| 8. На тот же день В нем (во Христе) вы обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым. ( Кол. 2:11 ). Празднуя ныне начало нового года, мы вспоминаем в нынешний день еще два глубокознаменательных события в жизни Господа нашего Иисуса Христа: Его обрезание, в восьмой день по закону Моисееву совершенное, и наименование Его – «Иисус». Господу нашему Иисусу Христу, Который пришел на землю для спасения нашего, нужно было исполнить весь закон Моисеев, весь ветхий и новый завет: для сего-то Он и принял обрезание и крещение, – в знаменование притом и нашего духовного обрезания, – обрезания страстей, как написал апостол: в Нем (Иисусе Христе) вы обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым. Имя Иисус значит Спаситель, – оно дано Ему Ангелом еще при Его зачатии. Это имя столько славно, сильно и могущественно, что не только христиане – даже язычники произношением сего имени изгоняли бесов и исцеляли всякие болезни. Да и Сам Господь перед вознесением Своим сказал: именем Моим бесы ижденут 10 . Надобно удивляться, почему нынешние христиане не пользуются этим святейшим именем при изгнании бесов и исцелении болезней? Усматриваем тому две причины: первое – маловерие; вера ныне крепко оскудела между христианами; а оскудела от того, что они ведут не христианскую, но языческую жизнь: в сластях и страстях проводят жизнь свою. Разве трудно при изгнании беса сказать: «именем Иисуса Христа повелеваю тебе, нечистый душе – выйди из человека»? Или сказать: «Господи Иисусе Христе! исцели, уврачуй от болезни такого-то раба Твоего»? – Без сомнения – все это нужно говорить с полной верой в достопокланяемого Иисуса Христа; но повторяю то, что сказал апостол: вера без дел мертва есть 11 – бессильна, безжизненна. Для стяжания истинной благодати, спасительной веры – необходимо обрезание в себе ветхого человека; ветхий человек, как некая одежда, – сплетается из грехов, страстей и плотских пожеланий! Доведи себя постом, молитвой и смирением до того, чтоб уже не пробуждалась в тебе никакая страсть, никакая похоть: ни сластолюбие, ни сребролюбие, ни гордость, ни ненависть; тогда все грешное умрет в тебе, тогда с тебя сброшена будет ветхая одежда, и ты облечен будешь в одежду добродетелей, в одежду Христову, в образ и подобие Иисуса Христа. |
| — Люблю тебя так же, как и Алешку. Ты не думай, что я тебя не люблю. Коньячку? — Дайте. «Однако сам-то ты порядочно нагрузился», — пристально поглядел на отца Иван Федорович. Смердякова же он наблюдал с чрезвычайным любопытством. — Анафема ты проклят и теперь, — разразился вдруг Григорий, — и как же ты после того, подлец, рассуждать смеешь, если… — Не бранись, Григорий, не бранись! — прервал Федор Павлович. — Вы переждите, Григорий Васильевич, хотя бы самое даже малое время-с, и прослушайте дальше, потому что я всего не окончил. Потому в самое то время, как я богом стану немедленно проклят-с, в самый, тот самый высший момент-с, я уже стал всё равно как бы иноязычником, и крещение мое с меня снимается и ни во что вменяется, — так ли хоть это-с? — Заключай, брат, скорей, заключай, — поторопил Федор Павлович, с наслаждением хлебнув из рюмки. — А коли я уж не христианин, то, значит, я и не солгал мучителям, когда они спрашивали: «Христианин я или не христианин», ибо я уже был самим богом совлечен моего христианства, по причине одного лишь замысла и прежде чем даже слово успел мое молвить мучителям. А коли я уже разжалован, то каким же манером и по какой справедливости станут спрашивать с меня на том свете как с христианина за то, что я отрекся Христа, тогда как я за помышление только одно, еще до отречения, был уже крещения моего совлечен? Коли я уж не христианин, значит, я и не могу от Христа отрекнуться, ибо не от чего тогда мне и отрекаться будет. С татарина поганого кто же станет спрашивать, Григорий Васильевич, хотя бы и в небесах, за то, что он не христианином родился, и кто же станет его за это