| Участие Горького в судьбе Корина — факт несомненный, но вряд ли можно говорить об их единомыслии или взаимном влиянии друг на друга. Оба тонкие, чисто русские интеллигенты, они принадлежали к разным полюсам широкой русской стихии. Горький, в молодости окрыленный революционными идеями, во всеуслышание воспел насилие, был замечен самим Лениным. После революции запоздало прозрел, увидев, что этот русский бунт не только «жесток и бессмысленен», но и гибелен для народа. Пытался заступаться за отдельных представителей интеллигенции, за что его едва терпели в Стране Советов. Возможно, в поддержке Корина Горький находил утешение и оправдание краху своей жизни. Помимо этого, он распознал в бывшем палехском иконописце выдающегося художника своего времени. Он был поражен мастерством, глубоким психологизмом, художественной правдивостью, артистизмом этюдов к «Реквиему». Одобрил и общий замысел, истолковав его по-своему. Горький сам искал во всем героизм, связав свои чаяния с революцией. В задуманной Кориным картине он видел в первую очередь «народность», эпичность, соответствующую тому тектоническому сдвигу земных слоев, который происходил в послереволюционной России. Он предложил свое название картине: «Русь уходящая». Под этим именем коринский этюд и замысел вошли в историю искусства. Но хочется довериться больше мудрому автору, именовавшему свою работу «Реквием», или «Исход», и утверждавшему: «Русь была, есть и будет!» На эскизе «Реквиема» в интерьере Успенского собора Московского Кремля в две стороны раскрылись крылья колоссальной людской стены. Огромная рука архидиакона как будто дает звук огромному колоколу, и звук этот плавной волной проходит по молчаливому людскому строю и выходит за пределы картины. Рядом с богатырем-архидьяконом — маленькая фигура митрополита Трифона в алом пасхальном облачении, которая ярким факелом горит в центре композиции, освещая собой все пространство картины. Преобладающий в картине алый цвет — это цвет христианского мученичества. |
| Для Илария багряный лоскут – это, одновременно, и символ Страстей Господних, и символ спасения, даруемого через искупительную жертву Христа, что обосновывается двояко. Во-первых, «багрец» – универсальный символ царского достоинства – это цвет «багряницы», в которую был облачен перед казнью Христос; во-вторых, это цвет крови вообще и, соответственно, – крови, истёкшей из пронзённых копьём рёбер распятого Христа. Но особенно примечательно то, что Иларий не ограничивается установлением этих двух ассоциативных рядов, а приводит ещё и другие контексты, в которых символический мотив «багряницы» – «вина» – «крови» может иметь тот же самый или родственный смысл 183 . Это, во-первых, благословение Иуды (у Илария – Манассии), где упоминается скипетр и одежда, вымытая в «крови гроздов» (что можно понимать не только как ещё одну смысловую параллель к багрянице Христа, но и – следуя традиции, восходящей по крайней мере к Киприану 184 , – как евхаристический символ «вина из чаши крови Господней»), и, во-вторых, кровь жертвы (подразумевающая евхаристические мотивы «крови», «искупительной жертвы» и «знамения спасения»), которой метились косяки и перекладины дверей и которой Моисей окропляет скрижали Завета и освящает народ. Апелляция к этим – преимущественно сакраментальным – мотивам позволяет считать приведённое толкование символическим. Однако в том, насколько трудно провести чёткую грань между сложными «символическими» и «эмблематическими» толкованиями, можно убедиться, сравнив толкование «знамения» багряной верёвки у Илария с тем, которое предлагает Ориген . Согласно Оригену , «кручёный лоскут багреца есть образ крови святой, источившейся из рёбер Его через рану, прободенную копьём» (In Lev. hom. 8, 10). Иными словами, вывешенная Раав из окна своего жилища багряная верёвка прямо уподобляется струе крови из пронзенного бока Христа. Это – одно из тех «формальных» уподоблений, которые могут интерпретироваться и символически, и аллегорически (другой характерный пример – это толкования образа «медного змия»). В данном случае оно подразумевает целую систему прямых и однозначных семантических отождествлений: «дом» – тело Христово, «стена» – рёбра, «открытое окно» – отверстая рана, «алая верёвка» – струя крови. Именно такой логикой руководствуется Августин, рассуждая о том, что в Иерихоне (образ мира сего) блудница (олицетворение тех, кого ожидает спасение) вывешивает из окна своего дома багрец – знамение крови и символ искупительной жертвы (Contra Faust. 12, З) 185 . |
