| Вслед за тем, 29 мая 1596 года, король издал манифест православным своим подданным о совершившемся соединении церквей, причем всю ответственность в этом деле брал на себя и уверял, что Терлецкий и Потей не привезли из Рима никаких новостей: «Господствуя счастливо в государствах наших и размышляя о их благоустройстве, мы, между прочим, возымели желание, чтобы подданные наши греческой веры приведены были в первоначальное и древнее единство со вселенскою римскою церковию под послушание одному духовному пастырю. Епископы не привезли из Рима ничего нового и спасению вашему противного, никаких перемен в ваших древних церковных обрядах: все догматы и обряды вашей православной церкви сохранены неприкосновенно, согласно с постановлениями святых апостольских соборов и с древним учением святых отцов греческих, которых имена вы славите и праздники празднуете». Так как дело было кончено, воля королевская прямо высказана, уния объявлена делом правительства, то последним актом долженствовал быть собор, на котором решительно должно было обозначиться положение русской церкви, должны были обозначиться для правительства друзья и враги его. В том же манифесте король приказывал митрополиту Михаилу созвать собор в обычном месте, в Бресте, где Терлецкий и Потей должны были подробно рассказать о своей поездке в Рим. Приезд на собор дозволен был всем подданным православного исповедания, и каждый должен был приезжать как можно скромнее, не привозя с собою ненужной толпы. Присутствовать на соборе позволялось только католикам и православным, за исключением протестантов. В первых числах октября 1596 года съехались в Брест: грек Никифор, экзарх константинопольского патриарха, долженствовавший заступить его место на соборе, митрополит Михаил с семью русскими епископами, множеством архимандритов, игуменов и священников; из мирских людей князь Константин Острожский с сыном и многие другие; из католиков приехали три бискупа, Петр Скарга и трое светских вельмож, послы королевские: Николай Христоф Радзивилл, воевода троцкий, Лев Сапега, канцлер литовский, и Дмитрий Халецкий, подскарбий. |
| Христоф Зборовский прямо взводил на Замойского обвинение, что тот хотел его отравить: но человек, на которого Зборовский указывал, как на подосланного Замойским отравителя, высвободившись из-под власти Зборовского, объявил, что последний обещаниями, угрозами и пытками заставил его признать себя виновным в умысле и указать на Замойского как на подстрекателя к преступлению. В Великой Польше на сеймике, когда Ян Зборовский, каштелян гнезенский, в речи своей осыпал бранью Замойского, а краковский каноник, Петровский, говорил за последнего, то воевода познаньский, Гурка, прервал Петровского, за ним подняла крик вся сторона Зборовских и раздались выстрелы. На других сеймиках происходили подобные же волнения. Вследствие этого на большой сейм съехались толпы в полном вооружении, как на войну. Король приехал в сопровождении дружины Замойского, большей части сенаторов литовских и князя Константина Острожского. Начался суд над Христофом Зборовским, который почел за лучшее не явиться на него лично: кроме означенных обвинений в посягательстве на жизнь королевскую, его обвинили еще в сношениях с Московским двором, клонившихся ко вреду Польши, и в подобного же рода сношениях с козаками. Ян Зборовский и Ян Немоевсиий, объявившие себя защитниками обвиненного, так слабо его защищали, что суд приговорил Христофа к лишению чести, прав шляхетства и имущества. Но этот приговор, разумеется, не утишил, а только еще более раздражил сторону Зборовских. Несмотря на эти внутренние волнения, Баторий не оставлял своего замысла – нанести решительный удар Московскому государству, отнять у него по крайней мере Смоленск и Северскую землю. Вступление на престол слабого Феодора и смуты, раздоры боярские, немедленно обнаружившиеся, представляли, по его мнению, самый удобный к тому случай. Посол его, Лев Сапега, с целию застращать новое московское правительство, объявил, что султан приготовляется к войне с Москвою; требовал, чтоб царь дал королю 120 тысяч золотых за московских пленников, а литовских освободил без выкупа на том основании, что у короля пленники все знатные люди, а у царя простые; чтоб все жалобы литовских людей были удовлетворены и чтоб Феодор исключил из своего титула название Ливонского. |
