| Знаете, как в шоу-бизнесе: хорош любой повод заявить о себе, будь то скандал или даже публичный позор. Главное – чтобы о тебе заговорили. Потому что самое страшное – когда о тебе не вспоминают. Может быть, читатель возразит: внимание и ласка, собственно говоря, нужны девочкам. В самом деле, если мы собираемся растить мужчину, то какие могут быть обнимашки-поцелуйчики? Контроль, дисциплина, требования – это больше ассоциируется с мужественностью, нежели всякие телячьи нежности. Если, конечно, нам не нужен натуральный маменькин сынок. Однако вот ведь какое дело… Ласка и внимание – это, в общем-то, самое обыкновенное топливо, которое позволяет детям расти. Причем не только в психологическом, но и физическом смысле. Не нежничать, не уделять внимания ребенку равносильно (ну ладно, практически равносильно) тому, чтобы его просто не кормить. Но, естественно, мальчики отличаются от девочек, и не только анатомически. Само собой, что формы выражения нежности для мальчиков другие, более сдержанные, более «мужские». Мальчик – будущий мужчина, который сам в скором времени станет кому-то опорой. К этому обязательно нужно его готовить. Но чтобы он действительно стал опорой, а не примитивным добытчиком, от которого кроме денег да работы по дому нечего больше ожидать, нужно передать ему этот дар – дар любви и нежности. Красиво звучит, не правда ли? Хотелось бы конкретики. А она проста, как жбан молока: Хотите, чтобы мальчик в будущем любил, – любите его теперь. Хотите, чтобы он был способен на нежность и ласку, – дайте ему это теперь. Пока он еще растет и учится жизни. Это и есть самый натуральный аванс, родительский капитал, который прорастет в будущем. Впрочем, «прорастет» – это неверное слово. Этот капитал обогреет и нас, родителей, причем не когда-то там, в «прекрасном далеко», а в каждодневной суете. Но опять же: сначала нужно дать. Вложить. Воспитать. Впрочем, подробности об особенностях мальчишеских нежностей мы рассмотрим в других главах. Пока речь не о них, а о том, что родительское ремесло, в общем, не такое уж и каторжное дело. Особенно, если ясно выделять основное и второстепенное. |
| Многие часто ч произносят как ц, и наоборот, наприм. joh черемонной человек: подцует черковников цеем (он церемонный человек: подчует церковников чаем); циновные люди не гидят цесноку, штобы не было лихо чjoлobamьcя (чиновные люди не едят чесноку, чтобы не было противно целоваться). Вместо что говорят либо што или що, а чаще – чево, цево, наприм. цево ты дeлajoшь (что ты делаешь); штобы тибя изняло (чтоб тебя вырвало, – чтоб тебе дурно стало). Вместо еще говорят ешшо, наприм. поманю ешшо (помедлю еще). Употребляют очень много таких слов и названий, какие в других странах России или мало, или вовсе неизвестны. Порато (весьма); болешто (почти); забедно (досадно); болько (больно, болезненно); взаболь (в самом деле); лони, лонись (в прошлом году); ономяднись (на прошлых днях); оногдась (недавно); утрось (по утру, – в прошлое утро); веснусь, летось, осенесь, зимусь (в прошлую весну, в прошлое лето, прошлой осенью, прошлой зимой); с бухты-барахты (врасплох, опрометчиво); куды, туды (куда, туда); коли, колды (когда); толды (тогда); мине, тибе, у миня, у тибя (мне, тебе, у меня, у тебя); псальма (гимн, – духовная песнь); стать (рост, склад, состояние); рожа, харя (лицо, личина); кошуля (длинная, на старинный манер шуба, с медными пуговками и с опушками); фата, фатка (плат, платок); треух (старинная зимняя шапка о трех ушах, какую носят старики и пожилые люди); коты, чеботы, черки (большие с опушкой башмаки); бахилы (большие сапоги); шугай (кофта, короткая верхняя женская одежда); свита (балахон, зипун из толстой ткани); ряднина, веретище (самая грубая, толстая ткань из отрепья); тушпан (домотканый холщовый сарафан, окрашенный темною краской); жбан (деревянная кружка для квасу); скобкарь (ковшик с двумя рукоятками); ставец (деревянная высокая чашка); воронец (перекладина в избе, примыкающая к печи и полатям и имеющая в себе полку для поклажи столовой посуды); свитец (большой деревянный подсвечник с железными ушами, в которых втыкается и горит березовая или сосновая лучина); грядка (жердочка, шестик, на чем сушится белье или платье); мaлjohka (мера, четверик); картофь, kapmoфiя (картофель). |
| Это была самая отдаленная комната в занимаемом нами доме Аракель-бея-Дадиан. Я встретил гр. Тотлебена и, попросив его подняться наверх, провел к Его Высочеству. У Великого Князя находился уже начальник Штаба Артур Адамович Непокойчицкий. Я запер дверь и остался в своей соседней комнате. Вскоре разговор стал шумный; до меня долетали отдельные фразы все возвышавшего свой голос гр. Тотлебена. - Как это, Ваше Высочество, Вы позволили себе не исполнить приказания Его Величества! - и что-то тому подобное. Затем послышался возвышенный, раздраженный голос Великого Князя: - Эдуард Иванович, вы забываетесь! Не вам мне делать замечания! Вы забываете, кто я! Довольно... Эдуард Иванович затих. Вслед за тем он вышел с раскрасневшимся лицом, с блуждавшими глазами и машинально поворачивая голову направо и налево. Я заметил из прежнего времени, что когда он бывал возбужден, то ворочал голову и, когда приходил, в особенности от своего рассказа, в удовольствие, то обыкновенно медленно с самодовольствием на лице, плавно поворачивался всем корпусом и плечами. Я проводил его по лестнице и вернулся к Великому Князю. Его Высочество был бледен и сильно взволнован. - Ты слышал, - обратился он ко мне, - Эдуардус забылся до того, что стал возвышать на меня голос, и я должен был его оборвать. - Слышал, Ваше Высочество. Вижу, что это отголосок Петербурга и резкой Государя к Вам телеграммы. Артур Адамович стоял бледный, переминаясь на ногах и повторял: - Это Бог знает что! Не принимайте, Ваше Высочество, это к сердцу. Вы свято исполнили Ваш долг. Дело само за себя говорит. Разговор с Тотлебеном, видимо, очень расстроил Великого Князя. - Ваше Высочество, - заметил я, - ведь это иначе и быть не может. Вы продолжаете пожинать Ваши лавры. Помните, что я сказал Вам в Казанлыке, когда была получена первая телеграмма после перехода через Балканы, выражавшая в то время совершенно непонятное для Вас неудовольствие. Это был первый листок из Вашего лаврового венка, а теперь он весь обозначился. 17-го апреля Его Высочество простился с нашими гостеприимными хозяевами. Великий Князь пошел в верхний этаж дома, где они помещались; я нес за ним серебряный жбан, наполненный червонцами. Хозяйка, жена Аракель-бея, за все время нашего пребывания лежала больная в кровати. |
| Темнеет. Потрескивает фитиль догорающей свечи. Отточенное гусиное перо, чернильница. Жбан с квасом. Книги в кожаных переплетах, отпечатанные в старинной, в XVI веке основанной за каменными стенами Лоскского замка, типографии. Самолично переплетенные паном Тадеушем рукописи, которые он держит подале от посторонних глаз. Свернутый в трубочку и перевязанный шнурком «Минский вариант» проекта Русской конституции, написанный декабристом Никитой Муравьевым. Устав «Демократического общества», тайной организации, членом коей со студенчества состоял Тадеуш Савич. Сверху выведено: «За нашу и вашу свободу!». Под этим лозунгом студенты Виленского университета добивались расширения польского восстания на земли бывшего великого княжества Литовского. Самая драгоценность – стихи на «полесском» языке двоюродного брата хозяина