| Берега Балтийского моря ещё не принадлежали России; к ней был только один свободный доступ через моря Ледовитое и Белое. Туда обратились Англичане, и предприятие их увенчалось успехом. Начался торговый размен для обоих государств; начались между правительствами сношения, исполненные дружеского и искреннего доброжелательства. Радушно принимались в России Английские купцы, радушно и почётно приветствованы были Английские посланники; ещё с большими почестями принимались в Англии посланники России. Так подали друг другу руки два великих народа, назначенных Провидением занять высшее место в обществе всех народов. Так распространялась до Темзы и до западной оконечности Европы Русская торговля, проникавшая в тоже время до внутренней Азии и до горных преград, опоясывающих Индию с Севера. Примеру Англии последовали Голландцы и купцы Брабантские. Напрасно старалась Ливония преградить пути сообщений между Россией и остальной Европою; напрасно Швеция просила Англичан прекратить торговлю, увеличивающую богатства земли Московской: Англия не хотела быть орудием чужих страстей. Не получив успеха посредством переговоров, Швеция прибегла к оружию. Ею правил государь великий и мудрый, её освободитель от Датчан, Густав Ваза. Он не хотел войны, но послушался дурных советов и опрометчивой храбрости своих богатых дворян. Недолго продолжалась война: скоро узнала Швеция своё бессилие и силу своего мирного соседа; побеждённая и наказанная, она смирилась. Царь Иван Васильевич не требовал распространения государства: он утвердил прежние границы, но Шведы были принуждены отпустить даром Русских пленников, а своих выкупить, и король, получив строгий урок и выслушав строгий выговор, согласился уже не требовать прямых сношений с царём Москвы и всея Руси, а довольствоваться сношениями с наместником Новгородским. Скоро кончилась война Шведская, но вслед за нею загорелась другая, более важная. Издревле жили на берегах Балтийского моря мелкие племена Финские и Латышские, погруженные в невежество и идолопоклонство. |
| Сферы теории и практики Богоотношения тут оказались гораздо более разнесены. Не имея зависимости от аскетического опыта и мистического богословия, теология развивалась попросту как одна из теоретических дисциплин в общекультурном контексте, где и была в ближайшем соседстве с философией. По своему строю и методу, она как будто не имела никакой особенной исключительности — но в то же время, в силу ее прямой связи с догматикой и вероучением, религиозно-ориентированное мировоззрение Средневековья не могло не наделять ее выделенным статусом. Поскольку же внутренних оснований для этой выделенности не было видно, разум начинал бунтовать, оспаривать ее, и отношение философия -теология становилось предметом интенсивной рефлексии; постоянно продуцировались, опробовались, исследовались разнообразные сценарии и парадигмы этого отношения. Как только в схоластике, начиная с Абеляра, были окончательно и отчетливо конституированы обе дисциплины, — так вскоре же вслед за тем выдвигаются и почти все основные варианты их отношения. У Сигера Брабантского появляется парадигма взаимоисключающего отношения: положения философии и теологии с необходимостью приходят ко взаимному противоречию. В Шартрской школе Иоанн Солсберийский предлагает парадигму независимого отношения: философия и теология, напротив, не могут противоречить друг другу, ибо они не имеют общего предмета и общей почвы. Именно, сфера философии — опытное знание, дискурсивная логика и рациональная методология, сфера теологии — домостроительство спасения, что подчиняется, в первую очередь, не естественным, а сверхъестественным законам. И наконец, господствующим и ортодоксальным становится, как известно, третий вариант, парадигма включающего отношения, утверждаемая в томизме и выражаемая знаменитым девизом Philosophia est ancilla theologiae. Разумеется, все перечисленные парадигмы в Новое Время были не раз выдвинуты и проработаны заново и в иных терминах. При этом, после долгого преобладания конфликтных парадигм взаимоисключения и несимметричных, неравноправных парадигм взаимовключения, в нашем столетии наметился явственный поворот к преобладанию парадигмы независимости философии и теологии. |
