| рядовой Чихунов Андрей Михайлович рядовой Шаповалов Юрий Николаевич Я выписал имена павших, как они были нанесены на том памятнике. Кто-то додумался имена офицеров выбить на одной плите, а имена солдат и сержантов – на другой. Словно и не уравняла их всех общая судьба... Но где все-таки плита? Обычно плиты демонтировали и увозили с собой, на старое или новое место расположения части. Но этой плите, а значит, и памяти о Мараварской роте не повезло. При сильных обстрелах в мае 1987 года мина попала прямо в памятник... Взметнулся на месте памятника красный куст взрыва, сея вокруг черные горячие осколки и красную гранитную крошку. Этот шальной снаряд, попавший в памятник, и освободил от необходимости его рушить собственными руками, ибо нет ничего противоестественнее, чем временная память... Развеянной по бесстрастным пескам, разбросанной по молчаливым камням оказалась память о роте, ее слава... И кто теперь соберет ее в далекой стране? Остается собирать лишь то, что долетело сюда, в родные пределы, к родным гнездовьям, чтобы хранить тут его уже вечно... Памятника Мараварской роте теперь нет. Его безжалостно и бесстрастно уничтожила война, так же, как и создала... Теперь память о роте, так же как и могилы ее солдат и офицеров, рассеяна по всей стране, по всей России и другим, теперь уже суверенным, государствам. Это не значит, что ее, собранной воедино, теперь нет. И существует она независимо от того, распадается ли страна на суверенные республики, отдельные государства или не распадается. Для нее это уже не столь важно. Это теперь одно из тех, глазами не видимых, кожей не осязаемых, но душой поверяемых дорогих понятий, которые не поддаются уничтожению по чьему бы то не было произволу, независимо от воровски проложенных теперь границ между народами великой страны. Она будет жить и будет единой даже теперь, когда границы разделили людей. Это выше возможностей человека и вне его произвольных прихотей. Но память о роте есть и знак, указующий на то, что сотворенная ныне насильственная, разрушительная суверенизация – дело неестественное, а потому безнадежное и обреченное. Я вовсе не надеюсь на то, что перед естественностью и неделимостью памяти об этой роте, пред воинством страны вообще политики снимут шапки, что она остановит их в их, конечно же, наивысших, а на деле мелких и эгоистических соображениях. Даже уверен, что не остановит, ибо давно уже у нас политики руководствуются чем угодно, но не тем, что для страны естественно, что ей необходимо. Остановит ли их это слабое пламя памяти, если они в удовлетворении своих амбиций уже не остановились перед несоизмеримо большим – целостностью страны, России, и не только территориальной, но и духовной?.. |
| Прощай! . Я получил ваше письмо и отвечаю вам только теперь, потому что прежде никак не мог по многим разным весьма хлопотливым обстоятельствам. Насчет вашего дела я советую все-таки прежде дождаться ответа на представление Жуковского. Моллер пусть своим чередом скажет Юрьевичу , Юрьевич государю наследнику. Нужно только, чтобы ваше имя было известно как следует и кому следует, нужно, чтобы на вашей стороне была гласность. А входить официально с новой просьбой, основанной на новых уже причинах, мне кажется, неловко. Почему вы не написали еще раз к Жуковскому? Верно, опасаетесь наскучить. Напишите теперь же и скажите ему, что я велел вам непременно это сделать. Вы должны помнить, что Жуковскому никогда нельзя наскучить в справедливом деле. И потому мой совет все-таки дождаться ответа на представление Жуковского. Теперь поговорим о другом. Вы упомянули в письме, что хлопочете о доставлении вам работы: копии с Рафаэлева фреска. А по моему мнению, вам нужна теперь не копия с фреска, все-таки более или менее поврежденного и выполненного быстро, но копия с окончательнейшего произведения Рафаэля. Вы теперь в вашей картине приближаетесь к окончательной отработке, и потому вам нужно теперь приобресть высокую чистоту и полную окончательность кисти. Заказ вам есть, если хотите только воспользоваться. Напишите копию с Мадонны