| Селянин, будучи крепок силами и богат терпением, мал понятиями, скуден сообразительностью, не видит, что сокрывается в недрах его нивы, и как извлекать сокрытое; не умеет идти за природой, тем паче пособлять ее нуждам, дабы самому потом не иметь нужды в пособиях. И вот, на помощь этому недостатку будет призвано все, что наука и искусство измыслили и устроили полезного для сельского хозяйства, -призвано не так, как иногда делают неблагоразумные нововводители посредством мечтательных улучшений, губящие последние остатки своего достояния, - а по усмотрению истинных нужд, после уверенности в несомненном успехе предпринимаемого, без употребления изнурительных для селянина трудов, не подвергая, в ожидании будущего, опасности настоящее. Селянин, по самой необразованности своей, удобопреклонен к грубым удовольствиям и готов погружаться в них до забвения не только своих выгод, но и достоинства человека; этой несчастной наклонности противопоставятся самые действительные, даже вещественные преграды: порок и худое поведение не будут пользоваться ненаказанностью, даже совершаемые в семейном мраке хижин; но в то же время сей мрак не скроет от проницательного взора начальства ни бесприютного сиротства, ни бездомной престарелости, ни неисцельной болезненности. Повременное соединение сил и рук в труде общественном даст возможность совершать на пользу сельского хозяйства то, что совершенно невозможно было для раздельных усилий, и откроет удобность селам и весям нашим сбросить с себя и с окрестностей своих тот жалкий вид нестроения, который ныне так безобразит прекрасную страну нашу. Приучение к порядку общественному, прохождение общественных званий родит среди поселян дух общественный и будет отучать их от беспорядков домашней жизни; благоразумные награды от начальства пробудят в них соревнование, а благоразумные наказания оживят между ними благотворное чувство стыда и приличия. Кратко: вследствие нового, истинно государственного учреждения, весь быт селянина должен подлежать благотворной перемене; и все это должно совершиться, не выходя нисколько из нравов русского народа, имеющего по природе прекрасную наклонность быть особенно приверженным к алтарю и престолу. |
| Ибо и он при своей смерти принял иноческое пострижение. День св. праведного Филарета 1 (14) декабря Св. праведный Филарет родом из Пафлагонии, сьн благородных родителей. С юных лет наученный благочестию и страху Божию, он преуспевал целомудрием и добродетельным житием. Достигши совершеннолетия, он поял жену честную, благородную и богатую. Бог благословил святого детьми и умножил богатство его, которое разделял он нищим, вдовам, сиротам и убогим; за что и наречен Милостивым. К нуждающимся Филарет был милостив, как отец к своим чадам. Чего бы кто ни попросил у него, он все отдавал доброхотно, что ни имел. Но Господь, по воле Своей богатящий и лишающий, посетил праведного Филарета испытанием. Праведник обнищал и подвергся разлличным огорчениям от жены и детей, которые укоряли его в небрежении о них. «Но будучи в великой нищете и озлоблении и во многих напастях, сей добрый муж никакоже поскорбе, ни поропта, и как другий Иов праведный, ничтоже согреши пред Богом, ниже устами своими, и не даде безумия Богу»; и даже в своей бедности был милостив и нищелюбив. Однажды к блаженному Филарету, когда он орал землю на своих последних двух волах, пришел селянин в великой скорби оттого, что у него издох вол и ему нечем возделывать нивы; Филарет тотчас отвязал своего вола и отдал бедному, сказав: «Возьми сего моего вола и делай им свою землю». Прошло не более пяти дней, как селянин, получивший вола, пришел опять к Филарету и объявил, что данный им вол издох; блаженный, ничего не говоря, привел единственного своего вола и отдал селянину. В доме Филарета жена и дети плакали, что он последнее отдает. Он успокоивал их: «Чада моя, зачем вы скорбите? Я в одном месте имею много сокровищ; станет вам на сто лет без вашего труда». Вскоре пришел к Филарету бедный воин, у которого пал конь и которому купить иного коня было не на что. Блаженный сказал ему: «Поими, брат, коня моего и иди с миром. Впрочем, знай, что я даю тебе коня не ради угроз тебе от начальника твоего, а ради Бога». Потом отдал бедному теля, и когда корова ревела по нем, он отдал и ее. |