| Через некоторое время (в декабре 1761 года) на русский престол взошел Петр Третий и начал проводить столь дурную политику, что гвардейцы, и слыхом не слыхивавшие о всякого рода «импичментах», просто проткнули дурака вилкой, возводя на престол Екатерину Вторую. Командир Измайловского полка Разумовский был один из лидеров заговорщиков, а премьер-майор полка Рословцев, собрав солдат, кратко обрисовал ситуацию, пообещав, в случае удачи, немалые «корпоративные бонусы». Граф К.Г. Разумовский. Прибывшая в Петербург Екатерина первым делом направилась именно к измайловцам, подтверждая обещанное Рословцевым. Полк принес ей присягу. За Измайловским полком последовали остальные, и — дело было сделано. (Измайловский полк приносит присягу Екатерине Второй, на заднем плане виден священник полка Гусев) Измайловцы хорошо знали Екатерину: она обучалась верховой езде в Измайловском полку, была дружна со многими офицерами… Георг-Христоф Гроот. «Великая княгиня Екатерина Алексеевна на коне». 1744 г. К слову сказать, мы привыкли вспоминать императрицу по картинам, где она изображена уже после восхождения на престол, и редко вспоминаем, как обворожительна она была в молодости, притягивая взгляды бравых гвардейцев… Луи Каравакк. «Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны». 1745 г. …На второй день усиленных, воистину «гвардейских» гуляний, по поводу успешной «рокировки» императоров, бравым измайловцам «отчего-то» показалось, что новая императрица в опасности (что было бы крайне прискорбно: обещанные блага еще не успели пролиться золотым дождем), и дружной толпой они бросились ко дворцу, так, как когда-то штурмовали Очаков. Придворные пытались объяснить им, что на дворе — ночь, но бравые рожи были насупленно-подозрительны и изрядно пьяны, а потому в переговоры не вступали. Пришлось выкинуть белый флаг: императрица вышла к гвардейцам. (Екатерина в Измайловском полку) Счастливые солдаты, побывавшие «в гостях» у императрицы, на хмельную голову решили быть вежливыми, и принялись упрашивать нанести им «ответный визит». Вдумчиво оглядев приглашающих и вспомнив о судьбе незадачливого мужа, Екатерина согласилась, но, на всякий случай, объявила себя шефом полка. Пешком она проводила измайловцев через весь Петербург до их полковой церкви… Надо отдать ей должное: мудрая женщина, она была не злопамятна, и не только простила самодуров, но и щедро одарила их, выполнив все свои обещания. Но и измайловцы, крови своей для шефа-императрицы тоже не жалели… |
| …Ролан, которая пускала в свой салон некоторых якобинцев. — Якобинцы — члены парижского Якобинского клуба периода французской революции, в большинстве монтаньяры и их единомышленники. Лесков здесь намекает на Салиас, в салоне которой бывали и сторонники революционного действия. 193 …рыцари Ножевой линии, — Имеются в виду московские купцы, магазины которых преимущественно были сосредоточены на Ножевой линии — торговой улице Москвы. 194 Кто бы мне дал источник слез…— Здесь и далее приводятся один из вариантов народного, так называемого духовного, стиха о «Прекрасном Иосифе;», сложенном по мотивам библейской легенды. 195 …Диоген дурак был…— Согласно легенде, древнегреческий философ Диоген (IV b. до н. э.) однажды ходил днем с зажженным фонарем и говорил: «Я ищу человека». 196 Великий Цезарь ныне прах и тлен…— не совсем точные слова Гамлета из одноименной трагедии В. Шекспира в переводе Н. А. Полевого (1837). У Полевого: Великолепный Цезарь. 