| — То ль шумят за стеною серые дожди, то ль чудит моя прялка, кружась… Ах, когда же, княгинюшка, в косы твои серебристая прядка впилась? — Зря кузнец золотое колечко кует. Что мне, няня, до кос и кольца! Болен князь мой, В бессонных мучениях ждет, Неотступного ждет он конца. — Ни священник, ни знахарь не могут помочь. Сонных трав на меду завари, — пусть из сотни ночей хоть одну эту ночь Он проспит от зари до зари! Выпил зелье и спал он всю ночь до зари. Спали волны в реке и в бору глухари, А княгиня не в силах беду превозмочь Богородице — деве молилась всю ночь. Пробудившись, князь сон свой поведал жене: — Буду жив, обещал мне отец, коли образ Николы из Киева мне привезет расторопный гонец. Долго ль сборы сбирать? Парусами звеня, легкий коч по волнам побежал, Но разгневанный Ильмень три долгие дня корабельщикам путь преграждал. На четвертые сутки волна улеглась. На четвертые сутки вернулись гонцы. Им навстречу из терема вышел сам князь. С ним бояре, дружина, купцы… — А икона? — Сама приплыла на заре после бури к гонцовым рукам. Для нее, по обету, на княжьем дворе Поднялся белокаменный храм. Спи! Давно уже солнце сошло со двора Ходит дрема над тихой рекой… — А княгиня? — Княгиня, дружок, умерла. Князь женился потом на другой. — Нда… Грустная сказка, — Сидорин закрыл книгу. — А как тебе мир этого человека? — спросила Лиза. — Чей мир? Ах, да! Чудесный мир. — Мне он тоже понравился. А кто такие шиши? И только сейчас оба заметили стоящую в дверях хозяйку квартиры. — Сидорин, имей совесть, ребенку надо спать. — Все понял. Спи, княгинюшка, — и Асинкрит еще раз поцеловал ребенка. — Спокойной ночи, дядя Асинкрит. Через неделю увидимся? — Увидитесь завтра утром. Что вы на меня уставились? Догадываюсь, что обо мне скажут соседи, но не идти же тебе на ночь через весь город? Ляжешь в большой комнате на диване. — Ура! — шепотом произнесла маленькая Лиза и нырнула под одеяло. Кухня для русского человека есть нечто большее, чем место для приготовления и потребления пищи. Кипящий чайник создает уют, а тихий свет от ночника настраивает на долгий и спокойный разговор. Маленький стол — другие на наших кухнях не поместятся — позволяет видеть глаза собеседника, слышать его дыхание, не переступая, в то же время, последнюю черту. Ту самую черту, перейдя которую мы подчас больше теряем, чем находим. |
| - Верно, сумасшедшая. Про Задонск я тебе и сама скажу. В Воронеже была когда-нибудь? - Нет. - Короче, по Каширскому шоссе шпарь до Ельца, а там и Задонск. Главное, не сворачивай с трассы никуда. Ферштейн? - Натюрлих. Передавай своим ребятишкам привет. Я приеду — позвоню. - Когда тебя ждать?.. Трубку положила. И правда — сумасшедшая. Вот что любовь с людьми делает. - С какими людьми, солнце мое? — спросил Мещерскую муж. - В данном случае с твоей любимой Софьей Николаевной. - А ты не ошибаешься? — скептически хмыкнул Илья Ильич. - Если у Софьи выставка Лизы проходит, а она все бросает и в Задонск мчится, что это означает, по- твоему? - Что? - Только одно: похоже, этот таинственный Киреев нашелся. Ну и хорошо, а то совсем девчонка издергалась. - Похоже, солнце мое, ты не рада этому. - Почему? Мещерский показал в сторону соседней комнаты: - Думаешь, я не догадывался, как ты хотела нашего Ферапонтика и Софью… - Оставь! — неожиданно сердито перебила мужа Мещерская. — Самое печальное, что эта любовь для Софьи — большое горе. Говорю тебе не как мать твоего сына, а как ее подруга. - Почему? — Пришла пора удивляться Илье Ильичу. - Когда находишь, а потом теряешь — это грустно? — вопросом на вопрос ответила Софья. — Можешь не отвечать. - А почему ты думаешь, что она должна потерять этого человека? - Это