| Взяв жбан от меня, Его Высочество передал его госпоже Дадиан, поблагодарил за радушное гостеприимство и поцеловал ручку, прося принять жбан на память, так же, как и серебряный чайный сервиз. Аракель-бей получил звезду ордена Станислава 2-й степени. Дадианы, казалось, были стеснены денежным подарком, но я объяснил старику, что отказаться от этого нельзя, так же, как Великий Князь не отказывался от их хлеба-соли. До пристани Его Высочество в сопровождении гр. Тотлебена и старших начальников прошел пешком среди расставленных шпалерами войск и оглушительного «ура». Мы сели в паровой баркас и поехали на «Ливадию». У всех было тяжело на сердце. Наш поход на восток кончился. В душе, сердце и уме ощущалась какая-то пустота; что-то будто оборвалось в нас. Мы отчалили. Берег с пристанью стал удаляться. Еще доносится «ура» нашей славной победоносной армии... берег унизан солдатами... еще можно отличить среди них офицеров, машущих фуражками и платками... Но вот отдельные лица стали сливаться в линии, голос многотысячной толпы стал относиться ветром, вот берег совсем удалился и слился в общую полосу зданий и садов. Его Высочество молчал. - Да, тяжело было на сердце нашего бывшего главнокомандующего, который, не взирая на все препятствия, неустройства, недоразумения, связанность в свободе действий - после Олега снова победоносно привел русское войско к вратам Царь-града и должен был удержаться от страшного искушения - взять Царь-град и водрузить Крест на Св. Софии, а затем видеть, как все наши победы стали таять и терять свою силу, а положение победоносной армии становилось все более и более затруднительным, разбитая же турецкая армия сосредоточилась в Константинополе и едва не была в торжествующем, по сравнению с нами, положении. Обидно! Досадно! Грустно! Вот прошли Стамбул, башню Леандра, Золотой Рог. На встречных судах и стационерах люди стояли по вантам и реям; с военных турецких судов выбегали клубы дыма салютов. Дольма-Бахче, вдали Илдыс-Киоск, направо Бейлербей, налево мрачный Румели-Иссар, Буюк-Дере - все это вновь промелькнуло перед глазами, как сновиденье, вызывая в душе смутные воспоминания чего-то далекого, хорошего. |
| - Что же случилось с ребенком? — спросил он участливо, когда Марисса стала наливать в свой жбан воду из кипящего котла. - У нее лихорадка и головная боль. - Где же сам господин? - Да и он тоже около нее. И мать, и старушка Тавифа — все там.. Тавифа с самого детства привыкла ходить за больными. Я уверена, что она больше лекарей разбирается в разных болезнях. Мне страшно становится, как подумаю, что маленькая девочка должна будет принимать разную отраву этих лекарей. Помню, когда я лежала в лихорадке, они давали мне пить скорпионову кровь пополам с вином. Но я не стала ее пить, а вылила на пол. С этими словами она подняла свой жбан и быстро удалилась, предоставив Титу сообщить печальную весть о внезапной болезни маленькой Руфи другим слугам, успевшим уже собраться вокруг них. Удовлетворив их любопытство, Тит поспешил оставить шумное общество; мрачные предсказания и многозначительные покачивания головами приводили его в отчаянье. - Точно стадо баранье! — бормотал он про себя. — Только и умеют охать и головами кивать! А в сущности, им и дела-то никакого нет — болен ли ребенок или здоров… Отзываясь так неодобрительно об этих людях, Тит был не прав, и он сам хорошо знал, что нет ни одного человека в доме, кто бы не любил Руфь. Расхаживая в беспокойстве по двору, он заметил, что двери на улицу были отворены. И он почти бессознательно оказался за ними. Не отдавая