| Браиловский отмечал, что при составлении сочинений услугами К. пользовались митрополиты Сарский Тихон (Воинов) , Нижегородский Павел , Сибирский Павел , Сарский Варсонофий (Чертков) . К. был знаком и встречался с известными книжниками того времени - Евфимием Чудовским, Мардарием (Хоныковым) , Ф. Поликарповым-Орловым . Стихотворной эпитафией К. была отмечена смерть П. Т. Семенникова († 10 нояб. 1696), патриаршего дьяка, переписчика книг, инициатора несостоявшегося издания «Греко-славяно-латинского лексикона» Епифания (Славинецкого). Интерес К. к развитию образования в России прослеживается с нач. 80-х гг. XVII в. В 1685 г. К. преподавал грамматику в Заиконоспасской школе Сильвестра (Медведева). К. поддержал Сильвестра в его усилиях по созданию высшей школы (академии), утверждения к-рой Сильвестр добивался от царевны Софии в 1685 г. К. поддерживал также греч. учебное заведение братьев Лихудов . В кон. 80-х гг. XVII в. ученики Лихудов произносили написанные К. «орации». В стихотворной «орации», сопровождавшей поднесенный К. царевне Софии 13 марта 1687 г. перевод «Августина учителя Книги о видении Христа...» («Боговидная любовь»), К. утверждал необходимость изучения философии. Лихуды ввели в своем уч-ще преподавание ряда дисциплин высшей школы, а также лат. языка, что стало причиной их опалы в 1693 г. 26 дек. 1690 г. и в 1694 г. К. получал жалованье за то, что «учил орации» домовых певчих дьяков меньших станиц. Незадолго до отставки с Печатного двора К. принял участие в постановке пьесы «Ужасная измена сластолюбивого жития» - наиболее раннего из дошедших до нас памятников московской школьной драматургии. Спектакль был сыгран в школьном театре Славяно-латинской академии в 1-й пол. нояб. 1701 г. Сохранившаяся рукопись пьесы представляет собой режиссерский экземпляр, в к-ром поименованы исполнители и сделаны ремарки, комментирующие не только действия персонажей, но и их переживания. Текст пьесы и ремарки написаны К. По-видимому, преподавательская практика К. была обширной. Об этом свидетельствует значительное число произведений К., связанных с педагогикой, прославление «мудрости и наук» было сквозной темой его творчества. |
| В начале XIX века, когда при Александре I высшее русское общество начало увлекаться мистицизмом, хлыстовщина, или христовщина, очень окрепла в Петербурге. Там ее главной руководительницей была Е.Ф. Татаринова, урожденная Буксгевден, жена бывшего директора рязанской гимназии, которая начала устраивать собрания в том же Михайловском замке, в котором руками гвардейцев был убит несчастный император Павел “Божьи люди”, как часто себя называли последователи христовской секты, распространились по всей России, но секта продолжала оставаться тайным, эзотерическим обществом, закрытым для широких кругов и ведшим осторожную пропаганду среди избранных групп населения. Происхождение христовщины, может быть, следует искать в сочетании проникавших в Россию элементов мистического протестантизма с русскими народными верованиями. Один из пропагандистов экзальтированного мистицизма в Москве Квирин Кульман, последователь немецкого мистика Беме, хорошо известен, но не он начал пропаганду западного мистицизма в России: когда в 1680-х годах Кульман жил и проповедовал в Москве, христовщина уже успела сложиться в довольно распространенное движение. Сочинения Беме стали популярны среди русских мистиков только позже, в XVIII веке, и были тогда даже переведены на русский язык и изданы в России. Поэтому очень трудно проследить, кто из западных протестантов посеял семена неправославного мистицизма на Руси. В Москве и в других городах Московской Руси в последние десятилетия XVII века проживали двадцать или тридцать тысяч иностранцев-протестантов, и, конечно, они были особенно многочисленны в самой столице и городах, которые, как, например, Кострома, вели к портам Северной России. Среди них, несомненно, были последовательные и убежденные