| Илона медленно поднималась по ступенькам на крыльцо барака, таща за собой Марию; она удивленно подняла глаза, когда часовой, ткнув ее в бок дулом автомата, рявкнул: – Быстрей пошевеливайся! Она пошла быстрей. Войдя в комнату, она увидела три стола, за каждым сидел писарь, и перед ним громоздилась груда разграфленных карточек размером с крышку сигарной коробки. Ее толкнули к первому столу, Марию ко второму, а к третьему подошел старый человек, оборванный и небритый; он мельком улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ; это, видно, и был ее защитник. Она назвала свое имя, профессию, год и день рождения, вероисповедание и удивилась, когда писарь спросил, сколько ей лет. – Тридцать три года, – ответила она и подумала, что через полчаса все будет кончено и что до этого, быть может, ей удастся хоть немного побыть одной. Ее поразила будничность этой канцелярии смерти. Эти люди механически занимались своим обычным делом, не скрывая нетерпеливого раздражения; они работали, как исправные чиновники, выполняя только обязанность, наскучившую обязанность, которую все же приходится выполнять. Илону пока не трогали. Страх, которого она так опасалась, не приходил. Она помнила, как страшно ей было, когда, покинув монастырь, она возвращалась домой. С чемоданом она стояла у трамвайной остановки, судорожно сжимая деньги в потной руке. Чужой и уродливый предстал пред нею мир, в который она так стремилась, по которому тосковала, в котором надеялась обрести мужа и детей – источник радостей, которых не найти в монастыре. Но в тот миг на трамвайной остановке надежды ее вдруг угасли и остался лишь страх, и она стыдилась собственного страха… Когда Илона шла ко второму бараку, она опять всматривалась в лица ожидающих, но знакомых не нашла; она поднялась по ступенькам и чуть замешкалась на крыльце, часовой нетерпеливо указал на дверь. Илона вошла и потянула за собой Марию, но, видимо, ей надлежало идти одной. Часовой оторвал от нее ребенка, а когда девочка стала упираться, оттащил ее за волосы. Во второй раз Илона почувствовала, что такое жестокость. Когда она со своей карточкой в руках переступила порог, в ушах ее звенел крик Марии. В комнате она увидела человека в офицерском мундире, на груди у него был очень эффектный орден – серебряный крест изящной чеканки. Лицо у офицера было бледное и болезненное, но когда он поднял голову и посмотрел на Илону, ее испугал его тяжелый, отталкивающе-уродливый подбородок. Он молча протянул руку, она подала ему карточку. Ожидая, она все еще не испытывала страха. Офицер прочитал карточку, опять посмотрел на Илону и спокойно произнес: |
| Так она и перешла от земной красоты и Божиих даров, которые она имела в этой временной жизни, к небесным. Ее особый интерес всегда состоял во всем небесном. Она переносилась от этой жизни к иной в своих созерцаниях. От земли она постоянно поднималась к небесам». Она спала, а ее руки безостановочно перебирали четки: она молилась, будучи в глубоком сне Герондисса Маркела рассказывала: «Однажды я зашла в ее келлию, когда она спала. Я не была уверена, спит она или бодрствует, поэтому на всякий случай решила зайти тихонько, чтобы ее не разбудить. Я стала потихоньку поворачивать ручку двери, и, когда дверь открылась, я увидела герондиссу. Она спала, а в это время ее руки безостановочно перебирали четки. Она молилась, находясь в состоянии глубокого сна. Я никогда такого не видела. Допустим, говорят, что сердечная молитва может не прекращаться даже во сне, но чтобы молитва по четкам?!» Старица Макрина (Вассопулу) Сестры Агния и Парфения из монастыря Пророка и Предтечи Иоанна (Голдендейл, штат Вашингтон, США) свидетельствовали: «У нее не получалось быть с нами строгой. Просто не получалось. Она сама была очень чувствительным, очень деликатным человеком, и она чувствовала, что должна быть такой же по отношению