| Его мать Нонна, одна из благороднейших христианок древности, оказала глубокое и целостное влияние на формирование его религиозного характера. Своими молитвами и своей святой жизнью она обратила мужа из секты гипсистариан, которые просто верили в некое верховное существо, никак не конкретизируя веру; она посвятила своего сына, как Анна Самуила, еще до его рождения, на служение Богу. По словам Григория, «она была женой, которую прославлял Соломон: во всем повиновалась мужу согласно законам брака, но не постеснялась стать его учителем и привести его к истинной вере. Она решила трудную проблему, сочетая высшую культуру, особенно в познании божественного и в ревностном поклонении, с практической заботой о доме. Когда она занималась домом, казалось, что она ничего не знает о делах веры, но если она занималась Богом и поклонением Ему, казалось, что все остальные занятия ей чужды; она всему отдавалась без остатка. Опыт внушил ей безграничную веру в воздействие молитвы верующего, поэтому она была особо прилежна в мольбах и молитвой преодолевала даже глубочайшие чувства печали по поводу ее собственных страданий и страданий других. Таким образом она достигла такого контроля над своим духом, что во всех скорбях, которые встречала, никогда не жаловалась, а прежде всего благодарила Бога». Григорий особенно прославляет ее необычайную терпимость и самоотречение в любви к бедным и больным. Но этому не всегда соответствует то, что он рассказывает о ней: «К языческим женщинам она была так нетерпима, что никогда не приветствовала их ни словесно, ни подавая руку 1966 . Она не ела соли с теми, кто ходил к нечестивым алтарям идолов. На языческие храмы она не смотрела и уж тем более не ступала на их территорию, и она была далека от посещения театра». Конечно, ее благочестие было полностью в духе того времени, носило на себе отпечаток аскетического законничества, а не евангельской свободы и касалось прежде всего определенных внешних проявлений. Отмечалось также ее великое почтение к священным предметам. «Она не осмеливалась поворачиваться спиной к святому престолу или плевать на пол церкви». Ее смерть была достойна ее святой жизни. В преклонном возрасте, в церкви, которую почти полностью построил на собственные средства ее муж, она умерла, одной рукой держась за алтарь, а другую молитвенно воздев к небесам со словами: «Будь милостив ко мне, о Христос, мой Царь!» Во всеобщей скорби, особенно у вдов и сирот, которым Нонна была утешением и помощью, она была похоронена рядом со своим мужем близ могил мучеников. Ее любящий сын говорит в одной из поэм, где славит ее благочестие и благословенную кончину: «Плачьте же, смертные, о роде смертных; но когда такой человек, как Нонна, умирает, вознося молитвы, я плакать не стану». |
| 5. Через несколько дней, в праздник, мать Женевьевы решила пойти в церковь, а девочке сказала, чтобы она отдыхала дома и никуда из него не выходила. Когда же та принялась плакать и говорить, что она хочет пойти в храм с матерью и что никоим образом та не сможет прогнать ее, и что согласно данному обещанию она должна как можно чаще ходить в церковь и с великою набожностью и рвением молиться в ней, мать, сильно разгневавшись, ударила дочь рукою по лицу. И тут же она лишилась зрения, и в наказание на нее обрушилась вечная слепота. И два года без трех месяцев она, как говорят, была абсолютно лишена способности видеть свет. В конце концов как-то раз — и это заслуживает доверия — по божественному наущению вспомнила ее мать, что сказал некогда о ее дочери верховный понтифик Герман. Позвала она ее и обратилась к ней так: “Умоляю тебя, возьми ковш и сходи, не медля, к колодцу и принеси воды матери, которая от потери зрения чуть жива”. Дочь же ее, не желая отягощать ее состояние, со всею поспешностью побежала к колодцу и принесла матери ковш воды, как та и просила. Мать же, простерев к небу руки, приняла принесенную дочерью воду. И пожелала она, чтобы Женевьева осенила крестным знамением принесенную ею воду, и, натерев себе сим лекарством глаза, почувствовала она, что к ней потихоньку возвращается зрение. Сделав же так во второй и третий раз, она полностью и окончательно обрела потерянную когда-то возможность видеть. 