di Foligno . Она будет вам хорошо заплачена, в этом я уверен. Но об этом, так же, как и об первом деле, мы переговорим с вами лично. Понимаете ли? Это значит — сею же осенью, может быть, мы с вами увидимся. К Жуковскому непременно напишите. Нужно прежде всего иметь от него ответ, чтобы знать, каким образом и как лучше действовать. А главное, мужайтесь и крепитесь. Нет дела, а тем более справедливого, в котором бы нельзя успеть, если только будем иметь твердости и присутствия духа хотя на полвершка побольше куриного. Распоряжения ваши Шаповалову насчет моих работ все хороши, и не может быть иначе: ибо мысли наши в этом деле совершенно сходны, и вы всегда можете действовать полномочно, будучи уверены заранее, что всё, что ни вздумается вам, придется по мне. Об одном только прошу, чтобы мои работы не отвлекли его от важнейших, и потому пусть он займется ими тогда только, когда решительно ничего нужнейшего и полезнейшего для него не случится. Прощайте! Будьте здоровы! Впереди всё будет прекрасно. Это я вам давно сказал. Если захотите теперь после получения вашего письма писать ко мне, то адресуйте в Гастейн. |
| Не жалко было умирать, но как только дома он увидел скрипку, у него сжалось сердце и стало жалко. Скрипку нельзя взять с собой в могилу, и теперь она останется сиротой, и с нею случится то же, что с березняком и с сосновым бором. Все на этом свете пропадало и будет пропадать! Яков вышел из избы и сел у порога, прижимая к груди скрипку. Думая о пропащей, убыточной жизни, он заиграл, сам не зная что, но вышло жалобно и трогательно, и слезы потекли у него по щекам. И чем крепче он думал, тем печальнее пела скрипка. Скрипнула щеколда раз-другой, и в калитке показался Ротшильд. Половину двора прошел он смело, но, увидев Якова, вдруг остановился, весь съежился и, должно быть, от страха стал делать руками такие знаки, как будто хотел показать на пальцах, который теперь час. – Подойди, ничего, – сказал ласково Яков и поманил его к себе. – Подойди! Глядя недоверчиво и со страхом, Ротшильд стал подходить и остановился от него на сажень. – А вы, сделайте милость, не бейте меня! – сказал он, приседая. – Меня Мойсей Ильич опять послали. Не бойся, говорят, поди опять до Якова и скажи, говорят, что без их никак невозможно. В среду швадьба… Даа! Господин Шаповалов выдают дочку жа хорошего человека… И швадьба будет богатая, уу! – добавил жид и прищурил один глаз. – Не могу… – проговорил Яков, тяжело дыша. – Захворал, брат. И опять заиграл, и слезы брызнули из глаз на скрипку. Ротшильд внимательно слушал, ставши к нему боком и скрестив на груди руки. Испуганное, недоумевающее выражение на его лице мало-помалу сменилось скорбным и страдальческим, он закатил глаза, как бы испытывая мучительный восторг, и проговорил: «Ваххх!..» И слезы медленно потекли у него по щекам и закапали на зеленый сюртук. И потом весь день Яков лежал и тосковал. Когда вечером батюшка, исповедуя, спросил его, не помнит ли он за собою какого-нибудь особенного греха, то он, напрягая слабеющую память, вспомнил опять несчастное лицо Марфы и отчаянный крик жида, которого укусила собака, и сказал едва слышно: – Скрипку отдайте Ротшильду. |
| Девица благоразумная и христианка, же лающая спастися, ищет только Бога и к Нему Единому прилепляется. Она Его только любит и Ему Единому желает угодить. Она сохраняет свой дух, сердце и тело, очи и все свои чувства в чистоте. Она почитает свое тело, яко храм Божий. Скромность видна в ее одежде и во всем ее виде. Все показывает в ней целомудрие - ее очи, ее слова. Она всего страшится, страшится даже вида зла; она всюду зрит пред собою Бога. Она причащается Святых Тайн с благоговением и должным приуготовлением: здесь-то она находит свою радость, утешение, силу. Она со всем усердием молится Богу, Святой Деве Марии Божией Матери, своему ангелу-хранителю и всем святым девам. Она верна и в самых малейших вещах, однако ж не полагается на себя: она противится и малейшим случаям ко греху и малейшим искушениям, она всего удаляется, что имеет или может иметь хотя малейший вид