| Она уже давно встретилась с католичеством и с трудом в постоянной борьбе отстаивала свою веру и народность. Католичество кладет вскоре свою печать и на народное образование. Особенно это католическое влияние на западнорусское просвещение усиливается с начала 16-века. С Запада надвигался на католичество Западной Руси враг в лице реформации, и католическая иерархия начинает устраивать для отражения этого врага школы. Вызваны были так сказать янычары католичества – отцы иезуиты. Папский нунций убеждал польского короля устроить в своем государстве иезуитские коллегии, quasi praesidia religionis, как крепости веры. 2591 И вот в течение 16-го века Западная Русь покрывается целою сетью иезуитских коллегий во главе с Виленской академией. Во всех этих школах обучались и православные. Иезуитская педагогика была поставлена так, что большинство воспитанников совращались в католичество. На их глазах католичество торжествовало победу повсюду: и в богослужении, и в догматике, и в полемике, и на примерных диспутах, где вооруженные блестящей диалектикой иезуиты победоносно —102— опровергали все не католическое. 2592 Но даже и тогда, когда воспитанник иезуитской школы оставался верен православию, он выходил из школы пропитанный католическим духом, особенно в области богословия. И как могло быть иное, если при изучении богословия его руководил doctor angelicus Фома Аквинский со своей Summa totius theologiae! В 1592 году киевский митрополит Михаил Рагоза писал в своем окружном послании: «учение святых писаний зело оскуде; паче же Словенскаго Российскаго языка, и вси человецы приложишася простому несъвершенному Лядскому писанию, и сего ради в различныа ереси впадоша, не въдуще в Богословии силы съвершеннаго грамматическаго Словенскаго языка». 2593 Митрополит указывает на недостаток национального православного образования и на вред для православия от обучения «Лядскому писанию». Недостаток православного образования пытались возместить устройством православных школ западнорусские братства. |
| Там же, в Сокале, на особом листе бумаги был составлен отдельный текст «некоторых артикулов, относящихся к унии»; здесь же было оставлено место для внесения тех артикулов, о которых еще предстояло договориться с королем прежде объединения с католиками 656 . Документ с «артикулами» был собственноручно подписан епископами, но без приложения печатей. Все было отдано Кириллу Терлецкому. Збируйский объяснил, что такой путь действий был избран, поскольку в момент Сокальского съезда епископы- " заговорщики» еще не знали, поддержат ли их Рагоза и Потей 657 . По словам Збируйского, именно «сокальские артикулы» легли в основу «артикулов» окончательно одобренных в Бресте в июне 1595 г. «Антиризис» – еще один источник о Сокальском съезде. Автор рассказывает о контактах между Потеем и Острожским и говорит о посланных в июне 1595 г. Острожскому артикулах (то есть артикулах от 1 (11) июня 1595 г.). И именно в связи с июньскими артикулами 1595 г. упоминается Сокаль: «которые артыкулы еще в Сокалю владыкове другие Луцкий, Премыский, Львовский и Холмский, сами только зъехавшыся, были написали. А хотяж то там еще в таемности деялося, однак в месте Сокальском презвитерове и некоторые мещане о том были заслыхнули» 658 . Автор считает нужным написать об этом, потому что теперь Балабан и Копыстенский утверждают, что ничего не знали о готовящейся унии. Балабан знал о ней, потому что подписал артикулы в 1590/91 г. Копыстенский «яко новотный не ведал о першой змове, в Берестю постановленой», так как в то время и не был еще епископом. Но в Сокале он присоединился к другим и подписал артикулы 659 . В другом месте «Антиризис» относит Сокальский съезд к 1595 г. и рассматривает его как продолжение Брестской декларации: «А потом [то есть после решения 1590 г.] в Сокалю в року 1595» луцкий, перемышльский, львовский и холмский епископы «для тоеж справы зъеждчалися, и там еще кгрунтовней тое ствердили». Наименее достоверную версию событий предлагает «Перестрога» 660 . Сокальский съезд связан с тем, что стали открываться преступления К. |
