы и Евстохия, с живописным изображением обеих, мирно спящих друг подле друга. К сему покою примыкает подземная церковь , некогда келья, которую изрыл себе Иероним сокрушив прежде страсти свои в суровой пустыне Халкийской. Его собственная исповедь может засвидетельствовать, как жестоко было для смертной природы подобное отречение. «О сколько раз, скитаясь в беспредельной пустыне, опаляемый знойным солнцем, я воображал себе наслаждения Рима! Одиноко сидел я, исполненный горьких дум; прахом обезображен был лик мой, эфиопской чернотой потрескалась кожа; роскошью была бы мне прохладная струя. Когда же сон одолевал борящееся с ним тело, одни кости со стуком ложились на землю и я, заключившийся страха ради геены в подобную темницу, я, сожитель зверей в скорпионов, еще мог иногда переноситься мыслями в хороводы дев; лик мой умерщвленный постами еще прежде смерти отжил, но в хладном теле еще кипели сладострастные порывы. Так, лишенный всякой помощи, припадал я к Спасителю; я проливал слезы, я рвал свои волосы, семидневным голодом сокрушал свою плоть. Помню, как часто ночь заставала меня, бьющего себя в перси, доколе не водворялось в них желанное спокойствие; я даже страшился своей кельи, как свидетеля нечестивых помыслов, и в брани сам с собою погружался в пустыню. Во глубине долин на вершине гор, в ущелье утесов, искал я места молитвы, места казни бедственной моей плоти, и там сквозь пелену текущих слез, приникнув взорами к неподвижному небу, я мнил себя в ликах ангельских, радостно разделял их дивные гимны: в пути сведений твоих насладихся яко о всяком богатстве». |
| И прекрасно как у Исаии, так в настоящем месте цвет и ветер называется поднимающимся (ascendens), потому что от плотского уничижения Он возшел на высоту и привел нас с Собою ко Отцу согласно с Его словами в Евангелии: «аще Аз вознесен буду... вся привлеку к Себе» ( Ин. 12:32 ). Он, подобно корню, поднимается из земли необитаемой, и не смерть поразит Его, но Он поразит смерть, потому что смерть не может найти никакого пути для проявления власти своей над Ним. Таков смысл слов Притчей: «невозможно найти следы змея на скале» ( Притч. 30:19 ). И Сам Он говорит в Евангелии: «грядет... сего мира князь, и во Мне не имать ничесоже» ( Ин. 14:30 ). Он иссушит родники смерти и опустошит источники ея. Родниками, источниками и жалом смерти апостол называет грехи ( 1Кор. 15 ); по иссохновении их иссякнет и самая смерть. Следующие за тем слова: «Он расхитит сокровищницу всех вожделенних сосудов» понимаются двояко: или в том смысле, что это составляет предмет желаний для тех, кои живут в смерти, или же под вожделенными сосудами, содержавшимися в сокровищнице ада, разумеются святые, которые, может быть, были связаны, но Господь исхитил и вывел их из ада и привел с Собою в рай, как драгоценнейшие сосуды. Вместо «сокровищницы» LXX перевели земля, понимая землю, без сомнения, в смысле смерти. В псалмах мы читаем: «Верую видети благая Господня на земли живых» ( Пс. 26:13 ). И по Евангелию «кротцыи наследят землю» ( Мф. 5:5 ). Но под землею ада мы, наоборот, должны понимать землю не живых, а мертвых, которая была расхищаема и опустошаема, когда связанные в аду души были освобождены чрез смерть Христову. В тех же толкованиях, о которых мы выше говорили, мы читаем, что в иносказательном смысле знойный ветер означает диавола и каждого ересиарха. Но мы не согласны с этим. Ибо диавол не может иссушить родника и источника смерти, когда сам он служит источником и началом смерти. Поэтому под знойным ветром должно понимать церковное слово, которое иссушает и уничтожает все еретические учения и расхищает и рассеивает тех, которые собраны были смертию вследствие еретического учения. |
