| Дома занимаюсь бытом – убираюсь, глажу. Вначале мама переживала, как я буду гладить. Но белье сжигала не сильно всего пару раз – температуру неправильно выставляла. Готовлю совсем немного, но так было и до того, как я потеряла зрение: кухня — мамина вотчина и она не особо доверяет ее кому- либо. Вот, недавно делали с Викой печенье в сендвиничнице. Понятно, бумажные книги я читать не могу и потому включаю дочке аудиокнижки. Обычные ей читают бабушка или дедушка. Сейчас она читает сама, если делает ошибку, поправляю по смыслу. Буквы мы выучили по объемным буквам на магнитиках, которые лепятся на доску. Считать, складывать и вычитать учились по пальцам. У нас есть домино для незрячих, там такие выпуклые точки и мы с ней играем. Играем в настольные игры: я кидаю кубик, а она за меня фишку передвигает. Вместе лепим, у меня вот розы неплохо получаются. Ежиков лепили, елочки. Радоваться! Злиться на жизнь смысла нет. Все есть так, как есть. Тем, что я буду злиться, впадать в истерики, нудеть, я же не исправлю ситуацию, а только своему внутреннему миру сделаю хуже. Так себе всегда и говорю: если я потеряла зрение, значит, это было надо. Возможно, меня действительно отгородили от чего-то такого страшного. В жизни так много прекрасного, вот и надо радоваться каждому дню. Мне в общем в окружающих людях категорически не нравится нытье и отношение к жизни. Вот начинают: все плохо, у-у-у. Я, когда попала в центр гемодиализа, меня стали очень раздражать люди, которые говорят: вот у нас все так плохо в этом центре, врачи ничего не делают, помощи не оказывают. Так и хочется крикнуть: «Ребята, они за вами бегать не будут и помощь они оказывают ровно настолько, насколько это требуется в дневном стационаре, это не многопрофильная больница». Один сидел и бубнил, что надо идти на митинг, надо идти на митинг, а вот все тут как бараны, сидят и ждут, когда помрут. Я не выдержала и предложила этому гражданину и отправиться на митинг. «А чего это я пойду один?», — удивился недовольный. Вообще какая-то детская позиция: мне все должны, а я ни за что не отвечаю, даже за собственное здоровье, хоть мне уже за шестьдесят. |
| Вот... – он вел Селивановского вглубь лаборатории, – ... прибор ВИР, его сконструировали в нашей лаборатории (Ройтман и сам уже забывал, что прибор тяпнули из американского журнала), а вот... – он осторожно развернул замминистра к окну, – ... кандидат филологических наук Рубин, единственный в Советском Союзе человек, читающий видимую речь. (Рубин встал и молча поклонился.) Но еще когда в дверях было произнесено Ройтманом слово «звуковид», Рубин и Нержин встрепенулись: их работа, над которой все до сих пор большей частью смеялись, выплывала на божий свет. За те сорок пять секунд, в которые Ройтман довел Селивановского до Рубина, Рубин и Нержин с остротой и быстротой, свойственной только зэкам, уже поняли, что сейчас будет смотр – как Рубин читает звуковиды, и что произнести фразу перед микрофоном может только один из «эталонных» дикторов – а такой присутствовал в комнате лишь Нержин. И так же они отдали себе отчет, что хотя Рубин действительно читает звуковиды, но на экзамене можно и сплошать, а сплошать нельзя – это значило бы кувырнуться с шарашки в лагерную преисподнюю. И обо всем этом они не сказали ни слова, а только понимающе глянули друг на друга. И Рубин шепнул: – Если – ты, и фраза твоя, скажи: «Звуковиды разрешают глухим говорить по телефону.» А Нержин шепнул: – Если фраза его – угадывай по звукам. Глажу волосы – верно, поправляю галстук – неверно. И тут-то Рубин встал и молча поклонился. Ройтман продолжал тем извиняющимся