| Изучение самых архивов не запрещалось безусловно; за то строго блюли за тем, чтобы результаты этого изучения не выходили за пределы кабинетной учености и не делались общим достоянием публики. Как наша духовная цензура относилась к изданию в печати древнерусских церковных памятников, об этом хорошо свидетельствует случай с Остромировым Евангелием, происшедший незадолго до появления в свете Описания Синодальной библиотеки. Издание этого древнейшего памятника славяно-русской литературы (XI в.) задумано было известным знатоком наших древностей, А. X. Востоковым, по поручению Академии Наук и на ее средства; в нем были заинтересованы некоторые высокопоставленные лица; сам Обер-прокурор Св. Синода, граф Протасов стоял на стороне его; но при всем том требовалось еще особое разрешение Св. Синода. Когда рукопись Евангелия была изготовлена Востоковым и представлена в Синоде, то, следуя обычному порядку, Синод отдал ее на рассмотрение С.-Петербургскому духовно-цензурному Комитету, а Комитет в 1841-м году вошел снова в Синод с особым докладом по вопросу печатания Остромирова Евангелия, очень характерным для цензурных взглядов того времени. Указывая на несходство Остромирова Евангелия с печатными, славянским и греческим, текстами, на добавки и опущения в месяцесловах рукописи и на неудобства надписей при изображении Евангелистов 4 , Комитет в этом докладе полагал, что Остромирово Евангелие по рукописи Востокова может быть допущено к печатанию лишь под тем условием, если издатель присоединит замечания на все несходные с принятым текстом места Евангелия, изберет греческий текст более близкий к Остромирову Евангелию и объяснит разности в месяцеслове. Комитет духовной цензуры, как видим, не запрещал, безусловно издания Остромирова Евангелия, но обставлял его такими условиями, которые были по существу дела почти невыполнимы. Не говоря о том, что решение Комитета возлагало новые, еще более тяжелые труды на издателя, оно неопределенностью своих требований не давало оснований надеяться на желательный исход и в том случае, если требования эти будут удовлетворены, так как Комитет мог снова выставить против них свои возражения. |
| В 1858 г. Пекарский представил свое исследование «Наука и литература при Петре Великом», над которым работал с 1855 г., и светский Санкт-Петербургский цензурный комитет. Там рукопись цензурировал многоопытный А. И. Фрейган, который и на этот раз подтвердил репутацию въедливого чиновника, сделав очень много придирчивых замечаний и мелочных исправлений. Однако разрешения одного только светского цензора для публикации рукописи было недостаточно. Дело в том, что согласно цензурному законодательству Российской империи, гражданская цензура должна была отправлять рукописи на просмотр в духовную цензуру, даже если в ней было всего-навсего несколько предложений, относящихся «к догматам веры или к священной В работе Пекарского таких отрывков было очень и очень много. Поэтому в июле 1859 г. рукопись Пекарского из светского комитета поступила в столичный духовный цензурный комитет, где ее рассмотрел архимандрит Фотий (Романовский). Духовный цензор, после тщательной работы своего светского коллеги, не стал придираться к мелочам и одобрил рукопись. И если бы разрешения цензора было достаточно, то работа тотчас была бы отправлена в печать. Однако еще 28 марта 1852 г. было принято синодальное распоряжение, согласно которому духовные цензоры обязаны были предоставлять уже одобренные ими рукописи на рассмотрение непосредственно в Синод в тех случаях, если рукопись содержала «довольно мест, представляющих состояние Русской церкви со времени учреждения Св. Синода, причем делается иногда выписка из дел Поэтому в полном соответствии с действующим духовно-цензурным законодательством рукопись была направлена в Синод, который поручил ее на рассмотрение как раз архиепископу Нилу. Ответ иерарха-цензора был написан в скором времени и оказался для автора достаточно разгромным. На основании отзыва Ярославского владыки Синод издал указ, в котором говорилось, что рукопись Пекарского не одобряется «к напечатанию без исправления по замечаниям» цензора. Что же это были за замечания? Архиепископ Нил считал, что из рукописи следует исключить или исправить все те места и отрывки, в которых в невыгодном свете представлена жизнь Русской Православной Церкви, а также деятельность отдельных представителей высшей церковной иерархии. По поводу некоторых эпизодов, дискредитирующих образ жизни и деятельности священнослужителей, цензор прямо заявлял: «Для чего увековечивать печатью то, что достойно не памяти, а |
