| И с этими словами он приложил мою левую руку к своим губам. Я плакала, опустив голову, чтобы никто не заметил слез, стекавших из-под маски. Но прежде чем я снова обрела голос, все уже столпились вокруг меня, включая Трунию верхом (он все еще не мог ходить), и стали благодарить и восхвалять меня так, что даже утомили, хотя маленький пузырек гордости где-то внутри все равно приятно пощипывал мои чувства. Но рано было праздновать победу. Предстояло еще многое: обратиться к народу, побеседовать с фарсийцами и так далее. И я подумала: " Мне бы сейчас тот жбан с молоком, который я выпила в день, когда впервые взяла меч в руку! " Как только голос вернулся ко мне, я подозвала коня, села на него, направилась к Трунии и протянула царевичу руку. Так, держась за руки, мы и подъехали к конникам Фарсы. - Чужеземцы, - сказала я, - вы все видели, что царевич Эрган пал в честномбою. Есть ли среди вас такие, кому все еще не ясно, кто наследник фарсийского трона? Человек пять - очевидно, ближайшие сторонники Эргана, - не сказав ни слова, повернули коней и пришпорили их. Остальные сняли шлемы, подняли их на концах копий и прокричали славу Трунии. Тогда я отпустила его руку, и Труния подъехал к своим людям, чтобы посовещаться с начальниками отрядов. - Теперь, Царица, - шепнул мне на ухо Бардия, - ты должна пригласить наших старейшин и старейшин Фарсы - Труния скажет тебе, кого именно, - на пирво дворец. И не забудь позвать Арнома. - На пир? Но чем мы угостим их, Бардия? Бобовой кашей? Ты же знаешь, чтонаши кладовые пусты. - Ты забыла про свинью, Царица. Кроме того, я поговорю с Арномом, чтобыУнгит поделилась с нами быком. Отопри сегодня погреба, Царица, и пусть вино льетсярекой, тогда никто не заметит, что мы едим вместо хлеба. А я-то мечтала о скромном ужине с Лисом и Бардией! Не успела первая кровь высохнуть на моем мече, как я снова вернулась к женским заботам и хлопотам. Я жалела только о том, что не могу оставить гостей, первой добраться до дворца, чтобы выяснить у виночерпия, насколько успели мой отец и Батта совместными стараниями опустошить наш погреб за последние дни. |
| Вот еще один замечательный случай, который нас учит не всем-то снам верить. Одна женщина по имени Аграфена (Агриппина) имела свою корову. Приснился ей сон: преподобный Серафим приснился ей во сне и велел послать молока старцу Зосиме. Не долго думая, она налила 10 кружек и попросила свою соседку Степаниду отнести это молоко старцу. Степанида сама не имела возможности побывать у старца, приехала ко мне и попросила отнести вместо нее молоко. Дело было на мясной неделе. Я с радостью согласилась. Было раннее утро. Прихожу к батюшке и рассказываю ему, что преподобный Серафим велел ему молоко отнести, явившись во сне Аграфене. Батюшка начал издали все время крестить жбан с молоком и, наконец, проговорил: “Таким людям, как Аграфена, не может явиться преподобный Серафим. Это был бес. От беса я не приму молоко”. Чудесные исцеления и помощь В Печатниковом переулке на Трубной площади жила одна вдова Анна Петровна. Ее сестра по неосторожности упала и надломила себе череп. Пришлось вызвать карету скорой помощи. Голову забинтовали. Доктор сказал, что нужен полный покой, а если начнется рвота, то уже ничего не поделаешь — умрет. Анна Петровна всю ночь ходила по комнате и взывала: “Бог мой, помоги. Батюшка, отец Зосима, помолись, отмоли, исцели сестру…”. У сестры началась рвота. Утром был сильный мороз. Старец, как только проснулся, сейчас же попросил свою келейницу Грушатку, которая в этот день рано пришла (она обслуживала хозяев старца), нанять извозчика. “Я сейчас поеду”.— “Да что вы, батюшка, такой мороз! Да кто вас пустит-то?”