прерывистым голосом, который, если б услышать его даже отвернувшись, можно было бы приписать только интеллигентному человеку: – Вот нам сейчас Лев Григорьич и покажет свое умение. Кто-нибудь из дикторов... ну, скажем, Глеб Викентьич... прочтет в акустической будке в микрофон какую-нибудь фразу, ВИР ее запишет, а Лев Григорьич попробует разгадать. Стоя в одном шаге от замминистра, Нержин уставился в него нахальным лагерным взглядом: – Фразу – вы придумаете? – спросил он строго. – Нет, нет, – отводя глаза, вежливо ответил Селивановский, – вы что-нибудь там сами сочините. |
| Я глажу рукой зеленое сукно, смотрю на подсвечник каслинского литья, на стеклянную чернильницу – почти такую же, какая была у отца… – Ну, неплохой стол я приглядел? И не поверишь, какой дешевый! А как хорошо за ним репетировать, – говорит он мне, а я вспоминаю наше детство, вижу, что и он думает о том же… Вспоминаем одно, другое, но разговор поворачивается на роль Достоевского. Когда начались съемки, произошли удивительные события, о которых я не мог не сказать брату. Анатолию было 45 лет. Как и его герою, когда тот в 1866 году диктовал «Игрока». Как и его герой, Анатолий после семейной катастрофы сделал предложение девушке, которая была вдвое моложе его. Как и его герой, Анатолий встретил ответную любовь – она преобразила всю его последующую жизнь. А разве работал Анатолий не в сходных обстоятельствах? «Вот, приходится роман как на почтовых гнать», – говорит в фильме Федор Михайлович молодой «стенографистке» Анне Григорьевне Сниткиной, которую он взял потому, что за 26 дней должен сдать рукопись издателю Стелловскому. Если роман не будет готов в срок, все последующие произведения писателя перейдут к этому деляге-издателю – на что тот и рассчитывал. «Как на почтовых» снимался и фильм. Срочно надо было сдавать вступительный взнос за кооператив – Анатолий оказался в долгу как в шелку. Как ни в каком другом фильме, в “Двадцати шести днях” Анатолий сыграл свою судьбу Но вот все тревоги остались позади, фильм вышел. Толя получил «Серебряного медведя» за лучшую мужскую роль на кинофестивале в Берлине. Как ни в каком другом фильме, в «Двадцати шести днях» он сыграл самого себя, свою судьбу. Я сказал об этом Анатолию. – Может быть, – ответил он, улыбаясь. Лишь спустя годы я понял, что никакого совпадения здесь нет. Есть то, что православные люди называют Промыслом Божиим. Ведь и начало его творческой жизни было связано именно с Достоевским. И одна из последних ролей была о нем, любимом писателе. Всё это я, конечно же, помнил, когда наткнулся на потрясающую страницу жизни Достоевского – события последних дней. Ведь кровь пошла у него горлом не потому, что он полез за упавшей «вставочкой», ручкой, которая закатилась под этажерку, как написала в своих воспоминаниях Анна Григорьевна. А потому, что в соседней квартире, через стенку, была устроена засада и именно в эту ночь, 25 января 1881 года, был арестован Александр Баранников, один из руководителей «Народной воли». Группа «четырех» готовила покушение на царя. |
| Дети-инвалиды Самая страшная инвалидность (+ВИДЕО) К инвалидам у нас на самом деле никак не относятся. Жизнь в нашей стране не приспособлена для них, инвалиды в нее не включены. Только в последнее время стали делаться небольшие шаги в этом направлении: появились пандусы, чтобы колясочники смогли попасть куда-либо. Епископ Пантелеимон: «Идею о церковном детдоме для детей-инвалидов мы вынашивали давно» Каждый ребенок-инвалид для нас – это живая личность, у которой есть бессмертная душа. Такие дети – особенные, часто они не могут себя выразить, они по-другому себя