усадьбы, инсургента и поэта Франца Савича: «Там, близко Пиньска на широком полю». Как видно, кипение и возмущение умов в Польше достигло и фольварка Лоска. Во дворе залаял пес. Пан Тадеуш обернулся с удивлением: в чем дело? Дворовой человек стянул с головы шапку, поклонился и протянул сверток: – Ваша милость, почту привезли из Вильны. Хозяин сорвал с длинного узкого конверта печать, развернул сложенный вдвое шершавый листок и сразу узнал руку своего однокурсника по Виленскому университету. Письмо содержало известие об аресте Франца Савича. Изменившись в лице, Тадеуш несколько раз быстро прошел по комнате. Постоял, задумавшись, затем крепко стиснул зубы и замкнул на ключ дверь. Он сгреб со стола конверты, деловые бумаги, рукописи и, помечая свой путь к печи белыми листками, ворохом бросил их у огня. Сверху кипы легло, как эпитафия, письмо Франца: – Боже мой! Подумать страшно, что ждет его: каторга? Кавказ? Тадеуш поднес к глазам и повторил строки, кои давно уже знал наизусть: «И с высоты виселицы, как с высоты трона, должен призвать: восстаньте, народы! Восстаньте во имя растоптанных прав человека!» В печи горели, потрескивая, сухие березовые дрова. Пан Тадеуш расшевелил кочергой угли и одну за другой стал бросать в огонь бумаги, отвернув от пышущего жара разом потускневшее лицо. Листы схватывались с краев огнем и темнели, и рассыпались коричневыми хлопьями. |
| И с этими словами он приложил мою левую руку к своим губам. Я плакала, опустив голову, чтобы никто не заметил слез, стекавших из-под маски. Но прежде чем я снова обрела голос, все уже столпились вокруг меня, включая Трунию верхом (он все еще не мог ходить), и стали благодарить и восхвалять меня так, что даже утомили, хотя маленький пузырек гордости где-то внутри все равно приятно пощипывал мои чувства. Но рано было праздновать победу. Предстояло еще многое: обратиться к народу, побеседовать с фарсийцами и так далее. И я подумала: «Мне бы сейчас тот жбан с молоком, который я выпила в день, когда впервые взяла меч в руку!» Как только голос вернулся ко мне, я подозвала коня, села на него, направилась к Трунии и протянула царевичу руку. Так, держась за руки, мы и подъехали к конникам Фарсы. — Чужеземцы, — сказала я, — вы все видели, что царевич Эрган пал в честном бою. Есть ли среди вас такие, кому все еще не ясно, кто наследник фарсийского трона? Человек пять — очевидно, ближайшие сторонники Эргана, — не сказав ни слова, повернули коней и пришпорили их. Остальные сняли шлемы, подняли их на концах копий и прокричали славу Трунии. Тогда я отпустила его руку, и Труния подъехал к своим людям, чтобы посовещаться с начальниками отрядов. — Теперь, Царица, — шепнул мне на ухо Бардия, — ты должна пригласить наших старейшин и старейшин Фарсы — Труния скажет тебе, кого именно, — на пир во дворец. И не забудь позвать Арнома. — На пир? Но чем мы угостим их, Бардия? Бобовой кашей? Ты же знаешь, что наши кладовые пусты. — Ты забыла про свинью, Царица. Кроме того, я поговорю с Арномом, чтобы Унгит поделилась с нами быком. Отопри сегодня погреба, Царица, и пусть вино льется рекой, тогда никто не заметит, что мы едим вместо хлеба. А ято мечтала о скромном ужине с Лисом и Бардией! Не успела первая кровь высохнуть на моем мече, как я снова вернулась к женским заботам и хлопотам. Я жалела только о том, что не могу оставить гостей, первой добраться до дворца, чтобы выяснить у виночерпия, насколько успели мой отец и Батта совместными стараниями опустошить наш погреб за последние дни. |