| Посему большая часть библеистов видит в «висоне» хлопчатобумажную материю, которая, как показывает исследование египетских мумий, изготовлялась в Египте с глубокой древности, и которая иногда смешивалась у древних писателей со льном и считалась за особый вид льна. Ср. Pollux, Onomast. VII, с. 17; Plinii hist, natur. XIX, 1. ср. Keil, Handb. d. В. Arch. 1858, S. 81. Лютер переводит «висон» (шеш) словом «Seide» (шелк). 312 Голубая краска получалась, по мнению Михаэлиса, из рыбы sipia loliga, дающей темнолазуревую жидкость (ср. Plinii hist, natur. 1. IX, с. 45), а по мнению раввинов – из раковины «хиллазон» или «халла-зон» (ср. Маимонид, Гилкот Цицит, 2, 2). – Пурпуровая краска получалась из одной улитки, порода которой встречалась по берегу Средиземного моря, особенно у берегов Финикии (ср. Plunuu hist. nut. 1. IX. – Червленная краска (червленица) получалась из червя, жившего на ветвях растения, называемого древними coccus или ilex aquifolium, ilex aculeata cocci grandifera, ilex coccigera. Это растение представляло разновидность дуба, хотя не достигало высоты более двух локтей, так что могло быть скорее названо кустарником. То, что называется «coccus» (kokkos), представлял нарост на ветвях растения. В этом наросте находился червячок, (гусеница), имеющий сперва белый, а потом – пепельный цвет, из которого, если его не убивали, развивалась мошка, называемая у арабов «кермез». Плоды «коккус» обыкновенно собирались до развития червячка. Выжатая из червяков кровь и давала ярко красную жидкость, имеющую цвет блестящей розы, называемую у арабов «кармазином». 313 Ср. Ewald Н., Die Aiterthümer des Volkes Israël, 1854, SS. 363–364. См. Олесницкий Ак А. проф., Ветхозаветный храм в Иерусалиме, стр. 68–72, где указываются разные способы представления относительно устройства этих столбов и излагается взгляд самого автора, отличающийся большей искусственностью. Шикк (Die Stiftshütte, der Tempel in Jerusalem und der Tempelplatz der Jetztzeit, (S. 20) и проф. Муретов (Ветхозаветный храм, 84–88) предполагают, что угловые столбы назывались двойными (тоамим) потому, что они состояли из двух половинок, соединенных вверху шалнером, причем во время постановления скинии одна из них стояла в ряду столбов скинии, а другая боковая половинка поднималась вверх и своим концом соединялась с концом половинки противоположного столба, так что являлся угол, как бы конек стропила под крышей, здания. |
| Творчество будущего всегда окрашено для нас не только в цвет естественной необходимости, но также в цвет нашей нравственной свободы. Теперь мы, кажется, смело можем сказать, что на нашей стороне окажется не только правда, но и сила . Реакционеры привыкли встречаться с материалистическим обоснованием и оправданием освободительных стремлений, но гораздо сильнее и чувствительнее будет вызов идеализма. Идеализм обнаруживает полнейшую духовную нищету всякой реакционной идеологии: христианин проповедует зверское насилие над людьми, спиритуалист тащит за всякое проявление духа в полицейский участок. Спиритуализм, признающий безусловную ценность за человеческим духом, нельзя соединить с оправданием внешнего, часто прямо физического, насилия над этим духом, спиритуализм не может появляться в казенном облачении и проповедовать ту безобразную ложь, будто бы свободный дух должен прекрасно чувствовать себя в рабском обществе. То новое идеалистическое направление, к которому я с гордостью себя причисляю, выводит необходимость освободительной борьбы за «естественное право» из духовного голода интеллигентной души. Мы недостаточно ценим и недостаточно еще понимаем глубокого значения той критики существующего строя, которую предпринял Лев Толстой с точки зрения христианского идеализма. После Толстого ко многому нельзя уже относиться так индифферентно, как относились раньше, и голос совести настойчивее требует нравственно осмыслить жизнь, устранить чудовищные нравственные противоречия, которые у представителей силы принимают преступный характер. Свою статью я заканчиваю следующим основным, как мне кажется, выводом: нужно личностью быть и своего права на образ и подобие Божества нельзя уступить ни за какие блага мира, ни за счастие и довольство свое или хотя бы всего человечества, ни за спокойствие и одобрение людей, ни за власть и успех в жизни; и нужно требовать признания и обеспечения за собой человеческого права на самоопределение и развитие всех своих духовных потенций. А для этого прежде всего должно быть на незыблемых основаниях утверждено основное условие уважения к человеку и духу – свобода. |