проповедники своих религиозных учений, которые, несмотря на все предосторожности, принятые в середине XVII века правительством, все же могли тайком и исподтишка вести свою конфессиональную пропаганду среди окружавшего их русского населения. Да и строгости, заведенные при патриархах Иосифе и Никоне, значительно ослабели к концу века. В самой Москве в конце 1670-х и 1680-х годах шли крикливые споры о хлебопоклонных “еретических” учениях Симеона Полоцкого и Сильвестра Медведева. Спор шел о времени преложения святых Даров, и московские книжники разделились на “латинствующих”, как и католики, утверждавших, что преложение св. Даров происходит во время произношения слов “приимите ядите”, и “эллинствующих” во главе с киевлянином Епифанием Славинецким, который стоял на строго православной точке зрения. |
| Крах Милославского произошел лишь через полгода, причем приказы, находившиеся в его ведении, достались Долгоруковым! Те, конечно, вынуждены были затем поделиться с другими знатнейшими родами и вступить в союз с патриархом. Добрейший Василий Дмитриевич Долгоруков, в отличие от более активных сородичей избегавший бремени государственном власти и лишь недолго в 1681 г. руководивший Разбойным приказом, не был зашорен на политических расчетах. Зато он хорошо видел, что творится вокруг Кремля, слышал народные вопли и стенания о " неисправлении правых дел " в приказах, беззащитности людей от связанных круговой порукой больших и малых начальников. До сих пор надежда прорвать этот замкнутый круг и приструнить народных обидчиков возносилась к единственному неподкупному владыке — царю (патриарха не числили заступником обездоленных). " Но когда господь Бог хочет какую страну... казнию наказать —тогда первее отьемлет мудрых правителей и сострадателен человекам благих " . " Так же и в наше время, — размышлял Долгоруков, — благоволил Господь Бог крепкого нашего самодержца, и благохотного всем людям человека, и милостивого царя, гневаясь на людей, отнять! " Отступление историческое: о причинах разорения и погибели царств. В России многих тогда волновал вопрос о сохранении внутреннего мира: повторения Смуты не хотело подавляющее большинство, а власти к тому же были весьма (едва ли не более всех в Европе) удручены уроком Английской революции. Большинство летописцев и историков размышляло, отчего это одни государства приходят к падению, а другие обращаются великими державами. Ознакомимся с общим взглядом на проблему просвещенного историка Сильвестра Медведева, изложенным в его " Созерцании " гражданской смуты в столице в 1682 г. Ограничусь простым, по авторскому порядку, перечислением тезисов мыслителя, считавшего, что история есть коллективная память человечества. Как лицо без памяти недееспособно, так и общество без опыта истории безумно и аморально. Правда, историческое знание опасно и далеко не всегда оптимистично. Однако человеку разумному, созданному Богом для познания мира, интересоваться историей столь же свойственно, как смотреться в зеркало. |
| Л. приняли активное участие в шедшей в России в кон. XVII в. полемике о времени пресуществления Св. Даров. Эти споры считаются этапом борьбы латинофилов и грекофилов. На сторону последних встали Л. сразу после прибытия в Москву. Столь быстрое вхождение в богословские прения позволяет думать, что целью приезда Л. в Москву была не только преподавательская деятельность, но и необходимость поддержать «греческую партию» в богословской полемике. Споры Л. с представителями латинофилов - Яном (Андреем) Белобоцким, Сильвестром (Медведевым) и др. не только имели религ. направленность, но и затрагивали личные отношения полемистов, особенно если учесть тот факт, что каждый из участников споров претендовал на должность преподавателя буд. Славяно-греко-латинской академии. Дискуссии велись как в устной форме, так и письменно, благодаря чему есть возможность проследить развитие споров. Одним из сочинений, написанных