| Foreign Review, Ковалевского, Гаске, Арчбольда, Грова, Мура и Сомерса, сопровождая изложение их воззрений своими критическими замечаниями, которые иногда, как напр., относительно Фуллера (стр. 296–300), Диксона (309–312), Мура (349–355), Сомерса (355–359), и в особенности Ковалевского (316–328), Гаске (328–339) и Грова (341–349) представляют для читателя большой интерес по своей глубине и основательности. Общий вывод относительно всей обозреваемой автором литературы по вопросу о секуляризации оказывается далеко не блестящим, что сам автор и высказывает с достаточной определенностью. «Для того, кто хочет выяснить политическую и финансовую сторону диссолюции», говорит он, «почва уже расчищена. Выяснились, правда, только общие очертания вопроса. Чтобы получить наглядную и полную картину, нужно произвести еще много детальной работы. Но основные линии уже проведены и по-видимому в общем проведены верно. В ином положении находится изучение социально-экономических последствий диссолюции. Здесь работник не видит перед собою даже общих контуров, а принужден искать дорогу собственными силами». «Приходится сознаться, что разработка вопроса о социально-экономическом значении диссолюции находится еще в самом начале, что здесь остается сделать гораздо больше того, что уже сделано. За очень немногими исключениями, сочинения общего характера в своих отделах о диссолюции опираются на скудный материал, который по традиции переходит от одного автора к другому, и потому больше утверждают, чем доказывают. Среди таких утверждений много неверных, в значительной мере потому, что даже поздние общие работы мало пользуются монографиями. А немногочисленные монографии ограничивают себя отдельными сторонами диссолюционной истории, и верные наблюдения перемешиваются в них иногда с явными заблуждениями. Нетронутым остается огромное количество материала, отчасти печатного, главным образом рукописного " … (стр. 360, 294–295). Итак, читатель видит, что в сделанном доселе по истории секуляризации немало пробелов и ошибок, много предвзятого, непроверенного и сомнительного, а самою существенною причиною такого положения дела является то обстоятельство, |
| II. Преп. Герасим иорданский своим примером учит нас сострадальному обращению с животными. а) Человек имеет право, даже вынужден убивать животных, частью ради самозащиты, частью для удовлетворения своих потребностей. Но во всяком случае должно избегать всякой ненужной жестокости. Истязание животных, принуждение домашних животных работать сверх сил ради большей корысти заслуживает названия несправедливости и грубого насилия. В противоположность истязанию животных, которое в немалых размерах совершается в наше время, так что для противодействия ему учреждаются особые общества, – можно указать на закон Моисея, положения коего об обращении с животными дышат состраданием и кротостью, проходящими в этом отношении чрез весь Ветхий Завет. Праведник милует души скотов своих, говорится в притчах Соломона (12, 10). Он доставляет им не только нужный уход, но дает им и необходимый покой. Об одном знаменитом естествоиспытателе (Лейбнице) рассказывают, что он однажды долго и тщательно рассматривал одно насекомое под микроскопом, а потом опять с осторожностью положил его на лист. Этот поступок служит примером самого нежного сострадания, соответствующего как достоинству человека, так и природе (именно живых тварей). Этот ученый даже сознавал, что он от этого насекомого получил благодеяние, кое-чему научившись от него. Пользоваться животными как средством наших удовольствий, конечно, позволительно, если удовольствия не жестоки и не бесчеловечны, что не всегда достаточно взвешивается. Хотя, например, охота безусловно допустима, насколько она имеет целью уничтожение вредных животных или удовлетворение человеческих потребностей, зато при ближайшем обсуждении могло бы показаться сомнительным, можно ли охоту, устраиваемую ради удовольствия и потехи, оправдать, как достойное человека удовольствие, что особенно относится к так называемым охотам чрез собак (травле собаками). Один великий писатель в свои более поздние годы