| Второй, менее важный, но дополняющий первое – показать, что Михайловский был религиозен и не стоял на пути религии, не был ей помехой и что как самоубийцу на почве «душевного расстройства» его можно хоронить по церковному обряду». …Пренебрежение к фактам, равнодушие к реальным обстоятельствам и вообще ко всякой подлинности – вот главная черта плешановского следствия. Реальный мир следователя не интересует. Живые люди тоже. Он играет какую-то свою, ему одному ведомую игру, белыми невидящими глазами скользя по всему, что не приносит сиюминутного выигрыша. Эти белые незрячие бельма пялятся на вас с каждой страницы дела 4691. Пять университетских профессоров говорят «да», вчерашний пом. прозектора твердо твердит «нет», и словам ученых не придается никакого значения. Профессора Слоним и Рагоза подают следователю официально заверенную справку о том, что В. Ф. Войно-Ясенецкий страдает склерозом аорты, кардиосклерозом и значительным расширением сердца. Пользующиеся авторитетом первых терапевтов Ташкента врачи пишут, что «Войно-Ясенецкий по роду своего заболевания нуждается в строгом покое и длительном систематическом лечении». О том же пишет Плешанову доктор медицины В. А. Соколов , лечивший Войно от декомпенсации сердца. Никакого внимания. Дочь подследственного Елена Валентиновна просит разрешения повидать отца, чтобы передать ему необходимые сердечные лекарства. Резолюция: «Оставить без последствий». Епископ Лука просит следователя разрешить ему получать научные книги. Пометка на заявлении: «Отказать». В переполненной камере, где нечем дышать, Войно после допроса теряет сознание. Тюремная администрация делает вид, что ничего не произошло. «Отказать, запретить, игнорировать…» Мертвые глаза чиновника не приспособлены для того, чтобы видеть живое, различать человеческое. Через несколько дней после обморока Луку поднимают с нар и ведут в кабинет Плешанова. Ему читают вновь составленное обвинительное заключение (постановление). «Город Ташкент, 1930 год, июля 6 дня…» Опять те же длиннющие чиновно-полицейские периоды, на языке, на котором в России говорят только в следственных камерах. |
| «Пристойнее, – сказал он, – управлять им митрополиту киевскому, чем тамошним пьяницам монахам». Он требовал, чтоб мы ехали к вашей милости и обо всем с вами договорились. «А когда вы согласитесь, – сказал он, – то от самого папы будут к вам послы с приглашением к унии, и синод от короля будет назначен; там, на этом синоде, будем с вами трактовать, что прежде всего уладить то, в чем не сходимся; также обеспечим вас в том, что вы сохранить желаете, как относительно веры, так и церемоний ваших». С тем мы и расстались, что обещались ехать к вашей милости, и потому прошу, сделайте милость, дайте знать, где вас можем найти... На патриарха никто не хочет обращать внимания, а нам головою стены не пробить, когда от них никакой помощи не имеем. Ради бога, не презирай этим делом, прикажи нам к себе приехать и переговорить. Бог знает и сами видим, что с нами делается, видим, что наши старшие не только нам, но и себе помочь не могут, только тут на ссоры присылают, выдавая грамоты на грамоты, а порядка нет. Видел я у луцкого владыки грамоту канцлера коронного, в которой пишет, что король желает с вашею милостью видеться; в грамоте говорится, чтоб и он, владыка луцкий, также ехал к королю, но он обещал мне не ездить, прежде чем с вами увидимся. Грамоты этой моей, покорно прошу, никому не показывай, потому что я вверяюсь вашей милости, как старшему пастырю». Но Рагоза решился хитрить, скользить между двумя опасностями, не разрывать ни с теми, ни с другими, выжидать, откладывать решение до последней крайности. Кроме приманок, выставленных Потеем, усиления власти, умножения доходов, выгодна была уния для Рагозы, не ладившего с патриархом, который, как говорят, еще недавно подвергнул его временному запрещению; страшно было не приступить к унии, желаемой, поддерживаемой королем: не простит ему правительство нерасположения или равнодушия к ней. Но, с другой стороны, затевали унию одни епископы без совета с мирянами, с Острожским, Скуминым и остальною знатью, с братствами, а Михаил был избранником мирян. |
| Чтоб разузнать, в каком действительно состоянии находятся дела в Малороссии, кто верен и кто нет, кто кому дядя и кто кому зять и как это родство и свойство мешает верности, отправился стрелецкий голова Иван Полтев. Приехавши в Нежин 29 декабря, Полтев прежде всего повидался с тамошним царским воеводою, князем Семеном Шаховским, и спросил его: «Нежинский полковник Василий Золотаренко великому государю верен ли, к нему, воеводе, советен ли, сколько при нем козаков, в козаках и мещанах нет ли какой шатости и Василью Золотаренку они послушны ли?» «Золотаренко великому государю верен, – отвечал Шаховской, – со мною советен: козаков при нем тысяч с десять: между