наказывать, рассуждая, что с одного вола двух шкур не дерут. Да и сам бог вседержитель с татарина если и будет спрашивать, когда тот помрет, то, полагаю, каким-нибудь самым малым наказанием (так как нельзя же совсем не наказать его), рассудив, что ведь неповинен же он в том, если от поганых родителей поганым на свет произошел. Не может же господь бог насильно взять татарина и говорить про него, что и он был христианином? Ведь значило бы тогда, что господь вседержитель скажет сущую неправду. А разве может господь вседержитель неба и земли произнести ложь, хотя бы в одном только каком-нибудь слове-с? |
| Следует признать это: ни познание (bekantnisse), ни любовь (minne) не соединяют нас с Богом 730 . Но есть нечто, что их превосходит: это самое возвышенное и чистое дело Бога – милосердие (barmherzicheit) 731 . Обе высших способности, интеллект и воля, равно зависят от этого «высочайшего света», неведомого «языческим учителям». В сверхъестественном свете божественного милосердия, или благодати, интеллект благороднее воли, что бы ни говорил францисканец. В самом деле, аргумент волюнтаристов имел бы смысл для того, кто не допускал бы, что человеческий интеллект in via [в земной жизни] способен превзойти в свете благодати свойственный ему способ познания. Но тюрингский доминиканец не был и в этом пункте верным учеником св. Фомы 732 . Познавая Бога per speculum et in lumine [через образ и в свете] 733 , человеческий интеллект начинает восхождение, в котором ему необходимо отрешиться от понятий, даже от понятия бытия, чтобы достигнуть Бога по ту сторону всего, что служит объектом познания и любви: «совлеченного Блага, Бытия и всякого имени» 734 . Отсюда – ответ францисканскому учителю: «Я же говорю, что интеллект благороднее воли. Воля схватывает Бога под покровом блага. Интеллект схватывает обнаженного Бога таким, каков Он есть, совлеченного блага и бытия» 735 . Обращение к Богу посредством благодати и интеллекта открывает путь уподобляющего восхождения, которому нет конца. Любое «подобие» должно быть преодолено, Бог будет бесконечно «находимым» и вновь «искомым», ибо правило этого поиска Непостижимого требует искать Его так, чтобы не находить никогда 738 . Человек, вступивший на этот путь, должен быть одновременно gotsuochender [ищущим Бога] и gotvindender mensche [находящим Бога] «во всякий час и на любом месте и при всех людях во всех образах». Так он сможет непрерывно возрастать, обретать Бога непрестанно и бесконечно – unde niemer ze ende komen des zuonemens 739 [и никогда не приходить к концу возрастания]. Тексты Майстера Экхарта, являющие нам экстатическое восхождение ума как непрестанное продвижение в божественное незнание, заставляют вспомнить об «эпектазе» Григория Нисского 740 . |
| Первая иноческая обязанность есть нестяжательность, вольная нищета, сообразно тому, жизнь простая, смиренная. Первый предмет иночества есть отречение от мира, от житейских благ и наслаждений, и искание царства небесного и стяжание горних благ. Самое совлечение прежних одежд приемлющими иночество означает как совлечение прежних мирских пристрастий и всего растленного образа жизни, так в особенности являет обнажение житейских стяжаний, дабы отрекающиеся обетом от мира, познав свою духовную нищету, тщились облещись в Христову нищету, по которой Он, будучи богат, нас ради обнищал, да мы нищетою Его обогатимся. Инок в зрелом возрасте, в полном разуме, в живом чувстве, вновь свободным отречением от мира предав всего себя в собственность Христу и все сокровище свое навсегда сокрыв на небеси со Христом в Боге, Инок не скрывает себе сокровища на земли, и ничего из земных стяжаний, кроме самого нужного, не приобретает. Нужный кров, простое седалище, скудное ложе, необходимая одежда для всегдашнего употребления в келлии и для приличного исхождения вне келлии, a паче для молитвы в храме, и еще книга для чтения молитв, книга или несколько для чтения слова