сказал о себе самом: «Теперь я уже не хожу на охоту; хотя я прежде был хорошим стрелком, но в некотором отношении я чувствовал себя при этом удовольствии не совсем хорошо. У меня было всегда неприятно на душе, когда я убивал какую-нибудь бедную птицу, которая, когда я поднимал ее, устремляла на меня свой умирающий глаз, как будто желая упрекнуть меня в убийстве ее. Не хочу изображать себя жалостливее, чем другие люди, но никакая привычка не могла изгладить во мне этого сострадательного к животным чувства. Теперь же, когда я могу уступить своему чувству без боязни сделаться смешным, теперь я скажу совершенно свободно, что мне доставляет гораздо больше радости видеть, как птицы весело порхают надо мною на вольном воздухе, чем убивать их». (См. «Христианское учение о нравственности» Мартенсена, т. II, стр. 288–289). |
| Мы выехали к большому порту, названному Виргилем, по его пространству – Sicaniae sinus; он образован заливом моря и ограждён, при устье своём, всем островом Ортигиею и противолежащим ему мысом Племмирием. Вид сего порта великолепен; но опустение его сильно поражает; только один Австрийский фрегат, крейсирующий вокруг Сицилии, и два рыбачьих судна, виднелись на обширном пространстве той гавани, которая скрывалась некогда под огромным флотом гордой Республики и где преломилось могущество Афинян: ubi Athenarum potentia fracta 42 . Воды сии некогда беспрестанно возмущаемые бесчисленными вёслами браненосных галер, – ныне, также спокойны и также безмолвны, как покрытые развалинами пустыни, окружающие их... Как я любил приходить туда, в те меланхолические минуты, когда палящее Ливийское солнце скрывалось наконец от лица раскалённой земли, за дальними грудами гробниц и стен отцветшего града. Косвенные лучи умирающего дня ложатся полосами, по долинам и скатам холмов, одетых яркой зеленью платанов и фиговых дерев; они облекают блеском изгибистое течение Анаписа, который, с тихим ропотом, и как бы нехотя, вливает светлые струи свои в горькие воды моря. Вечерние тени яснее обозначают едва видные остатки древних Сиракуз: – вот две колонны Зевесова храма, как два ночные стража, стоят на прибрежном холме, – и на них может ещё отдохнуть взор, вотще ищущий остатков минувшей славы сих запустелых мест!... Вот скалы мыса Племирия, оберегающие вход в гавань; тут, в сих стенах, заключены Аретуза и верный её Алфей; – слышите ли их жалобы?... Сумерки сливают уже все предметы; но великолепные вершины нескольких пальм, взлелеянных водами Анаписа, рисуются ещё на тёмно-голубом эфире. – Вот повеяли отрадные зефиры; они предвещают появление царицы ночи; венец её горит уже нежным светом на посребряющейся лазури; но её не приветствует более фимиам курящихся жертвенников!... Природа облекается в новые краски, она начинает мало помалу освежаться от утомившего её зноя; поникшие листы дерев заигрывают с резвыми ветерками – и часто, песнь соловья нарушает вдруг мёртвое безмолвие. О Феокрит! о Бион! о Мосх! и вас прельщали красоты сей самой Природы!... Сцены идиллий ваших повторяются ещё изредка на сих берегах. Однажды, в поздние часы подобного сему вечера, возвращаясь с развалин Неаполиса, при сомнительном свете Цинтии – я видел под кровом густого платана и бледной оливы, Коридона и Амариллу; я видел страстного юношу, обёрнутого широким плащом, робко пробиравшегося сквозь кусты; я принял его за разбойника, меж тем, как он, может быть, так взывал к недавно восшедшей звезде Киприды: |
| Впрочем, среди единомышленников А.И. Асова нет единодушия. Так, В.В. Грицков, работу которого неизменно включает в библиографию работ о ВК А.И. Асов, пришел в своей брошюре к примечательным выводам: он согласен со мной (а точнее, с Б.А. Рыбаковым), что «крайне сомнительно, чтобы хрупкие дощечки уцелели в течение многих веков», 55 и допускает, что к Миролюбову попали не дощечки IX века, а их позднее изготовленные копии. 56 Для древнерусской книжности совершенно обычно, что древний текст доходит до нас в поздних копиях, отражающих порой несколько этапов переписки. Подобной многократной перепиской, во время которой в текст вносятся изменения и, увы, многочисленные ошибки, В.