| Помещики славяне над подвластными им селянами не имеют собственно безусловной воли; все ограничено законами; и для выполнения того, что законами предписано, есть сельские суды, из сельских старшин состоящие. За отступление от закона на волосок, на виновного кладется правительством непременный штраф деньгами, и в этом случае равны и помещик и селянин. Все вообще жители, и помещики и их селяне платят поземельную подать. — Инвентарь доходов с земли, самовернейше составленный сельским старостою, представляется циркульному суду; следовательно о всех доходах каждого правительству известно. В случае надобности правительству в поставке с земли чего-либо, помещик и его селянин несут по доходам равную тягость. Правительство немецкое (ближайший циркульный суд) не относится ни в чем к помещику, но дает повеление сельскому старосте, облеченному властию, объявить волю его своему помещику. Для выслушания воли правительства и для совета о приведении в исполнение предписанного, сельский староста требует к себе в сборную комнату прикащика своего помещика со старшинами села. Для этого он посылает значок (коротенькую палочку, в верху которой втиснуты лоскутки разноцветного сукна), и все является в назначенный старостою час, под опасением штрафа за медленное выполнение. По собрании всех, делается по инвентарю на всех и каждого живущего в селе раскладка. Кончив ее и записав в книгу то, что каждый обязан внести, все присутствовавшие старшины скрепляют ее своим рукоприкладством, и староста, представляя суду копию с нее, доносит, что повеление приведено к исполнению. Если бы помещик не исполнил того, что надо по раскладке на его часть, следует немедленная кара деньгами. Циркульный суд посылает экзекуцию; являются несколько немцев полицейских, вежливо представляют предписание суда, располагаются в лучших комнатах господского дома. Помещик обязан кормить и поить полицейских по указу, и давать деньги каждому из них — в первый день по полугульдену (30 коп. серебр.), во второй по гульдену, в третий по два гульдена, и т. д. Между тем экзекуция понуждает его беспрестанно к исполнению; и если бы на четвертый день помещиком не было исполнено требуемого, или не совсем кончено, то суд налагает штраф, и усиливает экзекуцию. |
| Посланник наш спохватился, что не нужно бросать осторожности в россказнях и с простым селянином, и потому, собравшись немного с мыслями, продолжал: „То есть, вот видишь, земляк, наверное я еще не могу сказать. В самой-то станице я не был, а встретившийся под Лохвицею запорожский сотник Шляйко, узнав, что я еду в эти места, дал мне грамотку к миргородскому полковнику. Летел он, как угорелый; из расспросов его я ничего не мог узнать наверное. Недавно перед тем возвратился я из Варшавы… Видишь, он, может быть, имел причины не доверять мне… то есть… он… ты, думаю, понимаешь меня“. „Что вы говорите, добродию! Разве мужик поймет то, что толкуют паны? Ей-богу, нет; где нам понять! У нас и голова не так сделана, как у панов: чорт знает, что такое; больше на капусту похоже, чем на голову“. „О, да ты штука!“ подумал про себя Лапчинский и положил себе быть как можно осторожнее в словах. Он во всё это время ехал шагом, уравнивая легкую поступь своего гордого коня с ленивою выступкою тяжелых волов, впереди которых с флегматическою важностью шел селянин, помахивая батогом и потягивая коротенькую люльку. Дым от нее обнимал облаками смуглое лицо его, которое, освещаясь иногда вспыхивавшим огоньком, казалось лицом какого-нибудь упыря, выказывавшимся по временам из непробудного болотного тумана и сеявшим искры чудного огня. Это заставляло Лапчинского чаще всматриваться ему в глаза, чтоб удостовериться, точно ли то был его товарищ. Но селянин наш сам отгонял всякое насчет его сомнение, не давая минуты задуматься своему гостю. — „Слыхали ль вы, добродию, про таковое диво?“ говорил он, не выпуская изо рта своей трубки: „видишь ли сосну, вон далеко, далеко чернеет перед нами?“ И путник, к удивлению своему, точно увидел сосну. Каким образом зашла она сюда, когда во всей почти этой стороне Малороссии, на расстоянии, может быть, по сту верст во все стороны, взор не отыскивал этой суровой жилицы Севера? Невольно вперил он на нее глаза свои: она одна только посреди обнаженного леса сохраняла, казалось, жизнь. |