зла; она убегает собраний мужских, игр, веселостей, зрелищ. Она всюду смотрит за собою с великим вниманием и наблюдает осторожность; вставая с постели и ложась и при одевании ее зеркало есть распятый Иисус Христос, на которого она часто взирает. Она любит молитву, размышление, чтение душеспасительных книг, богослужение и во всем том полагает свое удовольствие. Она всегда занята и не бывает праздною; она тщательна в исполнении всех своих должностей и в исполнении всего того, чего Бог от нее требует в том состоянии, в которое Он ее призвал. Жизнь девицы-христианки есть жизнь сокровенная в Боге, духовная, внутренняя, смиренная, простая, кающаяся, примерная, назидательная, уединенная, не любящая показывать себя. Девица-христианка никогда туда не ходит, где ее целомудрие было бы в опасности, и избегает всех случаев к тому. Она занимается Богом, вознося почасту к Нему свой дух и свое сердце, поя или читая псалмы и прочие духовные песни; она отвращает очи свои от всех изображений и картин бесчестных, соблазнительных и неблагопристойных, и от всего того, что противно целомудрию. Она закрывает очи свои от сует мирских; ее речи и разговоры чисты; все в ней показывает целомудрие; она не знает шуточных слов; она умерщвляет свое тело, свои чувства, свои страсти и обращает очи только на такие предметы, которые соблазнить и искусить не могут. Она умеренна в пище и питии; она мирна и со гласна со всеми. Она всюду и каждому внушает любовь к целомудрию своею кротостию и своими словами; она покрывает свое тело с величайшею скромностию, дабы ничто не показывало противного христианской кротости и благопристойности. Она не ходит гордо, не делает знаков глазами и телодвижениями, не озирается на все стороны, но всегда ходит скромно; она воздыхает о грехах, содевающихся против целомудрия; она не привязана к миру, к честям, богатству, удовольствиям. Она часто молится Богу о том, чтобы все жили целомудренно; она любит уединение, безмолвие, тишину. Она беспрестанно бдит над своим сердцем, словами, разговорами, очами и над всеми своими чувствами. |
| Григорий Назианзин Слово 38, на Рождество. Празднование рождения Слова во плоти означает нераздельно и прославление Марии, «Матери Бога». Следующий сирийский гимн сосредотачивает в себе парадоксы «апофатической антиномии»: Бог-Творец и – беспомощный младенец… Блаженна она, приявшая Духа, даровавшего ей непорочность. Она соделалась храмом, где обитает Сын небесных высот… Блаженна она: через нее восстановлен род Адамов, покинувшие дом Отчий вновь приведены к Нему… Блаженна она, в пределах тела своего заключавшая Беспредельное, что наполнило небеса, но не было объято ими. Блаженна она: принеся нашу жизнь в дар Прародителю, породившему Адама, она обновила разрушенную тварь. Блаженна она, кормившая грудью Воздвигающего морские волны. Блаженна она, носившая могучего Держателя мира, обнимавшая и ласкавшая Его. Блаженна она, даровавшая пленникам Освободителя, который поборол их тюремщика. Блаженна она: ее губы касались Того, Чье пламя рождает огненных ангелов. Блаженна она, вскормившая своим молоком Того, Кто дает жизнь всем мирам. Блаженна она: все святые блаженствуют благодаря ее Сыну. Благословен Святый Божий, зачатый тобой. Она соделалась храмом, где обитает Сын небесных высот… Блаженна она: через нее восстановлен род Адамов, покинувшие дом Отчий вновь приведены к Нему… Блаженна она, в пределах тела своего заключавшая Беспредельное, что наполнило небеса, но не было объято ими. Блаженна она: принеся нашу жизнь в дар Прародителю, породившему Адама, она обновила разрушенную тварь. Блаженна она, кормившая грудью Воздвигающего морские волны. Блаженна она, носившая могучего Держателя мира, обнимавшая и ласкавшая Его. Блаженна она, даровавшая пленникам Освободителя, который поборол их тюремщика. Блаженна она: ее губы касались Того, Чье пламя рождает огненных ангелов. Блаженна она, вскормившая своим молоком Того, Кто дает жизнь всем мирам. Блаженна она: все святые блаженствуют благодаря ее Сыну. Благословен Святый Божий, зачатый тобой. Иаков Серугский Гимн Богоматери, Девственность Богоматери не исключает эрос, но освобождает его. |