6. Случилось так, что с Женевьевой приведены были для посвящения к епископу Вилику две девочки, возрастом гораздо старше ее. И когда поставил он их согласно возрасту, сказал он, чтобы ей поднесли благословение ранее остальных, ибо, вглядываясь в Женевьеву, узрел он в ней богатство благодати духовной. Другие же, получив сразу после этого равным образом жертвенное благословение упомянутого епископа, удалились оттуда. 7. После смерти родителей она переселилась в город Париж, по духовному призыву и уговору своей матери. Но случилось так, что после того, как она пришла в этот город, во время своей болезни она еще более стала известна всем, ибо благодатью Христовой была она особенно напитана перед всеми людьми. Однако господствовавшая над ней болезнь (то был род паралича) так стремительно разрушала тело ее, что, сокрушенная ее силою, она ни в одной части тела не владела своими членами. Сильно угнетенная печалью из-за своей болезни, она целых три дня лежала полумертвая и одни только покрасневшие веки ее слегка подергивались. И когда она вновь, с помощью милости Божией, достигла телесного здоровья, многое — в духовном отношении — смогла она открыть себе, однако из-за споров неверующих и зависти хвастунов нам нет необходимости это описывать. |
| Она не была болтливой старухой. Речь её всегда была приятной и сдержанной. После того как она умерла, её отсутствие всегда было ощутимым: из монастыря исчезла ежедневная афиша. Как-то раз она рассказывала нам о путешествиях евангелиста Иоанна настолько захватывающе, что мы больше двух часов простояли под тенью бугенвилеи, не почувствовав ни усталости в ногах, ни течения времени. Она была смиренной монахиней с приятной речью. Она никого не утомляла и не учила, но сама училась из того, о чём говорила. Своих мыслей она не высказывала, но всегда цитировала слова святых. Осуждать других она просто не умела. Ко всем она относилась с любовью, а за больных и униженных переживала, как родная мать. Я не знаю ни того, сколько ей было лет, ни того, откуда она была родом. Мне известно лишь о её любви ко Христу и святым. Да покоится она вместе с преподобными женами в стране живых. Монахиня Христодула затворница Я познакомился с ней в последние годы её жизни. Её рукоделием было шитьё ряс. В этом деле она не была лучшей мастерицей, но к ней приходили те, у кого было мало денег. Так, она пошила маленькие ряски для всех учеников церковной школы Патмоса. Монастырь был особножительным и не покрывал всех нужд своих насельниц, поэтому этим ремеслом ей приходилось зарабатывать себе на жизнь. Всякий раз, приходя в этот женский монастырь, я видел, что Христодула стоит внутри за воротами и поджидает кого-нибудь, кто согласится купить ей немного хлеба или другой еды. У меня был дурной помысел: «Ведь пекарня и магазин находятся в пяти шагах; зачем же она ждёт меня, чтобы отправить за покупками?» Иногда она давала мне за это немного денег. Я пытался их не брать, и несколько раз мне это удавалось. Но обычно она заставляла меня их взять, говоря, что это благословение Богородицы. Христодула была подвижницей: она спала на полу на старой циновке, а вместо подушки у неё был камень; всё это накрывалось старым одеялом. Еда у неё также была самая простая. Моё недоумение насчёт того, почему Христодула посылала меня за покупками, разрешилось после её смерти. В надгробном слове отец Павел Никитарас сказал следующее: |