| Подавай милостыню, сколь можешь, чтобы тебя не победил змей сребролюбия, и чтобы ты не претерпел то, что претерпел немилосердный богач. Если твое стремление сейчас лениво, то принуждай себя. Нет более надежного имущества, чем то, которое ты раздаешь нищим: никто не может его украсть, оно не тлеет, как временное богатство. Страшный пример немилосердия Учитель Симон пишет, что в Италии, недалеко от Спалаты, есть очень глубокое озеро. Его называют озером Селянина. Говорят, что некогда здесь жил один селянин, богатый временными вещами, но скудный на щедрость к нуждающимся и обделенный даром милости. У него было много имущества, серебра, золота, но он не мог спокойно смотреть на нищего у дверей: глумился над ним и прогонял. Были у него жена, дети и внуки. Однажды, когда немилосердный человек был вместе с рабами в поле, где они работали, в доме никого не осталось, кроме добродетельной невестки с двумя детьми. В дом зашел нищий, красивый и удивительный. Он попросил у женщины милостыню. Она дала ему, сколько могла. Затем с любовью попросила его уйти прежде, чем придет ее свекр или кто другой из немилосердных родственников, а уж тогда не избежать раздражения. Нищий сказал ей: «Вечером следи в точности. Когда увидишь, что забьет родник посреди твоего дома, бери одного из своих детей и беги на ту гору. Там никакого вреда тебе не будет. Господь возненавидел немилосердие вашего дома и решил его истребить». Сказав так, нищий стал невидим. В третьем часу ночи (то есть около полуночи), когда селянин сидел за ужином с родственниками и друзьями, вдруг стала бить из-под земли вода – как и предсказал Ангел. Тогда та благосердная женщина тотчас поднялась из-за стола и, взяв обоих детей, побежала в гору, как и было ведено. А немилосердный богач тут же утонул вместе с домом, родственниками и всем имуществом. Но не только. – Поток воды выплеснулся и потек за невесткой, чтобы ее наказать за то, что она не взяла только одного ребенка, как ей сказал Ангел. Она, поняв причину, задрожала и оставила одного ребенка, и поспешно помчалась в гору. |
| У колонистов после описанных тяжелых дней появилось сильное озлобление против крестьян. Ребята не могли простить, что они были причиной наших страданий. Я видел, что если хлопцы и удерживаются от слишком явных обид крестьянам, то удерживаются только потому, что жалеют меня. Мои беседы и беседы воспитателей на тему о крестьянстве, о его труде, о необходимости уважать этот труд никогда не воспринимались ребятами как беседы людей, более знающих и более умных, чем они. С точки зрения колонистов, мы мало понимали в этих делах, — в их глазах мы были городскими интеллигентами, не способными понять всю глубину крестьянской непривлекательности. — Вы их не знаете, а мы на своей шкуре знаем, что это за народ. Он за полфунта хлеба готов человека зарезать, а попробуйте у него выпросить что-нибудь… Голодному не даст ни за что, лучше пусть у него в каморке сгинет. — Вот мы бандиты, пусть! Так мы все-таки знаем, что ошиблись, ну что ж… нас простили. Мы это знаем. А вот они — так им никто не нужен: царь был плохой, советская власть тоже плохая. Ему будет только тот хорош, кто от него ничего не потребует, а ему все даром даст. Граки, одно слово! — Ой, я их не люблю, этих граков, видеть не могу, пострелял бы всех! — говорил Бурун, человек искони городской. У Буруна на базаре всегда было одно развлечение: подойти к селянину, стоящему возле воза и с остервенением разглядывающему снующих вокруг него городских разбойников и спросить: — Ты урка? Селянин в недоумении забывает о своей настороженности: — Га? — А-а! Ты — грак! — смеется Бурун и делает неожиданно молниеносное движение к мешку на возу: — Держи, дядько! Селянин долго ругается, а это как раз и нужно Буруну: для него это все равно, что любителю музыки послушать симфонический концерт. Бурун говорил мне прямо: — Если бы не вы, этим куркулям хлопотно пришлось бы. Одной из важных причин, послуживших порче наших отношений с крестьянством, была та, что колония наша находилась в окружении исключительно кулацких хуторов. Гончаровка, в которой жило большей частью трудовое крестьянство, была еще далека от нашей жизни. Ближайшие же наши соседи, все эти Мусии Карповичи и Ефремы Сидоровичи, гнездились в отдельно поставленных, окруженных не плетнями, а заборами, крытых акуратно и побеленных белоснежно хатах, ревниво никого не пускали в свои дворы, а когда бывали в колонии, надоедали нам постоянными жалобами на продразверстку, предсказывали, что при такой политике советская власть не удержится, а в то же время выезжали на прекрасных жеребцах, по праздникам заливались самогоном, от их жен пахло новыми ситцами, сметаной и варенниками, сыновья их представляли собой нечто вне конкурса на рынке женихов и очаровательных квалеров, потому что ни у кого не было таких пригнанных пиджаков, таких новых темно-зеленых фуражек, таких начищенных сапог, украшенных зимой и летом блестящими, великолепными калошами. |