себе отчета в своем поступке, он в задумчивости направился к родному дому. «Хорошо бы увидеть Стефана», — думал Тит по дороге. А маленькая Руфь, между тем, беспокойно ворочалась на своей постели. - Мамочка, мамочка, голова моя!.. — непрестанно твердила она. С болью в сердце мать видела, как лихорадочная краска постепенно выступала на щеках дочери, неестественно блестели глаза. Добродушная старушка Тавифа стояла подле кровати и время от времени мочила в воде кусок сложенной в несколько раз ткани, который клали на пылающий лоб больной девочки. - Нужно кровь от головы отогнать, — говорила при этом старуха. — Нужно дать ей настоящего лекарства, одной водой не поможешь. |
| – автор блистательных фоторепортажей, которым любой профессиональный корреспондент позавидовал бы, Сергей Мухаммедов ottenki-serogo, – журналист Russia.ru Илья Переседов peresedov, – клирик Нижегородской епархии и наш постоянный автор отец Игорь Пчелинцев father-ingwar. В зале также присутствовали другие давно знакомые лица. Вернее, не лица, а юзеры. Лица большинства из них в сети скрыты юзерпиками. Ввиду того, что этика и ответственность – это именно то, чего православной блогосфере не хватает, круглый стол обещал быть очень интересным. Однако своего обещания он не исполнил. И вовсе не потому, что участники говорили неинтересные глупости – напротив, из каждого выступления можно было бы сделать суперпопулярный пост в жж. Так, отец Игорь очень точно сказал о христианском отношении к собеседнику, в котором надо видеть человека, а не просто буковки, между Сергеем Мухаммедовым и Ильей Переседовым завязалась небольшая дискуссия о недооцененности блогов (Сергей: блоги недооцениваются; Илья: блоги переоцениваются, это очень узкий круг людей узкого рода деятельности, пишущих на узкий круг тем, лучше общаться в социальных сетях типа Facebook), а Игорь Гаслов в ответ на вопрос Елизаветы Юдиной (ИА " Ковчег Черноземья " , Воронежская и Борисоглебская епархия), как научить интернет-пользователей этике, выдал и вовсе революционное предположение, что ответственность за свои слова и культура в блогах формируется наличием потенциальной возможности " получить в жбан " (конец цитаты). Проблема " получения в жбан " не могла не вызвать интереса участников мероприятия, и была поднята новая, связанная с ней тема: анонимность в интернете. Илья Переседов разумно заметил, что вычислить человека, который не хочет, чтобы его вычислили, крайне сложно, и привел в пример трагическую историю журналиста Андрея Мальгина, которого целенаправленно доводили до самоубийства – за пять лет злоумышленник не был найден. Игорь Гаслов в ответ рассказал другой случай, годичной давности – о том, как за сутки была установлена личность человека, создавшего живой журнал для издевательства над памятью отца Даниила Сысоева. |
| — Я, — говорит, — ваше преосвященство, приму вес это по-военному, чтобы сразу… — Хорошо, — отвечаю, — примись по-военному… Он и принялся и с того начал, что молитвы распорядился не читать, но петь хором, дабы устранить всякие шалости, и то петь по его команде. Взойдет он при полном молчании и, пока не скомандует, все безмолвствуют, скомандует: «Молитву!» и запоют. Но этот уже очень «по-военному» уставил; скомандует: «Молит-в-у-у!» Семинаристы только запоют «Очи всех, господи, на тя упов…» — он на половине слова кричит: «Ст-о-ой!» и подзывает одного: — Фролов, поди сюда! Тот подходит. — Ты Багреев? — Нет-с, я Фролов. — А-а: ты Фролов?! Отчего же это я думал, что ты Багреев? Опять хохот, и опять ко мне жалобы. Нет, вижу — не годится этот