197 Берне. — Имеется в виду Людвиг Берне (1786–1837), известный немецкий публицист, автор «Парижских писем» (1830–1833), в которых знакомил немцев с революционными событиями во Франции, и памфлета «Менцель-французоед», направленного против реакционного национализма. 198 Маккавеи — прозвание иерусалимской жреческой семьи Асмонеев, организовавшей в 167 году до н. э. восстание в Иудее против сирийского владычества. Первоначально Маккавеем — от евр. makkabi — молот (на врагов) — был назван за свою силу и доблесть один из членов этой семьи — Иуда. 199 Гедеон — по библейской легенде, один из израильских судей. 200 …из Курлянд — то есть из Курляндской губернии (ныне территория Латвийской ССР). 201 …получил… тридцать [рублей] из казначейства…— Такую сумму выплачивало казначейство каждому еврею, принявшему православие. 202 Гапсаль — уездный город в Эстляндской губернии, на берегу Балтийского моря, известный морскими купаниями и лечебными грязями (ныне г. Хаапсалу Эстонской ССР). 203 Гуфеланд, Христоф-Вильгельм (1762–1832) — известный немецкий врач и деятель в области медицинского образования. Называя так Розанова, Бахарев имеет в виду его профессию врача. 204 |
| Философское сознание, когда оно обращено было на вопрос об отрицании, всегда решало его в указанном только что смысле. Уже Платон в " Софисте " говорит: " Несуществующего самого по себе нельзя ни правильно произнесть, ни сказать, ни схватить умом, оно и не мыслимо и не выразимо и не произносимо и бессловесно " , 238 С. Не менее резко говорит Шопенгауэр: " Абсолютное ничто, действительное nihil negativum, даже и не мыслимо, а каждое nihil этого рода, рассматриваемое с более высокой точки зрения или подведенное под более общее понятие, всегда оказывается опять-таки лишь nihil privatium [Nihil negativum (лат.) - отрицательное ничто; nihil privatium (лат.) - частное ничто. - Ред.]. Каждое ничто есть ничто лишь постольку, поскольку оно мыслимо по отношению к чему-нибудь другому " . М к в и п , т. 1, кн. IV, § 71. В новейшей логической литературе в вопросе об отрицании царит почти единодушие. Зигварт, посвятивший отрицательным суждениям отдельную главу и много раз к ним возвращающийся, говорит: " Не может быть никакого синтеза (а без синтеза нет суждения), никакого объединения в одно целое, если субъект и предикат остаются раздельными и не могут даже вступать в единство. Связь, которая разъединяет - это бессмыслица. Напротив, как в отрицательном, так и в утвердительном суждении собственно связка (грамматически глагольное окончание) имеет совершенно один и тот же смысл (к. п.); она выражает соответствующее суждению положительное отношение субъекта и предиката, отнесение предиката к субъекту, она должна пробуждать ту мысль, что предикат принадлежит субъекту (к. п.) - " Логика " , т. 1, стр. 138, русск. пер. И.Давыдова. См. также важное примечание 36. Тейхмюллер говорит: " Нет таких представлений, которые бы были отрицательными сами по себе " - Die Scheinbare und die wirkliche Welt, S. 152 [Зигварт Христоф (1830 - 1904) - немецкий логик, философ-неокантианец; автор двухтомного труда " Логика " (1873 - 1878; в русском переводе: Спб., 1908 - 1909). Тейхмюллер Густав (1832 - 1888) - немецкий филолог и философ, представитель христианского персонализма. Эрн цитирует его книгу " Die wirkliche und die scheinbare Welt. Neue Grundlegung der Metaphisik " (Breslau, 1882) (Действительный и иллюзорный мир. Новые основы метафизики). - Ред.]. |