В. Грицков объясняет лингвистические странности текста. И сетует: «... с момента публикации памятника в 30–х гг. и до настоящего времени языкового анализа в полном объеме он так и не дождался. Более того, его даже не рассматривали под углом возможных более поздних включений при копировании». В.В. Грицков полагает, что в этом «просчет «филологической ветви» нашей критической школы». 57 Итак, признающий подлинность ВК В.В. Грицков тем не менее разрушает основу основ «велесоведения»: значит, дощечки не IX века, и, следовательно, Миролюбов и Кур попросту либо откровенно обманывали читателей, либо действительно приняли «копии» XVI или XVII века за «древние уникумы». Но тогда возникает вопрос: при переписке древних текстов, как правило, поновляется их язык, изменяется графика, с пергаменного оригинала текст воспроизводится на бумаге и т. д. Почему же ВК переписали на доски же (если верить Миролюбову) и при этом таким «дедовским способом» (сам Миролюбов говорил то о выжженном тексте, то о выцарапанном)? В какой же среде на Руси с многовековыми уже традициями христианства нашлись энтузиасты, воспроизведшие непонятный и явно нехристианский текст, да еще таким необычным способом? Решив одну загадку, мы создаем себе другую. Вернемся к языку. Мы располагаем тысячами древнерусских рукописей, и нам хорошо известен характер изменения текста оригинала при переписке. И когда мы читаем в списке XVII века памятник века XI или XII, то в основном мы видим тот же текст (я не говорю о редакционных изменениях) с легко объяснимыми изменениями (поновлениями) в графике, орфографии и грамматике. Так что несуразность текста ВК объяснить ошибками переписчиков невозможно: он был неестественным уже искони, и не потому, что в нем были утраченные буквы или незнакомые слова, а потому, что в нем отсутствовали и фонетическая, и грамматическая система, а уж ее–то никакие поздние переписчики не способны полностью исказить. |
| При этом под «проповедью Иисуса» понимается отнюдь не евангельское свидетельство и даже не источник Q, а «ранний слой» этого источника, постулируемый Дж. Клоппенборгом . По мнению Кроссана, Иисус был странствующим проповедником, выступавшим за социальную справедливость и возвращение к ветхозаветному представлению об обетованной земле, данной Богом Его народу, и при этом провозглашавший кинический идеал нестяжательной жизни. Таким образом, на основании одного допущения (существование источника Q) делается другое допущение (наличие в Q нескольких слоев), на основании которого, в свою очередь, делается третье — о связи раннего слоя Q и философии кинизма. Для обоснования этого тезиса привлекается четвертое допущение об эллинистическом влиянии в Галилее. И венчает всю эту пирамиду допущений фантастический образ Иисуса-революционера и народного философа-киника. Может ли «знание», имеющее такие основание, называться научным? Стремление найти новые, оригинальные подходы к старой проблеме «исторического Иисуса» привело в последние десятилетия к появлению теорий, согласно которым Иисус был странствующим иудейским раввином , революционером , апокалиптическим пророком . Каждая подобного рода теория основывается либо на тенденциозном прочтении канонических источников, либо на чрезмерном увлечении неканоническими, либо на иных ошибочных методологических предпосылках, уводящих читателя все дальше от реального Иисуса, каким Он раскрывается на страницах Евангелий: Современные ученые и писатели в бесконечных поисках чего-то нового и сенсационного, стремясь подкрепить свои смелые теории хоть какими-нибудь доказательствами, искажают новозаветные Евангелия или пренебрегают ими, что уже привело к фабрикации целой армии псевдо-Иисусов. К таким результатам приводит множество факторов, а именно: 1) неуместная вера и необоснованные подозрения; 2) неверные отправные точки и чрезмерно суровые критические методы; 3) сомнительные поздние тексты; 4) обращения к контексту, чуждому реальной обстановке, в которой жил и действовал Иисус; 5) анализ изречений в отрыве от всякого контекста; 6) отказ принимать во внимание сотворенные Иисусом чудеса; 7) использование сочинений Иосифа Флавия и других поздне-античных источников в сомнительных целях; 8) анахронизмы или преувеличения; и наконец 9) историческое жульничество и изготовление подделок. Короче говоря, едва ли не все искажения, какие можно себе вообразить. Некоторые авторы в одной книге умудряются наступить почти на все эти грабли . |
