| 2) Звать к суду трудно, потому что в Польше крестьяне не могут жаловаться на своих господ, равно как духовные на землевладельцев, в имениях которых находятся их церкви. В позывах надобно точно показать, от кого именно какие были обиды, а когда помещик прочтет такие позывы, то попа и холопа прежде комиссии велит повесить или убить. В Польше что жбан, то пан, шляхтич на загороде равен воеводе и одним правом с ним судится; а магнаты здешние всегда вольное право над своими подданными имеют, не так, как в абсолютных государствах, в которых господину и крестьянину одинакая справедливость. Они не очень испугались универсала, выданного из королевской комиссии, и какие делали прежде, такие и теперь продолжают делать обиды, церкви на унию отнимают, священников бьют, вяжут и обирают. Например, если послать позывы к князю воеводе русскому за насильное отнятие на унию церквей в графстве Шкловском, а к Сапеге за отнятие церквей в графстве Домбровенском, то, значит, обоих этих знатных магнатов прежде озлобить, а потом у них же на других справедливости просить, ибо они оба в комиссию судьями определены? Также надобно будет позвать в суд князя подканцлера литовского, Огинского, воеводу витебского, Соллогуба, воеводу бржеского, и Сапегу, воеводу подляшского, с которыми так же трудно тягаться, как трудно защитить себя от громовой стрелы. Не только ни одно духовное лицо не может явиться в комиссию со своими жалобами, но и ко мне являться с жалобами им запрещают; духовенство боится бывать у меня и со своими церковными нуждами; а которые прежде письменно доносили мне о своих обидах, то теперь очень об этом жалеют, боясь за свое здоровье и жизнь, видя пример священника расенского Цитовича, который для сохранения жизни оставил церковь , дом, жену и детей, ушел в Могилев, скитается здесь теперь и для спасения от смерти сбирается уйти за границу. Огинский, надворный маршалок литовский, в нынешний проезд свой в Вильну для открытия трибунала заехал в Борисов, где приказал всем обывателям стать пред собою, склонял их к унии и наконец приказал борисовскому своему подстаросте, что если кто подаст мне жалобу на религиозное гонение, то для таких челобитчиков поставить колья и виселицы, причем запретил починку церкви и колокольни, венчание, крещение младенцев и прочие обряды. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Прибавление ума Рассказ 04.09.2022 555 Время на чтение 7 минут Иконописец Михей Сергеев по прозвищу Тонконог пил горькую. Он сидел, запершись в своей келейке, где уже несколько дней нетронутыми пылились кисти и сохли в скляницах разведенные санкирь и белила, и, опустошая жбаны с горькой полынной настойкой, причитал: «Матерь Божия… Да что ж сие творится на земле… И как теперь писать Твой образ… Срам-то какой… В ковер обернули, аки девку-полонянку, говорят, список с какого-то ларца латынского… Да с какой же поры латиняне нам первообразы присылают?!» Он закрывал лицо руками и плакал, как обиженный ребенок, а потом вновь принимался за жбан с полынной. Михей слыл одним из лучших изографов царской Оружейной палаты. Истовый в вере и искусный в мастерстве, он с детства навык иконописному делу. Как и все, начинал с фонов и горок, затем был допущен к фигурам святых и наконец, с трепетом написал первый самостоятельный образ – как полагалось исстари, это был Нерукотворный Спас. Икона удалась на славу: очи Христа глядели грозно и милостиво и, казалось, заглядывали в самую душу. С тех пор Михей Тонконог, прозванный так за худощавую, не солидную по тем временам, фигуру, стал писать лики святых и Спасителя. Писал и на стене, успевая по сырой штукатурке изобразить фреской иконную композицию, работал и на доске. Мог ли он, с восторженной радостью созерцавший разворачивающийся перед ним творческий путь, с любовью лобызавший написанные им же святые образы и изумлявшийся, как из-под его грешной руки могло выйти это откровение Горнего мира, мог ли он подумать, до какой душевной скорби и падения доведет его этот путь?.. Все началось, когда в Успенском соборе расстригали и анафематствовали протопопа Аввакума. Казалось, так ли давно он вместе с будущим патриархом и с молодым государем Алексием Михайловичем радел об очищении древнего благочестия, о справе книжной – и вот, «анафема», громогласно возглашаемая соборным диаконом, словно древнему еретику… А народ-то рыдает, а кто-то и неподобное на царя и патриарха прямо в храме выкликает! Стрельцы – шасть в толпу, да как понять, кто крикнул! Что на Руси деется?.. |