в результате диспутов, является богословско-полемический трактат Л. «Акос, или Врачевание, противополагаемое ядовитым угрызением змиевым». Это сочинение отражает историю диспута с Белобоцким о времени пресуществления Св. Даров, состоявшегося 15 марта 1685 г. На диспуте присутствовали Апраксины - братья вдовы царя Феодора Алексеевича царицы Марфы Матвеевны, внебрачный сын царя Алексея Михайловича (в офиц. документах назывался племянником патриарха Иоакима (Савёлова) ) И. А. Мусин-Пушкин и переводчик Посольского приказа Николай Спафарий. Л. так сообщают о споре с Белобоцким: «Разглагольствуя с нами о еже когда совершатися таинству Евхаристии, он убо глаголаше по латином, яко едними словесы токмо, мы же по Восточной Церкви, яко призыванием Святаго Духа, чрез молитвы иерея, благословением и печатью креста» (ГИМ. Син. 299. Л. 36-36 об.). Работу над трактатом Л. начали вскоре после диспута и закончили осенью 1687 г. «Акос...» был написан на греч. языке, единственный список оригинала, сохранившийся в собрании Национальной б-ки Греции (Афины) (S. Sepulcri. 546), создан в 1692-1693 гг. по заказу племянника Иерусалимского патриарха Досифея архим. Хрисанфа. «Акос...» перевели «на славянский диалект» Семёнов, Кирилов и Поликарпов-Орлов - ученики Л. В рус. традиции сочинение получило значительное распространение: перевод «Акоса...» входит в сборники кон. XVII в., содержащие богословско-полемические сочинения как сторонников Л., так и их противников. Списки «Акоса...» находятся в рукописных собраниях РГБ (Ф. 247. 17, 18), ГИМ (Син. 299, 300, 301, 310), БАН (Устюж. 53 (выписки), 33 (1-11 вопросы)), в др. хранилищах. |
| Основные претензии, которые А. А. Дмитриевский предъявляет прот. М. И. Орлову, связаны с неверным освещением тех изменений, которым текст Служебника подвергся в результате никоновской справы. «Мы если можем упрекать учёного издателя, то лишь в той части его издания, которая касается текстов литургий Василия Великого в греческих и наших русских старопечатных изданиях. Издателю остались неизвестны капитальный многотомный труд по изучению старопечатных греческих книг Эмиля Леграна «Bibliographie hellénique, ou description raisonnée des ouvrages publiés en grec par des grecs aux XV, XVI et XVII siècles» (см. Легран XV–XVIII) и, что особенно замечательно, даже солидный труд его собственного коллеги по службе в Академии, известного учёного-библиографа А. С. Родосского «Каталог старопечатных книг Санкт-Петербургской духовной академии. К 75-летнему юбилею Академии» (СПб., 1891 г. Вып. 1). Пользуясь названными трудами по библиографии, отцу протоиерею Орлову, мы уверены, пришлось бы остановить серьёзное внимание на многих венецианских изданиях Греческого евхология, помимо случайно попавших ему под руку (с. XXIII–XXV), и в частности, на издании его в 1602 году как оригинала для нашего первого Никоновского служебника 1655 года. Об этом важном издании Греческого евхология в истории нашей книжной справы имеются сведения не только в трудах Э. Леграна, но и в труде С. А. Белокурова «Сильвестра Медведева „Известие истинное православным и показание светлое о новоправлении книжном и о прочем“» (М., 1886, прилож., с. 85–87). «Тексты греческие во взаимном отношении по составу» могли быть изучены издателем лишь в том случае, если бы он ознакомился хорошо с важнейшими изданиями греческого евхология, имевшими несомненное влияние на судьбу текста литургии. При посредстве книги А. С. Родосского о. протоиерею удалось бы, например, даже в своей академической библиотеке увидеть, что изданий Служебника при патриархе Никоне было не три (с. XL), а шесть и даже более. « О четвёртом издании Служебника, – говорит А. С. Родосский , – в библиографии не упоминается, но оно, очевидно, было 9 и, должно полагать, либо в 1657 г., либо в том же 1658 году» (Родосский 1884, 278). Пятое издание служебника при патриархе Никоне им описывается на с. 278, и экземпляр этого издания находится в библиотеке С.-Петербургской академии под 747. |