| Так пророк Моисей, по мнению Тёлльнера, только был руководим свыше, при выборе материала для своих книг, и память его была укрепляема, чтобы не сделать ошибок при изложении фактов. То же было и при составлении псалмов и пророческих книг. Но касательно исторических книг Тёлльнер не допускает никакого вдохновения. Не может он определить и того, какая степень вдохновения свойственна книгам Нового Завета. У автора книги Деяний не могло быть другого вдохновения, кроме натурального. Недостаток гармонии между различными частями евангелий Марка и Луки даёт ему основание догадываться, что составители их не были вдохновлены. Однако мы не можем отказывать этим евангелиям в своём уважении, так как они были одобрены самими апостолами 74 . Вообще Тёлльнер склонен к той мысли, что вдохновение было только Божественным руководством и предохранением библейских писателей от ошибок, при естественном происхождении их мыслей и слов. Само собой разумеется, Тёлльнер допускает в библейских книгах много особенностей, происшедших в связи с тем местом и временем, где и когда они были написаны 75 . Конечно, такому свободному отношению Тёлльнера к Библии, особенно Ветхому Завету, противоречило известное изречение апостола Павла во втором послании к Тимофею ( 2Тим. 3:16 ) о ветхозаветном каноне: „Всё Писание богодухновенно и полезно для научения”. В данном случае апостол говорит не о какой-либо отдельной книге, не о какой-либо определённой части св. книг, но обо всём составе их, находившемся в употреблении среди иудеев. Замечательно, что сам Тёлльнер признаёт, что слова ап. Павла нельзя понимать в каком-либо другом смысле, так как он писал своё послание к иудею, хорошо знакомому с ветхозаветными книгами 76 . Христоф Матеус Пфафф (1686–1760), профессор и канцлер университета в Тюбингене и Гиссенге, различал три степени вдохновения: откровение истин, ранее неизвестных св. писателям (reveiatio inignotis); направление и руководство в изложении истин известных (directio et gubernatio in cognitis) и допущение их собственных человеческих представлений (permissioin suis ipsorum notionibus admiscendis) 77 . |
| Дворянство, жившее в архиепископском владении, освобождалось лично от всех налогов, кроме тех, которые будут установлены своим сословием для определённых им же целей; оно имело право свободного выезда за границу и право свободной торговли произведениями из своих имений. Рига всё ещё сопротивлялась и отговаривалась тем, что Польша не приняла, вместе с Литвою, Ливонии и не обязалась защищать её. Радзивилл доказывал, что это отнюдь не должно служить затруднением; Рига может, равно как и дворянство, присягать не Польше и Литве, а королю и великому князю Сигизмунду Августу. «До будущего сейма, – говорили рижане, – мы не можем согласиться на это; тогда узнаем, возьмётся ли Польша с Литвою защищать нас и утвердит ли все наши права и привилегии». Так спор тянулся целые двадцать четыре дня. Но Риге одной нельзя было устоять против общего согласия; нельзя было ей оставаться в независимости и отделить свою судьбу от остальной Ливонии. При посредстве Кетлера, Рига, наконец, согласилась: рижане произнесли требуемую присягу, но с условием, что если настоящий король не оставит по себе прямого наследника, и Литва с Польшей не согласятся в выборе одного короля, то Рига имеет право признать другого государя. Сверх того, рижане оговорились, что подданство их и в настоящее время действительно только тогда, когда сейм, долженствующий собраться в Пиотркове, утвердит их права и согласится на условия договора, заключённого Ливониею с королем. Только с этим условием отдавалась Рига. 233 Радзивилл дал городу поручительство (cautio), подтверждающее все древние обычаи и свободу городского управления. 234 Так совершилось падение ливонского ордена. Не захотел поддаться Сигизмунду Августу один коадъютор рижского архиепископа Христоф. Он уехал к императору жаловаться на Кетлера и на ливонцев, называл отдачу Ливонии Сигизмунду Августу делом беззаконным и просил помощи. Не получив её, он обратился к шведскому королю Эрику. Он думал: авось не удастся ли ему тем или иным способом приобрести кусок Ливонии. Но этого не удалось ему никак и нигде. 235 В племенном вопросе ливонская история кончена тем, чем начата: славяне завладели туземцами; немцы отняли их у славян; теперь опять немцы сами отдавали край славянам. Одни коренные хозяева страны и теперь, как и прежде, были безгласны и должны были покорно нести ту судьбу, которую положат им на шею другие. |