. Но батюшка был неумолим. Когда они приехали в Печатников переулок, Анна Петровна, измученная, бледная, открыла дверь: “Батюшка, да я вас не ждала, как это вы в такой мороз приехали? Как рада-то…” — “Не ждала… зато всю ночь не давала покоя. Покажи мне скорей свою больную-то”. Подойдя к умирающей, он возложил ей руку на голову и долго молился. После этого через некоторое время больная с забинтованной головой пила с ними чай и вскоре вышла на работу. Одна женщина, очень любившая свою приятельницу, узнав, что она безнадежно больна и что ей назначена ампутация, пришла к старцу, стукнула кулаком по столу и сказала: “Вымоли мне ее, чтобы она и с ногой осталась, и в больницу не попала”. Старец не рассердился на ее горячность и сказал: “Да будет тебе по твоей вере”. |
| Иван Три Ивана поселился там же, где спасался Лёшка Луготинцев. Но только теперь в барабане было холодно. Ночевал спасшийся узник внизу, в натопленном храме, а день проводил наверху, под суворовским куполом. Не было матушки, чтоб прознала о новом барабанном жителе, чтоб отругала мужа за губительную храбрость. А вот Торопцеву отец Александр, конечно, похвастался: — А у меня, Коля, под куполом теперь целых три Ивана скрываются. — Да ну? Партизаны? — Нет, из Сырой низины после ликвидации лагеря чудом спасся один. Иван. Я его крестил, помнишь? Тогда же там были Альберт, Мольберт, Эдуард. — Не Мольберт, а Марлен. А почему же три? Вы сказали. — Потому что он трижды Иван — Иван Иванович Иванчёнок. Его так и в лагере звали — Три Ивана. 111 Батюшка и сам удивлялся, как спокоен он стал к нахлынувшему валу скорбей, бед, смертей. Мысль о том, что его войско перешло в полное и непосредственное подчинение к самому Александру Невскому, утешала его. Он побывал на месте ныне уничтоженного концлагеря и совершил отпевание над могилой, в которой были погребены останки его войска. Немцы смотрели на это сквозь пальцы. Но у них была на то причина — они готовились уже отступать, уходить отсюда, сводили со дворов скот, чтобы угнать на запад, выгребали у жителей всё съестное, им уже было наплевать на жизнь русского священника, кого он там отпевает. 112 Однажды отец Александр нечаянно подслушал разговор Евы и старшей после погибшей Маши дочки Торопцева, девятнадцатилетней Надежды. — Он ещё вполне молодой мужчина, — говорила Ева. И не монах. Каково ему после гибели матушки Алевтины! — Нет, это ты дурное задумала. Не по-христиански. — Вспомни дочерей Лота. — Так то ветхозаветное. — Ну и что? В Библию включено. Тут батюшка вошёл. Он был неприятно озадачен услышанным. — Две девицы под окном пряли поздним вечерком, — смущённо пробормотал и удалился в свою комнату. Ночью ему не спалось. Он вспоминал, как матушка готовила. Где другим с ней тягаться! А какой она была замечательный пивовар. Кто теперь сварит такое пиво! Обязательно на пасхальный стол выходил жбан свежесваренного, и батюшка непременно, взяв в руки кружку, вспоминал слова из пасхального богослужения: «Пиво пием новое». |
| Упал и сладко заснул в тот же миг... А злая Урсула наклонилась над ним, протянула руку и зловещим голосом зашептала: Стань, обернись, Опять закрутись, Назад оглянись И мне поклонись. А как встанешь и проснешься, О былом не заикнешься, Все минует долгим сном - Станет мельник королем... Проснулся мельник, смотрит удивленно кругом и видит - лежит он на лебяжьей перине, на широкой постели, под бархатным балдахином с золотыми кистями. Над постелью королевская корона. Простыни - из тончайшего шелка, обшитые трехаршинными кружевами по краям. Одеяло атласное, шитое золотом, легкое, как пушинка. А кругом толпятся слуги, важные-преважные, почтенные, седые. Иного такого слугу, наверное, принял бы за важного господина