немногими козаками и мещанами была шатость». На другой день к Золотаренку явился сотник города Девицы Демид Рагоза с изветом на козака Тараса Незная, который говорил при многих людях: «Полковник Золотаренко хочет быть под московским царем, а мы хотим быть у польского короля при Юрии Хмельницком». Незная схватили, привели к полковнику, и, когда козак повинился, Золотаренко велел собрать раду; на раде приговорили: казнить Незная за такие речи, и приговор был исполнен. Полтев объявил Золотаренку, что великий государь все Войско Запорожское этой стороны Днепра пожаловал, гетмана избрать позволил, кого Войском изберут. «Ты бы, полковник, – продолжал Полтев, – согласился с гетманом наказным Якимом Самком и с другими полковниками, которые великому государю верны, и с Войском Запорожским и чернью, и выбрали бы гетмана». «Царского величества бояре и воеводы с войском к нам будут ли?» – спросил Золотаренко. «Когда царские ратные люди в Нежине будут, то Украйна всего Нежинского полка будет крепка: мы великому государю верно служить рады». «В Севске, – отвечал Полтев, – будет боярин Петр Михайлович Салтыков с конными и пешими людьми, а в Путивле окольничий князь Иван Лобанов-Ростовский». Золотаренко обрадовался и сказал: «Если б царские воеводы пришли ко мне в Нежин скоро, то Украйна по сю сторону Днепра была бы цела, неприятелей всех бы выбили за Днепр: если же воеводы ко мне скоро не придут, то к Киеву и Переяславлю из Нежина проезду не будет; стоят крепко и великому государю верно служат только Нежинский да Черниговский полки; если же этих полков не будет, то и Переяславский полк не устоит». |
| В июне 1595 г. Рагоза подписывает «32 артикула» и обращение к папе, разделяя, видимо, с Ипатием Потеем надежду, что будущая уния будет вполне отвечать предложенным условиям. Одновременно, однако, Рагоза подтверждает в письме Федору Скумину-Тышкевичу свою прежнюю позицию, несмотря на то что решение, казалось бы, принято и ни для кого не является тайной. Он ждет «воли и рады вашей милости моего милостивого пана и собратьи моей и позволенья посполитыхъ людей», чтобы через шесть недель принять окончательное решение («отказ вделати»). Совета и волеизъявления Рагоза ждал и от Острожского, обратившись к нему, судя по словам в письме к Скумину, с аналогичным посланием 966 . Свое же собственное мнение он формулировал следующим образом: «волелъ бым при всяких вольностяхъ матку нашу церковь зоставити свободно, а нижли подъ яким ярмом», а гарантии «вольностей» он видит в том, чтобы «тыи артикулы были привильями варованы». Речь идет об «артикулах», утвержденных в июне. В случае поддержки унии «обетница ласки кролевской милости велика есть; а не зезволивши неласка и втискъ всему хрестиянству обецанъ есть». Сверх того, по словам Рагозы, уже готова кандидатура нового митрополита, который получил обещание, что сможет занять митрополичью кафедру, не отказываясь от епископской 967 . Речь могла идти и о Терлецком, и о Балабане, и эта краткая ремарка Рагозы, если она соответствует истине, помогает многое понять в отношении к ним обоим Потея и Рагозы. В целом же Рагоза уже в июне 1595 г. –так же как Потей в августе – не видел иного выхода из ситуации, как заключение унии, рассчитывая, однако, вместе с Потеем на благоприятные условия ее подписания. Рагоза в большей, чем Потей, степени ощущает свою зависимость от православных магнатов, не высказывает идей о возможности при помощи унии защитить православие от экспансии католиков, не упоминает о потребности внутрицерковных реформ. Однако два пункта присутствуют в его планах, так же как в планах Потея: во-первых, надежда на собор, который может обеспечить будущей унии, если таковая будет заключена, достойный статус в Речи Посполитой; во-вторых, представление, что «артикулы» гарантируют православию нерушимость правовых и религиозных традиций и усиление позиций духовенства. |