| Нагую, бесславную в кресле, Облаченную во вретище мрака. С власами вырванными, словно плешивая. С грудями тощими, как у бесплодной... Вздохнув из глубины сердца, Великая царица отвечает: «Это я – Эчк Миадзин...» (т.е. «Сошел Единородный» – название кафедрального собора в Вагаршапате, построенного, согласно преданию, на том месте, где Григору Лусаворичу явился Христос). Царица – это аллегория Армянской церкви, а окружавшая царицу свита плакальщиц – обезлюдевшие церкви и монастыри, дочери кафедрального собора. Катохикэ покинута, оставлена в пустынной, безлюдной степи. Разрушен стольный город Вагаршапат, его окрестности превратились в пастбища. Вдова–царица – покинутая Церковь – рыдает и скорбит, плачет по былому – политической независимости армянских княжеств: Вот так и пресеклись они, Низвергнуты ушли навечно, Подобно теням нет их более, Воображенья сну подобны. Словно летние цветы, Увядшие под знойным солнцем, Как распустившиеся на древе листья, Иссушенные губительным ветром... Их более нет, не видно их, Исчезли призраку подобно. Оставшись одна, царица горестно взывает, зовет вернуться к матери-стране и матери–Церкви и позаботиться о ней: Где вы, дети мои святорожденные, Придите к вашей исконной матери, Как то положено сынам, Заботиться о престарелых родителях. Однако этот зов не услышан, положение царицы–вдовы остается прежним: ее топчут иноплеменники. И тогда она, наконец, обращается к своим «первородным дочерям» (церквам и монастырям Армении), к тем, кто откликнулся на ее зов и находился при ней, а также ко всем знаменитым в то время монастырям, армянским центрам и населенным армянами областям, говоря: Довольно горестных рыданий, Хватит слез, Не следует вовсе отчаиваться. Такова главная идея этого патриотического творения Орбеляна. 296 Рабуни составил толкования сочинений Аристотеля («Категории», «Об истолковании»), Порфирия («Введение»), Псевдо–Аристотеля («О мире»), Григория Нисского («О строении человека»), Псевдо– Дионисия Ареопагита и др. Рукописи этих сочинений находятся в Матенадаране им. Месропа Маштоца (Ереван). См.: Григорян Г.О. Комментарии Ваграма Рабуни к «Категориям» Аристотеля/Крит, текст, пер. с др.–арм., предисл. и прим. Г.О. Григоряна; под ред. С.С. Аревшатяна. Ер., 1967; Антология мировой философии. В 4–х т. Т. 1. Философия древности и средневековья. Ч. 2/Ред. коллегия: В. В. Соколов и др. М, 1969. |
| Есть столь безчувственные и ослепшие от лукавства люди, которые видят и слышат священника, что он священнодействует, но совершенно над тем не думают, как будто это не к ним относится, в церкви безстыдно сидят, будто дома, или, будто на площадях, стоят и болтают. Но многих я видел хотя и находящимися в церкви, но как вне нее. Когда священник служил литургию, они обменивались постыдными и неподобающими словами, словно они чужаки и мусульмане и совершенно не верят в таинство Евхаристии. Их я много раз порицал, показывая тяжесть такого беззакония. Подобает, чтобы духовники и священники проверяли знаемых ими людей и строго им предписывали ходить в церковь . В Фурне и Иерапетре, когда я жил там, только раздавался звон била, сразу собирались все, юноши и старики, мужчины и женщины. Я хвалил их воодушевленность. Особенно отличался этим управитель Андрей Каравелла, любезный Христу и монахам, как и все члены его семьи. Они не только по праздникам, но почти каждый день собирались в церкви, как зимой, так и знойным летом, когда ночи малы, – и по прошествии ночи они вновь вставали на утреню. Порядок происходит от усердия священнослужителей, а те, кто пренебрегают этим, дадут ответ Страшному Судии за свою паству, что они не старались их пасти на несущих жизнь пастбищах: сами, мол, ищем полезное, а овцы пусть подыхают. Знай точно, что не только телом ты должен стоять на последовании, но и душой, то есть с вниманием и благоговением. Ум твой не должен сосредотачиваться на житейских вещах, но думать о Страстях Господа и Воскресении, и других