| Ее Императорское Высочество Великая княгиня Ольга Александровна Ольга Александровна во многом унаследовала характер горячо любимого ею отца – простоту вкусов, прямоту и непосредственность. Она не любила придворную роскошь; великолепным нарядам для торжеств, которые в шутку называла «доспехами», предпочитала льняное платье; с детства любила общаться с простым народом, имена слуг помнила и в глубокой старости, считая их друзьями семьи (в поздние годы в эмиграции она стала сиделкой для старой служанки своей матери, отказавшись отдавать ее в дом престарелых). Об общении с крестьянами в своем имении она писала: «Я видела их доброту, великодушие и несгибаемую веру в Бога. Как мне представляется, эти крестьяне были богаты, несмотря на их бедность, и когда я находилась среди них, я чувствовала себя настоящим человеком». Ударом для юной Ольги Александровны стал неудавшийся брак с принцем Петром Александровичем, герцогом Ольденбургским. В возрасте 19 лет, послушная воле матери и не желавшая уезжать из России, княжна вышла замуж за человека, репутация которого была более чем сомнительной. Сама княгиня считала, что мотивом для такого решения ее судьбы стала дружба императрицы Марии Федоровны с матерью принца. Так или иначе, за 15 лет брака Петр Александрович не вступил с Ольгой Александровной в супружеские отношения, все время проводя вне дома за карточным столом, проигрывая деньги императорской сестры. В 1916 году император Николай II утвердил определение Святейшего Синода, признававшее ее брак с принцем Ольденбургским расторгнутым. Ольга Александровна вышла замуж второй раз за Николая Александровича Куликовского, офицера Кирасирского полка, в браке с которым у нее родилось двое сыновей. Воспитанные в семье вера и высокие нравственные ценности помогли Ольге Александровне пережить личные и общенациональные трагедии: крушение царского поезда, в котором чуть не погибла вся семья Александра III, ранняя смерть любимого отца и старшего брата Георгия, войны и революционные волнения, приведшие в конечном итоге к изгнанию из любимой отчизны. |
| Таким образом, полагалось начало обычаю читать Апостольские Писания при Богослужениях и собирать их в один состав. Апостол Иоанн, как свидетельствует Климент Александрийский у Евсевия («Церковная История» 3:24), прочитав, по просьбе Ефесских христиан, первые три Евангелия, своим свидетельством утвердил их истинность и затем написал своё Евангелие, с целью восполнить замеченные в них пробелы, особенно относительно высшего Божественного происхождения Иисуса Христа. То же подтверждает и Феодор Мопсуетский (ум. 428) в своём, сохранившемся до нас в отрывках, комментарии на Евангелие от Иоанна. Таким образом, эти свидетельства, хотя и поздние, относят уже ко временам жизни Апостола Иоанна, как совместное существование и употребление первых трёх Евангелий, так и сделанное этим Апостолом одобрение их, вместе с четвёртым Евангелием, для всеобщего употребления в Церкви. Иначе, если бы первые три Евангелия были мало известны в Церкви Апостольской или не пользовались уважением, то святой Иоанн не писал бы к ним дополнения, а составил бы новое Евангелие, с повторением того, что находится в первых трёх Евангелиях, как это сделал Лука. Впрочем, мнение о том (патриарх Фотий, ΙΧ-й век), что весь Новозаветный канон был составлен уже Евангелистом Иоанном, не может быть принято, потому что тогда мужи Апостольские или ближайшие к их веку отцы и учители Церкви, в спорах с еретиками и сомневающимися, отсылали бы их прямо к канону Апостольскому или указывали бы на него. Но этого мы нигде не встречаем. В Писаниях мужей Апостольских и их учеников мы только видим частые ссылки на все почти Евангелия и послания Апостолов, и из этих ссылок или указаний можем составить твёрдое убеждение, что уже в первой половине II века все нынешние Новозаветные Книги были известны и признаваемы Церковью за Апостольские произведения. Если же некоторые из них ещё и считались спорными (ντλεγμενα) или сомнительными (νθα) 1 , то дальнейшее знакомство с ними и со свидетельствами древнейших церквей о них рассеяло все сомнения, и в IV веке мы уже встречаем у отцов Церкви и на Соборах полный канон Священных Книг Нового Завета в том виде, как он существует у нас. |