| Первые их учреждения в стране не имели успеха. Их добродетели, их рвение, их знания, прославленные, как главнейшая причина их успехов, всегда оставались без результата, если богатства и милости не приходили к ним на помощь. В Нидерландах иезуиты не имели права собственности, без разрешения Штатов. Они поселились в Лувене, чтобы конкурировать с университетом. Но и в Лувене, как и в Париже, их чрезмерные привилегии создали им многочисленных врагов среди преподавателей. В конце концов, такие могущественные покровители, как Маргарита Австрийская, правившая Нидерландами за Филиппа II, герцог Фериа, маркиз Берг и принц-епископ Льежский, выхлопотали у Брабантских Штатов разрешение, без которого всякий дар терял смысл. Штаты поступили по примеру Парижа; они созвали городских приходских священников и потребовали от них мотивированного отзыва об иезуитском ордене. Ознакомившись с буллами, священники заявили, что для страны опасно принять к себе орден. Маркиз Берг пригрозил Штатам верховной властью. Тогда приняли среднее решение. Иезуиты были допущены, но с условием не иметь коллегии в Лувене и отказаться от своих привилегий. К этим условиям Филипп II прибавил следующий специальный пункт: «Они не имеют права нести никаких священнических обязанностей без ведома, согласия и разрешения, как местных священников, так и епископов, и других начальствующих лиц». Иезуиты согласились на все эти условия и не соблюли ни единого из них, что уже вошло в обычай в их ордене. В Савойю они пробрались ужасным образом: герцог Савойский Эммануэль предложил им савойские коллегии, но иезуиты соглашались принять их только с условием, чтобы коллегии эти были обеспечены. Это явилось непреодолимым затруднением для герцога, который был небогат. Он вздумал обложить налогом своих подданных; иезуиты отвергли этот способ и предложили другой, более быстрый: убить протестантов, конфисковать их имущество и раздать его коллегиям. Вмешался папа, посоветовал то же самое и дал даже денег для начала войны. Борьба была ужасная. |
| Единственный перевод И. Ф. в средние века был выполнен Вильгельмом из Мёрбеке, к-рый перевел фрагмент 3-й кн. соч. «Комментарий на О душе Аристотеля» (главы 4-9), озаглавив это извлечение «De intellectu» (О разуме; об атрибуции перевода см.: Grabmann. 1929. S. 15-31; ср.: Verbeke. 1951). Перевод был выполнен в сер. XIII в. (1248 - Grabmann. 1929. S. 18, 39; или 1268). Перевод Вильгельма не совпадает с известным в наст. время греч. текстом 3-й кн. сочинения И. Ф.; исследователи объясняли это как тем, что Вильгельм имел иную греч. версию этой книги (возможно, подлинную в отличие от сохранившейся подложной), так и тем, что он не переводил, а пересказывал текст И. Ф. При этом с т. зр. содержания лат. текст не содержит идей, к-рые бы противоречили взглядам И. Ф., известным из др. его трактатов. М. Грабман предположил, что выбор Вильгельмом данного отрывка для перевода был обусловлен активным обсуждением в то время схоластами различных интерпретаций учения Аристотеля об «отделенном разуме» (νος χωριστς) (Ibid. S. 38). В переведенном отрывке И. Ф. полемизирует с Александром Афродисийским и утверждает, что «отделенный разум» не есть нечто божественное по природе, но он является лишь высшей и бессмертной частью человеческой души. И. Ф. затрагивает также вопрос о соотношении актуального разума (intellectus agens) и потенциального разума (intellectus possibilis), понимая их как различные функции единого разума человека (см.: Ibid. S. 38-39). Несмотря на актуальность тематики трактата, лат. перевод Вильгельма не использовался в аверроистской полемике ни Альбертом Великим († 1280), ни Фомой Аквинским († 1274), ни Сигером Брабантским († 1284) (Ibid. S. 40). Первым из схоластов, ссылавшимся на перевод Вильгельма, был Эгидий Римский († 1316), который упоминает имя И. Ф. (в форме Johannes Grammaticus) и обсуждает его тезисы в нескольких местах собственного комментария к трактату «О душе» Аристотеля (Ibid. S. 42). Помимо Эгидия, перевод Вильгельма использовался (также при комментировании аристотелевского трактата «О душе») Радульфом Бритоном († 1320) и Гвальтером Бурлеем († 1344) (см.: Gualterus Burlaeus. Circa tertium De anima. 2//Questions on the De anima of Aristotle/Ed. E. A. Synan. Leiden, 1997. P. 93-95). Весьма подробно психологические идеи И. Ф., представленные в переводе Вильгельма, рассматривал Генрих Бате из Мехелена († после 1310) в неск. главах соч. «Speculum divinorum et quorumdam naturalium» (Зерцало вещей божественных и естественных) (см.: Ibid. P. 42-48). Несколько цитат из перевода встречается также в сочинениях Иакова из Витербе († 1308) (подробнее см.: Bataillon. 1989). |
