| В этом отношении характерны слова одной из стихир, на утреню Великой Субботы: « Спит Живот и ад трепещет ». VI. В отличие от западных образов Распятого, фиксирующих чрезмерное провисание Его рук под тяжестью измученного Тела, на православных иконах и фресках мы видим умеренное провисание рук. Спаситель не просто висит на Кресте. Он словно покоится на нём, как бы распростирая объятия, призывая и привлекая к Себе все человечество, в соответствии со Своим обетованием: « И когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе» ( Ин. 12:32 ). Эти объятия можно оценить как объятия любви: «Я есмь пастырь добрый, пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» ( Ин. 10:11 ). В таком осмыслении две стороны поперечной перекладины Креста, направленные в противоположные стороны и указывающие на разные части света, символизируют призвание в Царство Божие всех народов: Израильского и языческих: «Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном» ( Мф. 8:11 ). Развивая эту идею в святоотеческом русле, можно добавить, что Крест, погруженный одним концом в землю, другим – устремляющийся в небо, а краями поперечины – в разные стороны света, символизирует освящение всех сфер бытия нашего мира. Через Крест Христу покоряются все царства мира : «Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы перед именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедовал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца» ( Флп. 2:9–11 ). VII. Вопреки убеждению ревностных почитателей западных образов Распятия, сдержанность и умеренность в характере отображения смерти Христа на византийских и русских иконах нисколько не умаляют глубину и значимость Его Страданий. Напротив, такое взвешенное и сбалансированное отношение к образу основано на убежденности, что отобразить полноту Крестных мук мерками ограниченного человеческого разума попросту невозможно. Для этого не находится слов и художественных средств . |
| В данной ситуации оно будет звучать так: если Бога нет, а врачи будут добросовестно исполнять свой долг, они ничего не потеряют, оставшись людьми; если же Бог есть, и они не изменят своему врачебному призванию, то за чертой смерти им не будет стыдно за то, что они когда-то с бесчестием отнеслись к телам умерших. Действительно, ведь “нет для человека ничего важнее его участи; нет для него ничего страшнее вечности” . Безусловно, перспектива встречи тех, кто обучается, с теми, на чьих телах обучались, а также с собственной совестью и с Богом, налагает определенные ограничения как на преподавателей, так и на студентов. В свете Пасхи процедуры в морге и анатомическом театре должны производиться в пределах, не отлучающих их участников от той славы, в которую призван войти каждый человек, независимо от того, кто он и где находится его тело. Тоже самое справедливо и по отношению к кремации. Умерший восстанет из мертвых, как бы не распорядились его телом. Но для родственников умершего такой способ погребения, при котором от любимого человека остается лишь урна с пеплом, в большей степени символизирует безнадежность и безысходность, нежели гораздо более древний образ погребения в землю. Телесное погребение характерно для большинства древних цивилизаций от неолита до мегалита, а также для древнего Египта, иудаизма, христианства и ислама. Согласно этим представлениям, в конце времен умершие вновь выйдут из чрева земли. Отсюда понятна и древнейшая, восходящая к неолиту, символика погребения: семя зарывают в землю, чтобы оно проросло. Неслучайно, именно к этому образу обращается Господь и Бог наш Иисус Христос, поясняя ученикам смысл Своих Крестных мук: Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода. Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную. Кто Мне служит, Мне да последует; и где Я, там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой. Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел. |
| Так и здесь: диавол-дракон стал пред женой, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца. И там, и здесь, конечно, в образе этом символизируется постоянная готовность и стремление диавола погубить всякого христианина, главным образом в смысле развращения его и смерти духовной. Стих 5-й, где говорится о рождении женой младенца мужского пола, составлен так, что, если бы не предшествующая речь о муках жены при рождении, можно было бы отнести его к Самому воплотившемуся Сыну Божию, ибо сказано здесь и о пасении народов жезлом железным, и о восхищении, как бы о вознесении, к Богу и Престолу Его. На самом же деле говорится здесь о том общем процессе восхождения уверовавших во Христа к Богу и на Престол Его, где, по апостолу Павлу, первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его ( 1Кор.15:23 ). И таким образом, как во всем процессе борьбы и победы, так особенно в прославлении и царственном пасении с неба и от Престола народов жезлом железным разумеется и Сам Искупитель, и все в «подвиге добром» последовавшие Ему, другими словами – все те побеждающие, о коих так много говорится именно в Апокалипсисе и коим точно и обещано, что они воссядут на Престоле Божием, подобно Самому Иисусу Христу (см.: Откр.3:21 ; ср. 20:4). В этом и заключается то поражение, та неудача дракона-диавола, к коим, по контексту, сводится речь этого 5-го стиха в применении к посрамленным злокозненным намерениям диавола. Спрашивается теперь: как понимать нам бегство жены в пустыню, о коем говорится в 6-м стихе? И прежде всего, что такое эта пустыня? Проф. прот. Орлов усиленно вытолковывает все это «в переносном смысле». «Пустыня, – говорит он, – в соответствие символическому образу жены, изображающему христианскую идеальную Церковь , может быть символом отсутствия благоприятных жизненных духовных и физических условий. Христианская Церковь есть небесное чадо; на земле она имеет только временное пребывание, и ее отечество – на небе. Однако же она обречена жить на земле. А так как земные условия не соответствуют ее существу и не могут удовлетворить ее потребностей, то, естественно, она должна жить среди них как бы в пустыне – она должна искать себе небесной манны и чудесной воды. |
| «Кто подобен зверю сему? Хвала ему, он сводит нам огонь с небеси!» — Цитата составлена из двух стихов тринадцатой главы Апокалипсиса, в которой рассказывается о чудовищах, явившихся из моря и земли. Увидев первое чудовище, люди «поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним?» (Откровение св. Иоанна Богослова, гл. 13, ст. 4). Второе чудовище «творит великие знамения, так что и огонь низводит с неба на землю пред людьми» (там же, ст. 13). 78 И загнило бы человечество; люди покрылись бы язвами и стали кусать языки свои в муках…— Образ, заимствованный из Апокалипсиса: «И услышал я из храма громкий голос, говорящий семи ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева божия на землю. Пошел первый ангел и вылил чашу свою на землю: и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его. Пятый ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки свои от страдания» (Откровение св. Иоанна Богослова, гл. 16, ст. 1–2, 10). 79 …«камни, обращенные в хлебы»…— Образ, заимствованный из евангельского предания об искушении Христа дьяволом в пустыне: «И приступил к нему искуситель, и сказал: если ты сын божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: „не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст божиих“ (Второзаконие, 8, 3)». (Евангелие от Матфея, гл. 4, ст. 3–4; ср. Евангелие от Луки, гл. 4, ст. 3–4). В письме к своему корреспонденту В. А. Алексееву от 7 июня 1876 г. Достоевский пояснил, что «камни, обращенные в хлебы», символизируют «теперешний социальный вопрос, среду», а слова дьявола означают требование дать людям «такое социальное устройство, чтоб хлеб и порядок у них был всегда». Это учение, пояснял Достоевский, проповедуется социалистами и «хлопочет прежде всего о хлебе, призывает науку и утверждает, что причиною всех бедствий человеческих, одно — нищета, борьба за существование, „среда заела“». Ему он противопоставлял «аксиому о духовном происхождении человека», истолковывая в этом смысле ответ Христа дьяволу и разграничивая «человека-скота», которому подходит «дьяволова идея», и человека, имеющего «идеал красоты», духовную жизнь. 80 |
| И вот эта скиния, это особое место, вот эта небесная скиния, о которой мы читаем: «И после сего я взглянул, и вот, отверзся храм скинии свидетельства на небе. И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облеченные в чистую и светлую льняную одежду…» ( Откр.15:5–6 ). Андрей Кесарийский поясняет: «Здесь говорится о небесной скинии, по образу которой повелел Бог Моисею устроить земную скинию. Из этого храма вышли Ангелы, которые в знак своей чистоты, близости ко Христу, краеугольному камню и светлости добродетелей, одеты в льняную одежду, или в чистый камень, как говорится в некоторых списках». Дальше сказано про этих Ангелов: «…и опоясанные по персям золотыми поясами» ( Откр.15:6 ). Андрей Кесарийский поясняет: «Они опоясаны по персям золотым поясом в знак могущества своего, чистоты, честности и полномочия служения». И далее мы читаем 7 стих: «И одно из четырех животных…» ( Откр.15:7 ). Архиепископ Аверкий поясняет: «Эти животные херувимы или серафимы, верховные ревнители славы Божией, исполнены глубочайшего ведения судеб Божиих». Итак: «И одно из четырех животных дало семи Ангелам семь золотых чаш, наполненных гневом Бога, живущего во веки веков» ( Откр.15:7 ). Золото в Библии очень часто символизирует божественную благодать. Вот и сам новый Иерусалим описывается как золотой город, где улицы золотые, стены золотые, причем, сказано, специально подчеркивается, – из чистого золота, это образ духовной благодати. Потому что золото – это очень теплый металл, он излучает как бы солнечный свет. Некоторые древние народы о золоте говорят, что это слезы солнца. Но, смотрите, в этих чашах, которые будто чаши благодати, мы видим гнев Божий. Скорее всего, речь идет о том же самом огне, который для одних благодатный огонь (как люди радуются в Иерусалиме, когда огонь сходит на них!), а для кого-то он совсем даже не благодатный, а даже, наоборот, обжигает их. Один человек рассказывал: – Благодатный огонь сходит, христиане все радуются, а там еврейская полиция стоит, они толкают всех, пихают туда, сюда, и вот часто бывает – раз! – у полицейского шапка загорится, его тушить начинают, их благодатный огонь обжигает. |