слишком грустная история, мой месяц ясный, чтобы я могла ею разбередить твое нежное и ранимое сердце. Лучше пойди — завари кофейку. От Древлянска до Боброва те же пять часов езды. Ну, пусть семь-восемь, учитывая, что дороги в тех краях — не чета Каширскому шоссе. Сколько дней шагал до воронежского городка полевыми дорожками да лесными тропами Киреев — один Бог знает. Близилась осень. Ее приближение днем не чувствовалось, даже наоборот, казалось, что до осенней поры еще очень далеко. Местные жители говорили, что последний раз такая жара в этих местах стояла лет двадцать пять тому назад. Киреев знал, что онкологическим больным такая погода не на пользу, но, к своему удивлению, он чувствовал себя гораздо лучше, чем в начале и середине своего путешествия. А вот ночи стали холодными. Если в июне и июле Михаил, ночуя в поле или лесу, мог позволить себе не влезать в спальник, то теперь он все чаще и чаще просыпался по ночам от холода, даже свернувшись калачиком в спальнике. Проснувшись, Киреев смотрел в огромное ночное небо, усыпанное крупными звездами. Смотрел и не мог насмотреться. Вообще- то, Михаил старался в такие минуты ни о чем не думать. Постепенно сон опять брал свое, глаза смыкались. И так хорошо ему было в такие минуты, что он даже забывал о своей боли, о растертых в кровь ногах. И почти в бессознательном состоянии Михаил шептал строки стихов, что сами приходили к нему. Странно, но все чаще и чаще это были стихи Никитина. Впрочем, сам Киреев этому и не удивлялся, объясняя все приближением к воронежской земле, чьим уроженцем был поэт. Видимо, вечно живут не только души, но и мысли, тем более те, что когда-то облагались в поэтическую форму. |
| — И много надо проглотить… я хотел сказать, прочесть молитв? — спросил Гонелла. — Да чем больше, тем лучше, — ответил настоятель. — Ваш совет мне нравится, — сказал Гонелла. — Я очень люблю красное вино. Пойду молиться. Гонелла внёс имя настоятеля и его совет в свой список и отправился дальше. Советы так и сыпались на него. Учёные, поэты, музыканты, знатные горожане, ремесленники и крестьяне — все останавливались, завидев обвязанного платком, охающего Гонеллу. Как бы эти люди ни спешили по своим делам, они не жалели времени, чтобы растолковать шуту, каким способом избавиться от зубной боли. Гонелла всех выслушивал и всё записывал. Скоро у него и в самом деле чуть не разболелись зубы. Под вечер Гонелла, шатаясь от усталости, вернулся во дворец. На дворцовой лестнице он встретил самого герцога Лоренцо, который собирался покататься верхом перед ужином. — Мой бедный Гонелла! — воскликнул герцог. У тебя болят зубы? — Ужасно, ваше величество,— ответил шут.— Я даже хотел попросить у вас разрешения обратиться к вашему придворному врачу мессеру Антонио Амброджо. — Зачем тебе Амброджо? Я понимаю в таких делах больше, чем он, и сам вылечу тебя. Возьми листья шалфея, завари их покрепче и делай горячие припарки. Хорошо бы ещё настоять ромашку и полоскать рот. Неплохо помогает нагретый песок в холщовом мешочке. Полезно также . . . Герцог надавал столько советов, что у Гонеллы, пока он их выслушивал, начали подкашиваться ноги. Вечером за столом герцога Лоренцо снова собрались гости. Герцог сидел во главе стола, а рядом примостился на своей скамеечке Гонелла. Повязку он уже снял. — Ну, Гонелла, — сказал герцог, — что-то я не вижу обещанного списка медиков. Будем считать, что ты проиграл спор и заберём назад наш заклад. Тут герцог придвинул к себе серебряную вазу и увидел, что она пуста. — Не беспокойтесь, ваше величество, — сказал спокойно Гонелла, — я обменял золотые флорины на доказательство своей правоты. Вот вам список. С этими словами он протянул герцогу длинный свиток. Герцог Лоренцо развернул его и начал читать вслух: |