| Они идут, бегут не для того, чтобы прийти. Они приходят, чтобы бежать. Они приходят, чтобы идти. Так и надежда. Они не считают шагов. Им даже в голову не приходит Считать что бы то ни было. Это взрослые считают. Увы, им приходится это делать. Но дитя Надежда Никогда ничего не считает. Это родителе считают. Жалкая добродетель, увы, пусть они не делают из этого добродетели. Им приходится это делать. Как ни сильна дочь Моя Вера, Тверда как скала, ей приходится считать. Как ни горяча дочь Моя Любовь, Она горит как огонь хороших поленьев, Согревающий бедняка в камине, Бедняка и ребенка и умирающего от голода, Ей приходится считать. Только дитя Надежда, Она одна никогда ничего не считает. Она не считает своих шагов, непоседа, она не считает наших. Как не считает она цветов и листьев в многолюдных Процессиях, И роз Франции и прекрасных лилий Франции На несклоненной шее, Так в малой, в долгой процессии, в трудной процессии жизни она не считает Ни своих шагов, ни наших В обычной, скучной, привычной процессии Каждого дня. (Ведь не каждый день праздники Тела Господня). Она не считает своих шагов, а поскольку она не делает разницы между собой и нами, То и наших шагов она не считает. Она себя не щадит; и точно так же она не щадит других. Она заставляет нас по двадцать раз начинать снова одно и то же. Она заставляет нас по двадцать раз ходить в одно и то же место. Обычно это место разочарования. (Земного). Ей это все равно, что она заставляет взрослых ходить. Земная мудрость не ее дело. Она не вычисляет как мы. Она вычисляет или нет, она считает (не замечая того) как ребенок. Как та, у которой вся жизнь впереди. Ей все равно, что она заставляет нас ходить. Она не считает наших тягот. И наших трудов. Она считает, Что у нас вся жизнь впереди. Как она ошибается. Как она права. Ведь разве у нас впереди не вся жизнь. Единственная имеющая значение. Вся жизнь Вечная. (Перевод Ю. А. Гинзбург) Мистерия о младенцах Вифлеемских В последней «Мистерии», написанной в 1912 г., Пеги впервые приступает к обстоятельному размышлению о Ветхом Завете на примере истории об Иосифе, проданном братьями: эту историю он сопоставляет с притчей о блудном сыне. Здесь Жаннет поочередно с Жервезой читает священный текст, подобно тому как ребенок повторяет катехизис за священником. Жаннет и Жервеза понимают символику Ветхого Завета в свете реальности Жизни, Страстей и Воскресения Иисуса. |
| Она была рада, когда ей удалось прислониться к мягкой обивке, некогда предохранявшей дорогую мебель при перевозках – теперь по крайней мере за спиной у нее никого не было. Она крепко прижимала к себе Марию и была рада, что ребенок спит. Она попыталась молиться так же горячо и искренне, как всегда, но не смогла – молитва получалась какая-то холодная, рассудочная. Илона совсем иначе представляла себе, как сложится ее жизнь: в двадцать три года она сдала государственный экзамен, потом ушла в монастырь. Родные были огорчены, но согласились с ее решением. Целый год она пробыла в монастыре – прекрасная пора; и если бы она постриглась в монахини, она, наверно, была бы теперь настоятельницей в каком-нибудь уютном монастыре в Аргентине. Но она не стала монахиней, слишком сильно в ней было желание выйти замуж и иметь детей. Весь год, что Илона пробыла в монастыре, она не могла подавить в себе это желание и возвратилась в мир. Одаренная учительница, она с увлечением вела свои предметы – немецкий язык и музыку. Детей она любила. Особенно нравилось ей детское пение. Оно казалось ей воплощением прекрасного. Школьный хор, выпестованный ею, был очень хорош. Дети пели церковные хоралы, которые она разучивала с ними к праздникам. Не понимая звучных латинских слов, они пели, исполненные глубокой внутренней радости, безмятежно, как птицы небесные. Жизнь долгое время казалась Илоне прекрасной – почти всегда. Ее омрачала лишь тоска по нежности, по детям; ее огорчало, что не находился друг по душе. Она многим нравилась, некоторые признавались ей в