| Сюда относится риза внутренняя (Исх. 28:31), риза верхняя и этот сияющий блеском различных камней наперсник , и повязка на голове, и над ней дшица (Исх. 29:6), надраги (Лев. 6:10), пуговицы, звонцы (Исх. 28:33). Потом поверх всего — слово и явление, и в обоих усматриваемая истина, также с обеих сторон примкнутые к ним нарамники с начертанными на них именами патриархов. Множество этих облачений, да и самые именования их таковы, что невозможно точное в подробности их обозрение. Ибо что за наименования телесных одежд: явление, слово, истина? Конечно, этим явно показывается, что историей описывается не это, не чувственное облачение, а душевное убранство, истканное добродетельными предначинаниями. Цвет подира — синева (28:32); некоторые из объяснявших слово это прежде нас говорят, что таким цветом означается воздух. Но действительно ли такой цвет имеет какое–либо сродство с цветом воздуха, этого не намерен я утверждать в точности, но и не отвергаю утверждаемого, потому что понятие это согласно с надлежащим взглядом на добродетель, а именно требует, чтобы намеревающийся быть священнослужителем пред Богом, тело свое представить в священнодействие и сделаться не мертвенным закланием в жертве живой и в служении словесном не повреждал души каким–либо грубым и многоплотяным облачением жизни, но чистотой ее, подобно какой–либо паутинной нити, утончал все житейские предначинания, приближался к тому, чтобы стать парящим горе, легким, воздушным и сокрушить в себе это телесное естество. В таком случае, когда услышим последнюю трубу по гласу Повелевающего, оказавшись необременными и легкими, превыспренне вместе с Господом понесемся по воздуху, никаким бременем не увлекаемые на землю. Поэтому, кто по совету Псалмопевца, истаял, яко паучину, душу свою (Пс. 38:12), тот облекся в воздушный хитон, нисходящий от главы до края ног. Закон требует, чтобы добродетель не была в чем–то скудна. Поэтому золотые звонцы, привешенные к пуговицам, означают сияние добрых дел. Ибо два рода деятельности, которыми собирается богатство добродетели: вера в Бога и совестливость в продолжение жизни — вот те пуговицы и звонцы, которые великий Павел придает одежде Тимофеевой, говоря, что должно ему иметь веру и благую совесть (1 Тим. |
| Когда поле боя покрывается множеством Рактабиджей, появляется К., пожирает их и высасывает всю кровь демона. В южноинд. мифах известен сюжет о танцевальном состязании Шивы и К. После победы над Шумбхой и Нишубхой К. со свитой поселяется в лесу и наводит страх на окрестных жителей. Подвижник, аскет, почитатель Шивы обращается к богу с просьбой усмирить богиню, и Шива вызывает К. на состязание в танце тандава, разрушающем Вселенную. К. не может (или не хочет) победить, и, т. о., на время ее разрушительная природа сдерживается. К. изображается обнаженной женщиной, иногда облаченной в шкуру пантеры, с черным или темно-синим цветом кожи, растрепанными волосами, высунутым языком. У нее 4 руки, она держит окровавленный меч и отрубленную голову, др. ладони сложены в жесте абхайя (не бойся) и варада (дарование милостей). Ее язык окровавлен, на ней висит гирлянда из отрубленных человеческих голов, ее пояс состоит из человеческих рук. На нек-рых изображениях она довольна, улыбается, ест мясо и пьет вино. Она идет, или стоит на трупе Шивы (или поставила ему на грудь правую ногу), или восседает на привидении или трупе. Меч К. символизирует разрушение сомнений и двойственность, голова демона символизирует отсечение эго, пояс из человеческих рук обозначает уничтожение всех кармических сил. Темно-синий цвет кожи - цвет вечности, а черный - символизирует всеохватность, поглощение мира. Гирлянда из 50 черепов означает череду человеческих воплощений; их число соответствует слогам санскр. алфавита, тем самым К. предстает в виде шабда - «звучащей реальности». Труп, на к-ром она стоит, указывает на преходящий, иллюзорный характер физического тела. К. почитают в различных образах: черного камня, треугольной ямки, выкопанной в земле, сосуда с водой, цветка, небольшой кучки земли. Мн. локальные и племенные жен. богини Индии со временем начали интерпретироваться как формы К. Лит.: Caldwell S. Oh Terrifying Mother: Sexuality, Violence and Worship of the Goddess Kali. Delhi, 1999; Encountering Kali: In the Margins, at the Center, in the West/Ed.: R. F. McDermott, J. J. Kripal. Delhi, 2005; Кинсли Д. Махавидьи в индийской Тантре/Пер. с англ.: В. А. Дмитриева. СПб., 2008. С. И. Рыжакова Рубрики: Ключевые слова: ГАНЕША один из важнейших и наиболее популярных богов индуизма, почитаемый также в джайнизме и нек-рых направлениях буддизма КРИШНА в индуизме почитаемое в качестве одной из аватар Вишну или же как отдельное (иногда и высшее) божество |