| - Ладно, — смягчился я, глядя на его повинную голову. — Марина, конечно, смутилась, однако вскоре она заглянет в кошелёк, увидит твой рассказ, и поймёт, что к чему. Мы ещё посмеёмся все вместе над этим. - Не посмеёмся, — гробовым голосом объявил Петька и вытащил из кармана джинсов вчетверо сложенный листок. — Я не успел его положить. Мне захотелось плюнуть с досады на пол, но я сдержался. В конце концов, пол ни в чём не виноват. Стиснув зубы, я ушёл на кухню и сел возле окна. Чуть погодя сюда же притащился и неудачник. - Слушай, Вадик, что теперь делать, а? - Ничего. Выкинь из головы Марину. Тебе её не вернуть. Постарайся забыться. Позвони и позови Машку. Или Катьку. Или Нинку. Или всех сразу. Или никого не зови. Сгоняй в магазин и купи пива. Или вина. Или водки. Или никуда не ходи. Просто поставь чайник на плиту и завари чай. Поразмыслив, он выбрал последнее, а я принялся листать медицинский справочник, чтобы хоть немного отвлечься. Мне, признаться, самому было не по себе. Я ведь мог её задержать… мог и его отговорить от этой глупости… И на тебе — поломал жизнь родному брату. Хотелось убраться куда-нибудь на планету Трамал и окончить свои дни за каким-нибудь тихим занятием вроде написания реалистической прозы. - Я идиот, Вадик, — признался Петька. — Я кретин. Я дебил. - Да ладно. Тебе просто не повезло. Глупое стечение обстоятельств. - Эх, если бы только была в действительности машина времени… если бы можно было вернуться хоть на полчаса назад… блин! Взгляд мой неторопливо скользил по заголовкам статей. - Или, допустим, телепатия. Чтобы она сразу поняла, что я ничего плохого не хотел, что я просто пытался сказать, что люблю её! Я перевернул страницу. - Ладно, — сказал брат, заметив мою безучастность. — Пойду и расскажу всему интернету, какой я дебил. Проворонил мечту своей жизни. И с такими словами удалился в маленькую комнату. Плечи его при этом были опущены, голова клонилась к земле, ноги шаркали, как у столетнего старика. Не верилось, что ещё вчера это был пышущий здоровьем молодой человек, готовый выложить на земле знак пронзённого сердца трупами убитых сарацин. |
| – Бери любую! – Я ее все равно верну. В полку уволят, я сюда вернусь, гражданку надену. Да и рога мне еще тут забрать надо! Старшина курил сигарету, пускал дым вверх, а правым ухом прильнул к маленькому радиоприемнику. Слушал изо всех сил. – Старшина, ты что ж, вражеские голоса слушаешь? Старшина самодовольно кивнул и, как всегда, попросил: – Мельник, завари-ка чайку! Рецепт его чая я знал: полстакана “индюхи” (индийского чая) на стакан кипятка. Я как-то попробовал такого – челюсть в морской узел завязалась на несколько часов. Обычно старшина просил чаю на опохмелье, в шесть утра, перед подъемом роты. Весь трясущийся, он еле-еле подносил стакан ко рту, делал несколько глотков и орал благим матом: “Ме-е-е-ед! Мед, трепать ту Люсю!” Сейчас, видимо, был в соответствующем эмоциональном состоянии – глотал чай, но не кричал, а тихо шептал: “Мед, ой, мед, трепать ту Люсю”, – и продолжал слушать бульканье “Голоса Америки”. Надо сказать, что Люсей звали его жену, и именно ее имя возникало у старшины при слове “трепать”. Бедная Люся! Нарушителей порядка и формы одежды старшина тоже трепал, не церемонился: проходя мимо построенной роты, останавливался вдруг перед кем-то, улыбался так, что усы поднимались до ушей, и показывал количество пальцев, равное количеству нарядов. Опротестовывать приговор мало кто решался, так как количество пальцев мгновенно удваивалось. Старшина шел дальше. Мог показать три пальца и при этом произнести: “Три-тэ, щас