в былое время бедный мельник, а теперь? А теперь без всякого стеснения протянул слугам свои голые ноги и коротко произнес: - Обувайте! Засуетились слуги, преклонили колена и стали натягивать с великой осторожностью на ноги мельника шелковые чулки. Точно это и не ноги были, а две хрустальные вазы, которые они опасались разбить. Потом они подали королю-мельнику туфли с бриллиантовыми пряжками и исподнее платье. Нарцисс не двинул ни рукой, ни ногой, пока его одевали, и только поворачивался вправо и влево, как кукла на пружинах. Все делали за него другие. Когда, наконец, его одели, вошли два маленьких невольника-негра и внесли серебряный жбан с водой. Слуги умыли короля и повели в столовую. В столовой его ждал обильный завтрак. Каких только яств не поставили на стол! Нарцисс подошел к столу и уже приготовился схватить лучший с тарелки, как неожиданно предстал пред ним высокий, в темном одеянии, старик с очками на носу. - Не извольте этого кушать, ваше величество, а то расстроите ваш драгоценный желудок, - произнес он и почтительно отвел руку короля от жирного куска. Тогда Нарцисс схватился за другое блюдо. Но велик же был его гнев, когда доктор (высокий человек в очках был придворный врач, лейб-медик) снова почтительно остановил его. - Это вредное кушанье для вас, ваше величество, - сказал он и прибавил, - не понимаю, чего смотрит гофмейстер (придворная должность, он ведал дворцовым хозяйством, придворным церемониалом), ведь такие блюда нельзя кушать королю. |
| Токари вытачивали на токарных станках и нередко вырезали из твердого дерева различные чашки (чашка, ставец), в которых подавали на стол еду, а также солонки, чарки и т. п. Своеобразен был северно-русский скопкарь – березовый ковш с двумя ручками, одна из которых имела вид гусиной головы, а другая – гусиного хвоста. В скобкаре подавали гостям пиво. Хозяин держал сосуд за одну ручку, а гость принимал его, взяв за другую. Пили через край. Русские точеные черпаки также часто имели форму водоплавающих птиц – уток и гусей. Вплоть до н. XX в. широко были распространены русские братины – большие широкие чаши, из которых все гости по очереди пили пиво: каждый из присутствующих, отпив из братины, передавал ее соседу. Нередко и у нее ручки имели форму утиного клюва. Эти разновидности деревянной посуды вытачивали из цельного куска дерева, часто из корня или из наплыва (кап). Др. тип посуды – с вставным плоским дном. У севернорусских и белорусов были распространены выдолбленные из куска дерева кадки с вставленным дном (липовка, кадолбь). Их выдалбливали так же, как улья-дуплянки. Однако гораздо чаще делали кадки и бочки из отдельных дощечек (клепка, лад), набивая на них обручи. Эти последние обычно изготавливали из орехового, елового и дубового дерева, иногда из ивового, а бывали даже железные обручи. У кадок было только одно дно, на нем они и стояли. По величине, назначению и форме различали следующие кадки: русские – кадка, квашня, квашонка, чан или досчан, перерез, ушат, жбан, коновка, шайка, бук, ведро для воды, бадья – чтобы доставать воду из колодца; малороссийские – kaдibo для засолки овощей, дiжka, шаплик, зpiзok, коновка, цибарка, жлукто. В т. н. боднях держали соленое сало, а также хранили в них одежду. Для этого же служили т. н. кублы. Лагун использовали для хранения дегтя (малорос. мазниця). Баклага (малорос. барило), у которой два дна, приближалась по своему типу к бочке (бочонку) для хранения напитков. Следует еще упомянуть деревянную утварь для хранения зерна и муки. Ее делали из досок и придавали форму четырехугольного ящика. К ним относился переносный ларь и неподвижный сусек, закром, который ставили в амбаре. Такого же типа переносные ящики с крышками использовали для хранения одежды (рус. сундук, малорос. скриня). |