| — Тимоша… — только-то и сказала мать, увидев на столе первую выданную Михаилом тысячу рублей. — Я заработал, мама, — опередил он, но со спокойной совестью промолчал о заначке в потайном кармане. Мало ли, может, этой тысячи уже к вечеру не будет. Однажды он вернулся домой и увидел неровный квадрат пыли на том месте, где стоял телевизор. Мать спала в своей комнате, на кухонном столе — батарея пустых бутылок и консервных банок. Картина была ясна. Он стал раскачивать мать за плечо, пытаясь узнать, где телевизор. С трудом добился от нее: дядя Стёпа. Пришлось идти к соседу Степану Михайловичу, у которого мать часто занимала деньги. — Дядя Стёпа, наш телевизор у вас? — Да, Тимош, мать продала. Я бы не стал брать, у меня своих два. Но она унесла бы его на рынок. Отдаст деньги, верну. — Сколько? — очень по-взрослому спросил Тимофей. — Сейчас отдала за тысячу, а ещё до этого брала полторы. — Дядь Стёп, я вам сейчас тысячу отдам, а через пару недель — остальное. Можно? — Можно, Тимош, но если она завтра телевизор унесёт в другое место, я ничем помочь тебе не смогу. — Понятно, — грустно согласился мальчик. В следующий раз исчез музыкальный центр. Его вернуть не удалось, потому что концы потерялись где-то на зимнике — у гастролировавшей компании хмельных певцов. Ушёл он за две бутылки водки и двухлитровый пластиковый жбан пива. Вернувшийся с буровой отец в первый раз на глазах сына избил мать. Правда, Тимофею показалось тогда, точнее он интуитивно понял, что музыкальный центр здесь ни при чём. Он не пытался повиснуть на руках отца, а просто забился в угол своей комнаты и слышал только одно: — Гоша! Я ничего не помню! Гоша, прости! Они сами пришли-и-ии… В тот же вечер мать и отец помирились за бутылкой, и папа горделиво целовал кровоподтёки на лице мамы. Целовал так, будто это были подаренные им украшения. А она затравленно улыбалась и почему-то украдкой подмигивала сыну. Ночью Тимофей проснулся оттого, что плакал навзрыд, сна не помнил. Его хотели отпоить валерьянкой, но в доме её не нашлось, и тогда отец принёс ему рюмку водки, мол, ничего страшного, он читал, что это лучший транквилизатор. Слово «транквилизатор» напугало Тимофея не меньше, чем напутало бы слово «яд» или воспоминание о том, как его выворачивало после выпитой водки. |
| – Хозяин сказал, что постарается заплатить как можно скорей, – отвечала служанка. – Потому как, – продолжал молочник, не обратив ни малейшего внимания на ее слова (судя по его тону, он обращался не к молоденькой служанке, а говорил для назидания кому-то, находившемуся в доме), – потому как слишком долго мне не платят, вот я и начал думать, что денег уж не получишь, пиши пропало!.. Э, нет! Так не пройдет! Молочник, повысив голос и вглядываясь в глубину коридора, бросил туда эти слова. Он торговал деликатным товаром – молоком, но его поведение расходилось с этой профессией. Такой свирепый тон скорее подходил бы мяснику или торговцу бренди. Молоденькая служанка отвечала чуть слышно, но по ее губам я догадался, что речь идет о незамедлительной уплате долга. – Вот что я вам скажу, – проговорил молочник, впервые взглянув на нее в упор и беря ее за подбородок, – вы любите молочко? – Да, люблю, – ответила та. – Ну, так вы его завтра не получите. Слышите? Ни капли молока завтра не получите. Перспектива получить молоко сегодня, мне кажется, утешила ее. Молочник мрачно покачал головой, отпустил ее подбородок, нехотя открыл свой жбан и отлил обычную порцию в ее кувшин. После этого он отошел, что-то бормоча, и гневно заорал у соседней двери, возвещая о своем приходе. – Здесь живет мистер Трэдлс? – осведомился я. Таинственный голос из глубины коридора ответил: «Да». Молоденькая служанка вслед за ним повторила: «Да». – Он дома? – спросил я. Снова таинственный голос ответил утвердительно, и снова служанка отозвалась как эхо. Я вошел и, следуя указанию служанки, стал подниматься по