| «При наступлении дня Пятидесятницы они все были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого..» (Деян 2.1–4). Так возникает Церковь koinonia, о которой говорил святой Иоанн. Причащение Святым Дарам служит основой общения святых. Ибо, как пишет святой Киприан, «верховное жертвоприношение для Бога — это мир наш и наше братское согласие. Это весь народ, собранный в единстве Отца и Сына и Святого Духа» («Комментарий на Отче Наш»). Аналогия между братским общением и тринитарным едино–многообразием энергичным образом провозглашается и в литургии святого Иоанна Златоуста: «Возлюбим друг друга да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную». Всякий член народа — laos — Божия, является laikos — каким бы ни было его место в иерархии, «духоносцем». Евхаристия — это причащение одновременно и Христу и Духу Святому. «Прияхом Духа Небесного», — поет хор от лица причастников. Таинство миропомазания, соединенное с крещением, по традиции неразделенной Церкви, составляет таинство всеобщего священства. Помазание святым миром главных жизненных точек тела символизирует огненные языки Пятидесятницы. Во Христе, при помазании Духом, крещеные образуют — «род избранный, царственное священство», как говорит Петр, повторяя слова Божий Моисею: «вы будете у Меня царством священников и народом святым» (Исх 19.6). К этой теме возвращается Апокалипсис: «Ты соделал нас царями и священниками Богу нашему и мы будем царствовать на земле» (Откр 5.10). Всякий крещеный, запечатленный Духом, есть царь, священник и пророк в единстве народа Божия. Крещение–миропомазание и Евхаристия наделяют всех членов Церкви равным священническим достоинством, при той же освящающей благодати, которая имеет решающее значение. В лоне этого равенства некоторые отбираются для установленного священства, которое Бог даровал Своей Церкви, чтобы вести ее в ее странствовании, потому что Пасха и Парусия пока еще не слились воедино. «Это различение функционально и не производит никакого онтологического различия», — отмечает Павел Евдокимов. Народ Божий — это не миряне, противопоставленные клиру, это совокупность Тела Христова, где все — миряне и священники, и где Дух распределяет харизмы служения. Архимандрит Феодор Бухарев писал, что он поднялся к различным ступеням священства, чтобы осуществить и оживить в своем приходе благодать царственного священства. «Таков смысл моего служения, когда я преподаю таинства или проповедую слово Божие» (Ф. Бухарев, Письмо протоиерею Валериану Лавескому). |
Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
| 140. Что символизирует орарь, и для чего диакон возлагает его на левое плечо И диаконы препоясываются орарями, но только во время приобщения, в знак сокрушения, благоговения и смирения. Посему на рукоположенного как получившего ангельский чин возлагается орарь, который символизирует духовную сущность Ангелов и, будучи перекинут через плечи, представляет собой как бы крылья: на нём и начертана Трисвятая ангельская песнь. Когда архиерей знаменует орарь, рукополагаемый целует руку архиерея в знак того, что с любовью принимает дар и чтит его, равно и дающего этот дар, как благодетеля. Орарь возлагается на левое плечо диакона потому, что диаконство ещё принадлежит к меньшему и низшему чину и является служителем одного только дела — служения при священнодействии. Когда же диакон будет поставлен во пресвитера, тогда и на правом плече будет у него орарь как у получившего благодать служить и совершать Таинства. 141. Почему орарь так называется, а также о шестикрылых Серафимах и о том, что диаконы, надевая орарь, уподобляются Серафимам Орарь (ωραριον) именуется так потому, что украшает (ωραζειν) диакона благодатью и облекает великолепием славы Божией, ибо орарём, как крыльями, диакон закрывается, украшаясь вместе с тем благочестием и добродетелью, особенно же когда участвует в приобщении, подражая тем Серафимам, которые, будучи шестикрылыми, как сказано в Писании, двумя крыльями закрывают лица, двумя — ноги, а двумя летают, восклицая: «Свят, Свят, Свят». Впрочем, шестикрылия на ораре могут ещё изображать Распятого, ибо верхние и нижние крылья суть как бы центральное древо креста, а боковые крылья — поперечное. Диаконам, которые изображают Серафимов, даётся от архиерея и рипида, она символизирует крылья Ангелов и самих Херувимов и Серафимов, потому что на ней бывают изображены и Серафимы — по образу тех, которые во времена ветхого закона осеняли киот и так называемое святое святых. Ибо если Ангелы изображались тогда, когда была лишь тень истины, то тем более им следует присутствовать, когда истина открыта. |