| Массовые психозы были тесным образом связаны с зародившемся в Нидерландах движением бегинок. На первых порах они не были тематизированы проповедями Бернарда. Их описывал епископ Якоб Витри (1180–1254), лично знавший многих из «mulieres religiosae» в епископстве Льеж: «Ты видел также некоторых жен, восходивших к Богу в столь особенном и удивительном любовном порыве, что они от желания не могли подняться с постели многие годы. Кроме Него, у них не было иной причины болезни. От тоски по Нему растворялись их души в сладостном упокоении с Господом. Чем больше они укреплялись духом, тем больше расслаблялись телом. В сердце своем они восклицали, хотя из стыда и молчали устами: «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви». Одна [из этих жен] стяжала столь великий дар слез, что всякий раз, когда Бог, в силу помышлений [о Нем], пребывал в ее сердце, из глаз ее от благоговения источался слезный поток, так что на щеках, по причине постоянного истечения слез, образовались следы. Но слезы не опустошали [ее] головы, а наполняли разум некоей силой, услащали дух изысканным умащением, удивительным образом обновляли [ей] даже самое тело и веселили священным порывом сего истечения весь Божий град. Прочие жены исторгались из себя оным опьянением духа и в священном молчании проводили без малого целые дни, покуда Царь возлежал на ложе Своем. И у них не было ни слова, ни чувства, обращенных к чему-либо внешнему. Их чувством овладевал Божий мир, и он погребал его так, что они не могли быть разбужены никаким криком. Они вообще не могли бы почувствовать никакого повреждения тела, если бы их даже жестоко избили... Видел я еще одну жену, она исторгалась из себя чаще, чем двадцать пять раз на дню. В моем присутствии она была в восхищении, как думаю, более семи раз. В какой позе она находилась, в той и оставалась недвижимой, пока не приходила в себя, однако, сколь бы сильно не наклонялась, не падала, будучи поддерживаема сообщенным ей Духом. Рука ее всякий раз неподвижно повисала в воздухе в том положении, в каком была застигнута [восхищением]. И когда она приходила в себя, то исполнялась такой сильной радостью, что – перед другими [людьми], справлявшими праздник, – была вынуждена обнаруживать внутреннюю радость посредством телесного танца, подобно тому, как Давид скакал пред ковчегом Завета, согласно слову: «Сердце мое и плоть моя восторгаются к Богу живому " ». Это описание содержится в предисловии жития брабантской бегинки Марии д " Уанье (1177–1213). (Acta Sanctorum Juni 5, 1867. 637 Е-638 A. Acta Sanctorum/Ed. J. Bolland etc.: In 70 t. P., 1643–1770; Venezia, 1734–1770; P., 1863–1870.) Песн. 2,5 ; Пс. 83, 3 . |
| М., 1910, с. 59, – как типичные для характеристики мистического апокатастасиса. 71 Ср. В. Джемс : «В индуизме, в неоплатонизме, в суфизме, в христианском мистицизме, в уитманизме ( манизм – культ предков ) мы слышим одни и те же ноты, встречаем неизменное единство в способах выражения мысли, благодаря чему обо всех выдающихся мистиках можно сказать, что они не имеют ни дня рождения, ни родины. Их неумолчная речь о единении человека с Богом предшествует всем языкам, но сами они никогда не стареются». Многообразие религиозного опыта, op. cit., с. 408. Метерлинк в своём предисловии к переводу сочинения Рейсбрука «Одеяние духовного брака» говорит об этом мистике: «Он не знал греческого языка и, может быть, латинского. Он был одинок и беден. А между тем, в глубине тёмного брабантского леса душа его, неучёная и простая, получает, сама того не ведая, ослепительные отблески всех одиноких и таинственных вершин человеческой мысли. Он знает, не подозревая того, платонизм Греции; он знает суфизм Персии, брахманизм Индии, буддизм Тибета… Я мог бы привести целые страницы из Платона, Плотина, Порфирия, из книг Зендских, из Гностиков и из Каббалы, почти божественная сущность которых неприкосновенно повторяется в писаниях скромного фламандского священника (т. е. Рейсбрука). Встречаются здесь странные совпадения и единогласия тревожащие. Более того: временами кажется, что он в точности имел в виду большую часть своих предшественников). Op. cit., с. 16–17. 72 Эта мысль нашла себе яркое выражение в следующих словах индусского подвижника Суоми Вивекананда : «Существует ли ещё какое-нибудь страдание для того, кто узрит это Единство во Вселенной, это Единство жизни, Единство всех вещей? Действительной причиной всяческого страдания является это разделение между мужчиной и мужчиной, между мужчиной и женщиной, между мужчиной и ребёнком, нацией и нацией, землёй и луной, луной и солнцем, атомом и атомом, – и Веданта говорит, что это разделение не существует, что оно не действительно. Оно только кажущееся, оно только на поверхности. |