| Святейшая Дева есть и называется Матерью в двух смыслах: во-первых, как Матерь Бога, и во-вторых, как Матерь всех христиан. Она — Матерь Божия по естественному рождению и Матерь христиан по усыновлению. Она Матерь Божия по рождению, воистину Богородица, ибо поистине родила Самого Сына Божия от нетленного Своего чрева, где Божественное Слово соединилось с плотью и в единой нераздельной ипостаси объединило Свою Божескую и человеческую природу превыше естества, слова и разумения. Она – Матерь всех христиан по усыновлению: если мы – по благодати сыноположения – названные братья Иисуса Христа (см.: Евр. 2, 11), Которого родила Дева, и если Сам Иисус Христос, как говорит Павел, пребывает посреди нас, как перворожденный во многих братьях, то, следовательно, мы названные сыны Богородицы. Как Матерь Божия, по материнскому достоинству, Она должна иметь у Бога такую благодать, какую подобает иметь матери у сына; с другой стороны, как Матерь христиан, в силу материнской любви, она должна оказывать христианам такую же милость, какую мать должна оказывать своим детям. Но благодать, которую имеет всесвятая Дева от Бога, должна соответствовать достоинству Матери Бога, а это достоинство беспредельно; стало быть, и благодать, которую Она получает, беспредельна. Равным образом и милость, которую Она оказывает христианам, должна соответствовать любви матери к детям, а эта любовь беспредельна; следовательно, и милость, оказываемая Ею, беспредельна. И далее, соразмеряя беспредельную благодать, которую Она, как Матерь Божия, получает от Бога, и беспредельную милость, которую Она, как Матерь христиан, оказывает христианам, должно признать, что Дева есть море благодатных сил. И действительно, Она – море великое по обширности, ибо воспринимает, как Матерь Божия, все неистощимые реки божественных дарований Духа; море великое по вместимости, ибо, как Матерь христиан, в изобилии изливает на них те же божественные дарования; таким образом, по дарованиям, которые она воспринимает, как Матерь Божия, Она — море беспредельное; а по дарованиям, которые раздает, как матерь христиан, Она – море неисчерпаемое. Слушатели, благоговейно чтущие Деву, я хочу, чтобы вы на этот раз из всех Ее преимуществ перед прочими созданиями обратили внимание на это: что Она есть Матерь Божия и Матерь христиан. И, как Матерь Божия, Она более всех святых и всех ангелов имеет дерзновение у Бога, Своего Сына; а как Матерь христиан, Она больше, чем все – и святые, и ангелы — оказывает нам, Своим детям, благодеяний. |
| «При самоукорении безмолвник увидит всех человеков святыми и ангелами, а себя грешником из грешников, и погрузится, как в бездну, в постоянное умиление». «Упражнение в самоукорении вводит в навык укорять себя. Когда стяжавшего этот навык постигнет какая-либо скорбь, она принимается как заслуженная». Священник Валерий Духанин : – Вспоминаю историю из жизни практически нашей современницы, схимонахини Сепфоры. Это совершенно удивительный человек, прошедший долгий жизненный путь. Поначалу она была в браке, у нее родилось пять детей. Потом, когда не стало супруга, она посвятила себя монашеству. То есть вначале она воспитала детей, полностью выполнив долг замужней христианки, и когда семейная жизнь была пройдена полностью, тогда уже посвятила себя монашеству, а жизнь закончила в схиме. Господь открыл ей, что она все-таки умрет в обители. В 90-е годы, когда рухнул советский строй, некоторые монахи из Оптиной пустыни, лично знавшие схимонахиню Сепфору, пригласили ее, и она жила в деревне Клыково, недалеко от Оптиной пустыни. Прожила она сто один год. Сейчас очень многие люди получают молитвенную помощь благодаря матушке Сепфоре. Вот что она рассказывала о себе. После Второй мировой войны ее обвинили в краже мешка картофеля. А что значит в советские, особенно в 50–60-е годы, обвинение в краже мешка картофеля или пшеницы? Одного из моих родственников за это посадили на семь лет. И монахиню Сепфору обвинили незаслуженно. При этом она не отвечала, а стояла молча и молилась. Как она потом говорила, у нее даже не было злобы в отношении тех, кто ее обвинял. Дочь спрашивала: «Мама, почему же ты не пыталась оправдать себя? Ведь ты же не брала этого