к нам. Если она хотела сделать кому-то замечание, она всегда называла его уменьшительно-ласкательным именем. Была очень вежливой, очень мягкой. Иногда даже употребляла множественное число, чтобы смягчить свое обличение. Она старалась, чтобы мы сами осознали, что именно мы делаем неверно, в чем ошибаемся. Она была очень, очень… как бы это сказать… как в своих беседах она говорит, что нужно касаться души другого человека легко и мягко, как будто пухом. Именно таким образом она старалась касаться наших душ». Георгий Лагос, профессор неврологии Медицинского университета в Иоаннине (Греция) говорил: «В Православии, думаю, самая важная вещь – это жить им. Наша вера и наши взаимоотношения с Богом – живые, они приобретаются из опыта. В особенной степени этот опыт переживают святые люди. |
| «Истинная христианка ищет и желает единого Христа; она Его беспрестанно вспоминает в своем сердце; любит Его от всей души и при самой скорби находит себе радость в Нем. Он ее истинное утешение и непоколебимая надежда избавления в тот час, в который никто избавить не может» (3:320–321). И далее Задонский Затворник подробно описывает жизнь, поведение – образ девицы христианки: «Девица благоразумная и христианка, желающая спастись, ищет только Бога и к Нему единому прилепляется. Она Его только любит и Ему единому желает угодить. Она сохраняет свой дух, сердце и тело, очи и все свои чувства в чистоте. Она почитает свое тело, яко храм Божий. Скромность видна в ее одежде и во всем ее виде. Все показывает в ней целомудрие – ее очи, ее слова. Она страшится даже вида зла; она всюду зрит пред собой Бога. Она причащается Святых Таин с благоговением и должным приготовлением: здесь-то она находит свою радость, утешение, силу. Она со всем усердием молится Богу, Святой Деве Марии Божией Матери, своему Ангелу Хранителю и всем святым девам. Она верна и в самых малейших вещах, однако же не полагается на себя; она противится и малейшим случаям ко греху, и малейшим искушениям: она всего удаляется, что имеет, или может иметь, хотя малейший вид зла: она убегает собраний мужеских, игр, веселостей, зрелищ. Она всюду смотрит за собой с великим вниманием и наблюдает осторожность; вставая с постели и ложась, и при одевании ее зеркало есть распятый Иисус Христос, на Которого она часто взирает. Она любит молитву, размышление, чтение душеспасительных книг, Богослужение, во всем том полагает свое удовольствие. Она всегда занята и не бывает праздной; она тщательна в исполнении всего того, что Бог от нее требует в том состоянии, в которое Он ее призвал. Жизнь девицы христианки есть жизнь, сокровенная в Боге, духовная, внутренняя, смиренная, простая, кающаяся, примерная, назидательная, уединенная, не любящая показывать себя. Девица христианка никогда туда не ходит, где ее целомудрие было бы в опасности, и избегает всех случаев к тому. |
| Хор заново выучил страницы, которые сочинил, прощаясь с музыкой, Томас Луис для своей покровительницы и друга, императрицы Австрийской, и вся эта печаль и сладость, весь этот испанский реализм, просачивающийся сквозь итальянскую манеру, росли и затихали над морем мантилий. Дон Андрес, больной и огорченный, стоял на коленях под своим штандартом и балдахином, украшенным перьями. Он знал, что народ исподтишка наблюдает за ним, ожидая увидеть его в роли отца, потерявшего единственного сына. Он думал, здесь ли Перикола. Ему никогда еще не приходилось так долго отказывать себе в табаке. С солнечной площади вошел на минуту капитан Альварадо. Он окинул взглядом море черных волос и кружев, шеренги свеч и жгуты благовонного дыма. «Сколько фальши, сколько ненастоящего», – сказал он и двинулся к выходу. Он спустился к морю и сел на борт своей лодки, глядя вниз, в чистую воду. «Счастливы утонувшие, Эстебан», – промолвил он. Камила отправилась в церковь из поместья. В душе у нее было изумление