| На сей конец напечатать копий с сего указа потребное количество экземпляров, по числу духовных правлений и благочинных, и разослать во все епархии. 3) Комиссии духовных училищ сообщить о сем по надлежащему, с тем, чтобы учинена была по делам оной справка, не было ли когда вышепрописанных книг представляемо от кого в оную, и куда и сколько именно по распоряжению комиссии было отослано. По учинении таковой справки представить оную Св. Синоду, а Правительствующему Сенату сообщить ведением». Мы будем иметь случай сказать, какие результаты дало повсеместное приведение в исполнение этой второй половины указа, – в настоящем же случае остановимся на том, как произведено было рассмотрение вредных книг, предписанное митр. Серафиму в первой половине синодального указа. В исполнение этого указа, преосв. Серафим немедленно образовал особый комитет из образованнейших членов столичного духовенства под председательством своего викария, преосв. Григория, епископа Ревельского. Конференция С.-Петербургской духовной академии, которой поручил преосв. Серафим выбор членов для комитета, предполагала образовать ее из четырнадцати членов, но митрополит нашел достаточным составить ее из двенадцати членов, в число которых вошли и члены петербургского духовно-цензурного комитета, которые сначала, на предложение конференции, отказались было от участия в занятиях комитета, отзываясь неимением времени за исполнением своих непосредственных обязанностей. Каждому члену поручено было рассмотреть одно из сочинений, препровожденных в комитет и составить подробный разбор и оценку его с точки зрения православного учения, именно: 1) ректору С.-Петербургской семинарии, архимандриту Иоанну, (впоследствии епископу Донскому, известному автору первого курса православной герменевтики) – «Таинство креста» изд. 1820 г.; 2) инспектору С.-Петербургской академии, архимандриту Гавриилу (впоследствии епископу Тверскому) – «Путь ко Христу» Бема, изд. 1815 г.; 3) священнику Герасиму Павскому – «Божественная философия» Дюнуа, изд. |
| «Организованная духовная цензура начала действовать в эпоху, если не зарождения, то первоначального образования современной церковно-богословской литературы, более жизненной, критической, стремящейся к фактическому обоснованию своих положений и выводов, более близкой к общей литературе по языку» [xv] , - писал крупнейший дореволюционный историк духовной цензуры А. Н. Котович. Но и духовные цензоры, в большинстве своем, также признавали, что схоластические произведения минувших эпох должны уступить место «несравненно лучшим книгам новейших авторов, которые, применяясь ко вкусам и просвещению новейших времен, пишут гораздо основательнее» [xvi] . Как уже было отмечено, предварительная цензура сочинений духовной литературы таила в себе опасность произвола со стороны цензоров. В секретном деле Синода, возникшем в 1858 году по поводу возможного улучшения работы духовно-цензурных комитетов, по этому поводу сообщалось: «Не говоря уже о том, что они [цензоры - М.А.] могут быть сами на разной степени образования, они могут иногда по мнительности и личным опасениям, боясь ответственности, задерживать и запрещать то, что на самом деле не заключает ничего прямо неверного или вредного и опасного...» [xvii] В конечном счете духовная цензура нанесла духовной литературе величайший вред, в то время как создавалась она именно для защиты этой литературы от проникновения «неправославных» взглядов. Известный дореволюционный публицист А. А. Кизеветтер писал по этому поводу, что из-за цензурных крайностей «поле русского духовного просвещения к середине XIX ст. оказалось столь основательно выполотым от всяких злаков, что на нем совершенно уже ничего не оставалось для жатвы. И все это было сделано ради вящего утверждения церковного авторитета в жизни народа. История духовной цензуры в России с полным основанием может быть названа историей самопарализации Церкви» [xviii] . 2. Состав Санкт-Петербургского Комитета духовной цензуры Санкт-Петербургский комитет духовной цензуры, созданный при столичной духовной академии, имел особый статус. Находясь в непосредственной близости от Святейшего Синода, он, в сравнении с провинциальными духовно-цензурными учреждениями, пользовался особенным влиянием и привилегиями. |