таинствах Церкви. А то бывает, что ты телом в церкви, а душой и умом развратничаешь. Наоборот, можешь телом быть на горе, а умом в церкви. Поэтому ты должен всякий раз исповедоваться, когда был на последовании с грязными помыслами и не прогонял их. Не смотрел ли на женщину со злой мыслью? Не совершал ли какую службу в праздничный день без великой необходимости? Если ты сажал хлеб или виноградники в дождливое время, чтобы они не пропали, или чинил мост, чтобы люди могли ходить, – это не грех. Но если возможно, делай все дела так, чтобы не вводить народ в соблазн. Всякую другую работу, которая не необходима, грех делать в праздничный день. Пусть не болтает никто, что помол, выпечку хлеба, жатву, сбор винограда нельзя прерывать. Скажите мне, где так написано? |
| После сего кто с таким страдальцем, за него и за себя, не повторит его слезного вопля к общей Ходатаице нашей – Божией Матери: скорбь обдержит мя, терпети не могу демонского стреляния, покрова не имам? Ибо кто из нас не подвергался этому демонскому стрелянию? Или кто оставался цел, когда был предметом разженных стрел лукавого? Только неопытные в брани духовной, не разумеющие сатанинских глубин ( Откр.2:24 ) своим лжеумствованием становятся в противоречие с опытом. Сколько духовные трезвенники замечают стрел исконного человекоубийцы, направленных против каждого подвижника веры! Вот что говорит о себе один из знаменитых учителей Церкви, (блаженный Иероним) уязвляемый стрелою любосластия. «Скитаясь в беспредельной пустыне, опаляемый знойным солнцем, я мечтал еще о наслаждениях Рима. Одинокий, я исполнен был горьких дум; прахом обезображен был лик мой; эфиопской чернотой потрескалась кожа; сон одолевал борющееся тело с духом, одни кости со стуком повергались на землю; и я, заключившийся, страха ради геенны, в пустыню, как в темницу, я, сожитель зверей и скорпионов, еще мог иногда переноситься мыслями к предметам соблазна, и в хладном теле еще возникали нечистые порывы... Лишенный воякой помощи, я припадал к Спасителю, проливал слезы, рвал свои волосы, семидневным голодом сокрушал свою плоть. Я даже страшился своей кельи, как свидетеля нечистых помыслов, и в брани сам с собой погружался в пустыню. В глубине долин, на вершине гор, в ущельи утесов искал я места молитвы, места казни бедственной моей плоти». Положим, иной не уязвляется любосластием, но за то делается пленником сребролюбия, которое преследует его часто до глубокой старости, и даже до гробовой доски. Иной не скуп, но за то ударился в противоположную крайность – чрезмерную расточительность; иной тщеславен, горд, иной завистлив и т.п. Каждый из них глубоко уязвлен демонскою стрелою. А кто себя считает выше всех, презирая и ни во что вменяя прочих; тот, можно сказать, весь в стрелах вражьих, засыпан ими. Он снимает их с других и вонзает в себя. |
| Архитектура храма итальянская в сочетании с ренесанс. Храм увенчан вверху пятью главами, заканчивающимися лунообразными вызолоченными главками, близ которых находятся еще две небольшие вызолоченные главки, расположенные над алтарем и папертью, и затем 9-ть вызолоченныхъ шпицев, помещенных над тремя фронтонами. В церковных документах не имеется сведений, кто составлял и исполнял план храма, но, по преданию и отзывам людей опытных в архитектуре, первоначальный проект его приписывается знаменитому архитектору Растрелли. Внутренность храма как в верхнем, так и нижнем этажах отделяется от крайних стен особыми каменными колоннами, число которых простирается до 18. Во всем храме и притворе свод каменный и над серединою храма устроены пять каменных куполов, освещенных окнами. В трапезе храма устроены хоры, освещенные сверху небольшим фонариком. В продолжение целого столетия в верхней церкви богослужение совершалось только летом, так как церковь была холодная, а в зимнее время - в нижней. В 