ведут, но они умеют любить. И сестры милосердия занимаются с этими детьми в домах для детей-инвалидов. В России увеличат пенсии детям-инвалидам и выплаты усыновителям Соответствующие законопроекты министерствам поручено предоставить правительству до 1 февраля текущего года. В гости к особым деткам (+Фото) Они так нам радовались! В обычной жизни редко встретишь такую радость. Глядя на них, вспоминаешь слова Христа, что в Царство Небесное войдут те, кто умалятся, как дети. Невольно думаешь, что, хоть их болезнь очень тяжелая, но и в этом есть промысл Божий. Депутат Шлегель отозвал поправку к «закону Димы Яковлева» о детях-инвалидах В конце декабря Шлегель внес на рассмотрение Госдумы поправку в " закон Димы Яковлева " , которая предполагает, что он не будет распространяться на детей-инвалидов. Елена Вербенина: Все, как у всех, только… летать не можем Я бы многое отдала за то, чтобы мой сын ходил. Он стал совсем высоким, а мы даже не знаем какого он роста, потому что видим его шагающим на коленках. А вечером я глажу натертые мозоли на этих детских коленях и улыбаюсь, потому что на меня смотрят сыновьи глаза, которые улавливают любую смену моего настроения. Дети: ничьи, государственные или наши? (+Видео) Дети в детских домах не самозарождаются. И куда бы мы их не убрали, они обязательно появятся там снова. Потому что причины, по которым они там появляются, никто не собирается устранять. Епископ Карасукский и Ордынский Филипп: Детям-сиротам готовим 2000 рождественских подарков |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Да будет свята на нашей земле семья 06.01.2004 645 Время на чтение 3 минуты РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО ПРОИЗОШЛО ОДНАЖДЫ В ВИФЛЕЕМСКОЙ ПЕЩЕРЕ; РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО В " ПЕЩЕРЕ СЕРДЦА ЧЕЛОВЕКА " СОВЕРШАЕТСЯ ПОСТОЯННО И ДОНЫНЕ На Рождество в России морозы обычно крепкие, но и морозы - праздник. Само слово " рождество " - празднично, многоцветно. Уж такой он, русский язык.Какое счастье в детстве ждать звезды! Не потому что пост и до звезды съесть хоть бы сухарик - поста не выдержать.Первая звезда в Рождественскую ночь - звезда родившегося Бога. Теперь все будет хорошо, дождались Спасителя. Я и до школы знал: Иисус Христос родился во времена Римской империи, в первом году нашей эры. До нашей эры годы шли на убыль, а как только Христос родился, начали прибывать и все прибывают. Но такое вот чудо: в Рождественскую ночь Младенец Христос рождается вновь и вновь. В нашем сердце рождается. И все мы тоже рождаемся для самой хорошей жизни, для чистой, безгрешной - Бога радовать. Рождественский вечер самый долгий в году. Сначала выбегаешь на улицу без шубы, без шапки - потемнело, нет? Лес как крепость, затворившая ворота! Зубчатая стена черная, а небо и не думает меркнуть. Светится! Подождешь-подождешь - выскочишь: то же самое! Строгая тетушка не вытерпит, рассердится: - Не выстуживай избу! За какое-нибудь дело приняться - но звезда из головы не идет! Одеваюсь - и на мороз. Превозмогая боязнь тьмы, иду к нашей корове. Красавка теплая. Даю сена, забираюсь в ясли. Ко мне подходят овцы. Я им тоже протягиваю клок сена, но они смотрят на меня, словно чего-то ждут. И я читаю им любимую молитву: - " Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума... " Слова я понимаю только сердцем. Господи! Какая музыка: возсия мирови свет разума. Я дочитываю молитву и чувствую: лицо у меня мокрое от слез. Выбираюсь из яслей, обнимаю овечек, глажу Красавку и бегу искать звезду. А звезда, спокойная, тихосияющая - передо мной. - Звезда! - объявляю домашним. Все одеваются, выходят встретить звезду. |