Божия и душеспасительных наставлений св. Отцев – вот его стяжание. Он знает, что без отвержения привязанности к мирским благам и стяжанию их, не легко устремить дух свой к исканию благ небесных, что нельзя двум господинам противных свойств одинаково служить, нельзя служить Богу и мамоне ( Мф. 6:24 ) Всяк от вас, иже не отречется всего своего имения, говорит Спаситель избраннейшим своим последователям, не может быти мой ученик ( Лк. 14:33 ). По сей причине строжайшие из отшельников не иначе вступали и вступают на поприще постнического жития, как, по слову Христову, продав и раздав нищим имение свое, дабы беспрепятственно искать сокровищ на небеси. И Иноки, обыкновенно в знамение нестяжательного, воздержного жития, облачаются в одежды по черному цвету смиренные, по веществу большею частию простые, малоценные, дабы оне всегда напоминали им нищету духа, плач о грехах, бренность временного жития, непрестанное ветшание ризы плоти, и возбуждали желание, по совлечении сего тленного, к облечению в нетленное. И так первая иноческая обязанность есть добровольная нищета, по которой Инок кроме общей пользы и общежительного строения, поколику вверяется ему оное, сам по себе должен быть чужд искания богатства, чести, преимуществ, славы и всякого мирского корыстолюбия. Иноку надлежит быть богату стяжаниями духовными, искать не ризного украшения, но украшения добродетелями, отторгать себя от привязанности к земному, вещественному, дабы умножать приобретения небесные, духовные. |
| В чем же состоит сие нерукотворенное обрезание? «В совлечении тела греховного плоти», του σωματος τον αμαρτιων της σαρκος, – тела грехов плоти, или – грехов, исходящих от живущего в нас греха, именуемого и плотию. Сброшение тела (корпуса, массы) таких грехов есть покаяние, дающее отпущение грехов или снятие вины за них. Но обрезание нерукотворенное или обрезание сердца означает более, нежели прощение самой похоти греховной. Почему и «в совлечении тела грехов плоти», как выражении, объясняющем обрезание сердца, надобно видеть совлечение самой похоти греховной, или живущего в нас греха, который иногда называется просто – плотию. Иные читают лишь: в совлечении тела плоти, что ближе выражает нужный смысл: ибо такое выражение прямо указывает на совлечение плотяности, или плотского мудрования и похотения. Ниже ( Кол. 3:9 ) то же самое Апостол назвал совлечением «ветхаго человека с деяньми его», то есть не массы только грехов, но и самого производителя их. Чтобы пояснить сколько-нибудь, в чем духовное обрезание, надо взять во внимание, как идут дела у падшего человека. В нем царствует грех , и царствует сластию греховною. На эту сласть так падок падший, – что, только помани ею, он тотчас бежит вслед. Грех сласть выставляет, а у падшего качествует похотение сей сласти. За это похотение, как за поводок, берет падшего грех, манящий сластию, и ведет его на дела свои. Очевидно, что пока не будет отъято похотение сласти греховной, грех не перестанет царствовать в падшем, и нет ему, бедному, возможности избавиться от тиранства греха иначе, как чрез пресечение в нем падкости на сласть греховную. Спасающая падшего благодать первым делом и имеет это пресечение и совершает это тем, что дает падшему ощутить всю горечь греха и вкусить неизъяснимой сласти жизни по Богу. Когда совершится сие в сердце падшего, после того грех сколько ни напоминает о своей сласти, в сердце возбуждается не похотение его, а память о горечи его и о сладости жизни по Богу, с соответственными тому чувствами. Вследствие сего произволение естественно отвергает грех и устремляется на противоположное ему. Так всякий раз. Тиранская власть греха очевидно пресечена, и пресечена потому, что отрезан тот поводок, за который он всегда тянул падшего на дела свои. Это настоящий смысл обрезания сердца Духом. Выражая это, Апостол в Послании к Римлянам говорит приявшим благодать: «Грех... вами... не обладает... помышляйте себе мертвых убо быти греху, живых же Богови» ( Рим. 6:14, 11 ). Так о себе думайте, что вы мертвы для греха и живы для Бога. И это не обманчивое помышление, а существо дела спасения о Христе Иисусе. Почему Апостол и назвал такое обрезание обрезанием Христовым, как такое обрезание, которое совершается по домостроительству спасения, совершенного Христом Господом. Можно иначе сказать: вот христианское обрезание, – обрезание сердца Духом по вере в Господа Иисуса Христа, в коем человек сбрасывает с себя тиранство греха. |