| Белый цвет в то время считался парадным и преобладал как в одеждах духовных лиц, так и в одеждах аристократов. К тому же нижнюю тунику часто шили из льна, который плохо поддается крашению. При изготовлении верхней одежды обычно использовали грубую или крашеную шерсть. Поэтому фелонь была цветной, но без дополнительных отделок. Лен и шерсть, в отличие от шелковых тканей, широко использовались в повседневной как светской, так и богослужебной одежде. Известно, что омофор шили из овечьей шерсти 24 , но его цвет оставался белым. Практически все изобразительные памятники ранневизантийского периода передают изображения подобных одежд. Традиционным цветом императорской туники также был белый, хотя ее шили из шелковых тканей. На мозаике церкви Сан-Витале в Равенне (546–548) и приближенные из свиты императора Юстиниана, и клирики стоят в белых одеждах. Император Юстиниан, как и императрица Феодора, также одеты в белые далматики (дивитисии), только украшенные по подолу, манжетам и горловине золотым позументом. Правда, уже к этому времени привилегированные слои общества, подпав под влияние азиатских народов, носили одежду, перегруженную орнаментом. По изображению костюма императрицы и ее придворных дам из тщательно прорисованных узорных тканей прослеживается тенденция к роскоши (ил. 14). В светском парадном костюме начинают использоваться более плотные и дорогие шелковые материи с ткаными или вышитыми узорами. А в орнаментике ткани помимо растительных и геометрических орнаментов появляется христианская символика 25 . Ил. 14. Императрица Феодора со свитой. Мозаика апсиды церкви Сан-Витале в Равенне. 546–547 гг. В период до иконоборческих споров в декорировании одежд встречаются и священные изображения 26 . В собраниях музеев хранятся фрагменты богослужебных одежд ранневизантийского периода с вытканными или вышитыми изображениями с христианской тематикой 27 . Примером может служить фрагмент ораря с вышитыми изображениями святого воина и серафима VI–VII вв. из музея Бенаки 28 . Сохранились также декоративные элементы, украшавшие льняные египетские туники. |
| Орлец – круглый ковер с изображением орла, парящего над городом. Постилается под ноги архиерею в тех местах, где он останавливается, совершая действия во время богослужения. Символически изображает епископа, надзирающего за епархией, но имеет и другое, более глубокое, духовное значение, указывая на высшее небесное происхождение и достоинство епископского сана. Орлец Принадлежностью служащего епископа является и жезл – высокий посох с символическими изображениями, о котором будет сказано ниже. Облачения духовенства Повседневные облачения Одеяния священнослужителей свидетельствуют их сан и звание, выделяя таким образом, носителей этого сана из среды мирских людей. Это соответствует понятию о Церкви как о царстве не от мира сего, а для священнослужителей является постоянным напоминанием того, что они всегда, в любой ситуации должны быть достойны принятого ими от Бога высочайшего служения. Существует два вида повседневных одеяний духовенства и монашества: подрясник и ряса. Подрясник – длинное, доходящее до пят одеяние с узкими рукавами и с наглухо застегнутым воротом. Он бывает двух видов. 1 . Ушитый в талии, разрезанный сверху донизу, с расширенной нижней частью. Левая нижняя пола запахивается внутрь под правую полу, которая, в свою очередь, застегивается с левой стороны на шее с помощью специальных крючков, а также в поясе. Иерей во внебогослужебном облачении 2 . Так называемая однорядка, чаще всего ушитая в талии, но встречается и прямая, разрезная по центру либо от шеи до груди, либо от шеи до низу. Однорядка застегивается по центру с помощью идущих от середины ворота до нижнего края ряда пуговиц (традиционно – 33 штуки). Подрясник – это нижнее одеяние, цвет которого свидетельствует о том, к какому духовенству – черному (монашествующим) или белому (приходскому священству) он принадлежит. У монашествующих он может быть только черного цвета, в то время как у белого духовенства кроме черного может быть и темно-синий, и коричневый, и серый, и белый цвет одеяния. Материалом для изготовления подрясников должно служить сукно, шерсть, сатин, лен, чесуча, а также шелк. |