| Каменный саркофаг с мощами святого Луки в базилике святой Иустины в городе Падуя, Италия Тело - храм святого духа — Многие люди отрицательно относятся к почитанию мощей и вообще реликвий, святынь, считают это искажением смысла христианства. — Исторически это неверно. Первое свидетельство о действенности святынь — эпизод в Евангелии от Марка об исцелении кровоточивой женщины. Как мы видим, исцеление произошло от прикосновения даже не к Спасителю, а к одежде, которую Он носил. В Деяниях мы читаем, что такая же сила была и у одежды, которую носили апостолы. Как повествует 12-я глава Деяний, одежду, которую носил апостол Павел, накладывали на болящих, и они исцелялись. Из жития святого II века Поликарпа Смирнского, ученика апостола Иоанна Богослова, мы узнаем, что, когда он был замучен, верующие почитали его мощи. Так что смело можно сказать, что почитание реликвий в Церкви восходит к апостольским временам. Уже не говоря о том, что более поздние церковные писатели многократно пишут и о почитании Святого Креста, и о почитании мощей мучеников. — В иудаизме человек, прикасавшийся к мертвому телу, считался нечистым. — Римляне тоже хоронили усопших отдельно от жилья. А христиане приносили своих усопших практически в места обитания. Начиная со II века они регулярно собирались в катакомбах для ритуальной трапезы (агапы), обычно в годовщину успения члена их семьи: умершие продолжали присутствовать в общине вместе с живущими. Революционность христианства в том, что смерть — это не конец, а начало новой жизни. Святой человек получил благодать Святого Духа и теперь может быть посредником для нас. Христианство придает новый смысл телу почившего, поскольку видит в воскресшем Христе и тело, и душу. Надежда для всего мира — Как решался вопрос об аутентичности святынь раньше? — Вопрос об аутентичности святынь поднимался еще при святой Елене. Это, конечно, не научный метод, но мы знаем, что в сомнительных случаях подлинность реликвий должна была подтверждена наличием чудотворений. Потом, во время крестовых походов, в Европе стали появляться поддельные реликвии. Поэтому появились новые церковные требования исторического исследования. Те святыни, историчность которых считалась несомненной, опечатывались епископом, в спорных случаях он должен был принять взвешенное решение, проконсультировавшись с богословами. Если реликвия имеет оригинальную печать епископа, значит, она была признана Церковью подлинной. К каждой подлинной реликвии прилагается документ, который описывает её историю. |
| Поэтому сих пор Россия является периферией и занимается обслуживанием западной западной цивилизации, таковой сегодня и остается, добиваясь не столько ради сохранения независимости, а сколько ради исполнения указанных функций первоклассных достижений лишь в военно-технических приложениях. При сохранении западной ориентации развитие этой исторической псевдоморфозы, подмеченной Шпенглером с. 196 - 197], неминуемо и в дальнейшем, ибо современная наука и современная цивилизация никак не отвечают православному мировоззрению: «Народу, чье предназначенье - еще поколениями жить вне истории, была навязана искусственная и неподлинная история, дух которой прарусскость просто никак не может постигнуть. Были заведены поздние искусства и науки, просвещение, социальная этика... Они были фальшивы, неестественны, невероятны до самого своего нутра.» К сожалению, пока можно только повторить о. Георгия Флоровского: «И так случилось, что с падением Византии богословствовал один только Запад... Запад богословствует, когда Восток молчит, - или, что всего хуже, необдуманно и с опозданием повторяет западные зады. Православный