же!” Солдат ломился из строя, прекрасно зная и место, и объем работы: “Три-тэ – тазик, тряпка, туалет…” – Мельник! У меня волосы дыбом встають! – Отчего, старшина? – опешил я. – У нас в поселке американцы орудують! – Да ты что? Не может быть! – Щас про нас в новостях передавали! – А чего хоть передавали-то? – Про этих зеков, про троих, что в понедельник окочурились… Я вспомнил, что случилось в понедельник. Да, действительно, умерло трое заключенных на особом режиме, “полосатиков”. У нас на зоне было два режима: усиленный – там зеки ходили в черных робах, и особый – там непременной была полосатая форма – особо опасные рецидивисты, по пять-шесть отсидок, или, как они говорят, “ходок”. Одна отсидка – одна ходка и так далее… |
| – А правда ли, – повествует одна из собеседниц, – в Москалеве одну бабу медведь в берлогу увел да целую зиму у себя там и держал? – Как же! в кухарках она у него жила! – смеются другие. В эту минуту в рабочую комнату как угорелая вбегает денщица и шепотом возглашает: – Барыня! барыня идет! Девичий гомон мгновенно стихает; головы наклоняются к работе; иглы проворно мелькают, коклюшки стучат. В дверях показывается заспанная фигура барыни, нечесаной, немытой, в засаленной блузе. Она зевает и крестит рот; иногда так постоит и уйдет, но в иной день заглянет и в работы. В последнем случае редко проходит, чтобы не раздалось, для начала дня, двух-трех пощечин. В особенности достается подросткам, которые еще учатся и очень часто портят работу. На этот раз, однако ж, все обходится благополучно. Анна Павловна, постояв несколько секунд, грузными шагами направляется в девичью, где, заложив руки за спину, ее ожидает старик повар в рваной куртке и засаленном переднике. Тут же, в глубине комнаты, притулилась ключница. Барыня садится на ларь к столу, на котором разложены на блюдах остатки «вчерашнего», и между прочим в кастрюльке вчерашняя похлебка. Сбоку лежит немного новой провизии: солонина, гусиный полоток, телячья головка, коровье масло, яйца, несколько кусков сахару, пшеничная мука и т. п. Барыня начинает приказывать. – Супец-то у нас, кажется, уж третий день? – спрашивает она, заглядывая в кастрюлю. – Да, уж третий денекс. Прокисс. – Ну, так и быть, сегодня новый завари. Говядина-то есть ли? – Говядину последнюю извели. – Как? кусочек, кажется, остался? Еще ты говорил: старому барину на котлетки будет. – Третьего дня они две котлетки и скушали. – И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь – все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что? |
| Понятно, что полной гарантии нет. Ты можешь быть абсолютно свят в каждой своей мысли, делать все правильно, но при этом у мужа или у жены могут начаться какие-то искушения, и он/она тебя оставит. Но надежды на счастье так все же значительно больше. В семье недосягаемый вроде бы принцип служения реализуется каждый день. Например, у вас маленький ребенок. Жена проводит бессонные ночи, и она к утру без сил совершенно. Встаньте и приготовьте ей негорячий сладкий чай с лимоном. Сделайте термос на ночь. Или муж с утра встает и думает: чем я сегодня могу послужить жене? Допустим, у нее токсикоз. Она не может даже войти на кухню, потому что ее тошнит от одного запаха еды. Ну, встань на полчаса раньше, не ругай ее, а убери кухню, если она не убрала. Почисти картошку, залей водой, поставь в холодильник. Завари ей кофе и залей его в термос. Купи продукты, приготовь ужин. Если она устала психически, отправь ее погулять, возьми на себя ребенка. Служи. Не «я пришел усталый, и все вокруг меня должны крутиться». А «я пришел, и пусть у меня почти нет сил, но все равно я должен подумать, что я могу сейчас