с военными приемами, и нашел кое-как цивилиста , который был хотя не столь лют, но благоразумнее действовал: перед учениками притворялся самым слабым добряком, а мне все ябедничал и повсюду рассказывал ужасы о моем зверстве. Я это знал и, видя, что эта мера оказывается действительною, не претил его системе. Насилу этих своею «лютостию» в повиновение привел, в зрелом возрасте чудеса пошли: доносят мне, что в соборного протоиерея воз сена в середину въехал и не может выехать. Посылаю узнавать; говорят: действительно так. Протопоп был тучный; после обедни крестил в купеческом доме и вдоволь облепихою угостился, а что от этой облепихи, что от другой тамошней ягоды, дикуши , хмель самый тяжелый и глупый. То и с этим сталось: пришел домой, часа четыре заснул, встал и, выпив жбан квасу, лег грудью на окно, чтобы поговорить с кем-то, кто внизу стоял, и вдруг… воз с сеном в него въехал. Ведь все это глупое такое, что даже противно сделается, а разделается, так, пожалуй, еще противней станет. На другой день келейник подает мне сапоги и докладывает, что «слава богу, говорит, из отца протопопа воз с сеном уже выехал». — Очень рад, — говорю, — таковой радости; но подай-ка мне эту историю обстоятельно. Оказывается, что протопоп, имевший двухэтажный дом, лег на окно, под которым были ворота, и в них в эту минуту въехал воз с сеном, причем ему, от облепихи и от сна до одури, показалось, что это в него въехало. |
| – Мадам, ручки боитесь испачкать? Ах, какие ручки-то! Какие пальчики! Женька загородил Женю, а парень на две головы выше. – Она музыкант! Ей надо беречь руки! Чернявый вдруг улыбнулся. – Ну, раз музыкант… Пусть бумаги таскает. Бумаги пальчиков не побьют, – протянул руку. – Ты – Женька, а я Ленька Перо. Молоток, своих надо защищать. Женька попал в пару с белоголовым. Оба оказались до работы жадные – перестарались. Набили ящик, взялись нести, а он неподъемный. Разгружать тоже неохота. Женька почесал в затылке. – Давай волоком! Получилось. Вниз по ступенькам тоже ничего. Железки складывали прямо в воротах, на каменных плитах. Отсюда вывозить проще. Маленько передохнули. – А он в каком классе, этот черный? – спросил Женька. – Не знаю. Они не наши. Бродяги. У нас в Оладушках клуб забитый. Там и живут с весны. Весна была теплая. – Теплая, – согласился Женька. – А кто же их кормит? – За озером видел дома? – Не видел. – Русские эти самые, как их? Такие дачи отгрохали – ого! У ворот бачки выставляют, ну, с объедками. Там и рыбины бывают, и мясо всякое… Чего-нибудь не понравится – и в бачок: сосиски, масло… Икра была в банках! Им там запах не тот. Отравиться боятся… А бродяги все едят. Ничего, живые. Нашенские бабки тоже туда похаживают. Мы за грибами, говорят. А какие теперь грибы?.. Там кошки лазают, вороны и бабули с дедулями. – Такая вот жизнь, – согласился Женька. После трех-четырех ходок устроили передых. Для всех. Тяжело. Чернявый своих бродяжек увел на озеро. – Жарко. Вскупнемся. – Видишь, какие работнички? – усмехнулся белоголовый. – Я слышал, тебя Женька зовут, а меня – Васька. – Имечко самое поросячье. Идешь по деревне – Васька, Васька, Васька! – оглянешься, какой-нибудь дед бочок поросенку чешет – Василий значит “царственный”, – сказала Женя. – В древней Византии царей называли василевсами. – Ни чего ж себе! – изумился житель Оладушек. В железной свалке мало убыло, а вот алтарь от бумажного хлама очистили. Тут как раз веселая Наташа привезла на тележке жбан компота, баранки, печенье. |