| Как одна слеза и одна умилительная мысль, чувство может иметь и имеет важное влияние на последующее состояние души, так и один нечистый помысл, нечистое чувство, желание может иметь и имеет также весьма важное вредное, разрушительное влияние на душу. От малого происходит всё великое: от доброго помысла – великая добродетель, и от злого помысла – величайшие злодеяния, от смирения – величайшее возвышение. На малом входе открываются Царские врата при пении блаженств евангельских потому, что эти заповеди – путь к блаженству и в рай, и Господь, Сам исполнив в точности весь закон, Сам прошел этим путем и нам показал пример, – за Ним внидут все, исполняющие заповеди Его, как и вошли уже многие; потому и говорится: Благословен вход святых Твоих. Как гордость и желание уподобиться Богу низвергло Адама и Еву из рая, так смирение снова вводит в оный. Кто я, чтобы гордиться мне? Выше меня беспредельность неба: там безначальный и всемогущий Господь, живущий в неприступном свете, создавший всё словом Своим, там бесчисленные сонмы Небесных духов и святых человеков; земля наполнена людьми и всякими тварями; в преисподней ад готов поглотить меня, если не покаюсь в бесчисленных грехопадениях моих: там мириады злых духов скрежещут на меня, готовые поглотить меня. Чем же мне гордиться? Своим ничтожеством? Своею бедою? Господи! Даждь мне благодать и силу любить ближнего, как член свой, паче же и Твой, снисходить, долготерпеть к нему, если он малосмыслен и малоучен или неучен, не упрекать его этим, ибо я и при смысле и учености часто поступаю бессмысленно, предаваясь чревоугодию, невоздержанию, ярости, злобе, зависти, сребролюбию, обуреваюсь блудными помыслами. Весь труд молитвы состоит в том, чтобы искренно выговаривать каждое слово молитвы и не льстить языком своим. Совлечение своей одежды и облачение в церковные одежды означает совлечение ветхого человека и облечение в нового и отложение всякого житейского попечения и восприятие небесных помыслов, или облечение во Христа, восприятие ангельского достоинства. |
| На следующее утро правитель снова повелел привести их к себе и возобновил льстивые уговоры. Тогда один из святых мучеников, Кандид, открыто обличил его притворную мягкость, вызвав этим гнев тирана. Не в силах ничего сделать против христиан, поскольку их военачальник, дукс Лисий, еще не осудил их, Агриколай повелел опять заключить их в темницу. По прошествии семи дней в Севастию прибыл Лисий, и мучеников привели к нему. По пути Кирион ободрял соратников, говоря: «У нас три врага: диавол, Лисий и правитель. Что они могут против нас, сорока воинов Христовых?» Когда Лисий увидел, что они столь тверды и решительны, он повелел другим воинам выбить им зубы ударами камней. Но лишь только они приступили к выполнению приказа как внезапно оказались ослеплены божественной силой и по ошибке били один другого. Лисий, объятый гневом, схватил камень и хотел метнуть его в святых, но камень попал в Агриколая, тяжело ранив правителя. Святые провели ночь в темнице в ожидании решения, какого рода мучению их подвергнут. Призвав на помощь все свое нечестивое воображение, правитель повелел бросить святых нагими в замерзшее озеро, которое находилось на небольшом расстоянии от города, чтобы они погибли в ужасных мучениях, причиняемых холодом. Желая усилить пытку, он придумал представить перед ними, в качестве последнего искушения, средство избавления