| Увидев меня, кот прыгает с забора на снег и уже не проваливается, как в начале зимы – снег слежался, верхний слой после февральской оттепели смерзся в корочку. Кот бежит ко мне, не оставляя следов – как по полу. Слышен даже звук его когтей. Вдали, за ровным белым полем (это не поле, а пруд) и редким, по пояс утонувшим в снегах сосняком горит светлым золотом мартовский закат. Синичий оркестр уже замолчал, тенькнет разве одна где-то в кроне старого тополя. Впереди морозная ночь. Лунка Капель стучала весь день и к вечерней зорьке продолбила толстую снежно-ледяную кору. На дне круглой лунки с талой водой мы увидели коричневый листок тополя, песок и камушек. Вода над ними мерно вздрагивала от капель, и крохотная волна бежала к ледяному берегу. И вот, мы с котом сидим возле этой лунки и смотрим на землю, которой не видели три месяца. Нам не нужно сейчас, чтобы капля точила камень. Для нас важнее то, что она точит лед и дает нам возможность увидеть – хотя бы вот такую, не проснувшуюся, не ожившую еще землю. Землю, из которой потом полезет разная трава. Шутка Ясное дело, март! Кота дома нет. Я лежу на старом диване, оставшемся от бабушки и деда, в комнате, которая была когда-то их комнатой – и вспоминаю, как говорила бабушка очередному нашему коту, дальнему и, кажется, бело-рыжему предшественнику нашего серого Ромео: – Смотри, друг! Алименты платить придется! – Мышами будет платить! – смеялась совсем молодая еще мама. Это было золотое время. Позже бабушка с мамой стали ссориться и перестали смеяться вместе. А я так любила смеяться вместе с ними. Кот, наконец-то, пришел – пищит под дверью. Усталый и слегка ошеломленный – слишком много, наверное, было сегодня впечатлений. Пахнет от кота сырым чердаком – в такую погоду сосланные на чердак вещи издают запахи, каждая свой, и все они перемешиваются с трудным дыханием ветхой древесины. Я глажу серого и говорю ему бабушкину шутку. Спасение Из дома не выйдешь уже без резиновых сапог. Почти весь двор занимает лужа: по ней бежит ветреная рябь, ломая отражение кроны тополя. А крона уже не такая сквозная и прозрачная, как зимой – почки набухли, тополь стал гуще и темнее. |
| Огонек шустро бежит по желтым стеблям кверху. Треск усиливается. А вот это уже настоящее пламя. Как быстро, как мощно, жарко – жуть берет: не было бы пожара. Кот трется о мои ноги, чихая от дыма. Дым густой, сладко-горький и мертвенно-белый. Коту неприятно, но уходить он не хочет. Никакого пожара нет, и не осталось уже ничего от этой копны. А что осталось от ушедшего лета?.. От весны?.. Не знаю. Наверное, что-то осталось. И когда-нибудь я пойму, что именно. А сейчас – осень. Шелест остывающей золы, последние вспышки, но не огня – тления. Мы с котом идем ставить грабли на место – в уголок дровяного сарайчика, туда, где в длинном узком ящике, в сухих стружках, хранятся светло-желтые зимние яблоки. Самовар Мне опять хочется снять с чердака наш настоящий самовар, заполнить его трубу сосновыми шишками, специально сходив за ними в соснячок, и пригласить кого-нибудь на торжественное чаепитие с дымком и пряником. Увы, наш дом населен резонерами: – Ну, зачем это надо?.. Затевали мы уже такое представление под Новый год – лет пятнадцать, помню, назад. Ничего не горело, вода не согревалась, дыму полная кухня, гости пришли, мы плюнули – и просто чайник на газ поставили. – Хорошо, – вздыхаю я, гладя кота, – тогда я просто сниму его оттуда, отчищу как следует, и пусть украшает нашу кухню. – Ну куда ты его тут поставишь?.. И так повернуться негде. Я глажу кота уже не просто так, а несколько усиленно. Кот