| Много времени спустя — он не мог сказать, сколько именно, — еще не совсем проснувшись, лежа с закрытыми глазами и спрашивая себя, где он и что с ним случилось, он услыхал над собой унылый, частый стук дождя по крыше; ему стало хорошо и уютно; но через минуту это чувство было грубо нарушено громким говором и хриплым смехом. Неприятно пораженный, он высвободил из соломы голову, чтобы посмотреть, что тут происходит. Непривлекательную и страшную картину увидел он. В другом конце сарая, на полу, ярко пылал костер; вокруг костра, в зловещем красном свете, лежали вповалку на земле бродяги и оборванцы. Ни в снах он не видел, ни в книгах не встречал подобных созданий. Здесь были мужчины высокие, загорелые, с длинными волосами, одетые в фантастические рубища; были подростки с жестокими лицами, такие же оборванные; были слепцы-нищие с повязками или пластырями на глазах; были калеки с костылями и деревяшками; больные с гноящимися, кое-как перевязанными ранами; был подозрительного вида разносчик со своим коробом; точильщик ножей, лудильщик, цирюльник — каждый со своим инструментом; среди женщин были совсем молодые, почти девочки, были и старые, сморщенные ведьмы. Все они кричали, шумели, бесстыдно ругались; все они были грязны и неряшливы; было здесь и трое младенцев с какими-то болячками на лицах, и несколько голодных собак с веревками на шее: они служили слепцам поводырями. Ночь уже наступила, пир только что кончился, начиналась оргия. Жбан с водкой переходил из рук в руки. Раздался дружный крик: — Песню! Песню! Пой, Летучая Мышь! Пой, Дик, и ты, Безногий! Один из слепцов поднялся на ноги и приготовился петь, сорвав и швырнув на пол пластыри, закрывавшие его вполне здоровые глаза, и доску с трогательным описанием причин его несчастья. Безногий освободился от своей деревяшки и на двух совершенно здоровых ногах стал рядом с товарищем. Затем оба загорланили веселую песню, а вся орава нестройно подхватывала припев. Когда дело дошло до последней строфы, полупьяный хор, увлекшись, пропел ее всю с самого начала, наполняя сарай такими оглушительными гнусавыми звуками, что даже стропила задрожали. |
| Пастух. Нет, этого мне не надо. Дровосек. Ну, так жбан с кваском холодным купи! Пастух. Что это ты, дедушка, в дремучем лесу торговать вздумал? Шел бы на базар! Дровосек. Далеко идти, сынок. Ну хоть грибов кузовок возьми. Хорошие грибы, молоденькие, крепенькие, один к одному… Бери мое добро… Пастух. Грибов в бору я и сам наберу! Из-за деревьев доносится мычание. Ой, да это, никак, буренка моя! Вот ты где! Буренушка! Красавица! Постой, погоди! (Убегает.) Дровосек. Нет, уж коли не везет, так и задаром ничего не сбудешь… Все тебе помеха — то перепелка, то корова. А я бы последнюю рубаху с себя снял, кабы на нее покупщик нашелся. Ох, горе-злосчастье! Горе-злосчастье! Горе. Да тут я, тут. Небось не убегу. Чего тебе? Дровосек. Ничего!.. Не зову я тебя, а только так, поминаю. К слову… А ты сколько лет помалкивала, а нынче на всякий помин отзываешься. Отвяжись от меня, постылая! Горе. И отвяжусь. Только продай хоть нитку, хоть лычко, хоть из бороды волосок! Дровосек. Да разве продашь что, когда ты же мне и мешаешь, проклятая! Ну заснула бы на часок, что ли, или отвернулась — не глядела бы в мою сторону! Горе. А и то правда. Подремлю маленько. (Зевает.) Ох, не выспалась я нынче, ведь ты мне и ночью покоя не даешь — все поминаешь, все поминаешь! Ну отдай меня кому хочешь, куда хочешь, только, чур, — не тревожь даром, без надобности… Истомилась я с тобой! (Кладет голову на руку и засыпает.) Дровосек. Кажись, и вправду заснуло лихо окаянное! Храпит. Из-за дерева выходит Купец, дюжий мужчина в картузе, новенькой суконной поддевке и щегольских сапогах. Купец (кричит) . Эгей! Дедушка! Не найдется ли у тебя веревочки? Постромка оборвалась, подвязать надо. Я тебе заплачу. Дровосек (весь дрожа) . Как не быть веревочке, почтенный? Есть, есть веревочка! Только ты потише говори — тут у меня дите заснуло… Купец. Дите! Ну, пущай себе спит. Давай скорее веревочку — и дело с концом. Вот тебе за нее алтын денег. Дровосек (торопливо развязывая свою опояску). Бери мое добро (вполголоса) да горе-злосчастье в придачу! |