и ужас. Вот еще один знак Небес: уже в третий раз окликают ее. Оспа, болезнь Хаиме, и теперь – разрушение моста; нет, это не случайности. Ей было так стыдно, как будто на лбу у нее проступило клеймо. Из дворца пришел приказ: вице-король отсылает двух ее дочерей в монастырскую школу в Испании. Это было справедливо. Она осталась одна. Она рассеянно собрала кое-какие пожитки и отправилась в город на похороны. Но она задумалась о том, как будет глазеть народ на ее дядю Пио и на ее сына; она подумала о грандиозном церковном ритуале как о пропасти, куда низвергается любимый, и о буре dies irae , где личность теряется среди миллионов мертвых и, лишаясь черт, тускнеет в памяти. Проделав чуть больше половины пути, у глинобитной церкви короля Людовика Святого она остановилась, скользнула внутрь и опустилась на колени отдохнуть. Она ворошила свою память, искала лица своих близких. Она ждала, что проснется какое-то чувство. «Я ничего не чувствую, – прошептала она. – У меня нет сердца. Я несчастная, бессмысленная женщина. Я от всех отгорожена. У меня нет сердца. Я больше не хочу ни о чем думать, позволь мне просто отдохнуть здесь». Но стоило ей замолчать, как страшная, невыразимая боль снова затопила ее, – боль, которая не смогла заговорить тогда перед дядей Пио и сказать о ее любви к нему и хотя бы раз найти слова ободрения для страдальца Хаиме. Она вспрянула. «Я всех предаю, – крикнула она. – Они любят меня, а я предаю их». Она возвратилась домой и год прожила в отчаянии от себя. Однажды она случайно услышала, что у настоятельницы в той же катастрофе погибли двое любимых людей. Шитье вывалилось у нее из рук; тогда она должна знать, она объяснит. «Да захочет ли она говорить со мной? Она не поверит даже, что такое существо, как я, может любить и может терять». Камила задумала пойти в Лиму и посмотреть на настоятельницу издали. «Если ее лицо мне скажет, что она не будет презирать меня, я с ней заговорю», – решила она. |
| 1 Под твой [покров прибегаю] (лат.). Когда церковь опустела, я нашел под кафедрой носовой платок, синий в белую полоску, слишком большой для кармана ее фартука, она часто его теряет. Мне подумалось, что она не осмелится прийти домой без столь драгоценного предмета, так как г-жа Дюмушель славится своей скаредностью. Серафита и в самом деле вернулась. Она стрелой промчалась к своей скамье, совершенно бесшумно (башмаки она сняла). Хромала она гораздо сильнее, чем раньше, но когда я окликнул ее из глубины церкви, она опять пошла, почти не припадая на ногу. - Вот твой платок. Не теряй его больше! Она была очень бледна (я редко видел ее такой, потому что от малейшего волнения она делается пунцовой). Она взяла платок у меня из рук, сердито, даже не поблагодарив. Но не сдвинулась с места. Она стояла, поджав больную ногу. - Ступай, - сказал я ей ласково. Она сделала шаг к двери, потом повернулась и встала прямо передо мной, очаровательно передернув плечиками. - Сначала мадемуазель Шанталь меня вынудила (она приподнялась на цыпочки, чтобы смотреть мне прямо в лицо), а потом... потом... - Потом ты уже говорила охотно? Что поделаешь, девочки болтливы. - Я не болтливая, я - злая. - Ты уверена? - Уверена! Разрази меня Бог! (Она перекрестила лоб и губы большим пальцем, перемазанным чернилами.) Я помню все, что вы им говорили, - все ласковые слова, комплименты, да вот хотя бы - вы сказали Зелиде " моя маленькая " . Моя маленькая! Этой пузатой косоглазой кобыле! Только такому, как вы, это и может взбрести на ум! - Ты ревнуешь. Она глубоко вздохнула, прищурив глаза, точно всматривалась в глубины своей мысли, в самые глубины. - А вы ведь даже некрасивый,- процедила она сквозь зубы с невообразимой серьезностью. - Все дело в том, что вы грустный. Даже когда улыбаетесь, все равно - грустный. Мне кажется, что если бы я поняла, почему вы грустный, я бы никогда больше не делала ничего дурного. - Я грустный потому, что люди не любят Бога. Она покачала головой. Синяя грязная лента, которой она перехватывает на макушке свои жалкие волосенки, развязалась, и ее концы нелепо болтались у подбородка. Мои слова явно показались ей непонятными, совершенно непонятными. Но она не долго раздумывала. |