сделать, чтобы эта измученная женщина была счастливой?» А ей на самом деле не так много надо, понимаете? Она же чувствует, что ваша любовь к ней сохранилась, и что она действующая. У апостола Павла сказано про «веру, действующую любовью» (Гал. 5, 6). Так пусть она действует даже в быту. То, что вашей жене было просто лет 10 назад, вдруг может стать ей невыносимо. Она может просто лечь и сказать: «Я больше не могу». И это очень тяжело именно в многодетных семьях, потому что эта система, работаюшая в полном напряжении, у нее часто не хватает необходимых ресурсов – временных, финансовых, эмоциональных. И когда ваша жена говорит: «Я больше не могу», вы должны уметь это услышать. Или вдруг вам открывается, что вашему мужу нужно дать отдохнуть, что он не может, захлебывается, эмоционально не выдерживает, его надо отпустить. Я помню, как один многодетный священник, увидев тот тупик, в котором оказалась его жена, просто отправил ее каждый вечер смотреть какой-то приличный сериал. Другой бы давил, орал: «Ну, ты же должна!». Ну не может человек 15 лет подряд каждый день ложиться грудью на амбразуру, ему надо иногда дать отдохнуть. |
| Через 2 часа Лера дала Трише жаропонижающее и уложила его, а еще через полчаса дал себя укачать неугомонный Спиша. Лера уснула вместе с ним, как была, в сарафане и шлепанцах, даже не умывшись. Они спали так крепко, что не услышали, как перезванивала Нина Викторовна, увидевшая отобразившийся на телефоне не отвеченный вызов Леры. Нина Викторовна Слушая долгие гудки, Нина Викторовна вспоминала Тришу. Он был так похож на Артема! Такой же упрямый, деловой, самостоятельный, но добрый. Лера говорила, что у него температура. Как он там, интересно? – Ниночка! Завари чай, пожалуйста! – Мама, может, не надо? Опять полночи в туалет бегать будешь, – взмолилась Нина Викторовна. Арине Сергеевне уже исполнилось 88 лет, и в последнее время ее мучили болячки: артрит, ревматизм, давление, а недавно, ко всему прочему, начались проблемы с памятью – бывали дни, когда Арина Сергеевна не узнавала никого, даже родную дочь. – Кто ты? Куда вы меня привезли? – плачущим голосом спрашивала старушка свою единственную дочь. – Мама, ты что?! Это я, Нина! – с обидой и удивлением говорила маме Нина Викторовна. – Нина? – задумчиво и сердито повторяла Арина Сергеевна, глядя на дочь. – Да, мама, да! – нетерпеливо отвечала Нина Викторовна. Подруга Нины Викторовны, Оксана Томилина, давно предлагала ей положить маму в больницу. – Не могу, Оксана! Это же моя мама! – говорила Нина Викторовна подруге. – Положи недели на три. Ее там подлечат, а ты отдохнешь, – настаивала подруга. Нина Викторовна молчала. Ей не хотелось, чтобы с мамой произошла такая же история, как с матерью Оксаны. Оксана положила по знакомству свою маму в одну из московских больниц с переломом шейки бедра, но забрала в ужасном состоянии: старушка то безумствовала, то дремала, успокоенная таблетками, а еще через полгода умерла – заснула после обеда, и больше не проснулась. Но иногда Нина Викторовна просто выходила из себя – ей надоедало быть прислугой. Она с громким стуком поставила старое, надтреснутое блюдце со стоящей на нем чашкой из тонкого фарфора на комод. Чай пролился. |