| Пряженцы — маленькие пирожки с мясом и луком; подается к ним суп или бульон. Сосуды. Бочка сороковая. Пересек — бочка, разделенная надвое, ушат. Лагун — форма ведра с закрышкой. Жбан — сосуд узкий к верху, с рыльцем, — для квасу Лады — доски, из которых состоит бочка. Слаживать бочку — делать бочку. Зауторить — делать выемку для вставки дна. Ставень — круглый ящик, деревянный, точеный, с крышкой пополам вроде табакерки; кладут масло, мед. Побратима — шарообразный сосуд деревянный, с узким горлом; кладут мед, варенья. Досканец — деревянный маленькой сосуд, величиной в табакерку, но без стоячих боков, круглые, часто . Пройма. Приметы дурного управителя. Василий Сергеевич строг при сборе холстов и яиц; строго взыскивает, чтобы баба принесла положенный кузов грибов и проч. Всегда плохой управитель подозревает, что покушаются на его жизнь, и боится, чтоб его не убили. Бывает покровительствуем барыней, потому что строг по ее части, то есть смотрит за приносом ягод; знает хорошо, во сколько пасм талька, и сколько нужно пасм на постав ( постав — мера аршин в 25); накладывается на бабу в год два постава. Зимой баба прядет и опрядывает тальки, а летом ткет полосушки. Зимой собираются бабы в чью-нибудь вместе прясть. Это называется супрядки, у девок — посиделки. Девки обкладываются сбором грибов, ягод. Промыслы разных губерний. Из Ярославской губернии множество развозят по всей России грибов, из Москвы также. Обычаи. В воскресный день дворня после обедни приходит с поздравленьем к барам, пробирается обыкновенно через девичью; более делают визиты те, которые уже почему-либо отличены и пользуются за старость и старую службу вниманием, — в праздники большие, в Троицын день. Праз . Большой самой праздник — Свет воскре , не работают целую неделю. Троицын день и Семик не работают 3 дни. Заплетают венки, поют песни; хороводный праздник оканчивается бросаньем венков в реку. Хороводы начинаются с начала весны и всякое воскресение продолжаются; оканчиваются Петровым днем. С этих пор время называется деловою порою или страдою, от слова страдать от труда. |
| Нет, это было не на войне!! Нет, это было не от генерала!! Это старый подагрик писал своему знакомому за два квартала, что не может прийти поиграть в карты. А Мартос надеялся, что Клюев сам пойдёт на помощь! Нет!!! Уже подчинённый Мартосу, он отвечал, что нет возможности поднять корпус ночью! Что корпус выступит с утра 15 августа, но и это имеет смысл лишь в том случае, если генерал Мартос берётся и гарантирует сохранить своё расположение ещё сутки, до утра 16-го. Убийственно!! Жбан с квашнёй, а не генерал! И что ж оставалось? Воевать… В Куликовскую битву витязь Мартос из дружины брянского князя – отбил от группы татар великого князя Дмитрия Иоанновича. Отходить? Выйти из боя теперь ещё трудней, чем наступать. Значит, продолжать напористо, как продолжает играть опытный актёр, всё равно уже выйдя на сцену, хотя бы видел он, что партнёры его сбились и несут околесицу, что у героини отклеился парик, что отвалился щит от декораций, что сквозняком несёт, что публика громко шепчется и почему-то жмётся к дверям. Продолжать играть-воевать с отчаянной лёгкостью: пусть только не от него провалится спектакль, а может ещё и вытянем. Всё тяжёлое – и войну, и бой, трудно начинать. Но когда уже влез в хомут – какое-то время воспринимаешь его как свой естественный воротник, уже тебе не странно в нём. Снова – наружу, в темноту. Нет, всё-таки постреливали слева. За Ваплицем. Да, там не успокаивались. Завтра было пятнадцатое число, всегда важное в жизни Мартоса, как и удвоенное, тридцатое. Много