| Антон схватил одной рукой фонарь, а другой потащил меня к Рыжему. У коня действительно была отчаянно стерта холка, но на ране уже лежала белая тряпочка, и Антон любовно ее поднял и снова положил на место. — Ксероформом присыпал, — сказал он серьезно. — Все-таки какое же ты имел право самовольно прийти в конюшню, устраивать здесь расправы, драться? — Вы думаете, это ему все? Пусть лучше не попадается мне на глаза: все равно бить буду! В воротах конюшни стояла толпа колонистов и хохотала. Сердиться на Антона у меня не нашлось силы: уж слишком он сам был уверен в своей и лошадиной правоте. — Слушай, Антон, за то, что ты побил хлопцев, отсидишь сегодня вечер под арестов в моей комнате. — Да когда же мне? — Довольно болтать! — закричал я на него. — ну, ладно, еще и сидетьтам где-то… Вечером он, сердитый, сидел у меня и читал книжку. Зимой 1922 года для меня и Антона настали тяжелые дни. Овсяное поле, засеянное Калиной Ивановичем на сыпучем песке без удобрения, почти не дало ни зерна, ни соломы. Луга у нас еще не было. К январю мы оказались без фуража. Кое-как перебивались, выпрашивали то в городе, то у соседей, но и давать нам скоро перестали. Сколько мы с Калиной Ивановичем ни обивали порогов в продовольственных канцеляриях, все было напрасно. Наконец наступила катастрофа. Братченко со слезами повествовал мне, что лошади второй день без корма. Я молчал. Антон с плачем и ругательствами чистил конюшню, но другой работы у него уже и не было. Лошади дежали на полу, и на это обстоятельство Антон особенно напирал. На другой день Калина Иванович возвратился из города злой и растерянный. — Что ты будешь делать? Не дают… Что делать? Антон стоял у дверей и молчал. Калина Иванович развел руками и глянул на Братченко: — Чи грабить идти, чи што? Что ты будешь делать?.. Ведь животная бессловесная. Антон круто нажал на двери и выскочил из комнаты. Через час мне сказали, что он из колонии ушел. — Куда? — А кто ж его знает!.. Никому ничего не сказал. На другой день он явился в колонию в сопровождении селянина с возом соломы. Селянин был в новом серяке и в хорошей шапке. Воз ладно постукивал хорошо пригнанными втулками, кони лоснились. Селянин признал в Калине Ивановиче хозяина. |
| «Cльckiй человк мав познаемность из диким, и призвав го на гостину. Пришел гость, привитатся красн, и посадится за стол. Поневач студено было, селянин руки ид роту приложив, и дыхавъ на н; дukiй извдуеся: прочто тото робиш? – Зимно бо ми, та паров розгрвую. Потом зачерпнув лошков, и снову придувовал; дukiй зась свдуеся, начто тото робиш? – Бо горяча поливка, то застужую – отвтуе селянин. Тогды дukiй каже: кедь из твоего рота и тепло и студено иде, не хочу я твое побратимство, – будь здоровъ.» Влияние ученья и общества было бы еще сильнее в этом отношении, если бы не новое направление литературы во всей Европе, проникшее и в этот темный угол, – направление, заставляющее дорожить, может быть иногда и через меру, всем народным. Позже, чем куда-либо, проникло оно в полонины Бескида, и потому менее привилось, менее оживило собою образующуюся часть народа русинского, но уже привилось и начинает оживлять молодое поколение. От молодого поколения, от этих новых людей, можно ждать трудов литературных, которые дадут новое значение восточному погорью Карпатов в географии языка и словесности русской. Теперь все еще в зачатках; многое написано, но за неимением средств ничто почти не напечатано. Могу сообщить здесь только о трудах мне известных: Священник А. Довгович посвятил свою деятельность на собирание народных песен, пословиц, выражений, рисующих быт и мысль народа. Священник П. Попович трудился над обработкою поэтического языка и написал несколько прекрасных элегий, под названием «Смутки», и довольно большую поэму «Текелий». Молодой клерк Герасим Свит, юноша с высоким дарованием, выказал, как слышно, необыкновенное красноречие в поучениях, написанных на языке чисто народном, доказав в них, что не от языка, которым говорит народ, а от уменья владеть им зависит сохранение достоинства мысли, им выражаемой. И. Срезневский Д. Ч. Общ. 3 Г. Головацкий по расчёту за 1840 год насчитал их в шести столицах 411,500, из 1,031,271 общего числа жителей, из которых 208,800 принадлежат к церкви римско-католической, а 574,631 к числу униатов. as. es. Mus. стр. 49. |