| Накануне казни Фома Морус написал дочери углем письмо (ему было запрещено давать как чернила, так и перо); в этом прощальном письме он излил все свое горячее чувство к семье, благодарил дочь за ее безграничную любовь к нему и оставил ей свою власяницу. 15. Сказание о доброй королеве, пожелавшей взять на себя крест ближних (Кармен Сильвы – королевы румынской Елизаветы), (легенда) По журналу «Радость христианства» В былые времена жила одна добрая королева. Она желала облегчать страдания всех несчастных на земле. Но чем больше она делала добра, тем, казалось, больше она встречала несчастных. Ее богатства были недостаточны, чтобы удовлетворять всем нуждам бедняков. Ее слова были бессильны, чтобы избавлять от горя, а ее руки не могли возвращать здоровье больным. Тогда явилась ей мысль о том, что не мог же Господь сотворить мир столь полным горя; она чувствовала, что человечеству предназначено быть счастливым, но как это сделать, она не знала. Однажды она пошла в церковь и молилась Богу с таким усердием, о котором она прежде понятия не имела. Она молилась так, как молятся те из смертных, которые не знают, что было бы с ними, если бы услышана была их молитва . Она молилась: «Господи, дай мне создать счастье тех, кто страдает, даже если бы мне пришлось нести их крест». Она вышла из церкви, со страхом спрашивая себя, услышана ли ее молитва , потому что порой кажется, что Господь не всегда внимает нашим мольбам. Но в тот же день она могла убедиться, что ее молитва принята. Она встретила мальчика, которого везли в кресле, он всю жизнь не мог ходить. Она его давно знала, и он любил добрую королеву от всей души. По привычке своей она подошла к нему, взяла его слабую, худую ручку в свои и своим звучным, мягким голосом она сказала ему, что он скоро выздоровеет. Глаза ребенка, казалось, расширились, пока она говорила. Она же чувствовала, что это отнимало у нее всю ее силу, и ею овладело ощущение усталости, какого она прежде никогда не знала. Вдруг мальчик поднялся в кресле и произнес, как во сне: «Мне кажется, я могу ходить». |
| Авдотья Степановна Яковлева рассказывала, что у неё сильно болели ноги; она не знала, что делать, пришла она к батюшке на исповедь, рассказала ему о своей болезни. Выслушав ее, батюшка слегка коснулся её ног, и они мгновенно сделались крепкими и здоровыми. Потом она сообщает, что у одной женщины очень болело ухо. На исповеди она рассказала батюшке о своем горе; батюшка, успокоил ее. Когда она встала на колени, и он накрыл ее епитрахилью, сам приподнял ее с колен за больное ухо, она не могла опомниться от боли; потом боль вдруг прекратилась, и ухо совсем исцелилось. Одна простая неграмотная женщина Маша (Степановна) ходила еще к Нечаянной Радости; пришла она раз больная в церковь , купила Святую Икону Царицы Небесной и подошла к батюшке под благословение; он ее благословил, и вскоре Господь дал ей ребенка, но, так как и у ней не было средств к жизни, то она поступила кормилицей в один дом и там по великим молитвам пастыря выучилась грамоте: 7-летний мальчик в том доме учился, и она вместе с ним. Но прежняя жизнь манила ее своим весельем, и она продолжала пить вино. Подходит она раз к батюшке, а он и говорит: «Ты прежде была слепа, а теперь. Спаситель отверз тебе очи, читай Евангелие». Не губительное зелье все тянуло ее; наконец, одним постом решилась она с помощью Божьей преодолеть это влеченье. Батюшка после этого взял ее на исповедь и спросил, как она поживает? Когда она высказала свое желание, то он с особенным значением сказал