| Король Очень хорошо! Учёный Принцесса: «Я полна смущения… но…» Тут гремят пушки, войска кричат «ура» – и вы целуете принцессу. Король Целую? Ха-ха! Это ничего! В губы? Учёный Так точно, ваше величество. Король Это остроумно. Ступайте. Ха-ха! Старик, это приятно! Да! Ну-ну! Эх! лихо обнимает за талию старшую фрейлину Кто еще ждет приема? А? Говори, откровенный старик. Первый министр Ваше величество, я не скрою, что приема ждут еще ткачи. Король А! Что же их не пускают? Скорее, гоните их бегом ко мне. Первый министр Ткачи, к королю – галопом! Генрих и Христиан лихо вприпрыжку вылетают на середину сцены Король Какие старые – значит, опытные. Какие бойкие – наверное, работящие. Здравствуйте, ткачи. Генрих и Христиан Здравия желаем, ваше величество! Король Что скажете? А? Ну! Чего вы молчите? Христиан вздыхает со стоном Что ты говоришь? Генрих вздыхает со стоном Как? Христиан Бедняга король! У-у! Король Чего вы меня пугаете, дураки? В чем дело? Почему я бедняга? Христиан Такой великий король – и так одет! Король Как я одет? А? Генрих Обыкновенно, ваше величество! Христиан Как все! Генрих Как соседние короли! Христиан Ох, ваше величество, ох! Король Ах, что это! Ну что они говорят? Да как же это можно! Отоприте шкаф! Дайте плащ номер четыре тысячи девятый от кружевного костюма. Смотрите, дураки. Чистый фай. По краям плетеный гипюр. Сверху шитые алансонские кружева. А понизу валансьен. Это к моему кружевному выходному костюму. А вы говорите – как все! Дайте сапоги! Смотрите, и сапоги обшиты кружевами брабантскими. Вы видели что-нибудь подобное? Генрих Видели! Христиан Сколько раз! Король Ну это черт знает что! Дайте тогда мой обеденный наряд. Да не тот, осел! Номер восемь тысяч четыреста девяносто восемь. Глядите, вы! Это что? Генрих Штаны. Король Из чего? Христиан Чего там спрашивать? Из гра-де-напля. Король Ах ты бессовестный! Что же, по-твоему, гра-де-напль это пустяки? А камзол? Чистый гро-де-тур, и рукава – гро-грен. А воротник – пу-де-суа. А плащ – тюрку аз, на нем рипсовые продольные полоски. Да ты восхищайся! Почему ты отворачиваешься? |
| Те, кто сетует, что богословы погрязли в тонкостях догмы, навряд ли найдут лучший пример. Едва заметное различие может привести к прямо противоположным выводам. Святой Фома разрешал идти к истине двумя путями, твердо веря, что истина — одна. Именно потому что вера истинна, ничто, обнаруженное в природе, не может ей противоречить. Именно потому что вера истинна, ничто, основанное на вере, не может противоречить науке. Святой Фома исключительно смело положился на истинность веры и оказался прав. Научные данные, которые считали в XIX веке несовместимыми с верой, почти все оказались в XX веке ненаучными. Материалисты — и те покидают материализм, а ученые, проповедовавшие детерминизм даже в психологии, склоняются теперь к индетерминизму в физике. Но прав ли он был или нет, он твердо верил, что единая истина не может противоречить себе самой. И тут последние его враги появились невесть откуда, чтобы сказать, что они с ним вполне согласны, – да, есть две совершенно разные истины. Истина оказалась двуличной, и двуличные софисты посмели намекнуть, что оба лица смотрят из–под доминиканского капюшона. В своей последней битве Фома впервые взмахнул боевым топориком. Он потерял отрешенное терпение, проявлявшееся во многих спорах. Он говорил: «Так обличаем мы ошибку. Мы исходим не из истин веры, но из доводов и суждений самих философов. Если кто–нибудь, кичась своей мнимой мудростью, хочет бросить вызов тому, что нами написано, пусть говорит не в углу и не перед детьми, которым не разобраться в столь сложном деле. Пусть он ответит открыто, если посмеет. Вот я, дабы ответить ему, и не только я, недостойный, но и другие искатели истины. Мы сразимся с его заблуждением или исцелим его невежество». Бессловесный вол взревел, словно его загнали в угол, но он не сдается. Мы уже говорили, почему Аквинат вложил столько чисто нравственного пыла в спор с Сигером Брабантским. Его победой воспользовались и предавали за его спиной дело его жизни. Вероятно, в первый раз со времен юности он поддался гневу и снова ринулся на врага, размахивая головней. |