мешка картофеля?» Кстати, только через два года стало известно, кто именно его украл. Матушка Сепфора призналась, что она восприняла эту ситуацию как наказание за когда-то допущенную немощь. В очень трудное время, когда ей нечего было надеть, она попросила у одной родственницы кофту и носила ее. Потом родственница потребовала вернуть кофту обратно, но матушке вообще было нечего надеть (обнаженной она же не могла ходить), и она не вернула ее. Но через всю жизнь она пронесла мысль, что согрешила, не вернув кофту. И обвинение в краже мешка картофеля она как раз восприняла как воздаяние от Господа именно за тот случай. Вот какое удивительное смирение было у людей высокой духовной жизни! Они умели укорять себя, не оправдываться, а видеть свою вину, и через это обрели удивительный внутренний мир – благодатный мир. Потому что человек, который отверг свою личную правду, – это человек, стяжавший смирение. А смирение, согласно самому слову, – это обретение мира внутри себя. Это человек, достигший Христова смирения. |
| Ее душа сейчас на грани земли и неба; скоро она, как птица, полетит в гнездо Орла Небесного; когда мы отдадим ее тело земле, дух ее отойдет к Богу. А сейчас она с нами; она видит нас не земными, телесными очами, а очами души. Она обоняет воню нашей любви, она дышит благодатью Святой Жертвы, которая принесена за нее. Она услаждается святым храмом. Она слышит плач и рыдание окружающих гроб. Она видит скорбных сродников. Она еще с нами пока, но скоро отойдет на зов Святаго Создателя. Он устами Святой Церкви говорит: «В путь узкий... путь сестры нашей О. был усеян не розами, а тернием, крест ее состоял и в долгой болезни. И ее она несла терпеливо. Я уже год здесь и знал все ее недуги – она верила, что в болезни ее дух и душа чище делаются. Она чувствовала, как Господь сей болезнью приближал ее к Себе. Я это понял из ее свидетельства. Как человеку ей тяжела была ее болезнь. Скорбела она не за себя, а за тех, кому болезнь доставляла тяжесть – мужу и детям. Как христианка, она готовилась к исходу в загробный мир и спокойно об этом говорила и тихо уснула. Она желала быть отпетой в храме. Она собрала собою всех нас, ее любящих, которых оставила для вечной жизни, для вечной любви. Возлюбленная сестра О. С.! Ты прошла свой путь как истинная христианка. Ты пошла за Христом, иди же и сегодня по этому пути, уже там, где дух твой встретит Христа – ты увидишь Того, Кому служила и Кем жила. Аминь. Крестопоклонная неделя. Вы увидите на главе Крест Господень. Для чего на главе? Чтобы видеть – поднимая его на главу, мы как бы снова водружаем его на Голгофе! Кто сей, исходящий из Едема? Имеет ризу окровавленную? Сей есть Христос... Се Агнец Божий... Се наш и всего мира Спаситель, пригвожденный ко кресту нашими грехами... Поднятие Креста возвышает наши мысли и возносит сердца к Тому, Кого видим на Кресте. О, таинственнаго Твоего шествия! Приидем, людие, Ему навстречу; Он несет радость миру; Он избавляет мир от скорби, и Своими страданиями от страха смерти. Пусть в эти таинственные минуты смолкнет все в душе земное, суетное, грешное. Станем добре... Откроем сердца... Да молчит всяка плоть человеча.. |
| Старушка Игнатьева рассказывала. Однажды батюшка долго не брал ее на исповедь; она все не понимала, почему пастырь так поступает с ней. Батюшка дал ей понять, что она провинилась и, указывая на нее, сказал раз княгине Шаховской: «Я на нее эпитемию наложил». Но старушка все-таки не могла разобраться в этом. Уже спустя довольно времени батюшка, наконец, взял ее на исповедь и сказал: «Я тебя потому наказывал, что ты без разрешения моего, постом попила молочка и съела яичко». Тут только она вспомнила, что действительно Петровским постом позволила себе съесть яичко и выпить молочка, не спросившись у пастыря. Она была 3 года больна: у ней было помешательство, так что она одна бродила по городу, и дочери её сильно сокрушались о ней. Случилось так, что она