| - Да, сделай, пожалуйста, - попросил врач. - Осторожно, Даник, не наткнись на стулья, - предупредила бабушка, которая обычно запрещала ему прыгать дома. Анита быстро убрала с пола двух котят. Никто не мог предвидеть, где Даник приземлится. Прыжок получился очень удачным, и врач захлопал в ладоши. - Отлично, - сказал он, - ты прыгаешь, совсем как кенгуру в зоопарке. Ну а теперь иди ко мне без костылей. Даник поковылял к нему, улыбаясь и приволакивая хромую ногу. Врач улыбнулся ему в ответ и, снова усадив к себе на колени, сунул еще одну конфету. Только теперь наблюдавшая за всем бабушка повернулась к Аните. - Анита, - попросила она, - завари чай и принеси сюда тарелку с пряниками. Казалось, что бабушка, прежде чем пригласить гостя к столу, должна была удостовериться, заслуживает ли он этого. Пока Анита готовила чай, врач положил Даника на стол. Он долго крутил и поворачивал в разные стороны ногу мальчика. Когда он закончил осмотр, чай уже был готов, и бабушка пригласила его к столу. Он принял приглашение, сел вместе со всеми за стол и, казалось, совсем погрузился в свои мысли. - Ну, - сказала наконец бабушка с надеждой в голосе, - сможете ли вы помочь ему? В ожидании ответа глаза всех присутствовавших устремились на врача. Один только Даник жадно смотрел на тарелку. Старшие забыли дать ему пряник, а протянуть руку и взять он боялся - это рассердило бы бабушку. Это были очень вкусные пряники, а бабушка пекла их только раз в месяц. Господин Гивет не сразу ответил на вопрос. Он повернулся к Данику. - Даник, - сказал он, - ты бы хотел бегать, как другие мальчики? Даник немного замешкался с ответом. Ведь он был единственным мальчиком в деревне, у которого имелись медвежьи костыли, и это придавало ему важности и выделяло среди других. Но потом он вспомнил, что скоро наступит весна и в горы погонят скот. Он сможет пойти вместе со всеми только в том случае, если будет бегать, как другие дети. Гонять коз было так интересно и весело, что Даник подумал: возможно, было бы неплохо снова стать нормальным мальчиком. Поэтому он сказал: |
| Весеннее гулянье в Летнем саду, куда изредка езжала Анна тайком от Фотия, называл он сатанинским гульбищем. – Женишка не подцепила ли? Много их нынче там, по весне-то, кобелей бесстыжих, военных да штатских, за вашей сестрой, сукою, задравши хвосты, бегает. – Ну что вы, батюшка! У меня и в мыслях нет, сами знаете… – Знаю, что знаю. А ты бы хоть то рассудила, что уже не молода и красоты не имеешь плотской; то богатства токмо ради женихи-то подманивают, а денежки вытрясут – и поминай, как звали. Поднял ногу из гроба, и с привычной ловкостью Анна стащила с нее смазной, подбитый гвоздями мужичий сапог. – Ох, мозоли, мозолюшки! Ноют что-то, верно, к дождичку, – кряхтел он, подымая другую ногу. На светлых перчатках у Анны – второпях не успела их снять – от смазных голенищ остались пятна дегтя. – Думаешь, не знаю, девонька, что у тебя на уме? – усмехнулся вдруг Фотий язвительно: – знаю, голубушка, все вижу насквозь; вот, мол, какая особа, миллионщица, Орлова-Чесменского дочь, графиня светлейшая, ручки изволит марать о сапоги мужичьи поганые! А только мне на графство твое наплевать и на миллионы тоже. Тридцать миллионов – тридцать сребреников – цена крови. Знаешь, чья кровь? Грех отца знаешь? Ну, чего молчишь? Говори, знаешь? – Знаю, – прошептала Анна, бледнея и опуская голову. – А коли знаешь – кайся, отца духовного слушай. Аль отца по плоти взлюбила больше, чем отца духовного? Послушание паче поста и молитвы. Вот скажу тебе: «Анна, скажу, обругай отца!» Ты и обругать должна… Она отвернулась и молча горько заплакала. Готова была терпеть все; но чтобы он над памятью отца ее ругался – не могла вынести. – Ну, чего нюни распустила, дура? Любя говорю. – Простите, батюшка! – сказала она, припадая к руке его и уже забыв обиду. – Бог простит. Ступай, завари-ка укропничку. Послышался стук в дверь. – Кто там? – Его сиятельство, князь Александр Николаевич Голицын, – доложил келейник. Анна заторопилась, хотела бежать навстречу гостю. – Стой! Куда? – удержал ее Фотий: – ничего, подождет, не велика птица. Давай сапоги. |
|
|