| При дворе царя Алексея Михайловича Симеон Полоцкий получил признание как мудрейший «философ», «вития» и «пиит». Фигура в контексте русской культурной жизни необычная и примечательная, он привлекал к себе внимание европейских интеллектуалов. Дворянин из Курляндии Яков Рейтенфельс в своей книге о «Московии», предназначенной для тосканского герцога Козьмы, поведал среди впечатлений и о своем знакомстве с Симеоном Полоцким , отметив те черты его духовного облика, которые он, как европеец, не мог не оценить в жителе русской столицы: «(...) монах Базилианского ордена, по имени Симеон, в высшей степени преисполнен латинской учености» 3 . Это первое в зарубежной литературе упоминание русского поэта было опубликовано вначале на латинском языке в Италии (Падуя. 1680). а затем на немецком – в Германии (Нюрнберг. 1687). Как поэта, богослова и издателя упоминает Симеона оксфордский профессор-лингвист, голландец по происхождению Г.-В.Лудольф в предисловии к своему труду – первой в Западной Европе ’’Русской грамматике’’ (1696): «Не так давно некий монах Симеон Полоцкий перевел славянскими стихами Псалмы Давида и издал их, как и многие другие еще богословские книги, именно Духовный обед, Духовный вечер, Многоцветный вертоград 4 . Симеон Полоцкий оставил огромное литературное наследие, значительная часть которого представлена в авторских рукописях и писцовых списках. В сущности за 16 лет его труда русская литература обогатилась новыми видами творчества (силлабическая поэзия и драматургия), идеями, жанрами, средствами художественной изобразительности. В русской поэзии XVII в. он занял положение бесспорного лидера и мэтра и стал основателем поэтической школы. Симеон принес в Россию воспринятую им из европейской эстетики барочную концепцию поэтического творчества, согласно которой поэт есть «переводчик слов и помыслов Бога» 5 . В студенческих записях Симеона присутствует следующее определение поэзии: «...nostra poetica nil aliud est nisi poema aut eloquium Dei ipsius est» («...наше поэтическое искусство есть ничто иное, как поэзия, или красноречие самого Бога») 6 – положение, прямо соотносящееся с тем. что писали европейские теоретики XVII в. Писательство осознается как высший вид духовной деятельности, «как личный нравственный подвиг» 7 . С этим связана беспримерная плодовитость Симеона, его ревностное, подвижническое служение словесной культуре. Жизненное кредо Симеона – «Да не празден жизни моея иждиву время прилагая» (предисловие к «Вертограду многоцветному»). Его ученик, друг и помощник в литературных делах Сильвестр Медведев, живший в соседней с ним келье, свидетельствует: «На всякий же день име залог писати в полдесть (в четверку – Л.С.) по полутетрати, а писание его бе зело мелко и уписисто» 8 (что равно восьми страницам обычного формата). |
| «При изучении Библии нужно приучить себя к способу выражения Святого Духа. В других науках также никто не преуспеет, если сначала не изучит должным образом их технический язык [терминологию].Так, у юристов есть терминология, незнакомая врачам и философам. С другой стороны, последние также имеют свои особого рода языки, которые неизвестны другим профессиям. Теперь никакая наука не должна стоять на пути другой науки, но каждая должна продолжать иметь собственный тип методики и свою терминологию» (курсив мой, А.