богослов и до сих пор слишком зависит в своей собственной созидаткльной работе от западной поддержки. Свои первоисточники он получает именнотиз западных рук, читает отцов и соборные деяния в западных и часто примерных изданиях, и в западной школе учится методам и технике обращения с собранным материалом. И прошлое нашей Церкви мы знаем всего больше благодаря подвигу многих поколений западных исследователей и ученых. « с. 515], «в русском церковном развитии святость и ученость оказались разомкнуты.» с. 392], а также о. Александра Шмемана: «если Православная Церковь сохранила свою независимость от католиков и протестантов, то православное богословие такую независимость потеряло, превратившись либо в голое огульное отрицание Запада сомнительными аргументами, либо же в своего рода компромисс между крайностями католическими и крайностями протестантскими.» с. 333]. О. Георгий характеризуя состояние русского православия также отмечает: «Изъян и слабость древнерусскаго развития состоит отчасти в недостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерности аскетизма), в недостаточной «одухотворенности» души, в чрезмерной «душевности», или «поэтичности», в духовной неоформленности душевной стихии. Если угодно, в стихийности... Здесь источник того контраста, который можно описать, как противоположность византийской «сухости» и славянской с. 3] |
| Позиция же нашей церкви достаточно проста. Мы не против приезда Римского Папы, мы готовы с ним беседовать хоть в Москве, хоть в Риме. Но мы не хотим, чтобы эти беседы были лицемерными. Мы хотим убедиться в том, что Римский Папа едет сюда не как триумфатор или крестоносец, а как человек, который действительно видит в нас христиан, братьев во Христе. В противном случае, эта встреча будет пустой формальностью, вдобавок сомнительной нравственной доброкачественности. Ведь встречи такого рода по протоколу предполагают улыбки, объятия, поцелуи, заверения в добром и дружеском отношении. Но разве можем мы с чистым сердцем сказать, что сегодня с Римским Папой у нас именно такие отношения? А если не можем – то зачем же лицемерить? Зачем позировать журналистам? Встреча должна быть некой печатью, завершающей процесс диалога. А диалога-то и нет. Да, теоретический, богословский диалог с католиками не прекращается до сих пор. Но не получается у нас гуманитарный диалог. И было бы странно обсуждать философские проблемы, когда в наших отношениях существуют проблемы чисто человеческие. Причина холодности наших отношений не в том, что Римский Папа верит иначе, чем Московский Патриарх. Патриарх встречается и радушно общается с мусульманскими лидерами, с протестантскими, деятелями светской культуры… Так что не разномыслие является причиной того, что мы отказываем в человеческом общении Папе. Дело не в теоретических разногласиях, а в реальной боли реальных людей на реальной земле Западной Украины. При нынешнем молчании Ватикана получается, что где бы Римский Папа ни встретился с Патриархом – в Киеве, в Москве или в Риме – всюду это были бы объятия через слезы и кровь украинских православных. Поцелуи иерархов стали бы ширмой, скрывающей слезы избитых православных священников на Западной Украине. И, коль уж говорить о встрече такого высокого уровня, то давайте будем реалистами. Нынешний Папа в силу своего возраста человек уходящий. На политическом жаргоне – «подстреленная утка». Имеет ли смысл о чем-то разговаривать именно с этим человеком? Не стоит ли серьезный диалог перенести на то уже недалекое время, когда в Риме появится новый Понтифик? Кроме того, это человек, который в значительной степени отягощен своим прошлым и до некоторой степени национальными предрассудками. Как писала парижская газета «Монд» еще в начале 80-х гг., «Иоанн Павел II – прежде всего поляк, а Папа по совместительству». В более поздние времена, в 90-е гг., один итальянский кардинал меня заверял, что если бы Папа был итальянец, то тех проблем в отношениях Ватикана и Русской Церкви, которые есть сейчас, просто бы не было. А дальше он пояснил, в чем дело: «просто Папа пробует взять реванш за поражение Польши в XVII веке». |
|
|