беспокоится. – Хорошо, пусть у меня в комнате стоит. – Только самовара у тебя там еще не хватало!.. Предложения у меня кончились, и мы с котом отправляемся на чердак. Просто навестить старика, посмотреть, как он там себя чувствует. Впрочем, по самоварским меркам, наш экземпляр не такой и старый: изготовлен уже при советской власти кузнечной артелью имени Прометея. Купил его в свое время прадед – молодой, только что женившийся, мечтавший о семейном уюте. 1920-е годы – это ведь было время частичного прихода людей в себя, передышки, оживания. В быт вернулись льняные скатерти, фикусы, зеленые абажуры, начищенные самовары, домработницы в белых передниках, канарейки и сытые коты. |
| Об отношении своей паствы к «старцу» Труфанов пишет сбивчиво. С одной стороны, уверяет, что народ сразу «раскусил» спутника еп. Гермогена: «А ведь владыка ездит с жуликом!» , с другой – отмечает: «Везде принимали Гришу, как Ангела Божия, кланялись ему в ноги. Целовали руки. Называли о.Григорий. Целовали руки и простые люди, и образованные». Сам автор объясняет это противоречие тем, что он прикрыл Григория своим авторитетом: «Я начал внушать народу, что Гриша великий человек, он благодетель наш, он бывает у царей и т.д. Народ мне верил» . Впрочем, благотворительность и положительные качества Григория не могли не сыграть свою роль. Полиция сначала вообще не заметила Григория. Он угодил в полицейские отчеты лишь перед отъездом: «какой-то человек лет 50 в русской поддевке, по-видимому из зажиточных крестьян», который говорит «простым крестьянским наречием, с ударением на букву " О " » . Многочисленные указания Труфанова на слишком вольное обращение Григория с жительницами Царицына, несомненно, преувеличены. О.Илиодор дивился, глядя на лобызания своего благодетеля с женщинами. Заметив изумление своего друга, «старец» сам заговорил на эту тему. «Брат Григорий, лаская и целуя женщин, говорил мне: " ты видишь, я целую и глажу женщин; но ты этим не смущайся " . Я ответил, что не смущаюсь; однако сам не позволю целовать и гладить женщин, ибо святые отцы этого не делали и не заповедали делать. Старец Григорий ответил: " а мне можно " . Я сказал, что поведение его в отношении женщин я считаю странным, но что ничего пошлого и развратного не вижу». Позже, возвращаясь к своим недоумениям, о.Илиодор рассуждал так: «Обращение старца Григория с женщинами я считаю странным, очень странным. Но при этом я думаю, что ему дано Богом то, что мне не дано. Он может так любить женщин, а я не могу. Старец Григорий считает такое свое обращение с женщинами возможным, может быть, по Божьему внушению» . В лобызаниях Григория с женщинами о.Илиодор усмотрел пока лишь еще один признак святости, бесстрастия, какое было присуще Ефрему Сирину. |
| Мы садимся в саду. Близится вечер. Свет становится неподвижным, как пламя в костре. Огромном голубом костре. Мы говорили о птицах. Посмотрите на чаек. Они прилетели с моря с началом дня, чтобы искать свою пищу на городских окраинах. Сейчас они снова направляются к морю. И вправду: десятки больших птиц появились высоко в лазури. Покружив в воздухе, они устремляются на юг, к Мраморному морю. Они прощаются с днем. Как волен их полет. Их крылья могучи. Они летят всегда парами. Они знают свой путь. Долгий путь, иной раз через все море. Одна из них подает знак, и все подымаются с места. Он также показывает мне на голубей, небольших и темных, устраивающихся на ночь под черепицами патриаршего дома. С тех пор как я здесь, вот уж скоро двадцать лет, их всегда одно и то же число. Есть какой–то смысл в этих великих равновесиях природы. Наступает ночь. Патриарх уводит