| Купец. Что ты, дедушка, говоришь? Дровосек. Горе свое, родимый, поминаю. (Поднимает с земли топор.) Оо! И топорище, никак, опять выросло! Эко диво-дивное! Ну, прощайте, ваше степенство! Счастливо! (Скрывается в лесу.) Купец. Вот я теперь постромку-то и подвяжу!.. Да что ж это? Куда веревочка делась? Словно растаяла… И лошадей моих не слыхать! Вот напасть!.. Будто не пил ничего, а голова кругом идет и в ушах звон… И не помню, с какой стороны пришел… Неужто заплутался в лесу? Эй, дедушка! Дедушка! Из-за кустов выходят три разбойника. Первый разбойник (огромного роста, с большой бородой). Чего горло дерешь? Тут ни дедушки, ни бабушки твоей нет. Купец. Здорово, милый человек! Первый разбойник. Здорово, купец! Давай кошель, коли жить не надоело. Купец. Полно шутить, парень! Ты лошадок моих не видал? Первый разбойник. Какие там шутки. Кошель, говорю, давай. А лошадок своих не ищи — без тебя ускакали. Придется тебе в город пешочком ворочаться. Купец. Пешочком так пешочком… Прощай! (Поворачивается и хочет уйти путь ему преграждает Второй разбойник. Купец отступает и сталкивается с Третьим разбойником. Тихо, почти без голоса.) Караул! Душегубы! Греха не боитесь!.. Первый разбойник. Нечего зубы заговаривать. Не в лавке товар продаешь. Доставай мошну, вытряхай казну! Купец. Берите, злодеи… Третий разбойник. Ну, не груби, не груби, борода! Первый разбойник. Сапожки сымай. И поддевочку заодно. Купец (разувается, потом снимает поддевку и сам надевает ее на разбойника). В плечиках не жмет?.. Как на вас шито! Первый разбойник. Часы давай! Купец (отдает часы) . Ключик не потеряйте. Первый разбойник. Жилеточку скидавай! Картузик! Петра, примерь-ка. Второй разбойник. Нет, не по моей голове. (Передает картуз Третъему разбойнику.) Третий разбойник. В самый раз. Благодарим покорно. (Нахлобучивает купцу на голову свою рваную шапку.) Ну, прощай, борода. Первый разбойник. Не поминай лихом! Разбойники уходят, захватив по дороге забытый Дровосеком кузовок с грибами и жбан с квасом. Купец (садится на пень и плачет) . Как вас лихом не поминать, дьяволы! Разорили, раздели, ограбили. Не так денег жалко, как лошадок вороных да телеги с товаром. Думал большие барыши взять, а босиком в город вернусь… Ох, горе-горькое! |
| - Обувайте! Засуетились слуги, преклонили колена и стали натягивать с великой осторожностью на ноги мельника шелковые чулки. Точно это и не ноги были, а две хрустальные вазы, которые они опасались разбить. Потом они подали королю-мельнику туфли с бриллиантовыми пряжками и исподнее платье. Нарцисс не двинул ни рукой, ни ногой, пока его одевали, и только поворачивался вправо и влево, как кукла на пружинах. Все делали за него другие. Когда, наконец, его одели, вошли два маленьких невольника-негра и внесли серебряный жбан с водой. Слуги умыли короля и повели в столовую. В столовой его ждал обильный завтрак. Каких только яств не поставили на стол! Нарцисс подошел к столу и уже приготовился схватить лучший с тарелки, как неожиданно предстал пред ним высокий, в темном одеянии, старик