С.). Подытоживая свои соображения о роли христианства в мотивации занятий естественными науками в XVI – XVII вв., Г. Абрахам [ 11 ] особое внимание обратил на значимость подготовленности их восприятия в народном сознании: «Публицистические аргументы от Замысла, аргументы в пользу научной деятельности как поля для законного прославления Бога, аргументы в пользу качества работы в профессии как знак спасения (что особенно заметно, как утверждалось, в науке) - все они важны. Они несомненно действовали в народном религиозном сознании как мотивы для признания тех, кто делал науку». Это один из ключей к пониманию роли христианства в развитии и поддержании фундаментальных естественных наук в Европе в XVI – XVII вв.: 1) религиозная мотивация естествоиспытателей и 2) религиозное обоснование/оправдание естественных наук для всего общества в целом. Последнее представляется особенно важным, так как действует продолжительное время и на почти бессознательном уровне. Обратимся к России петровского и допетровского времени, с тем чтобы оценить обстановку, при которой осуществлялось внедрение естественных наук Петром I. А.М. Панченко в своем известном труде «Русская культура в канун петровских реформ»[ 12 ] приводит слова Сильвестра Медведева (1641 – 1691), который сокрушенно признает, что допетровская Русь — земля без мудрецов, познавших «семь свободных художеств», без правильного образования, без света наук. Это земля, невежественные обитатели которой «шествуют во тьме». Собрания книг в допетровской России «трудно назвать библиотеками в точном смысле этого слова»[ 5 ], так как специфическим было отношение к собиранию книг: |
| Прочно наложенное Лихудами при п. Иоакиме дело обучения юношества разным наукам в систематических курсах по трем классам с первых же лет п. Адриана начало приходить в расстройство. Причиной послужили: как продолжение той борьбы, которая велась с Иоакима между латинской и греческой партией с критической, придирчивой оценкой педагогической и полемической деятельности «самобратий» в Москве, так и личность самих бр. Лихудов. Несмотря на то, что Лихуды в своей академической программе образования сочетали оба элемента образования, и греческий, и латинский, и как бы служили примирением двух партий, они терпели ожесточенные нападения крайних выразителей гой и другой партии, не желавших компромиссов: латинской – от Сильвестра Медведева, a после казни его от его почитателей и сторонников, и греческой, от Досифея, п. Иерусалимского. В то время, как одна партия унижала все греческое, и гражданское и церковное: «Погибе православие и растлешася обычаи в восточной церкви, понеже гражданская пременишася» 471 , другая в лице «ярливого» Досифея говорила грозные слова: «Мы послахом вас, да научите истине, а вы, прельстившеся... явно нечествующе презресте нас и учите латинскому языку, яко да беззакония латинские введете в души простшия и происходатайствуете соблазн в язык свят» 472 . Та и другая партия давно подкапывались под Лихудов, ждали только удобного случая очернить их и добиться отставки. Не ограничиваясь обвинениями, касающимися учебной деятельности Лихудов, в чувстве бессилия повредить их влиятельному положению (благодаря п. Иоакиму и В. В. Голицыну) враги всей силой своего ожесточения обрушились на нравственный характер Лихудов. Они обвиняли их в гордости и фарисейском превозношении, в недостатке благодарности к русскому народу, в стране которого они «взысканы милостями великих государей и обогащены», и особенно в корыстолюбии. В личном поведении Лихудов, действительно, было много недостатков, дававших сильное оружие в руки их московских недоброжелателей, к которым присоединился со всем пылом восточного темперамента п. |
| Стрельцы же легко готовы были отказаться от религиозных требований, к тому же далеко не все они были убежденными приверженцами старой веры. Лишь около половины стрельцов проявили готовность подписать первую челобитную; между ними были «пря великая и брань». 