1868 г. благодаря опытности и усердию церковного старосты Петра Абрамовича Беляева во всей верхней церкви старые деревянные переплеты заменены прочными железными и на место старых 6-ти печей, которыми отапливалась нижняя церковь, устроены 5-ть чугунных калориферов, проектированных русским техническим обществом, одетых кирпичными кожухами. Этими-то калориферами в настоящее время отапливается и вентилируется как верхняя, так и нижняя церковь. Вокруг храма устроена каменная ограда с железною решеткою, на двух углах которой находятся две каменные часовни. С 1864 г. по всей ограде разведен и поддерживается сад, преимущественно для детей, так как во всей местности, окружающей Владимирскую церковь, вблизи нет сада, который служил бы местом оживления для детей, истомленных летним пыльным и знойным воздухом столицы. Под церковью и в ограде находится земли 6 749 квадратных саженей. В верхней церкви обращает на себя внимание весь иконостас, в котором, кроме царских дверей (они заменены новыми) и образа Тайной вечери в арке над царскими дверями, замечательны все образа, которыми украшен иконостас с лицевой и внутренней алтарной стороны. Все образа писаны лучшими художниками времен Елизаветы Петровны и Екатерины II. |
| Эти великие слова оживали в устах отца Феодора. Перед вами выступала истина – очевидная, незыблемая, чудная, великая истина. После службы возвращались домой в приподнятом настроении, не чувствуя утомления, хотя бывало уже далеко за полдень и солнце сильно пекло. Казалось, как-то особенно тихо было и в лесу, и в поле, где лишь бабочки кружились в эти знойные часы по ковру полевых цветов и горячий воздух напоен был их ароматом. Ясно встает в памяти также рудинский праздник шестнадцатого августа. В то время на противоположном храму конце села под деревянным навесом среди деревьев на небольшом холмике находился (нам казалось тогда) громадный образ Нерукотворного Спаса. В этот день после литургии сопровождаемый праздничным трезвоном с иконами и хоругвями шел туда крестный ход. Перед образом отец Феодор читал акафист Иисусу Сладчайшему. И еще помнится случай. Знойным летом по совершении отцом Феодором молебна с водоосвящением на татаринских полях о ниспослании дождя (все начало сохнуть от зноя) не успели мы дойти до дома (около двух километров), как надвинулась громадная туча и разразился продолжительный ливень, и, как выяснилось впоследствии, только над татаринскими полями и над нашей дубковской землей. Это необыкновенное событие всех нас поразило. Много было в Дубках чудесного. И ко всему мы прислушивались. С младенческих лет мы проводили здесь летнее время. Мы здесь выросли; все было нам мило и дорого. Как бы отрезанные от внешнего мира, окруженные простой русской природой, мы жили довольно замкнуто. Любили ходить в храм, особенно к обедне. Выйдешь ранним утром, солнышко только еще подымается, так свежо под нишей дубовых ветвей. Утренняя роса сверкает на листве, точно свечечки, зажженные всюду в этом храме природы. Дальше приветливо встречает любимая березовая роща, а за ней широкое поле с звонкими трелями жаворонков. Никакой скверный звук не долетал до нашего слуха, зрение отдыхало и душа радовалась. И как же было хорошо. Как все казалось особенным. В эти годы все были еще такие молодые, ищущие, начинающие идти путем маросейского руководства. Здесь, в Дубках, создавалась какая-то особая жизнь. Дом стоял среди леса, километра на два вокруг не было никаких селений. Тишина, покой, изолированность. День начинался с молитвы; после полудня вычитывалась часто вечерня, читали святых отцов, ходили на прогулки, кто мог – принимал участие в хозяйственных делах. Перед сном мы, дети, всегда читали общее вечернее правило, и к нам по желанию присоединялись и взрослые. Все делалось с благословения отца Сергия. Приезжал сюда и он сам. |
|
|