любви, двум или трем она даже позволила целовать себя, но сама ждала чего-то другого, неизъяснимого; она не назвала бы это любовью – очень разная бывает любовь; нет, она ждала какого-то неведомого откровения. И когда тот солдат – она так и не узнала его имени, – стоя рядом с ней, накалывал флажки на карту, Илона почувствовала, что настал долгожданный час. Она знала, что он влюблен в нее, – вот уже два дня подряд он приходит и часами болтает с ней; он нравился ей, хотя на немецкий мундир она не могла смотреть без тревоги и страха. Но в те несколько минут, когда она стояла рядом с ним и он, казалось, забыл о ней, его серьезное, горестное лицо и его руки, водившие по карте Европы, поразили ее вдруг в самое сердце. Нахлынула радость, она готова была запеть. И впервые в жизни она сама поцеловала мужчину… |
| Ее голова была всегда повязана черным платком. Еще на Понте она перестала заботиться о волосах и не расчесывала их, и они стали жесткими, как лошадиная грива. От ее головы исходило благоухание. Однажды она попыталась состричь волосы спереди, но для этого понадобились ножницы для стрижки овец. Вечерами, сидя у очага, она просила кого-нибудь, кто умел читать, почитать ей жития святых из маленьких брошюрок, которые она хранила у себя. Когда было очень холодно, паломники, видя ее разутой, просили ее подбросить дров в очаг. Тогда она вскрикивала длинным «Не-е-ет» – это вскрик до сих пор стоит в ушах паломников, и они со слезами умиления повторяют его. София пришла в монастырь в возрасте 44 лет. Чтобы никого не смущать своей красотой, она мазала лицо сажей и копотью из котелков. Она брала зажженные угли без щипцов голыми руками. Ее пища всегда была постной. Паприка и лук-порей, запеченные в золе, немного маринованных зеленых заплесневелых помидоров и иногда в скоромные дни немного соленой рыбы. Для себя она не готовила. Только когда ждала посетителей, она отправляла женщин варить фасоль или макароны, с маслом или без, и сколько бы ни засыпали в кастрюлю, еды выходило ровно столько порций, сколько было нужно. Всем путникам и паломникам она варила кофе. Она никогда не мыла турку, и та всегда была покрыта кофейной гущей, но она никому не позволяла ее мыть. Да никто никогда и не брезговал этой туркой, сколь бы грязной она ни казалась. Она собирала дикие травы, грибы и мох и ела все это сырым, обильно посыпав солью. По субботам и воскресеньям она добавляла в еду ложку масла. Иногда она открывала рыбные консервы и ела их через несколько дней, когда они покроются на палец плесенью. Она клала еду в медную посудину и ела после того, как она позеленеет от плесени, так что казалось, что она непременно отравится и умрет. Она варила листья и папоротник. Она не очищала виноград от муравьев и не выбрасывала гнилые ягоды. И после такой еды с ней никогда не случалось ничего плохого. Она всегда была благодарна Господу и с глубокой радостью говорила: «Возрадовалось сердце мое». |
| Вот они видят, что она сидит на страшном драконе, а две другие змеи обвили ее и причиняют ни с чем несравнимую боль. Она говорит им: «Я – нечестивая женщина, которая исповедовалась сегодня. Так как я не сказала одно совершенное мной беззаконие, то Судия предал меня на умерщвление дракону. Я буду вечно мучиться в нескончаемом аду. Теперь у меня, бедной, нет вовсе надежды на спасение». Сказав это, она стала невидима. Другая подобная история. Жил некий царь в Италии. У него была дочь благоговейная и добродетельная – она делала многие милостыни и искренне заботилась о бедных. Она попросила отца отпустить ее, чтобы стать монахиней. Но от великой любви к ней отец не желал с ней разлучиться. Он сообщил об этом римскому папе, а ей посоветовал для большей пользы оставаться дома и совершать лучше великие благие дела, чем стать монахиней и приносить пользу только самой себе. Девочка осталась против своей воли, чтобы не быть непослушной отцу, жила, как и прежде, добродетельно. Но коварный змей не выносил видеть такие деяния девушки. Он стал бороться с ней плотски. Она полюбила красивого юношу, слугу царя. Диавол столь