23 июня, накануне царского венчания, кн. Хованский передал челобитную «в Верх к царем государем» . Хованский заверил челобитчиков, что венчание будет «по-старому», но он не играл в церемонии никакой роли. Он оттягивал время с ответом на челобитную; возвращая челобитную, он сказал, что нужны две-три недели для сбора «свидетельства от книг». Вероятно, патриарх Иоаким готовил в это время «Слово на Никиту Пустосвята», прочитанное 5 июля. Народ, согласно данным Саввы Романова, требовал открытого диспута на площади, притом в присутствии царей, но без царевен. Однако, по Сильвестру Медведеву, Иван Хованский, придя 3 июля, накануне состязания, к патриарху, требовал от него, якобы по указу государей, «со оными церковными отступники о вере разговаривать», но при отсутствии и царей, и царевен. На том же он пытался настаивать и 5 июля, и тоже якобы от лица правителей. Передавая патриарху указ государей незамедлительно идти к ним «в Верх» из крестовой палаты, Хованский при этом добавил «от себя», чтобы патриарху идти «на Красное крыльцо мимо стоящее множество народа, идеже расколники, стояще, дожидают на убиение святейшаго патриарха и властей». Далее Сильвестр Медведев считает нужным пояснить: «Сие же он, князь Иван, еже на Красное крыльцо патриарху итти, поведал от себя, хотя с расколники желание свое о убийстве исполнити». Софье же Хованский говорил иначе, приписывал этот страшный замысел стрельцам («стрелецкий совет тайный поведал»), «якобы охраняя их государское здравие», «хотя их, государей, свирепством стрелецким устрашити и свое злое намерение во всем совершити». У Софьи были свои сторонники среди стрелецких выборных, которые сообщили ей, что это — «тайный совет» лишь самого князя и его единомышленников, а у стрельцов подобного «умышления» нет; сообщили Софье и о другой «тайне стрелецкой», о которой князь Иван говорил «между иных своих»: «Яко аще государи с патриархом и со властьми купно будут, то и им, государем с патриархом, от народа живым не быти». То же, впрочем, сам Хованский говорил Софье, но ему важно было убедить правительницу не проводить диспут в Грановитой палате и не присутствовать на нем: если она, великие государи, патриарх «со властьми» пойдут в Грановитую палату, «то им от народа не быти живым» . |
| Строго говоря, на 25 и 26 стр., г. Татарский говорит собственно о свидетельствах для биографии Полоцкого, а вовсе не об источниках ее, как он сам воображает. Он, повидимому, не имеет и понятия о различии между источниками и свидетельствами. Источниками для биографии Полоцкого должны быть признаны все сочинения его, хотя бы в некоторых из них он ничего не говорил о себе и все сочинения других писателей, и вообще всякие документы, в которых находятся какие-либо сведения о его жизни и деятельности; а свидетельствами должны быть названы, более или менее, прямые показания о нем его самого или его современников. Источником для биографии Полоцкого может служить даже и сочинение г. Татарского, а уж свидетелем его жизни г. Татарский отнюдь быть не может. Итак, г. Татарский только воображает, что он на 25 и 26-й стр. говорит об источниках для биографии Полоцкого; на самом деле, он говорит о свидетельствах о нем, да и об этом, как мы видели, говорит мало и неопределенно. Что касается до действительных источников биографии Полоцкого, то он и не думает говорить о них, а между тем многие относящиеся сюда вопросы настолько важны, что их не посмел бы обойти ни один серьезный исследователь. Так, г. Татарский совсем не затрагивает вопроса о том, весь ли письменный материал, заключающийся в бумагах Симеона, есть произведение его пера или же можно предполагать, что туда могли попасть сочинения других лиц, напр., его ученика и друга Сильвестра Медведева? Не решивши наперед этого вопроса, нельзя и приступать к составлению биографии, потому что нельзя быть уверенным в правильности ее. Наше предположение, что не все, содержащееся в бумагах Симеона, сочинено им самим, небезосновательно. Так, на основании стихотворения, помещенного на 59–60 стр. книги, г. Татарский заключает о безотрадности обстановки, в которой жил Симеон в Полоцке, а между тем и по языку, и по тону, и по содержанию, это стихотворение нельзя приписать Симеону, хотя оно и находится в его бумагах, а потому и выводимое из него г. Татарским заключение о жизни Симеона в Полоцке оказывается ни на чем нескованным и неверным. |
|
|