от мук: приказал растопить на берегу баню, чтобы тот, кто покинет поле битвы, побежденный суровостью холода, нашел там утешение. Мученики, выслушав приговор, бросились, один опережая другого, раздеваться со словами: «Снимая эти одежды, совлечемся и ветхого человека! Раз уж некогда по лукавству змия мы облеклись в кожаные ризы, сегодня совлечемся риз, чтобы стяжать рай, утерянный нами! Что воздать Господу за то, что Он претерпел ради нашего спасения? Тогда воины раздели Его донага — так же сбросим и мы теперь наши одежды, чтобы весь воинский чин обрел прощение! Суров холод, но сладок рай! Проявим терпение на короткое время, чтобы согреться на лоне Авраамовом! Купим вечную радость ценой краткой ночи мучений! Так или иначе, но этому тленному телу надлежит умереть, — изберем же теперь вольную смерть, чтобы жить вечно! Прими, Господи, эту жертву всесожжения, которую потребит холод, а не огонь!» |
| Часть 11. Есть ли будущее у прошлого 155. Советская действительность была русской. Второй русской действительности может не получиться — Примитивная мысль, совершенно не оригинальная. О параллельном в человеке, что ставит себе задачи, к чему-то готовится, часто предвосхищая то, что будет потом. И второе — повседневное, что составляет основной поток бытия. Когда эти начала сливаются, происходит сложение. Сложилась сталинская действительность. То есть советская действительность, которая еще была русской. От чего мы в СССР погибали, понятно. Почему она пришла к концу, и пришла ли она к концу, другое дело. Но второй раз это сложение не повторится! Оно никак не давалось XIX веку и только раз получилось в ХХ. — В который раз? — В постоктябрьский советский период вышло же? Два процесса соединились, сформировав грандиозную и, конечно, тяжкую советскую действительность русской культуры. Главное, что такое стало возможно! А сейчас расслоилось. Движение мыслей и слов не привязывает себя к потоку жизнедеятельности, вместе с тем не давая соединиться с ним. Произошло отслоение, очаг инфицирован… Я к тому, что на этот раз второй русской действительности не получится. 156. Случай Юрия Трифонова. «Дом на набережной» — прошлое, с которого совлечена его святость — Что я мог бы сказать в отношении этого семидесятилетнего прошлого? У Юрия Трифонова его «Дом на набережной» — это дом мертвых при жизни, которым еще предстоит быть убитыми. Вместе с тем автор не находит сегодня в жизни других единокровных ему людей. Эти же — самоубийцы, готовящие свое собственное убийство. Прошлая жизнь во всех проявлениях принадлежит человеку и людям. Не может быть, чтоб прошлое как сфера жизни принадлежало Лубянке или Институту российской истории! Нет, такого не будет больше. И отношение к случившемуся с нами в прошлом стучится сегодня. Мы ушли от апологетики, поменяли знаки и переворачиваем картину. Но что вышло? Демонстируемая этим власть позволения, адресованная человеку, поощрила его к насилию. Русский самогеноцид поощряет прошлое, с которого совлечена святость — десакрализированное прошлое. К этому еще добавилась преступная жизнь в безнаказанности. |
| «В этом устремлении к универсальному, трансцендентальному, сверхличному человек, как живая личность, должен исчезнуть. Параллельно с этим и на Востоке ум людской искал слияния с абсолютным Бытием, трансцендирующим все, что характерно миру преходящих явлений. Создавался разрыв между реально сущим и отвлеченным созерцанием человеческого рассудка... Во всех этих случаях мы находимся перед расслоением целостного человека, кончающимся его полным уничтожением» 12 . «Путь наших отцов требует крепкой веры и долготерпения, тогда как наши современники пытаются схватить все духовные дары, включая даже непосредственное созерцание Абсолютного Бога, нажимом в короткий срок. Нередко среди них встречается склонность провести параллель между молитвою Именем Иисуса и йогой, или «трансцендентальной медитацией», и подобное сему. Полагаю