| Первым борцом против Апокрисиса Филалета выступил неизвестный автор Антиррисиса. Сделав несколько возражений против немногих отрывков Апокрисиса, он за дальнейшими опровержениями Филалета отсылает читателя к уважаемому католиками сочинению Беллярмина: de summo Ponmifice, но отсылает попусту: никакого опровержения на Филалета нет у Беллярмина. Не зная за кем прикрыться, противник этот выражает полнейшую свою несостоятельность и бессилие. Восставший на него в защиту Филалета Мелетий Смотрицкий писал о нем: слыхивал ли кто-нибудь и когда-нибудь о таком отписывании! Одно минует, от другого увертывается, более мягкие куски разжевывает, а кости, которыми можно подавиться, оставляет». Затем поднимается на Апокрисис тот, кто сейчас был ревностным защитником его. Изменив православию, Мелетий Смотрицкий пишет против Апокрисиса сочинение за сочинением. 1. В письме к константинопольскому патриарху Кириллу (21 августа 1627 г.) он насчитывает в Апокрисисе, как известно, четырнадцать ересей; 2. в «Апологии путешествия в восточные страны» силится представить опровержения всех ересей. В ответ на то и другое (преимущественно последнее) сочинение слуцкий и копыльский протопоп Андрей Мужиловский издает в 1629 г. «Антидот или противоядие именитому народу русскому», в котором доказывает, что Апокрисис Филалета гораздо выше апологии Смотрицкого. Задетый за живое Смотрицкий горячо отвечал Мужиловскому в Экзетезисе, давая ему в каждом почти слове почувствовать оскорбленное простым протопопом сознание высокого архиерейского достоинства. 3. Это полемическое сочинение, по своему содержанию, представляет частью повторение, частью дополнение 2-го сочинения – Апологии. Наконец, против «Апологии» появляются 6 книг Антаполгии, написанные (в 1632 г.) воспитанником киево-могилянской школы Геласием Диплицым. Из них защите Филалета, и такой полной, безусловной, как будто эта была собственная его самозащита, посвящена третья книга (1-я трактует о путешествии Смотрицкого на восток, в трех остальных защищаются три другие западнорусские Богослова. Иссл. об Апокрис. Христоф. Филал. г. Скабалановича, стран. 57–67). Последнее решительное слово в этой долгой борьбе принадлежит православному апологету Филалета. Эта жаркая полемика из-за Апокрисиса Филалета, тянувшаяся более 30 лет, породившая столько томов и фолиантов (5 сочинений католических, 3 православных, из которых одно было в 5 книгах) служит самым наглядным доказательством, что вопросы, поднятые Филалетом, были самые жизненные, жгучие, интересные, что его воззрения служили выражением тогдашнего общественного мнения православных. |
| Паны возразили, что этого мало; послы прибавили до 100000; паны не согласились и на это; они говорили: «Царь обещает давать шляхте землю по Дону и Донцу; но в таких пустых местах какая им прибыль будет? Да далеко им туда и ездить. У нас за Киевом таких и своих земель много. Как вам не стыдно о таких землях и в артикулах писать! Будет ли государь давать нашим людям земли в Московском государстве, в Смоленске и северских городах?» Послы отвечали: «Чья к государю нашему служба дойдет, того государь волен жаловать вотчиною и в Московском государстве». Паны спрашивали: «Заплатит ли государь войску долги королей Сигизмунда-Августа и Стефана?» Послы отвечали, что государь заплатит за одного Стефана что пригоже, но за Сигизмунда-Августа платить не будет. Паны говорили: «Что эта за вольность, что нашим людям к вам ездить вольно, а вашим людям к нам ездить можно только с доклада государя? Но если государь ваш не позволит никому ездить, то ездить и не станут?» Паны говорили долго, чтоб было вольно ездить людям с обеих сторон, как захотят; но послы им решительно в этом отказали: «У вас, – говорили они, – в ваших государствах людям вольность ездить во все государства; а в Московском государстве того в обычае не живет, что без государева повеленья ездить по своей воле и вперед тому быть непригоже, о том вам много говорить не надобно». Между