| Самарины. Мансуровы. «Воспоминания родных», Москва, 2001 г., ПСТБИ. «За той горой...» В трудные военные годы Маше (ей было 14 лет) с братом Петей пришлось с ранней весны охранять стадо. Зимой они бегали в школу, а с весны было не до ученья: надо хоть что-то заработать, хоть как-то прожить. И вот однажды согрело ребятишек солнышко, хорошо было, тихо. Незаметно для себя они задремали. Вдруг Маша проснулась, села, подняла руку, чтобы перекреститься... рука замерла. Стада, которое только что было рядом, нет. – «Петя!» – закричала Маша. Он тоже спал. – «Петя!» – «Что кричишь?» – «Где стадо?» – «Да вот...» – и осекся. Стада не было. На Машу напал ужас. Что случилось? Всех волки задрали? Разбойники угнали? Как же будут смотреть на них те, кого они обманули, не сберегли последнюю надежду выжить... Маша упала на колени, молясь и плача. Просила святителя Николая помочь. От слез устала и задремала. Видит святителя Николая перед собой. Он говорит: «Не плачь. Иди на ту горку, там стадо...» Указал куда бежать. Очнулась, позвала Петю, побежали. Стадо цело. Мирно паслось там. От души поблагодарила Маша скорого помощника своего и утешителя. После войны Маше удалось уехать из своей деревни. Ее влекла монашеская жизнь и она, много пережив на своем пути, жила не в одном монастыре. Последним был Дивеевский монастырь, где она скончалась в июле 2000 года. О ней написана книга «За Господом», изданная в Москве в 2002 году. Пожар В воспоминаниях м. Вероники (Котляревской), опубликованных в 25 «Русского Паломника», 2002 г., есть рассказ, который стоит просто переписать. «Поезда в то время были бесплатные. Народу набивалось в вагоны уйма. Среди других ехал один коммунист – рьяный безбожник. В вагоне полная тьма. Среди людей и мешков протискивается с трудом железнодорожник. В руках у него огарок. Он ищет «контрабанды» – продуктов, чем поживиться. По дороге переворачивает какой-то жбан: жидкость разливается по полу и по вещам. Он тычет в нее свечой, чтобы знать, что это такое. Оказывается – бензин. Все вспыхивает. Огонь и дым охватывают битком набитый людьми вагон. Поезд быстро мчится. Люди вопят, задыхаются, в ужасе давят друг друга. Зима, окна закрыты наглухо. Среди этого кошмара партиец, чувствуя приближение смерти, в отчаянии закричал: «Николай Угодник, если ты существуешь, спаси меня!» – и потерял сознание. |
| Саблер начал горячо спорить, но наш спор ни к чему не привел. Через день он уехал. Вскоре после Холмского праздника я получил конфиденциальное письмо от архиепископа Сергия Финляндского. Он сообщал мне, что Синод обсуждал мою кандидатуру в IV Думу и решил мне предложить — ввиду моей шестилетней оторванности от епархии — кандидатуры моей на новых выборах не выставлять, а заняться епархиальными делами. Я сразу понял в чем дело… но встретил это известие со вздохом облегчения. Остаться в Холмщине мне хотелось. Начало строительства нашей новой жизни возлагало на меня ответственность, которую я мог взять на себя в полной мере, лишь проживая в епархии. Однако сообщение о постановлении Синода остается характерным фактом для того времени… Начались выборы. Избиратели единогласно кладут записки за меня — и я вновь избран в депутаты. Я отказываюсь. Всеобщее недоумение… Тогда я счел нужным сказать о запрещении Синода. Избиратели были возмущены: «Мы другого не хотим», «Мы другого не выберем», — и в Синод полетела телеграмма. Через два дня — вторая. В ответ — молчание… Долго убеждал я возмущенных моих сторонников, предлагая в кандидаты протоиерея и магистра богословия Будиловича [ ], отличного оратора, немного либерального по взглядам, но в основных пунктах все же моего единомышленника. В конце концов его и выбрали (прошел он не единогласно). Я остался в Холме. Началась лихорадочная деятельность по организации новых губернских учреждений. Наметились кандидатуры в холмские губернаторы. Их было две: люблинский губернатор Евгений Васильевич Менкин и седлецкий губернатор Александр Николаевич Волжин [ ]. Е.В.Менкин, приятный, образованный, умный человек, тонкий юрист, не раз помогал мне в трудных юридических вопросах. По натуре несколько ленивый, по внешности толстяк, он имел склонность к ублажению своей персоны: любил вкусно и много покушать, и его гурманство было известно даже за пределами его губернии — в Варшаве, где научились готовить котлеты á la Menkine. Мне запомнился его редкий аппетит, когда он как–то раз летом в женском монастыре, куда мы с ним приехали, вмиг опорожнил огромный жбан простокваши. Я только руками развел… |