роковых и просто заметных, плохих и хороших событий случалось с ним в эти числа. И когда он дивизией командовал – то 15-й, и теперь корпусом – 15-м, а в нём был 30-й полк – и конечно Полтавский, по родине Мартоса. Так что завтра надо было особенно не моргать. Постреливали, не унимались. Да, это между Ваплицем и Витмансдорфом. Там идёт глубокий овраг. Серьёзное место. Сколько убитых за эти дни! А как устали те, кто не убит и не ранен! И какие офицеры погибли! – всех их Мартос знал. Годами знал, в неделю слизнуло. Нескоро будет им замена. Какая будет замена настоящим строевым офицерам, если их не делят между фронтом и запасными полками, а с первых же дней всех на фронт? Так можно два-три месяца провоевать. А если больше? |
| — Я такая добрая от природы, — отвечала Алиса. — Как родилась. Студенты согласились, что такое бывает. Они и сами добрые, но денег нет и потому некогда добротой заниматься. — А попала я в стольный град Краков, потому что ищу следы дракона. — Зачем? — А затем, — сказала Алиса, которая боялась возбудить подозрения в славных студентах, — что я с детства хочу увидеть дракона, а мой папа, герцог Арбатский, дал мне денежек, чтобы я поездила по белу свету и поискала дракона. Студенты не поняли, зачем Алисе дракон, но раз папа-герцог велел, значит, дело стоящее. Конечно, они в жизни не слыхали о герцогстве Арбатском, но как ты не поверишь девочке, которая накормила троих прожорливых молодцов! Трактирщик принес еще жбан пива и сам уселся за стол со студентами. Все стали вспоминать, кто в этих краях слышал о драконе, и никак не могли вспомнить, пока хозяйская жена не крикнула: — А как же витязь Крак? Все замолчали, потом трактирщик произнес: — Это давно было, очень давно. И студенты согласились с трактирщиком. — Давно, — повторили они хором. — И следа не осталось. — Расскажите мне, пожалуйста, про Крака, — попросила Алиса. Трактирщик сказал: — Это было в дикие времена, когда еще и Кракова не было, и замка Вавель не было, только Висла текла мимо холма, а в холме была пещера. В пещере жил дракон, который похищал девушек и их кушал. Но вот пришел Крак и победил дракона. Он был королевской крови. — А может, из местных хлопов, по-разному говорят! — крикнула из кухни жена трактирщика. — А потом Крак основал на этом месте наш город Краков и построил Вавель, в котором стали жить короли польские. — А что стало с драконом? — спросила Алиса, хотя заранее знала ответ. — Что стало, что стало! — проворчал трактирщик. — А ничего не стало. В речку кинули. — Нет, не в речку, — вдруг произнес худой студент. — Я знаю, где его кости лежат. — Помолчи, Тадеуш! — воскликнул его товарищ. — О музеуме ни слова! — Разве это тайна? — ответил Тадеуш. — Если такая славная паненка спрашивает нас про дракона, как мы можем от нее скрывать академический музеум? |
| Упал и сладко заснул в тот же миг… А злая Урсула наклонилась над ним, протянула руку и зловещим голосом зашептала: Стань, обернись, Опять закрутись, Назад оглянись И мне поклонись. А как встанешь и проснешься, О былом не заикнешься, Все минует долгим сном - Станет мельник королем… Проснулся мельник, смотрит удивленно кругом и видит — лежит он на лебяжьей перине, на широкой постели, под бархатным балдахином с золотыми кистями. Над постелью королевская корона. Простыни — из тончайшего шелка, обшитые трехаршинными кружевами по краям. Одеяло атласное, шитое золотом, легкое, как пушинка. А кругом толпятся слуги, важные-преважные, почтенные, седые. Иного такого слугу, наверное, принял бы за важного господина в былое время бедный мельник, а теперь? А теперь без всякого стеснения протянул слугам свои голые ноги и коротко произнес: - Обувайте! Засуетились