тем шли споры между панами духовными и светскими, приверженцами Максимилиана, Сигизмунда и Феодора. Кардинал Радзивилл говорил, что «избрание московского царя очень выгодно для республики, но препятствием непреодолимым служит религия. Притом это наследственный враг нашего народа: недостойно было бы нам неприятеля взять в государи. Опричнина его также была бы нам тяжела. Если при покойном короле нам тяжелы были несколько сот гайдуков, то опричнина будет еще тягостнее. Но, что всего важнее, московский не способен к правлению, не имеет достаточного к тому разума». Христоф Зборовский также указывал на неспособность Феодора, выставлял сомнения, будут ли исполнены обещания? «По-моему, невозможное дело, – говорил он, – чтоб этот гордый народ москвитяне, который придает важность даже снятию шапки, мог согласиться, чтоб государство его было присоединено к короне, скорее захотят они приставить Польшу к Московскому государству, как рукав к кафтану». |
| Когда все переговоры были кончены, открылось для московских послов сильное затруднение. Еще на Поляновском съезде между Шереметевым и Жадиком было договорено, что поляки отдадут подлинный договор Жолкевского об избрании Владислава и все другие бумаги, относящиеся к Смутному времени, но теперь паны-рада прислали сказать Львову, что этого договора ищут, но нигде отыскать не могут. Послы отвечали: «Пока нам гетманский договор и всякое письмо не отдадут, мы никаких дел делать не станем и у короля при крестном целовании не будем; удивительное дело! Давно ли то крестное целование было, ваши великие послы и сенаторы клялись, крест целовали, что гетманский договор и всякое письмо будут отданы царского величества послам в Варшаве, а теперь говорят, что договора не сыщут». Приехали к послам Христоф Гонсевский с Альбрехтом Гижицким и говорили: «Мы королю и панам-раде сказывали, что вы без гетманского договора никаких дел делать не будете; король от этого стал печален и паны-рада все кручиноваты, велел король во всех скарбах своих искать договора». Потом приехали к послам Якуб Жадик – канцлер коронный, Альбрехт Радзивилл – канцлер литовский, Александр Гонсевский и говорили, что договора в королевской казне не сыщут; когда этот договор гетман Жолкевский под Смоленск к Жигимонту королю привез, то неизвестно, взял ли его у него король или нет, одно известно, что Жигимонт король сыну своему Московского государства не прочил; думают они, что договор о том или у Жолкевского, или у Льва Сапеги, или у писаря Соколинского, которые все померли, и теперь король послал искать договора в Жолкву, отчину Жолкевского, также к сыну Сапеги и к Соколинским, а если договора не сыщут, то король укрепится крестным целованием, что вперед ему и по нем всем будущим королям гетманским договором к Московскому государству никакого причитанья не иметь и не вспоминать вовеки, также и панам-раде и всей Речи Посполитой; а укрепленье об этом договоре напишут, как вы сами, великие послы, прикажете. Послы отвечали: «О гетманском договоре хотите письмо дать за руками, но вы об нем письмо давали и крест целовали, да солгали: и вы, паны-рада, как такие неправды делаете, чего в христианских государствах не делается? Ведь вы, зная про тот договор, что он есть у короля в казне, крест целовали? А теперь сказываете, что его не сыщете!» Паны отвечали: «Нам самим большой стыд, что договора не сыщут, только это случилось без хитрости, не обманом, Бог то видит, убей нас Бог душою и телом, если мы договор утаиваем; отпишите к великому государю своему об указе, а государь наш к царскому величеству гонца своего пошлет, отпишет, что он, король, на том крест целует, руку свою и печать приложит и они, сенаторы, всею землею руки свои приложат же, что договору не сыскали». Послы продолжали говорить: «Видим мы, что вы этого письма нам не хотите отдать неправдою, а у нас это начальное дело». Паны продолжали клясться, наконец положили, что отпишут об этом к государю. |
|
|