ей: «Аминь, аминь, аминь»; с тех пор у ней совсем отпала страсть к вину. Потом она решилась оставить есть мясо, пришла в Собор; батюшка благословил ее и сказал: «Исполни, все, что ты задумала». С тех пор она перестала, есть мясо. Одна докторша дошла до крайнего душевного расстройства и решилась покончить с собой, но милосердый Господь чудесно показал ей батюшку. Кто-то посоветовал ей пойти в храм Нечаянной Радости; она пошла туда, батюшка сразу взял ее на исповедь и долго исповедовал; после чего она стала глубоко верующей христианкой, привела к батюшке и своих знакомых. |
| В истории Церкви Русской приведен такой пример в лице св. Иулиании Муромской. Она жила в царствование Ивана Грозного и Бориса Годунова, была дочерью дворянина, служившего ключником при дворе Ивана Грозного. Она жила в двух верстах от церкви, ее не научили грамоте, редко отпускали в церковь, она жила в тереме. Она жила скучной теремной жизнью и непрерывно молилась, жила и творила дела милосердия. В ранней юности, в 16 лет, она была выдана замуж за благородного дворянина. Казалось, она могла бы наслаждаться богатством, высоким положением, могла бы перемениться, как часто переменяются к худшему люди, попавшие в такое положение. Но она осталась такой же благочестивой, всецело преданной делам милосердия. Она поставила себе задачу всемерно заботиться о бедных, нищих, убогих. По ночам она пряла, вязала, вышивала и изделия свои продавала, чтобы помогать несчастным. Случилось так, что муж ее был отправлен по делам государственным в Астрахань, и в одиночестве она еще усерднее служила бедным и несчастным: всем помогала, всех кормила. Но вот умер ее муж, она осталась одна, и богатство ее пошатнулось; она расточила свое богатство на помощь бедным. Настал голод в области, где она жила, доброе сердце не терпело вида голодных, доброе сердце требовало, чтобы все страдающие получили помощь, и она продала имущество свое: всё раздала и себя раздела, всего лишилась и осталась нищей. Жестокая моровая язва, повальная болезнь, страшно заразительная, от которой умирали люди тысячами, свирепствовала на Руси. В страхе и ужасе люди запирались в домах своих. Что же делает св. Иулиания? Она без всякого страха идет туда, где умирают несчастные, она им служит. Она не боится заразиться и готова жизнь свою отдать, служа несчастным умирающим. Господь ее сохранил, она продолжала жить в праведности и мире, скончалась святая Иулиания своей смертью. Вот пример того, как может каждый из нас отдать жизнь свою, чтобы опять принять ее. Запомните же эти слова Христа: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь свою, чтобы снова принять ее». И всякий, кто последует за Христом и отдаст добровольно жизнь свою, будет возлюблен Отцом Небесным. Всякому, отдавшему жизнь свою за други своя, воздаст Он вечной радостью, радостью несказанной вовеки в Царствии Своем. Ветхий и Новый Завет |
| Кто она была в миру? Она говаривала женам сельских священников: “Чепчики, маменьки, носите, платьице чистенькое. Лучше уважать будут. Смолоду я сама наряжалась хорошо. Жила я в господском доме, да ушла”. А раз она прямо сказала одной преданной ей женщине, которую она любила и не называла иначе, как мамка. “Родителей у меня не было, жила я у тетки. Тетка хотела отдать меня замуж силою, а я замуж идти вовсе не хотела. Гуляла в садике и у бежала”. Из других слов ее можно заключить, что она стала странствовать по святым местам. — Ступай в монастырь, — сказал ей один священник, — молиться за нас грешных. — Я уже много ходила по монастырям, — отвечала она, — да нигде не принимают, везде гонят, да, наконец, сослали в Сибирь. Родилась Домна Карповна в начале 19-го века, и до конца была свежа лицом, бойка, имела правильные черты и приятный взгляд. Нельзя было ошибиться, сказав, что в молодости она должна была быть замечательно красива. Когда она меньше