| Митрополит Михаил Рагоза в истории Брестской унии Ключевую позицию – кафедру митрополита – в православной церкви в годы подготовки Брестской унии занимал Михаил Рагоза 950 . Именно он должен был бы в силу своего положения стать центральной фигурой в переговорах накануне Брестской унии. Однако вместо него на авансцене событий оказались Потей и Терлецкий. Сам же Рагоза время от времени заявлял о своих колебаниях, занимал двойственную позицию во многих вопросах и позволял другим использовать свое имя часто для противоречащих друг другу заявлений. Одни историки обвиняли его в двурушничестве, другие упрекали в слабоволии, третьи, напротив, видели в митрополите твердого сторонника унии 951 . Но как бы мы ни оценивали поведение Рагозы, несомненно, что его колебания отражали различие мнений по поводу унии в православной среде. И дело скорее всего не в том, что одни были за, а другие против унии. Камнем преткновения была не столько идея унии как таковая, сколько ее понимание. До тех пор пока не стало ясным, чем обернулся унионный проект, большая часть православного духовенства и верхов православного общества, судя по всему, смотрела на примирение и объединение с католиками как на вполне приемлемую и желательную перспективу. Можно предположить, что позиция Рагозы отражала известные колебания, флуктуации общественных настроений. Как справедливо подчеркивает Б.Н. Флоря 952 , Рагоза был как бы «выдвиженцем» православной шляхты в церковной иерархии. Церковная карьера митрополита началась с того, что Стефан Баторий попытался отдать Вознесенский монастырь в Минске шляхтичу-католику С. Достоевскому. Этому воспротивились минский каштелян Ян Глебович и шляхта Минского повета. Они настояли на передаче монастыря православному шляхтичу того же повета Михаиле Рагозе 953 . Своим выдвижением на пост митрополита и утверждением в новом сане Рагоза оказался обязанным также шляхте. В акте номинации 1589 г. было отмечено, что «панове рада и рыцарство» Великого княжества Литовского «обрали» на этот пост Рагозу и «подали» его королю с просьбой об утверждении 954 . |
| Отсюда становится понятным, почему митрополит не мог оказаться рядом с Балабаном 24 июня 1590 г., когда четыре епископа подписали первую проунионную декларацию. В истории собора 1590 г. есть еще одна важная деталь. Примирительная грамота по конфликту Феофана Грека, епископа Мегленского, с Гедеоном Балабаном и его племянником Григорием Балабаном подписана митрополитом и епископами в Бресте 28 июня 1590 г. Из этого следует, что декларация об унии от 24 июня была подписана четырьмя епископами еще в те дни, когда и Рагоза, и Хребтович оставались в Бресте. В целом, если мы рассматриваем известия о соборе 1590 г. и о декларации от 24 июня 1590 г. в контексте сведений о противостоянии двух сил внутри православной церкви, то появляются основания предположить, что именно это противоборство подтолкнуло часть иерархов к кардинально новому шагу – сближению с Римом и попытке перейти под юрисдикцию папы. Можно допустить и большее: на соборе произошел раскол среди самого высшего духовенства. Часть его во главе с Балабаном и Терлецким, у которого были свои весомые доводы для разрыва с Константинополем, не могла принять сложившихся с братствами и мирянами отношений и стала искать сближения с католиками. Другие, в том числе и митрополит Рагоза, в то время еще не могли решиться на такой шаг и потому остались в стороне. При этом, однако, как видно из решений собора, Рагоза и его единомышленники, как, впрочем, и группа Терлецкого-Балабана, были настроены на проведение ряда реформ, которые ограничили бы влияние мирян в церкви и укрепили бы позиции духовенства. Конфликт Львовского братства и Гедеона Балабана в 1591–1594 гг. Конфликт Львовского братства с Балабаном продолжался и позже, в начале 1590-х годов, параллельно с подготовкой унии. По объяснению самих братчиков в письмах патриарху Иеремии в феврале 1592 г. 534 и в протесте, поданном в 1594 г. 535 , предыстория очередного столкновения с епископом Балабаном была такова. Митрополит Михаил Рагоза во время посещения Рогатина увидел икону с изображением Бога-Отца вместо Иисуса Христа («вместо Спасова образа написано Бога-Отца с сединами въображенна»). Он повелел такие иконы из церкви убрать и «Спасово въображение преписати». Однако Гедеон Балабан после отъезда митрополита велел удаленную икону Бога-Отца вернуть в церковь , поставить ее выше всех иных икон и подписать ее название «Ветхий деньми». Священника же он отстранил от службы, а митрополита якобы обвинил в иконоборчестве. Братчики, со своей стороны, обличали епископа в незнании предания и Писания («сам учащи народ, глаголюще на архиепископа иконоборство, даже доселе неведуща святых богодухновенных писаний, ниже канонов, ниже Маргарита не прочитающе, ниже Бесед святого Иоанна Златоустаг о») 536 . В том же письме Балабан снова был обвинен в поддержке обычая святить пасху, приносить в церковь на Рождество пироги и праздновать пятницу 537 . |