| Он часто говорил и писал, что его недостаёт для необходимых текущих дел, – и однакож задержки в них не допускал. Сила трудолюбивого духа побеждала в нём физические немощи и болезни. «Чего здоровый долго не находил времени сделать, то сделал больной, именно правила для монастырей и записку о недвижимых имениях церковных», – уведомлял он своего наместника Антония (письмо 846). Среди напряжённых духовных занятий он забывал даже про свою болезнь. – Как член св. Синода, он принимал живейшее и влиятельнейшее участие в его делах даже тогда, когда перестал лично присутствовать в его заседаниях. Ни одного важного дела не проходило в Синоде без его суждения. Даже в преклонных летах он не отказывался от исполнения трудных по делам церковным поручений Синода. Голос его имел для всех решающее значение. – Он не ограничивался одним общим наблюдением над делами вверенного ему управления, общим направлением их. Как добрый хозяин, входящий во все подробности, даже мелочи своего хозяйства, Филарет неутомимо следил за всем, что происходило в его епархии, во всё вмешивался, всё подвергал строжайшему контролю. Так от его внимания не ускользала даже малейшая неправильность в ведении приказных дел подведомыми ему учреждениями. За направлением и состоянием учения в высшем, средних и низших духовных училищах он следил с таким вниманием, что иногда требовал себе на просмотр уроки, и иные из них исправлял и переделывал. Духовно-цензурный комитет он держал в такой зависимости от себя, что многие сочинения, уже рассмотренные цензорами, снова сам пересматривал, отменял одобрение к напечатанию, строго взыскивал с цензоров за недосмотры. Редакции повременных духовных изданий вели их со строжайшею ответственностью перед ним. Издатели ежемесячно являлись к нему с новыми месячными книжками, нередко подробно излагали перед ним содержание помещённых в них сочинений, выслушивали его замечания о прочитанных им статьях прежних книжек, обличения за допущение слабых сочинений, также не соответствующих характеру издания. |
| «Дня через три получаю письмо от главного цензора архимандрита Александра, где он меня благодарит и выражает радость, что наконец-то нашелся человек, взявшийся прославить отца Валентина, которого он свято чтил, так как слышал о его великой духовной деятельности еще будучи в Академии. Архимандрит Александр просил меня дать ему некоторое время для поправки моей рукописи, так как книги о духовной деятельности отца Валентина должны будут разойтись по всей России, потому они должны быть точны и ясны и в духовном, и в литературном отношении. Потом он прибавил, что по отпечатании 1000 книг в типографии, нужно выслать пятнадцать книг в Духовно-Цензурный комитет, и послать по одной книге в четыре Духовных Академии: Московскую, Санкт-Петербургскую, Киевскую и Казанскую. Кроме того, архим. Александр просил меня в конце рукописи указать, где находится Ваганьковское кладбище и каким трамваем туда можно проехать. Вскоре рукопись была исправлена и выслана мне. Оставалось только отдать ее в хорошую типографию. Но случилось такое обстоятельство, из-за которого все дело могло бы погибнуть. Служащий типографии Кушнерева, с которым меня познакомили, пообещал все хорошо устроить, однако, взяв 50 рублей задатка, пропал на несколько недель. Оказалось, что он деньги пропил, рукопись оставил у себя, и в пьяном виде мог бы даже уничтожить ее. Случайно я встретила его в одном переулке; рукопись, к счастью, оказалась цела. Он очень смутился, попытался оправдаться и снова обмануть меня, но по моему настоянию, все-таки проводил меня в типографию Филатова. Типография была очень маленькая, плохенькая, но я, не знакомая с делом печатания, не знала, куда мне обратиться, а потому стала просить служащих взять мою рукопись и приступить к печатанию. Я внесла сумму задатка и оставила рукопись. Кончался Рождественский пост, и наступали праздники. Снова пришлось отложить печатание до января. Цензор опять прислал мне письмо и удивлялся, что я так медлю с высылкой книг в цензурный комитет, и обещал, что в благодарность за мой труд вышлет мне книгу о деятельности протоиерея Иоанна Кронштадтского , которую он сам составил, так как был духовным сыном сего пастыря (вскоре он это исполнил). Наконец наступил январь. В типографии обещали скоро приступить к работе, но просили меня приходить корректировать, так как корректора у них не было. Началось печатание; оно шло медленно, весь январь и февраль, и притом с ошибками, так как наборщики были неумелые...» |