| По обеим стенам его через равные промежутки располагались двери, ведшие в комнатушки, которые были прежде кельями, но ныне, соединясь, превратились в гостиные. Днем эти двери по большей части стояли раскрытыми, и на выложенные красновато-коричневой плиткой полы долгого коридора из них падали солнечные полосы. Основным тоном отделанных кессонами и, подобно дверям, чуть отливавших темной зеленью и позолотой потолков был густой кирпично-красный цвет, цвет неаполитанских черепиц. Изжелта-белые стены покрывала неровная, крошащаяся штукатурка, и красота оставляемого коридором общего впечатления, дополненного оптической иллюзией протяженности, глубины и светозарности библиотеки, представлявшейся издали неким колоссальным золотисто-зеленым колодцем, взывала к чувству соразмерности и тактильному воображению, уподобляясь видам на полотнах Рафаэля, секрет очарования которых, как полагают, кроется именно в этом. Налево помещались гостиные, устланные коврами одного цвета, увешанные дарохранительницами и картинами итальянских примитивистов, гостиные, в которых огромные подсвечники, большие вазы с цветами и столы, покрытые парчой с покоившимися на ней неотшлифованными драгоценными камнями и хрусталем, оживляли суровость оставшихся нетронутыми стен. Ближе к концу коридора можно было, свернув направо, подняться в трапезную, самую голую из комнат дома. Днем трапезная, утрачивая свое назначение, обращалась в подобие заурядной клубной залы. Дневному завтраку на вилле особого значения не придавали; интересные разговоры полагалось приберегать на вечер, к обеду; во время завтрака люди едва смотрели друг на друга и говорили лишь о последнем дожде и ближайшей засухе или обсуждали что-то еще, ни в малой мере не связанное с темами, страстно занимавшими обитателей дома – с религией, ролью аристократии и литературой. Красотой своей трапезная была обязана освещению – в восемь часов вечера все величие этой комнаты сосредоточивалось в заводи винно-желтого света, заливавшего красную скатерть, темно-зеленые, украшенные коронами блюда, золото и серебро, хрустальные бокалы, регалии и наряды гостей, орденские ленты послов, фиолетовое облачение кардиналов, затянутых в атлас лакеев, маленькая армия которых возникала неизвестно откуда. |
| Фото: Sputnik/Сергей Пятаков «Чем же нам наполнить пост?» О творчестве и рисе с квашеной капустой Как перестать недоумевать о смыслах, рассказывает игумен Нектарий (Морозов) 29 ноября, 2020 Как перестать недоумевать о смыслах, рассказывает игумен Нектарий (Морозов) Фото: Sputnik/Сергей Пятаков Пост требует от нас особого подхода — творческого, впрочем, как и вся жизнь христианина. Чтобы это время не становилось привычным, чтобы мы действительно трудились душой, нужно от чего-то отказаться, совершив хотя бы небольшой, но подвиг. А еще важнее — разобраться: кто мы, где мы, что с нами происходит и что происходит в нас. О том, как прожить Рождественский пост, рассуждает игумен Нектарий (Морозов). Игумен Нектарий (Морозов) Наверное, каждый церковный человек в какой-то момент сталкивается с этим: наступает очередной пост, и ты вдруг понимаешь, что он… мало что меняет в твоей жизни. Поститься в плане гастрономическом ты в принципе привык — с годами привыкаешь ко всему, а человек — это вообще существо, в высшей степени зависящее от своих навыков. Да и сколько всего могут предложить современные супермаркеты тому, кто временно воздерживается от пищи животного происхождения, — каких только альтернатив ей не появилось за последние годы или даже десятилетия! С Великим постом все же проще — Покаянный канон в первые четыре дня помогает нам настроиться на соответствующий лад. Да и все служит той же задаче: характер богослужений, тональность песнопений, даже цвет облачений и традиционно иной запах ладана. Но Петровский, Успенский, Рождественский… Что делать, чтобы не просто «отбыть» их, не свести к уже необременительной диете, которой необходимо придерживаться в течение более или менее длительного времени? Что — не в физическом плане, разумеется, а в плане духовном — должно уверять нас в том, что мы действительно постимся, то есть трудимся душой? Мои первые посты в конце 80-х Я помню очень хорошо — как если бы это было вчера — свои первые посты, в конце 80-х и самом начале 90-х. Помню, как нелегко они мне тогда давались. Тогда не было кокосового или соевого молока, хумуса или авокадо, с которым многие православные люди приноровились делать вкусные бутерброды. |
|
|