| 20-е июля – день посвященный св. пророку Илии, чуваши празднуют неопустительно. Они пророка Илию называют великим и говорят, что он, в наказание за нарушение его праздника, не посылает дождей вовремя, и побивает хлеба градом. Одним словом, чуваши представляют св. Илию пророка очень грозным и гневным (Г. В.). Праздник Преображения Господня празднуется чувашами тем, что некоторые из них не едят до этого дня яблок, боясь, как бы Спас не убил громом (В.). 1-го сентября чуваши празднуют св. Симеону столпнику, за днем которого, по мнению чуваш, непременно должен следовать конец теплого времени и начало холодного. Св. Симеон считается покровителем полевых работ. 14 Вскоре после дня Симеона, бывает у чуваш чисто народный праздник Чуклеме (жертвоприношение). Чуклеме состоитъ в том, что из нового хлеба приносят Богу благодарственную жертву. Тогда чуваши варят пиво, кашу и другие кушанья. Приготовивши все, приглашают родных. Когда приглашенные соберутся, старики умывают руки, и двое из них берут котел с кашею, в которую бывают положены три ложки для отведывания. Один берет в жбан (торос) пиво с тремя ковшами, а другой старик берет в чашке хлеб с ножом. Потом выходят в сени, где всегда становятся задом к избе. Там старики благодарят Бога за его дары. Потом каждый отведывает кашу и хлеб, и просят Бога и вперед не оставлять их без своей помощи. После этого старики входят в избу, и начинают есть и пить. Спустя несколько времени они в торосе ставят на стол пиво, отворяют двери, берут в ковши пиво, потом все встают, обращаются лицом к дверям, и опять воздают благодарность Богу, и просят не оставить их и впредь. Старики выпивают пиво, которое они держали в руках, а за ними пьют и все присутствующие. Каждый, выпивая пиво, повторяет молитву стариков. Этот обряд угощения пивом называется ташлама (С.). 15 Вскоре после Чуклеме, около 25 сентября, бывает новый народный чувашский праздник – Кр-сри, который справляется после уборки хлеба в поле. Тогда в каждом доме варят пиво для поминовения умерших. |
| Очень резкое слово произнесли и употребили жест. И такой вышел скандал, что только при уважительном отношении к нашему ресторану осталось без последствий. А у девицы все платье зернистой икрой забрызгали… Целый жбан перекувырнули! Всего бывало. Смотришь на все это, смотришь… А-а… Несчастные творения бога и творца! Сколько перевидал я их! А ведь чистые и невинные были, и вот соблазнены и отданы на уличное терзание. И никакого внимания… Придешь, бывало, домой, помолишься богу и ляжешь… А за стенкой Наташа. Тихо так дышит… И раздумаешься… Что ожидает ее в жизни? Ей не останется от нас купонов и разных билетов, выигрышных и других, и домов многоэтажных, как получили в наследство барышни Пупаевы, в доме коих я тогда квартировал. II Поживали мы тихо и незаметно, и потом вдруг пошло и пошло… Таким ужасным ходом пошло, как завертелось… Как раз было воскресенье, сходил я к ранней обедне, хотя Колюшка и смеялся над всяким религиозным знамением усердия моего, и пил чай не спеша, по случаю того, что сегодня ресторан отпираем в двенадцать часов дня. И были пироги у нас с капустой, и сидел парикмахер и друг мой, Кирилл Саверьяныч, который был в очень веселом расположении: очень отчетливо прочитал Апостола за литургией. И потому говорил про природу жизни и про политику. Он только по праздникам и говорил, потому что, как верно он объяснял, будни предназначены для неусыпного труда, а праздники — для полезных разговоров. И когда заговорил про религию и веру в вышнего творца, я, по своему необразованию, как повернул потом Кирилл Саверьяныч, возроптал на ученых людей, что они по своему уму уж слишком полагаются на науку и мозг, а бога не желают признавать. И сказал это от горечи души, потому что Колюшка никогда не сходит в церковь. И сказал, что очень горько давать образование детям, потому что можно их совсем загубить. Тогда мой Колюшка сказал: — Вы, папаша, ничего не понимаете по науке и находитесь в заблуждении. — И даже перестал есть пирог. — Вы, — говорит, — ни науки не знаете, ни даже воры и религии!.. |