| Я отнесла рукопись, и мне велели прийти за ней через две недели. Когда я пришла, ко мне вышел цензор, священник Богословский, и сказал, что в моей рукописи описаны совершенно необыкновенные события и что сам он не может ее разрешить; ее надо отдать для проверки в Синод, а для этого надо покрупнее переписать и оставить слева поля. Считая своим долгом рассказать о батюшке, я опять терпеливо переписала рукопись. Теперь мне сказали зайти через три недели, так как рукопись передадут в Синод для проверки. Однако через три недели ко мне вышел тот же цензор и сказал: «Мы все читали Вашу рукопись, и порешили, что отдавать ее в Синод нельзя, так как Вы описываете такие великие чудеса, которые мог совершать только преподобный отец Серафим, а не обыкновенный священник, а потому разрешить Вашу рукопись для печати мы не можем», – и возвратил мне мою рукопись. Уныло побрела я восвояси. Что делать? Вдруг благая мысль пришла мне в голову: а батюшка-то, что же я забыла попросить его? Я поспешила на могилку и стала горячо просить батюшку научить меня, к кому обратиться за разрешением. После этого вижу такой сон: будто бы батюшка служит в Архангельском соборе и после обедни выходит к Царским дверям; народ столпился во множестве, я стою позади всех. Вдруг батюшка протягивает руку, дает мне серебряный рубль и говорит: «Ты меня просила насчет своих записок?» «Да, батюшка, просила», – отвечаю я смущенная. «Хорошо, я тебе все устрою!» Я проснулась радостная, с верой, что батюшка действительно все устроит. Я снова пошла к Преосвященному Трифону. Он принял меня милостиво и спросил, разрешил ли Цензурный комитет мою рукопись. «Нет, Владыко», – поспешила я сообщить ему. «Вот странно, – возразил Владыка, – пустые книжонки они живо разрешают, а вот дельную нужную рукопись они не могут разрешить. Ну, в таком случае посылайте рукопись в Петербург в Духовно-Цензурный комитет – главному цензору». Анна Ивановна не смогла узнать ни имени главного цензора, ни адреса Цензурного Комитета, однако посланная рукопись сверх ожидания благополучно дошла. |
| современников. Во-первых, сначала как член Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета, действовавшего при академии до конца 50-х гг. XIX в. Во-вторых, как автор богословских работ и церковно-исторических исследований. В дальнейшем, несмотря на архиерейский статус и авторитет владыки Макария в научных кругах, духовная цензура в лице разных своих представителей довольно строго подходила к его трудам. Некоторые сочинения приходилось серьезно переделывать, разрешение на публикацию других приходилось ожидать годами. В-третьих, в 1870 г. тогда архиепископу Макарию, не понаслышке знавшему все положительные и отрицательные стороны духовно-цензурного контроля, представилась возможность кардинально изменить и улучить (улучшить) ситуацию в этой сфере. По инициативе тогдашнего обер-прокурора Св. Синода графа Д.А. Толстого была учреждена Комиссия по пересмотру действовавшего устава духовной цензуры. Председателем Комиссии был назначен именно владыка Макарий. Итак, указом Св. Синода от 16 октября – 17 ноября 1844 г. архимандрит Макарий был определен членом Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета вместо инспектора академии архимандрита Иоасафа (Покровского). Как и его предшественник, отец Макарий был сверхштатным четвертым членом цензурного комитета. В число его обязанностей входило рассмотрение статей для академического журнала «Христианское чтение», а также общее наблюдение за ходом дел в комитете 2 . Биограф митрополита Макария (Булгакова) профессор протоиерей Феодор Титов считает, что архимандрит Макарий был самым желательным цензором для начальства, которое видело в нем человека исполнительного и ответственного. Но с большим почтением и уважением к отцу Макарию относились и авторы, представлявшие свои рукописи в Санкт-Петербургский духовно-цензурный комитет. Для них было важно, что архимандрит Макарий был человеком аккуратным, благородным и, что особенно важно, гуманным. Именно благодаря всем этим качествам отец Макарий в скором времени стал самым популярным представителем столичной духовной цензуры. Это объяснялось, во-первых, тем, что он снисходительно относился к авторским ошибкам или чрезмерно оригинальным мыслям, что не приветствовалось высшей церковной властью. Во-вторых, и это тоже было чрезвычайно важно, он всегда цензурировал сочинения и разрешал их к печати в кратчайшие сроки, в то время как некоторые его коллеги могли задерживать рукописи не только на месяцы, но даже на годы. Сказывалась любовь архимандрита Макария быть точным и аккуратным во всем 3 . |