юродствовала, в ее приемах было видно, что она не простого происхождения. Ее никогда не видали читающею, но она была грамотная, да и не только грамотная. Однажды чрез село, где она жила, проезжала женщина высшего общества, ее знакомая. Она осталась ночевать и всю ночь она проговорила с Домной Карповной на иностранном языке. Жилища постоянного Домна Карповна не имела, жила, где Бог приведет, часто проводила ночь, не взирая ни на какую погоду, на улице. Она одевалась очень странно: собирала всякую ветошь, составляла из нее узлы и затем всю себя обвертывала и обвешивала этими тяжелыми узлами, которые представляли собою таким образом вериги. И так ходила она, с этой тяжестью и студеной зимой и в летнюю жарынь. Она юродствовала на народе, но прекрасна и величава была ее тайная молитва. Ставши где-нибудь в сторонке, на колени, она погружалась в созерцание величия и благости Божией, проливала горькие слезы о своем недостоинстве, совершенно отрешалась от себя. Слезы текли тогда по ее лицу непрерывно, и чрезвычайной духовной красотой и силой полон был тогда ее образ. |
| Правда, она должна иметь силу и власть, но власть пророка, а не царя, власть духовную, а не государственную. И этой силою и властью она уже давно владела и благотворно ее проявляла. Христианство в течение столетий произвело необыкновенный общественный, нравственный переворот. Оно уничтожило рабство; оно возвело приниженную прежде женщину в одинаковое нравственное достоинство с мужчиною; оно положило в мире начало общественной благотворительности в отношении меньших братий, бедных, больных и престарелых, которые прежде не пользовались никаким призрением. И все это оно сделало без всякого принуждения, без насилия и без всяких писаных законов. Под его влиянием всё это возникло и совершилось как бы само собою. Каким же образом совершилось? – Евангелие, которое проповедовала Церковь , жгло и бичевало совесть людей до тех пор, пока он и не были уже в состоянии выносить того, что было против их совести и вопияло к небу. Так рисует сама история Христианской Церкви ее задачу в отношении общественных (социальных) вопросов и нужд нашего времени. Она неустрашимо должна, где это нужно, возвышать свой голос против всякой несправедливости. Она должна воодушевлять сердца человеческие любовью к Богу и ближним. Она должна бичевать и очищать совесть современников словом Божиим и указанием на образ Христа. Она должна исполнять служение Нафана, но не должна строить козни Авессалома. Среди разгоревшихся страстей, при революционных восстаниях и мятежах она должна стоять как священная, неприкосновенная твердыня правды и мира. Она должна проповедовать: «Вы все – братья, а Бог вам – отец». Она должна убеждать: «Любите ближних своих, как самих себя». Она громко должна проповедовать, что суд без милости постигнет тех, которые не творят милости. Она не должна говорить, что рабочему, например, необходимо назначить для работы только восемь, а не десять часов в сутки, – об этом пусть рассуждают правители и законодатели, – но она должна сказать: «Это несправедливо, если кто-нибудь свои миллионы собирает из грошей, отнимая их у бедных рабочих». Не ее дело говорить, что необходимо установить правила и законы, воспрещающие иметь работника, но она должна сказать: «Несправедливо, если ты смотришь на работника как на живую машину, которую заставляешь работать, пока она нужна тебе для твоих выгод, а потом равнодушно выбрасываешь ее на улицу». Христианская Церковь не знает партийности, она не принимает ни сторону богатых против бедных, ни сторону бедных против богатых. Она не говорит: все богачи – дурные люди, а все бедные – хорошие, но она, обращаясь к скупым и жестокосердным богачам, говорит: «Посмотри на того богатого человека, который лишил бедняка единственной овечки, посмотри на эту бесчеловечную жестокость: этот человек – ты!» |
|
|