| Композиция мозаики такова: из амфоры, изображенной посредине у западного ребра, произрастает виноградная лоза, которая, извиваясь и выдавая побеги, листья и гроздья винных ягод, образует 43 круглых медальона по пяти в девяти «ярусах» с запада на восток. В среднем ряду медальонов семь, а не девять, поскольку место двух нижних (западных) занимает сама амфора. В каждом из девяти медальонов четырех боковых рядов (по два ряда справа и слева) изображены птицы: голуби, горлицы, гуси, ласточки, цапли, фазаны, куропатки, павлины. В раннехристианском искусстве птицы были олицетворением душ верующих. Птицы в четырех боковых рядах символизируют воссоединившиеся с Творцом души верующих после смерти. Изображения в семи медальонах среднего ряда несколько отличны от остальных. Птица в клетке в третьем медальоне с востока в центральном ряду символизировала душу, заключенную в греховном теле (при жизни человека) – особенно в сознании христиан, подвергшемся влиянию философии неоплатонизма. Виноградные гроздья обозначали кровь Христову, а корзины и вазы с фруктами (над эпиграфической армянской строчкой в апсиде и во втором и шестом медальонах с востока в центральном ряду) – плоть Христову, то есть два элемента таинства евхаристии. Продолжая линию символического истолкования птиц, следует отметить, что орел (или гриф) в четвертом медальоне с востока в центральном ряду олицетворяет зло, подстерегающее и соблазняющее душу человека в бренном мире, а два павлина, пьющие из основной амфоры мозаики, символизируют напитание души Духом Святым. В пятом медальоне с востока в центральном ряду изображена раскрытая раковина, в древнегреческой традиции служившая символом царства, а в христианской переосмысленная, как символ Царствия Небесного, ключи от которого Христос вручил св. Петру. Наконец, в шестом медальоне предположительно изображен пеликан. По бытовавшему поверью, пеликан в голодную годину питает свое потомство собственной кровью, разрывая себе грудь, почему среди христиан сия птица стала олицетворением Христа, собственной плотью и кровью искупившего человеков – чад своих, а также символом Страстей Христовых и евхаристии. |
| Этим ценностям состояния мы противополагаем второй слой творческих форм, которые мы называем ценностями предметного положения. Если в формах первого слоя, т.е. в формах, именуемых нами ценностями состояния, организуются лишь внутренние состояния отдельных личностей и их взаимоотношения, то в предметных ценностях положения каждая личность, как и все человечество, как бы разрывает круг имманентной самозамкнутости, свершает акт некоторого трансцензуса и полагает свои внутренние состояния как определенные научные, художественные предметности, как некоторые философские и художественные творения. Как ценности состояния делятся на две группы: на ценности состояния, в которых организуется каждый человек (с ценностью личности во главе), и на ценности состояния, в которых организуется все человечество (с основною ценностью судьбы), — так распадаются на две группы и предметные ценности положения. К первой группе принадлежат те ценности, которые мы будем называть научно-философскими. Ко второй группе принадлежат те, которые мы будем называть эстетически-гностическими. Научно-философские ценности те, что строят культурные блага точной науки и научной философии. Объединение точной науки с научной философией в одну группу основано, во-первых, на том, что как наука, так и научная философия живут дискурсивностью и формулируются в понятиях, а во-вторых, на том, что наука завершается лишь в научной философии, ибо многообразные сведения точных наук становятся действительным знанием лишь при условии их философской организации, т.е. при условии указания каждой науке её прав, но и её границ, а всей сфере науки её безусловности, но и её ограниченности. Говоря иначе, сведения наук становятся подлинным научным знанием лишь при условии гносеологического анализа самой категории научного познания. Эстетически-гностические ценности те, которые строят культурные блага искусства и символически-метафизические системы философии (Ве§пШ(11сЬйш§еп). Объединение чистого искусства с логически-символизирующей философией в одну группу ценностей основано на том, что, с одной стороны, всякое истинное искусство неминуемо таит в себе метафизический гнозис, а с другой — на том, что всякая логически символизирующая метафизика построена всегда по образу и подобию художественного произведения. Одним словом, потому, что как чистое искусство, так и всякая логически символизирующая философия, т.е. метафизика, живут интуицией и строятся в образах. Что логические образы философии имеют часто внешнюю видимость понятий, ничего не говорит против правильности нашей концепции, ибо всякое понятие, оставаясь понятием, может функционировать в философской системе не как понятие, но как логический символ непонятного. |
|
|