| Между тем вскоре по назначении на должность бакалавра, именно 25 октября 1845 года иеромонах Сергий был утвержден в степени магистра богословия за свое, напечатанное еще в 1844 году (в Москве), курсовое сочинение, под заглавием: поминовении усопших. Будучи еще бакалавром и в сане иеромонаха, отец Сергий 25 апреля 1848 года назначен был на должность инспектора академии, на каковой должности 15 января 1850 года возведен был в сан архимандрита и в звание экстраординарного профессора (в 1851 г.), а в 1855 году, по представлению митрополита Филарета, награжден орденом св. Анны 2 степени 2 . Кроме исполнения обязанностей по должностям профессора и инспектора, архимандрит Сергий исполнял обязанности по званию члена духовно – цензурного Комитета, состоявшего тогда при Московской духовной академии, равно и другие, возлагаемые на него, поручения, как, например, по ревизии духовно-учебных заведений Московского духовно-учебного округа 3 , по рассмотрению относившихся к специальности его кафедры сочинений 4 , и т. п. при чем особенно много труда, а по временам и неприятностей доставляла ему должность цензора. Трудность исполнения обязанностей по этой должности увеличивалась от строгости требований, которые предъявлял к одобряемым для напечатания произведениям зорко следивший за этим митрополит Филарет. Так, вот один из случаев подобного рода с архимандритом Сергием. В 1853 году, от 30 марта, митрополит Филарет, рассматривавший ежемесячные отчеты Московского духовно-цензурного Комитета, представляемые ему Конференцией академии, сделал Конференции академической следующее «предложение». «Цензурный Комитет, состоящий при академии, пропустил к напечатанию прилагаемые при сем стихи: Молитва при Кресте, в которых за сим заглавием следуют арии и хоры, показывающие назначение сих стихов для театра. Конференции предлагаю рассмотреть сей поступок Комитета, и не оставить меня в неизвестности о последующем». Конференция потребовала от Комитета объяснения по настоящему случаю. Оказалось, что рассматривал стихи и одобрил их к напечатанию инспектор академии архимандрит Сергий, по поручению Комитета, в который эти стихи присланы были на рассмотрение и одобрение от Совета Московского благотворительного Общества, торопившего Комитет делом пропуска стихов в печать в видах исполнения их на сцене с благотворительною целью. |
| «Молитва основывается на вере: я верю, что есть Бог, пред Которым соплетаю свою молитву, есть Вседержитель, держащий дланию всю тварь и давший разные роды гласов тварям для внутреннего общения их между собою, а Сам не нуждающийся ни в каком гласе, – и надеюсь, что молитва моя доходит до Него, или – точнее сказать – прямо от сердца переходит в уши Его. Так и переписка сына с отцом, или с матерью, с братьями и сестрами, отца с детьми, друга с друзьями, удаленными друг от друга, основывается также на вере: они уверены, когда пишут письма, что есть и живы те лица, к коим они пишут, надеются, что письменная беседа их дойдет до них, произведет в душе их соответственные с письмом представления мысли, чувства и они отзовутся на письмо сходственно с его начертанием». Дневник. Т. III. С. 220. В Санкт-Петербургский Комитет Духовной цензуры 20 января 1859. Кронштадт В Духовно-Цензурный Комитет Почтеннейше представляя при сем тринадцать Катихизических бесед, произнесенных мною с одобрения местного цензора в Кронштадтском соборе 1 , потом процензорированных двумя чередными оо. архимандритами ректорами – Рязанской семинарии Антонием и Тульской Никандром – и также одобренных, – я осмеливаюсь утруждать Цензурный Комитет покорнейшею просьбою еще рассмотреть их и, если не окажется в них ничего препятствующего напечатанию их, дозволить мне напечатать их 2 . При сем имею честь представить в точном списке отзывы оо. архимандритов, цензоровавших мои беседы. Отзыв о первых семи беседах Его Высокопреподобия, чередного архимандрита Антония, прописанный в указе Консистории Благочинному, Кронштадтского собора священнику Павлу Трачевскому от 28 августа 1858 года за «Беседы, написанные по плану, объемлющему истины веры в последовательном порядке, отличаются ясностию, такою простотою изложения, что преподаваемые истины могут быть удобопонятны самым детям 3 , основательностию убеждения, доказательностию из Св Писания, из Св Отцов и из Богослужебных книг. Изливающееся в живом слове сердечное убеждение самого учителя веры не может не трогать слушающих слово истины. Катехизические беседы священника Сергиева заслуживают внимания начальства и одобрения на продолжение труда по предначертанному плану». |
|
|