меня в притвор храма. Он надолго останавливается на паперти, любуясь ночью. «Какой покой вокруг. Как я люблю его». Он входит, зажигает две свечи, ставит их на плоский подсвечник перед иконой Богородицы. Звезды, выписанные на покрывале Пречистой, как бы служат продолжением тех, которые просыпаются на темно–синем небе. «Две свечи, одна за всех живых, другая за всех усопших», — говорит патриарх. В машине, после своего визита к Максиму, как бы желая сбросить с себя тягостное впечатление, патриарх внезапно заводит речь о цветах. На столе в приемной Максима был большой букет цветов. В моем кабинете цветов не бывает. Я не люблю собирать их, не люблю, когда собирают другие, убывают их. У цветов своя жизнь. Они цветут для всех. Когда я вижу их живыми, я как будто беседую с ними. Беседую, порой со слезами на глазах. В садах Фанара один куст расцветает первым, еще в феврале. И я прихожу и приветствую: добро пожаловать, куст. В Фанаре также много птиц. И, разумеется, кошек. Один из котов поджидает меня каждый вечер, я разговариваю с ним, глажу его. Он провожает меня до верхней ступеньки лестницы. В Халки наши беседы часто велись на садовой скамейке позади храма. Отсюда открывается море, простирающееся до самого анатолийского берега. У наших ног, у края камня копошатся муравьи. У некоторых крылья, расправленны для брачного полета. Патриарх, когда что–то в жизни природы привлекает его внимание, умолкает и весь уходит в наблюдение. И уходит надолго. Там, где человек рассеянный и поверхностный скользит взглядом, ребенок и молитвенник умеют вглядываться — по долгу. |
| – Еще одну главу, – просит хозяин и читает. – Довольно, довольно, – умоляю я, чувствуя приступ головной боли. – Еще одну. – Нет. Выходим решительно из избы. Садимся в телегу. Но хозяин знать ничего не хочет. Кладет книгу на грядку телеги, читает новую главу. Один за другим оставляют другие ложкари свои инструменты, сходятся, окружают телегу, одни ближе к Дмитрию Ивановичу, другие – к староверу. – Все это было, – говорят одни. – Все это будет, – говорят другие, – все это притча. «Ничто же глагола без притчи». Кричат. Трясут скрученными в пряди допетровскими бородами. И падают свежие стружки, как снег, с бород на фартуки, с фартуков на землю. Пахнет еловой смолой. День удался. Светло. Жаворонки поют. Телега наша еле ползет по грязной дороге. Дмитрий Иванович не в шутку принимается учить меня Священному писанию. Сам он неграмотный, но Библию знает всю до тонкости. Раньше, когда еще не понимал в ней, нанимал для чтения мальчика. Тот читает, а Дмитрий Иванович «наставит ухо» – другим он не слышит – и внимает. Теперь вместо мальчика читаю я, но вероучитель мной недоволен. «Голос не тот», – останавливает он меня чуть не на каждой строчке. Кроме того, я постоянно путаю главы: с далеких гимназических времен я успел перезабыть славянские обозначения цифр. Учитель мой постепенно теряет всякое ко мне уважение, покачивает головой, постоянно вспоминая писателя «Мережского». Немного неловко: «ученый человек», а не могу прочесть Библию правильно. Извиняю себя только тем, что и настоящие почтенные ученые не прочтут Дмитрию Ивановичу правильным голосом. С мужиками вообще принято почему-то говорить о нужде и землице. Читаем… Маленькие серые глазки косматого учителя сверлят воздух, как два острых буравчика. Тексты Писания как ремнями укручивают мозги. Остановиться неделикатно. Протягиваю руку ко ржи, глажу колосья, словно шерсть спокойного зверя. По старой привычке тут же нащупываю зерна: наливает. – Рожь наливает! – говорю я, обрадованный, легкомысленно забывая острые буравчики учителя. |
|
|