| Но ни грамоты, ни права, данные прежними королями, ни просьбы православных королем Сигизмундом III не уважены, а вместо того для воспрепятствования сношений с Константинопольским патриаршим престолом издано повеление, никого из приезжающих от Константинопольского патриарха не впускать в пределы государства Польского; сверх того не позволять строить православные церкви и не давать никакой вольности православным. Митрополит Рагоза с сообщниками взаимно обнародовали клятву и извержение на епископов православных, Гедеона и Михаила, на Киево-Печерского архимандрита Никифора Тура и на других подобных им, а протосинкелла Никифора и Кирилла Лукаря, посланников и экзархов восточных патриархов, огласил бродягами и самозванцами 133 . Первого же из них определением сеймовым 1597 года положено схватить и сослать в заточение: но они скрылись под покровительство князя Острожского. С того времени униаты начали присваивать себе знатнейшие монастыри и церкви, заняли и Софийский в Киеве кафедральный монастырь; а митрополит Рагоза прислал в оный своего наместника и начал именовать себя архимандритом Киево-Печерской Лавры, получив на нее привилегию от короля, несмотря на то, что она имела тогда своего архимандрита Никифора Тура, ревностного защитника православной Церкви, за которую терпел он жестокое гонение до смерти. Тщетно, однако же, король усиливался подчинить Рагозе сию благочестивую обитель, и хотя тремя грамотами первою шляхтичу Яну Кошицу предписывал внести Рагозу во владение оной; другой повелевал Печерским монахам признавать его за своего архимандрита, а третьей подданным монастырским повиноваться Рагозе, а не Никифору, но они не послушались, и никогда униатским митрополитам не подчинялись. Посему Рагоза удержал один только титул Киево-Печерского архимандрита, а вскоре после того и на польском сейме 1606 г. постановлено было никому из духовных не иметь двух бенефиций или начальств духовных. Но Рагоза в отмщение за непокорность отнял у Лавры знатнейшие владения. То же делало униатское духовенство и с другими православными монастырями и приходские церкви по городам и поветам они разоряли или запечатывали; ловили благочестивых священников и разгоняли народ, собиравшийся уже в полевые шалаши на молитву. |
| Встает вопрос: можно ли примирить все эти высказывания и заявления с готовностью к унии? Историки обыкновенно давали, казалось бы, единственно возможный, т.е. отрицательный ответ. О. Халецкий, напротив, мобилизует все возможные аргументы (а их, нужно признать, мало), чтобы доказать, что Рагоза был твердым сторонником унии и что его колебания не выходили за пределы тактических маневров. Пытаясь решить, какая точка зрения ближе к истине, стоит обратить внимание, что ни в одном из вышеупомянутых писем и заявлений Рагозы нет прямого осуждения унии как таковой. Даже в послании Острожскому от 28 сентября 1595 г., в котором он предлагает князю настоять на проведении собора и принудить епископов в нем участвовать, поскольку приказаниями самого митрополита они пренебрегают, и обещает подписать вместе с двумя сотнями шляхтичей письмо в защиту веры, отсутствует прямое «нет» унионной идее 973 . При всех своих колебаниях или маневрах Рагоза верен выбранной линии: он видит панацею в созыве собора для окончательного решения вопроса об унии и готов пойти в этом за примером мирян, в данном случае Острожского. Более того, в конечном итоге он решился созвать собор даже не имея на то позволения короля 974 . Иначе говоря, Рагоза, как и Потей, был сторонником унии на условиях, изложенных в «32 артикулах», при том что решение об унии должно быть принято собором православного духовенства и мирян 975 . Так же как и Потей, он бесповоротно встал на сторону унии тогда, когда никакого иного выхода не осталось. Ориентация на Федора Скумина-Тышкевича сыграла в этом, видимо, немалую роль 976 . Гедеон Балабан в истории Брестской унии Как мы видели, Гедеон Балабан играл очень заметную роль в генезисе Брестской унии. Он был одним из инициаторов унионных переговоров, занимал достаточно последовательную проунионную позицию вплоть до 1596 г., но потом сделал разворот на 180 градусов и стал столь же последовательным противником унии. Как это объяснить? Чаще всего историки констатируют этот факт, не давая ему никаких объяснений. Автор биографического очерка о Г. Балабане Н. И. Петров настаивал, что склонность львовского владыки к унии в период до 1596 г. была своего рода случайностью, вызванной его борьбой с Львовским братством 977 . |
|
|