нужным указать на опасность такого заблуждения – опасность смотреть на молитву как на простейшее и легкое «техническое» средство, приводящее к непосредственному единению с Богом. Считаю необходимым категорически подчеркнуть радикальное различие между Иисусовой молитвой и всеми иными аскетическими теориями. Заблуждаются все те, что стремятся мысленно совлечься всего преходящего, относительного, чтобы таким образом перешагнуть некий невидимый порог, осознать свою безначальность, свое «тожество» с Истоком всего сущего; чтобы возвратиться к Нему, безымянным трансперсональным Абсолютом; чтобы растворить в океане сверхмысленного и свою персональность, смешивая сию последнюю с индивидуализированною формою природного существования. Аскетические усилия подобного рода дали некоторым возможность подняться до металогического созерцания бытия, испытать некий мистический трепет, познать состояние молчания ума по выходе сего последнего за пределы временных и пространственных измерений. В подобных опытах человек может ощущать покой совлечения непрестанно меняющихся явлений видимого мира; раскрыть в себе свободу духа и созерцать умную красоту. Конечное развитие такой имперсоналистической аскетики многих привело к усмотрению божественного начала в самой природе человека, к тенденции самообожению, лежащей в основе великого Падения; прозреть в себе некую «абсолютность», которая по существу есть не что иное, как отражение Божией Абсолютности в созданном по образу; испытать влечение к возврату в то состояние покоя, в котором человек был, якобы, до явления своего в этот мир; во всяком случае, после опыта совлечения может родиться в уме этот род мысленной аберрации. |
| Эта безличностная аскеза мысленного совлечения со всего условного и преходящего эгоцентрична и основана на желании и способности человека устраняться умом от «всего относительного, что связано с различными формами: видимыми или невидимыми, чувственными или мысленными» 143 . Она имеет больше интеллектуальный характер и никак не связана с сердцем. Человек борется за то, чтобы погрузиться во «мрак совлечения» 144 и с помощью этого погружения в мысленную сферу достичь Чистого Бытия, которое пребывает вне всяких колебаний и применения 145 , за пределами времени и пространства. Он стремится «возвратиться к Нему, слиться с Ним, безымянным трансперсональным Абсолютом» 146 . Он желает растворить и угасить свою человеческую ипостась в безымянном «океане Чистого Бытия сверхперсонального Абсолюта» 147 . Описанное воззрение, вместе с безличностной и апофатической аскезой, которая его сопровождает, приводит не к видению Бога, но к ведению человеком самого себя. Это мысленное заблуждение, из которого, по свидетельству старца Софрония, человек сам, без животворящей благодати ипостасного Бога, выйти не может. Опыт, который предоставляется этой аскезой «отвлечения нашего ума» и «трансцендентальной медитации», насколько бы увлекательным и комфортным ни казался, не выходит за рамки тварного бытия и даже не приближается к первоначальному Бытию откровения живого Бога 148 . Это воззрение, вместе с апофатической аскезой погружения в «мрак неведения» предполагаемого Абсолюта, в наиболее высоких своих проявлениях обостряет психические и умственные способности человека. Одновременно оно утончает страсть гордыни, которая превращает аскезу в «акт самообожения» 149 , в результате которого человек погружается в бездну небытия, из которой воля святого Отца вызвала его к жизни 150 . Аскетика такого рода у многих расширяла самосознание и делала их способными «подняться до металогического созерцания бытия». В таком состоянии человек может иметь высочайший мистический опыт. Этот опыт характеризуется «молчанием ума» в некоем вневременном экстазе и упокоением, которое приносит освобождение духа от непрестанно изменяющихся явлений видимого мира. Так человек достигает свободы духа и созерцания мысленной красоты 151 . |
|
|