| Великий Князь, проживая в Сан-Стефано, в доме Дадиана, пользовался в течение почти двух месяцев гостеприимством и радушием его семьи. Здесь Его Высочество был всегда желанным гостем. Его полюбили искренно и просто, по-человечески, здесь Он нашел отдых и отраду после суровой обстановки и всякого рода невзгод военного времени. Попрощавшись с войсками, расстроенный этою тяжелою минутою, Он пришел затем проститься и со Своими милыми хозяевами. Полковник Скалон нес за Ним серебряный жбан, наполненный червонцами. Взяв этот жбан, Великий Князь передал его г-же Дадиан, поблагодарил за радушное гостеприимство и поцеловал руку, прося принять на память жбан и, кроме того, серебряный чайный сервиз. Сам Дадиан получил звезду св. Станислава 2-й степени. Он и его семья были сконфужены и тронуты в высшей степени. Его Высочество прощался, как родной, и вызвал искренние слезы у собравшихся попрощаться с дорогим им Великим Князем. Прощаясь с Тотлебеном, Его Высочество обнял его и сказал: - Дай вам Бог всего хорошего. Помните один мой совет: действуйте всегда по совести и не стесняйтесь приказаниями, которые, по Вашему убеждению, неисполнимы» В этих словах сказалось благородство натуры Великого Князя и вырвалось то, что особенно наболело в Его душе... До пристани Он прошел пешком, среди расставленных шпалерами войск, оглашавших воздух неудержимым «ура». Со слезами на глазах Он обнял ближайших; с генералом Непокойчицким и Личными адъютантами и ординарцами сел в паровой катер и поехал на «Ливадию». Через несколько минут яхта тронулась. Снова раздалось единодушное «ура», замелькали фуражки, платки. Берег стал постепенно удаляться, сливаясь в общую полосу зданий, садов... Его Высочество молчал... Тяжело было на сердце бывшего Главнокомандующего, Который, не взирая на все трудности и неустройства, после вещего Олега снова победоносно привел русское войско к вратам Царьграда и был принужден удержаться от великого искушения «взять Царьград и водрузить крест на Святой Софии» и затем видеть, как победы наши тают, а победоносная наша армия постепенно становится в более затруднительное положение, чем побежденная ею, но собирающаяся с силами турецкая... |
| Земной град только на условном, человеческом языке исключает небесный град, как и любовь к себе – любовь к Богу. Таково же противуположение между аз есмь и ты еси. Даже эмпирически тут не только нет обязательной непримиримости, но часто бывает взаимная обусловленность: тот, кто говорит «аз есмь», знает и чувствует, что и другие существуют. Что же до соборности, напомню В. Иванову слова его любимого философа Плотина: η ανδρεα αφοβα θαντου. ‘Ο δ εστι χωρς ειναι την ψυχην του σματος. Ου φοβειται δε τουτο, ος αγαπα μνος γενσθαι. Плотин – этого не станет отрицать В. Иванов – знал многое. И утверждал, что путь к последней тайне – одиночество. Об этом же рассказывал – и не хуже Плотина и с не меньшим проникновением в последнюю тайну – и Толстой. В. Иванов не расслышал. Или, вернее, не хотел расслышать? Не тут ли разгадка всего нашего упадочничества? Упадочник, который хочет устроиться, устраивается с Богом. Выходит по слову Ницше: упадочник борется со своей упадочностью упадочными средствами… Оглядываюсь на написанное и вижу, что вышел далеко за пределы поставленной себе задачи: хотел рассказать о В. Иванове, а все время с ним спорил. Но думаю, что в этом не только я один виноват: половина вины падает на В. Иванова, вернее, на исповедуемую им магометанскую гносеологию. Если бы В. Иванов не настаивал так на исключительной истинности высказываемых им взглядов, мне и в голову не пришло его оспаривать. Его законное право – перерезывать корни деревьев, чтоб не давать притока свежим жизненным сокам и добиться той пышности цветов и красок, которая дается только увяданьем. В этом его искусство и его дар. Запросы и вкусы упадочников так же естественны или, вернее, неестественны – все ведь в этом мире неестественно, – как и запросы нормальных людей. Но ни истины, ни правоты у В. Иванова, как и у Бердяева, нет и быть не может. Эти дары бессмертные боги ниспосылают нормальным людям – как и все прочие земные дары: богатство, почести, крепкий сон, добрый аппетит, – неужто В. Иванов и Бердяев не знают, что правота и истина – земные дары, столь же бренные и преходящие, как слава и почести? Пусть тогда прочтут: Иванов – послесловие к «Подростку» Достоевского, Бердяев – любую страницу из «Заратустры». Там черным по белому написано: была правота, была истина – все было, да быльем поросло. Или, чтоб без книг обойтись, расскажу, что мне самому не так давно рассказывали. В жаркий летний день пришел в деревню странник – усталый, запыленный. Остановился у крайней избы и попросил у хозяйки напиться. В деревне еще странников чтят – баба принесла большой жбан с квасом. Странник отпил всего один глоток и поставил жбан на место, сказав: «квас, да не про нас». С тем и ушел, предоставив недоумевающей бабе разгадывать смысл простых и непонятных слов… |