забралась за город и попала в болото, так что 2 прохожие мужчины с трудом вытащили ее оттуда. Дочь её Марья Степановна: решилась попросить батюшку помолиться за мать. Она приготовила заздравную записку и 1 рубль денег и положила в карман. Пришла она в церковь , батюшка уже исповедовал. Зная, что не пройти ей теперь к пастырю, она встала на исповедь, чтобы передать батюшке записку. Батюшка взял ее исповедовать, а на исповеди она и совсем и позабыла про записку, рассказывая свои грехи. Вдруг батюшка прерывает ее и говорит: «А что у тебя в кармане: записка что ли»? Тут только вспоминает она зачем пришла на исповедь, достает записку и деньги и просит батюшку помолиться за мать. Батюшка отдает ей деньги назад и говорит, что помолится. И что же! Помешательство у старушки совсем прошло, она стала окончательно здоровой. Спокойно начала жить с дочерьми и не предпринимала больше никаких экскурсий. Наталья Степановна рассказывала, что у ней опасно заболела мать в деревне. Она служила у барыни, которая по её просьбе отпустила ее на месяц съездить к матери. Наталья Степановна пришла в Собор к батюшке, рассказала ему о своем горе и попросила его взять ее на исповедь перед отъездом. Но пастырь отказал ей: сказав: «Там поговешь». Она поехала к матери и все недоумевала, где она сможет поговеть там. Действительно, мать её была при смерти, но, по святым молитвам батюшки, по приезде дочери быстро стала поправляться, так что через 2 недели была уже совершенно здорова. Кто-то предложил Наталье Степановне съездить к Тихону Калужскому (что было недалеко оттуда); ей очень захотелось съездить туда, она сообщила о том матери, которая тоже пожелала поехать вместе с ними, и вот у Тихона Калужского они поговели и приобщились Святых Таин. Таким образом, исполнились слова пастыря: «Там поговеешь». |
| А после ужина она опустилась в углу перед образом на колени и прочла две главы из евангелия. Потом горничная постлала ей постель, и она легла спать. Потягиваясь под белым покрывалом, она сладко и глубоко вздохнула, как вздыхают после плача, закрыла глаза и стала засыпать… Утром она проснулась и взглянула на свои часики: было половина десятого. На ковре около кровати тянулась узкая, яркая полоса света от луча, который шел из окна и чуть-чуть освещал комнату. За черной занавеской на окне шумели мухи. “Рано!”– подумала княгиня и закрыла глаза. Потягиваясь и нежась в постели, она вспомнила вчерашнюю встречу с доктором и все те мысли, с какими вчера она уснула; вспомнила, что она несчастна. Потом пришли на память ее муж, живущий в Петербурге, управляющие, доктора, соседи, знакомые чиновники… Длинный ряд знакомых мужских лиц пронесся в ее воображении. Она улыбнулась и подумала, что если бы эти люди сумели проникнуть в ее душу и понять ее, то все они были бы у ее ног… В четверть двенадцатого она позвала горничную. – Давайте, Даша, одеваться,– сказала она томно. Впрочем, сначала подите скажите, чтобы запрягали лошадей. Надо к Клавдии Николаевне ехать. Выйдя из покоев, чтобы садиться в экипаж, она зажмурилась от яркого дневного света и засмеялась от удовольствия: день был удивительно хорош! Оглядывая прищуренными глазами монахов, которые собрались у крыльца проводить ее, она приветливо закивала головой и сказала: – Прощайте, мои друзья! До послезавтра. Ее приятно удивило, что вместе с монахами у крыльца находился и доктор. Лицо его было бледно и сурово. – Княгиня,– сказал он, снимая шляпу и виновато улыбаясь,– я уже давно жду вас тут. Простите, Бога ради… Нехорошее, мстительное чувство увлекло меня вчера, и я наговорил вам… глупостей. Одним словом, я прошу прощения… Княгиня приветливо улыбнулась и протянула к его губам руку. Он поцеловал и покраснел. Стараясь походить на птичку, княгиня порхнула в экипаж и закивала головой во все стороны. На душе у нее было весело, ясно и тепло, и сама она чувствовала, что ее улыбка необыкновенно ласкова и мягка. Когда экипаж покатил к воротам, потом по пыльной дороге мимо изб и садов, мимо длинных чумацких обозов и богомольцев, шедших вереницами с монастырь, она все еще щурилась и мягко улыбалась. Она думала о том, что нет выше наслаждения, как всюду вносить с собою теплоту, свет и радость, прощать обиды и приветливо улыбаться врагам. Встречные мужики кланялись ей, коляска мягко шуршала, из-под колес валили облака пыли, уносимые ветром на золотистую рожь, и княгине казалось, что ее тело качается не на подушках коляски, а на облаках, и что сама она похожа на легкое, прозрачное облачко… |