слуги, преклонили колена и стали натягивать с великой осторожностью на ноги мельника шелковые чулки. Точно это и не ноги были, а две хрустальные вазы, которые они опасались разбить. Потом они подали королю-мельнику туфли с бриллиантовыми пряжками и исподнее платье. Нарцисс не двинул ни рукой, ни ногой, пока его одевали, и только поворачивался вправо и влево, как кукла на пружинах. Все делали за него другие. Когда, наконец, его одели, вошли два маленьких невольника-негра и внесли серебряный жбан с водой. Слуги умыли короля и повели в столовую. В столовой его ждал обильный завтрак. Каких только яств не поставили на стол! Нарцисс подошел к столу и уже приготовился схватить лучший с тарелки, как неожиданно предстал пред ним высокий, в темном одеянии, старик с очками на носу. - Не извольте этого кушать, ваше величество, а то расстроите ваш драгоценный желудок, — произнес он и почтительно отвел руку короля от жирного куска. Тогда Нарцисс схватился за другое блюдо. Но велик же был его гнев, когда доктор (высокий человек в очках был придворный врач, лейб-медик) снова почтительно остановил его. - Это вредное кушанье для вас, ваше величество, — сказал он и прибавил, — не понимаю, чего смотрит гофмейстер (придворная должность, он ведал дворцовым хозяйством, придворным церемониалом), ведь такие блюда нельзя кушать королю. |
| Во-вторых, есть присловье, что мы можем дать, будь то Богу, будь то людям, только то, чем обладаем сами. Если мы не владеем собой, если мы не хозяева самих себя, мы никак не можем отдать себя; для того чтобы дать себя, надо владеть собой. И вот я хочу продумать вместе с вами некоторые пути и способы, какими мы можем понять, кто мы есть, и некоторые пути и способы, как, исходя из такого самопознания, нам действовать дальше. Я хотел бы начать с чего-то, что еще не было затронуто на этом съезде. Когда мы говорим о самопознании, о том, чтобы понять, прозреть, каковы мы есть, мы чаще всего стремимся докопаться до всего, что для нас есть плохого, неладного. По моей привычке говорить примерами, мне такой подход напоминает нечто, увиденное в один прекрасный весенний день много лет назад. Воздух был чистый, небо голубое, деревья были в цвету, птицы пели; и я увидел, как в маленьком дворике перед приходским домом одна старушка нырнула с головой в помойный жбан, разыскивая обрывки бумажек, потому что она помирала от любопытства, что приходит в этот дом и что из него выходит. Для меня это действительно картина того, как множество людей старается докопаться до знания самих себя: это попытка с головой нырнуть в зловонный скарб, который накопился за долгую жизнь, тогда как кругом весна, кругом красота, кругом свет. И мне кажется, что это в огромной мере поощряется многими духовными писателями, духовенством и общим подходом верующих, которые считают своим долгом непрерывно охотиться за злом, за грехом, чтобы найти, что есть неправильного, и его исправить. Я не думаю, что такой подход может принести какие-то плоды или пользу. Я вам дам другой пример. Если бы нам подарили древнюю картину или икону, поврежденную временем, обстоятельствами, небрежностью или злой волей людей, мы могли бы отнестись к ней двояко. Либо, разглядев всё, что в ней испорчено, плакаться об этом; и тогда это единственное, что мы можем сделать. Либо мы можем всмотреться в то, что осталось от первоначальной красоты изображения; и вглядевшись очень долго, очень внимательно, вобрав в себя всю красоту, какую мы можем в ней прозреть, если только мы способны на такой труд, отождествившись с этой красотой, мы могли бы начать восстанавливать то, что разрушено, как бы распространяя на поврежденные части ту красоту, которая всё еще есть. |
|
|