| Без поверки своей жизни жизнью других и без стороннего руководства никто не достигал высших степеней подвижнической жизни. Означенными старцами св. Антоний поверял свою жизнь, и их руководством был направляем по неуклонному пути к совершенству. В этом послушническом воспитании провел он лет пятнадцать, живя за селением в гробнице, сначала не так далеко, а там и подальше, куда приходил к нему один искренний ему селянин, принося хлеб, – единственную пищу св. Антония, – и отбирая рукоделье: ибо св. Антоний жил трудами рук своих. Все время свое он делил между этим рукоделием, молитвою и размышлением о Божественных истинах Писания: в каких деланиях утвердил его и явившийся ему Ангел Божий, когда однажды томил его дух уныния. Как текла в это время жизнь его, приводим о том свидетельство Созомена (Цер. ист., кн. 1, гл. 13), который пишет о св. Антонии: «изведав, что добрая жизнь от привычки делается приятною, хотя на первый раз бывает и трудна, он придумывал опыты подвижничества все более и более строгие, с каждым днем становясь воздержнее, и как бы всегда только начиная, придавал новую силу рвению; телесные удовольствия обуздывал трудами, против страстей душевных вооружался богомудрою ненавистью к ним. Пищею его был хлеб с солью, питием – вода, а временем обеда – закат солнца; нередко, впрочем, дня по два и более оставался он без пищи; бодрствовал же он, можно сказать, целые ночи и в молитве встречал день, а если и вкушал сна, то на одну минуту; ложился большею частью на голой земле, и только землю имел своею постелью. Намащаться же елеем, мыться и пользоваться другими удобствами он себе не позволял, так как от этого изнеживается тело. Лености терпеть не мог, и работа не выходила у него из рук почти целый день». Таким претрудным путем шел св. Антоний. Но, как известно, такая жизнь без борьбы не проходит, как не бывает света без тени. Не будь в нас греха, и не имей мы врага, одно добро раскрывалось бы в нас и росло беспрепятственно. Но как тот и другой есть и оба предъявляют свои на нас права, то никто не обходился без борьбы с ними. |
| Надежда составляет главную приятность в жизни. Бог и вторые причины обращает в те орудия, чрез которые благопровидение его действует. Дети, например, полагаются на своих родителей, друг надеется на искреннего своего, разделяя с ним обоюдный жребий. Селянин на оруженосца в обороне, воин на селянина в отвращении недостатка, вождь уповает на храбрость и верность воинства, воинство на прозорливость благоразумие предводителя, владетель покоится в любви и ревности поданных, сии блаженствуют в мудром правлении державы и где же состояние спокойно, где счастье приятно без надежды? Так, человеческая надежда, которая нередко бывает суетна и обманчива, лжива и преступна, столько существует в спокойствии нашем, то сколько уже возвысить может временное благоденствие то упование, которое возлагается на всемогущество Божие, которое почивает в милосердии Божием? Сладко поистине оного чувство действие всеприятное, при нем беды духа не ужасают, злой жребий не отягощает, всякое лишение не оскорбляет. Благонамеренный человек, утверждаясь на власти своего предмета, во всем себе ожидает скорой помощи от небес будучи всегда покорен, добросостоянен и несомнителен: яко Господь ему помощник, Бог его сила. Сей сколько всесильное, столько и благотворительное есть существо. Таково утешение тем действительнее, чем больше сопряжено с непреложным уверением, что всякое состояние для благости Божией, есть средство руководствующееся к душевному благу. Зло и добро здесь соединены крепчайшим узлом. Они именем и действием отменны, но един имеют конец. Высота счастья должна возвышать мысль и сердце в горняя, а школа несчастья преуспевать в духовном любомудрии. Се, единство конца. Вера наша бедствует, но тем искреннее хваля поет начальника и совершителя своего. Добродетель скорбит, но благочестие вознаграждает сердце райским спокойствием, доказывая тем, что оно едино во всем может избыточествовать и егда хулимо бывает, утешаться; оно едино обладает и временными обетованиями. Ибо всех, наконец наших стараний и трудов, цель есть сердечная тишина и безмятежие. Нет драгоценнейшего стяжания, как душевный мир. Кто спокоен, тот и блажен. |
|
|