лестнице: проходя мимо двери гостиной, я чувствовал, что за мной следит некий таинственный глаз, принадлежащий, быть может, той же особе, которой принадлежал и таинственный голос. Когда я поднялся на верхнюю площадку лестницы, – в доме было всего два этажа, – меня встретил Трэдлс. Он очень обрадовался и с чрезвычайной сердечностью меня приветствовал. Его комната выходила окнами на улицу, она была очень опрятна, но меблирована крайне скудно. Другой комнаты у него не было, ибо тут же стоял диван, заменявший кровать, а сапожные щетки и вакса покоились за словарем, среди книг, на шкафу. Стол покрывали бумаги. На Трэдлсе был старый домашний костюм – очевидно перед моим приходом он сидел за работой. Я ни к чему не присматривался, но, усаживаясь, окинул обстановку одним взглядом и увидел все, вплоть до церковки, изображенной на его фарфоровой чернильнице; эта способность также возникла у меня во времена Микобера. Хитроумные приспособления для того, чтобы скрыть комод, башмаки, бритвенное зеркало и тому подобные предметы, особо красноречиво свидетельствовали, что передо мной тот же самый Трэдлс, который некогда мастерил из писчей бумаги клетки для слонов и сажал туда мух, а после побоев утешался шедеврами искусства, частенько мной упоминаемыми. |
| – Об этом не беспокойся, Степан Юрьевич, – отозвался из-за печи Пожарский. – Сейчас Афоня накормит твоих сотоварищей и спать уложит. У меня в избе места много. Афоня и коней ваших в стойла сведет, овса им задаст. Эй, Афоня, слыхал, что я говорю? – Слыхал, батюшка-князь, – прозвучал голос стремянного из соседней комнаты. – Как не слыхать! – Так, чего же ты там копаешься? – голос Пожарского налился строгостью. – Ступай живее! Люди и кони устали с дороги. Выставив на стол жбан с медовухой, хлеб и порезанное сало, Афанасий удалился во двор. Пожарский вышел из-за печи тщательно причесанный, облаченный в голубые атласные порты, заправленные в красные сапоги, в белом кафтане из толстого сукна. – Выпьем, что ли, за встречу, князь, – сказал Горбатов, наполнив медовухой две чаши. – Как-никак, пять месяцев не виделись. Помнишь, как я звал тебя с собой в Москву? А ты ни в какую! – Ты же не на блины меня звал, друже, – заметил Пожарский, садясь за стол напротив Горбатова. – Ты хотел вовлечь меня в заговор против Василия Шуйского, а я в таких делах не участвую. – Слава Богу, Шуйский слетел с трона, как петушок ощипанный, – вымолвил Горбатов, опрокинув в рот хмельное питье и крякнув от удовольствия. – И мне, князь, довелось в этом деле поучаствовать. Клянусь святым распятием, Шуйский долго будет помнить последнюю встречу со мной! – При этих словах Горбатов злорадно ухмыльнулся. – Рад за тебя, полковник, – самым обычным тоном произнес Пожарский, осушив свой кубок. – Ты добился, чего хотел. – Не скажи, князь. Не скажи! – возразил Горбатов, закусывая хлебом и салом. – Вместо низложенного Шуйского на трон должен был взойти Василий Голицын, но этого не случилось. – Почему же? – Пожарский посмотрел в глаза Горбатову. Он знал о низложении Шуйского, о приходе к власти Семибоярщины, о разладах между знатью и народом. Однако ему было непонятно, что помешало боярам на этот раз договориться между собой. Находясь вдали от столицы, Пожарский не мог знать всех подробностей случившегося в Москве переворота, всех закулисных интриг и ссор среди боярства. Князь томился, не зная ответов на мучившие его вопросы. Он был очень рад в душе, что наконец-то к нему прибыл человек, ставший свидетелем последних московских событий. |