с очками на носу. - Не извольте этого кушать, ваше величество, а то расстроите ваш драгоценный желудок, — произнес он и почтительно отвел руку короля от жирного куска. Тогда Нарцисс схватился за другое блюдо. Но велик же был его гнев, когда доктор (высокий человек в очках был придворный врач, лейб-медик) снова почтительно остановил его. - Это вредное кушанье для вас, ваше величество, — сказал он и прибавил, — не понимаю, чего смотрит гофмейстер (придворная должность, он ведал дворцовым хозяйством, придворным церемониалом), ведь такие блюда нельзя кушать королю. И, вместо вкусных яств, подвинул Нарциссу стакан молока и два крошечных куска белого хлеба, прибавив, низко кланяясь: - Здоровье короля — лучшее счастье его подданных. А поэтому вашему величеству необходимо беречься для счастья вашего народа! Я же поставлен для того, чтобы постоянно следить за вашею едою, и обязан наблюдать, чтобы вы, государь, случайно не поели что-нибудь вредное или не скушали слишком много. Нечего делать, пришлось Нарциссу довольствоваться молоком. - Я хочу идти гулять! — вскричал Нарцисс весело, покончив с завтраком. Но тут человек десять каких-то седовласых людей окружили его тесной толпою. - Ваше величество, не угодно ли вам будет заняться сперва государственными делами? — произнесли они, чуть ли не до земли склоняясь перед ним. |
| Поневоле не поеду на коронацию, ежели денег на подъем не добуду. Лошадь лучшая одна и была, на которой волочился на двор королевский и к панству, и та теперь пала, выбресть не на чем в люди, придется и самому также издохнуть от скудости; от старых ран беспрестанно болен. Не такие тут порядки, что в государстве Московском, где как пресветлое солнце в небеси единый монарх и государь по вселенной просвещается и своим государским повелением, яко солнечными лучами, всюду един сияет; единого слушаем, единого боимся, единому служим все, един дает и отнимает по данной ему государю свыше благодати. А здесь что жбан, то пан, не боятся и самого создателя, не только избранного государя своего; никак не узнаешь, где, у кого добиться решения дела, все господа польские на лакомствах души свои завесили». Нашел наконец Тяпкин двоих добрых людей, у которых занял денег под заклад последней служивой рухлядишки, и отправился в Краков. Когда Тяпкин объявил королю о подданстве Дорошенка, то Собеский очень удивился; резидент заметил по лицу, что весть эта не очень приятна его королевскому величеству. Паны говорили между собою: «Вот вам дружба и помощь царская: отобрал у нас всю Украйну!» Но другие утешали себя тем, что теперь вся злоба султана и хана обратится на Москву и царь поневоле будет более усердным союзником Польше. Все приходили вести о сильных сборах султана, и 4 марта 1676 года литовский канцлер Пац потребовал у Тяпкина, чтобы тот испросил себе немедленно у своего двора полномочие на подписание следующих условий: чтобы царь приказал своим войскам соединиться с польскими и идти на турок под одним начальством, а король отправит часть своих войск для соединения с русскими и для похода на Крым; чтобы это постановление было исполнено вскоре на самом деле, не на обещаниях только, без отговорок. «А согласитесь ли на продолжение перемирия еще на 13 лет?» – спросил Тяпкин. «Можем согласиться на половину», – отвечал Пац. Но в то же самое время молдавский посланник Кантакузин, уезжавший в Молдавию, по секрету рассказал Тяпкину, что король тайно отправил резидентом в Молдавию шляхтича Карбовского с приказанием завести с турками мирные переговоры чрез посредство господаря молдавского. |
|
|