| Так, в античности, особенно поздней, преобладала этическая проблематика, западное схоластическое философствование пыталось ответить на вопрос о свободе человека в его отношении к Божественному предопределению, Возрождение, хотя и провозгласило своим идеалом изучение конкретного человека, мало что сделало на этом пути, будучи больше озабочено пропагандой античной философии, а в Новое время эта проблема свелась к проблеме познавательных способностей человека. И лишь в XIX веке в трудах Штирнера, Ницше, Бакунина, раннего Маркса и других философов было провозглашено, что именно целостный человек, личность есть подлинный, не сводимый ни к каким составляющим, предмет философии. XX век в своих школах экзистенциализма и персонализма усилил эти положения, а соединение философских проблем с позитивистским подходом породило прямо-таки вал трудов и направлений по исследованию личности – и в психологии, и в социологии, и в политологии. Так что расхожее мнение сейчас часто относит проблему личности в разряд скорее социологических и психологических, чем философских. Однако любой человек, даже поверхностно знакомый с христианством, скажет, что действительный переворот в понимании человеческой личности произошел именно вследствие искупительной миссии Иисуса Христа. В плане понимания человека христианство решительно противопоставило себя античности. Если множественность для античности, и даже для современника христиан Плотина, была непреодолимой проблемой, лежащей вне научного сознания и являвшейся причиной зла, то христианство, проповедуя любящего Бога, милующего и наказывающего каждого человека и стремящегося к спасению всей твари, показало, что множественность, наоборот, есть результат любви Бога, а не некоего падения (хотя часто античное наследие будет здесь стараться брать реванш – в работах гностиков, Оригена , Сигера Брабантского и др.). В христианстве нет античного представления о некоей Судьбе, довлеющей над человеком и непознаваемой им, наоборот, каждый человек может приобщиться к божественному, обожиться, поскольку Сам Бог стал Человеком – конкретным человеком, единосущным нам по человечеству. |
| Кормин Н.А. Философская эстетика Владимира Соловьева. Часть I: Святая гармония. Часть II: Онтологические предпосылки. ИФ РАН, 2001 Книга – первое монографическое исследование структур философского обоснования эстетического в творчестве раннего Вл.Соловьева, замкнутых на понятие святой гармонии. Рас-сматривается характерная для него трактовка метафизической природы эстетических явлений, способ построения органической логики и эстетики, ориентированных на формы мыш-ления в области истории; воспроизводится образ цельного знания, призванного сыграть действенную роль в качестве теории духовной связи между философией, наукой, религией и искусством. Во второй части монографии автором продолжен анализ раннего трактата Владимира Соловьева «Философские начала цельного знания», в котором эстетическая проблематика ставится в зависимость от того, как сказывается сущее, как проявляется соотношение божественного субъекта и божественной объективности. Автор рассматривает место эстетического в структуре трансцендирования, расширения образа сознания, выявляет специфику подхода Вл. Соловьева к объяснению эстетической реальности, включенность эстетической конструкции всеединства в экспозицию трансцендентности и рациональной непостижимости Бога. Майкл Суини. Лекции по средневековой философии. Выпуск 1. Средневековая христианская философия Запада. Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2001 В 1998/1999 учебном году профессор Xavier University (США, штат Огайо) Майкл Суини прочел в Москве (в рамках программы Фуллбрайт) три цикла лекций по философии средневековья: христианская мусульманская и еврейская (в Греко-латинском кабинете), философия (в Институте философии РАН). Настоящий выпуск открывает публикацию этих лекций. Жильсон Э. Данте и философия. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2010 Книга Этьена Жильсона «Данте и философия» посвящена сложным отношениям великого итальянского поэта с античной и средневековой философией, прежде всего с философией Аристотеля, св. Фомы Аквинского и Сигера Брабантского. Э. Жильсон рассматривает философские функции персонажей Данте в его юношеских и зрелых литературных произведениях, а также те философские идеи, которые сформулированы в трактатах «Пир» и «О монархии». Книга Э. Жильсона стала классикой современного дантоведения, образцом высочайшего профессионализма, соединенного с подлинной любовью к предмету исследования. На русский язык переводится впервые. |
|
|