| — Не надо смеяться, барышня, — сказала Дуняша. Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала. — Отчего другие видят, а я ничего не вижу? — сказала она. — Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, — сказала она. — Только за меня… Мне так страшно нынче! Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть. — Вот Софья Александровна непременно увидят, — шопотом сказала Дуняша; — а вы всё смеетесь. Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала: — И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела. Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой. — Ах, Наташа! — сказала она. — Видела? Видела? Что видела? — вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало. Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою. — Его видела? — спросила Наташа, хватая ее за руку. — Да. Постой… я… видела его, — невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его — Николая или его — Андрея. «Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони. — Да, я его видела, — сказала она. — Как же? Как же? Стоит или лежит? — Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит. — Андрей лежит? Он болен? — испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа. |
| Кира-Яннула жила тихо и смиренно. Она не вступала в благотворительные общества, никто не слышал о её милостынях. Она готовила вкусные блюда и сладости, разносила их бедным семьям, вдовам и сиротам. Однажды Яннула принесла хлеб одной вдове. Женщина со слезами благодарила – её дети умирали с голода, а ей нечем было их накормить. Она поняла, что Бог услышал её, ведь только что она молила Его дать её детишкам немного хлебушка. Яннула посещала тюрьмы и помогала заключённым в их нуждах. Каждую неделю она пекла целый поднос кексов и готовила другие блюда, и несла всё это в дом престарелых, чтобы доставить старикам радость. То же самое она делала и для слепых. Яннула делала необходимые уколы больным, не имеющим на это средств. Она помогала соседкам, когда те заболевали и не могли выполнять свою работу по дому. К их проблемам она относилась, как к своим собственным. Помолившись, она всегда находила выход из любого положения. Её любовь утешала и окрыляла людей. Яннула старалась, чтобы ни один день не прошёл у неё без добрых дел, самопожертвования и пользы. Однажды днём она шла по улице. Казалось, была чем-то расстроена. По дороге встретила своего знакомого и предложила: «Пойдём, я угощу тебя. Сегодня никто не заходил ко мне в дом, я ничего доброго не сделала». Для своего супруга и детей Яннула была отрадой. Её любовь переливалась через край и обнимала бедных, больных и несчастных. Она заботилась о своих домашних и обо всех, кто нуждался в её помощи. Эта благословенная душа очень любила Церковь . В храм она ходила каждый день. Молилась и получала утешение. Ежедневно читала Канон Пресвятой Богородице. Она часто исповедовалась и причащалась. У Яннулы были ключи почти от всех храмов и часовен города Триполи. Почти каждый день она брала в руки бутыль с маслом и чётки и шла зажигать лампады у икон. Много часов она молилась в тишине и уединении. Однажды в одном полуразрушенном храме Яннула открыла своё сердце перед Господом, поведала Ему о своих скорбях и о страданиях других людей. Её молитва затянулась далеко за полночь. Вдруг она увидела святого Георгия, который даже сопроводил её через пустырь к дому. |
|
|