| А человек-то это шел наш бочар, Вавила: жбан себе новый купил да на голову пустой жбан и надел. Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье, как это часто случается с людьми, разговаривающими на открытом воздухе. Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и еще долго было ей лежать мягким пологом на заснувших полях; еще много времени оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари. Луны не было на небе: она в ту пору поздно всходила. Бесчисленные золотые звезды, казалось, тихо текли все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег земли… Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и, спустя несколько мгновений, повторился уже далее… Костя вздрогнул. «Что это?» – Это цапля кричит, – спокойно возразил Павел. – Цапля, – повторил Костя… – А что такое, Павлуша, я вчера слышал вечером, – прибавил он, помолчав немного, – ты, может быть, знаешь… – Что ты слышал? – А вот что я слышал. Шел я из Каменной Гряды в Шашкино; а шел сперва все нашим орешником, а потом лужком пошел – знаешь, там, где он сугибелью выходит, – там ведь есть бучило ; знаешь, оно еще все камышом заросло; вот пошел я мимо этого бучила, братцы мои, и вдруг из того-то бучила как застонет кто-то, да так жалостливо, жалостливо: уу… уу… уу! Страх такой меня взял, братцы мои: время-то позднее, да и голос такой болезный. Так вот, кажется, сам бы и заплакал… Что бы это такое было? ась? – В этом бучиле в запрошлом лете Акима-лесника утопили воры, – заметил Павлуша, – так, может быть, его душа жалобится. – А ведь и то, братцы мои, – возразил Костя, расширив свои и без того огромные глаза… – Я и не знал, что Акима в том бучиле утопили: я бы еще не так напужался. – А то, говорят, есть такие лягушки махонькие, – продолжал Павел, – которые так жалобно кричат. – Лягушки? Ну, нет, это не лягушки… какие это… (Цапля опять прокричала над рекой.) Эк ее! – невольно произнес Костя, – словно леший кричит. |
| – автор блистательных фоторепортажей, которым любой профессиональный корреспондент позавидовал бы, Сергей Мухаммедов ottenki-serogo, – журналист Russia.ru Илья Переседов peresedov, – клирик Нижегородской епархии и наш постоянный автор отец Игорь Пчелинцев father-ingwar. В зале также присутствовали другие давно знакомые лица. Вернее, не лица, а юзеры. Лица большинства из них в сети скрыты юзерпиками. Ввиду того, что этика и ответственность – это именно то, чего православной блогосфере не хватает, круглый стол обещал быть очень интересным. Однако своего обещания он не исполнил. И вовсе не потому, что участники говорили неинтересные глупости – напротив, из каждого выступления можно было бы сделать суперпопулярный пост в жж. Так, отец Игорь очень точно сказал о христианском отношении к собеседнику, в котором надо видеть человека, а не просто буковки, между Сергеем Мухаммедовым и Ильей Переседовым завязалась небольшая дискуссия о недооцененности блогов (Сергей: блоги недооцениваются; Илья: блоги переоцениваются, это очень узкий круг людей узкого рода деятельности, пишущих на узкий круг тем, лучше общаться в социальных сетях типа Facebook), а Игорь Гаслов в ответ на вопрос Елизаветы Юдиной (ИА " Ковчег Черноземья " , Воронежская и Борисоглебская епархия), как научить интернет-пользователей этике, выдал и вовсе революционное предположение, что ответственность за свои слова и культура в блогах формируется наличием потенциальной возможности " получить в жбан " (конец цитаты). Проблема " получения в жбан " не могла не вызвать интереса участников мероприятия, и была поднята новая, связанная с ней тема: анонимность в интернете. Илья Переседов разумно заметил, что вычислить человека, который не хочет, чтобы его вычислили, крайне сложно, и привел в пример трагическую историю журналиста Андрея Мальгина, которого целенаправленно доводили до самоубийства – за пять лет злоумышленник не был найден. Игорь Гаслов в ответ рассказал другой случай, годичной давности – о том, как за сутки была установлена личность человека, создавшего живой журнал для издевательства над памятью отца Даниила Сысоева. |
|
|