сражался с ней, что победил ее, и она впала в грех с этим юношей. Вскоре она поняла, что ждет дитя. Она так скорбела, что хотела покончить с собой от стыда, чтобы никто из людей не услышал о деле. Но затем поверила предложению одной служившей ей старухи. Старуха дала ей яд, который умертвил плод. Поэтому никто не узнал о случившемся. Только она скорбела, и была теснима этими двумя грехами. Царь, увидев, сколь она несчастна, подумал, что она скорбит из-за того, что он не пустил ее в монахини, и спросил ее, не желает ли она постричься. Она, услышав об этом, обрадовалась. Он поместил ее в славный монастырь, где она постриглась и соблюдала непоколебимо весь чин монашеского жительства. Никто ее не видел смеющейся, болтающей, и когда посетить ее приходили родственницы и женщины из дворца, или другие княгини, или даже сам царь, она, перемолвившись с ними несколькими короткими словами и поблагодарив их, уходила в келлию. Там она плакала о своих беззакониях, о которых она, несчастная, никогда не говорила духовнику, – то есть о блуде и убийстве. Только наедине плакала она о них ко Господу, прося прощения. Затем она умерла, исповедовав все другие грехи и причастившись Божественных Таин. |
| Любовь её к другим простиралась до самоотвержения. Посещая больницы, она сама прислуживала больным то в том, то в другом; для умирающих давала всё нужное к погребению, равно как крещающимся приносила чистое бельё, приготовленное её руками. Идя к сыну на Дивную гору, увидела она на дороге больных и избитых (разбои своевольных и набеги дикарей были тогда нередки): изорвав свою одежду, перевязала раны их, омыв те наперёд вином и елеем. В ней был особенный дар, ниспосланный Богом за её добродетели: она укрощала самых свирепых бесноватых одним своим присутствием. Потому часто приглашали её к этим несчастным, и она всегда готова была на услуги. Никто не видал её гневной или ссорящейся, напротив – она любила мирить ссорящихся, и мирила успешно. Приёмами кротости и любви, напоминанием о виновности всех и каждого перед Богом, разумным советом тушила она раздоры семейные и возвращала покой домам гнева и ненависти. Слава сына, великого подвижника, окружала её уважением, но не ослабляла смирения её. Напротив, она боялась и за сына и нередко предлагала ему зорко смотреть за собой, а вместе молилась за него. За год до смерти извещена она была свыше, сколько остаётся ей жить. Она пришла сказать о том сыну, но тот уже извещён был о том же и объявил о недалёкой смерти пустынникам. Когда приблизился назначенный срок смерти Марфы, она опять пришла к сыну и в продолжительном разговоре, как мать горячо заботливая о его духовном совершенстве, умоляла его быть верным Господу и своим обетам до смерти. «Сын мой, говорила она ему, вверяю тебя Господу Иисусу; молила и молю Его, да сохранит Он тебя от искушений греха. Умоляю и тебя быть твёрдым в любви к Господу. Для Господа будь сострадателен к бедным всякого сорта; будь гостеприимен для пришельцев, продолжай склоняться до самых малых и невинных; молись о всех, особенно об отечестве; не гнушайся заблудших. Не забывай в молитвах отца твоего Иоанна и меня грешную». Она рассказала тогда сыну, каких милостей небесных удостоена была в своей жизни. Это было в понедельник, накануне которого она приобщилась св. Таин. Ночью видела она во сне, что ходит в великолепном доме, изумляясь невиданной красоте его, и ей сказано было, что этот дом приготовлен для её вечного покоя. Прощаясь с иноками, сказала она, что уже не увидится более с ними. И точно, на возвратном пути она занемогла и была доставлена другими в дом свой, что был в Дафнийском предместье Антиохии; в следующий день благодарила она Господа за Его милости к ней; присутствующие подумали, что Господь любит её по молитвам сына; но она сказала, что сама она любит Господа и провела жизнь в усердных трудах для Него. Затем мирно почила 5 июля 551 г. перед смертью завещала она похоронить её между бедняками; но, по желанию сына, тело её перенесено было в монастырь его и положено в устроенной иноками гробнице. |
|
|