| А что, гости мои дорогие, поедемте по именинникам. Ближе живешь – уреживаешь; дальше живешь – учащиваешь. Хорошо в гостях, кому дома скучно. В гостях хорошо, а дома лучше того. Коли сама нейду (в гости), так к себе тереблю. Орефья в людях хаят (плясать не умеет), да дома жалят (любят) . Как бражки жбан, так всяк себе пан. Мое горе в миру не годится в пиру. Из больших гостей домой хлебать щей. От чужого обеда не стыдно голодному (не евши) встать. Не зови обезьяны к орехам (все поест) . За свой хлеб хоть неумойкою садись; за чужой умоешься, помолишься, да и то подождешь. На своих именинах пирога не съешь, не съешь и на чужих. Что нальешь, то и выпьешь; а погуляешь – и воду хлебаешь. Что другу нальешь, то и сам выпьешь. Гостиное сено (т. е. плохое, для лошадей посетителей) . Того же винца, да с нижнего конца (с нижнего конца стола ). Иду мимо, а не зайду, где немило. Звал волк козу на пир, да коза нейдет. Изба красна углами, обед – пирогами. Гумно копнами, обед пирогами. Дорога – ездоками, обед – пирогами (обед – едоками). Все столом да скатертью. Пред. глава Оглавление След. глава Рекомендуем TG-kahaлы VB-kahaлы Комментировать Отменить ответ ещё Самое популярное Облако меток Афон Богородица Вера Воспоминания Врач Детям Дневники Женщина Жизнеописания Житие Зарубежная классика История Критика Молитва Монашество Новомученики О войне Очерки Паломничество Пасха Письма Повесть Пост Притчи Псевдоправославие Пьесы Рассказы Рождество Христово Роман Русская классика СССР Сказки Стихи Стихи о Рождестве Христовом Стихи о Пасхе Фантастика Философия Чудеса Школьнику Эсхатология Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 2301 чел. Всего просмотров 67 млн. Всего записей 2584 Подписка на рассылку Пожертвовать поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Летом Достоевские ездили в Троицкую лавру. Но с покупкой в 1831 г. небольшого именьица поездки к Троице были заменены поездками на дачу, в имение. В Москве, при больнице, также был большой сад. И дети летом, весной и осенью почти всё свободное время проводили на воздухе. Ф. М. Достоевский в этот детский период был необыкновенно живой, " юркий " и увлекающийся мальчик. По его собственным словам, он любил в детстве " выказываться силою, ловкостью и т. п. " . Пришлось им однажды видеть " бегуна " — человека, показавшего своё искусство бегать. " Бегун " бегал, держа во рту платок, напитанный спиртом. После этого маленький Фёдор постоянно носился по аллеям громадного больничного сада с носовым платком во рту. А в имении больше всего увлекались дети игрою в " диких " , придуманной Фёдором. Они засаживались в кусты, размалёвывали своё тело и " сражались " как настоящие " дикие " . Однажды они даже не явились к обеду, и мать принесла им еду в кусты. Дети были в восторге, что могли наконец пообедать, как дикари, без ножей и вилок. В деревне всё время общались они с простым народом. Принимали участие в уборке хлеба. И маленький Фёдор был общим любимцем крестьян. Живой, добрый, простой — он положительно внушал им нежность. Деятельная любовь к людям и тогда уже светилась в нём. Брат его Андрей вспоминает: " …верхом удовольствия его было исполнить какое-либо поручение или сделать одолжение и быть чем-нибудь полезным. Я помню, что одна крестьянка, вышедшая на поле жать, вместе с маленьким ребёнком в люльке, пролила нечаянно жбанчик воды, и бедного ребёнка нечем было напоить. Брат сейчас же взял жбанчик, сбегал в деревню (версты за водою, и принёс, к радости матери, полный жбан воды " 7 Детское сближение с народом, по словам самого Достоевского, не изгладилось в нём никогда. Оно положило в его душе фундамент веры в народную правду, проповедником которой он впоследствии стал. Вера эта сначала была безотчётной, после каторги стала сознательной. Достоевского отдали в пансион Чермака 8 , а потом — в Петербургское инженерное училище. |
|
|
