| Bo всяком случае, вернулся он в Киев открытым и возбужденным противником «папежского духа». Как преподаватель Киевской академии, Феофан в курсах пиитики и риторики еще не отступает от прежних принятых руководств, пиитику читает по Я. Понтану и Ю. Скалигеру. Однако, он сразу же показывает себя решительным противником установившихся с польского риторических манер и приемов проповедничества, и впоследствии, в «Регламенте», очень едко и зло отзывается об этих «казнодеишках легкомысленных», польских и киевских. Сам Феофан проповедовал по иному. На кафедру он всходил всего чаще для того, чтобы проповедовать Петровскую реформу. В своих проповедях он сразу сходит или на панегирик, или на памфлет, или вдается в злободневную политическую сатиру. Так и в «Регламенте» он очерчивает «должность» проповедника. «Проповедали бы проповедники твердо, с доводов священного писания, о покаянии, о исправлении жития, о почитании властей, пачеже самой высочайшей власти Царской, о должностях всякого чина». Вместо польских казнодеишков Феофан советует читать Златоуста… Романистическую ученость, это «привиденное и мечтательное учение», Феофан отвергает с какой-то ненавистью. С великим раздражением говорит он всегда об этих «неосновательных мудрецах», об этих «скоморохах», ludimagistri. В особенности его возмущают киевские романисты, — «школярики, латиною губы примаравшие». Эта мнимая ученость опаснее самого невежества, ибо притязательнее. Сам Феофан весь в Реформации и в «новой» учености, в теориях XVII-ro века… Сохранились его догматические «трактаты», читанные им в Киевской академии. Изданы они были уже только после его смерти и в Германии, уже в семидесятых годах (полное издание под редакцией и с дополнениями Самуила Миславского, сперва Киевского ректора, позже митрополита, в Лейпциге, в 1773–1775 г.г.). В «Регламенте» Феофан говорит о верной постановке богословского преподавания. «Чел бы учитель богословский священное писание, и учился бы правил как прямую истую знать силу и толк писаний; и вся бы догматы укреплял свидетельством писаний; а в помощь того дела чел бы прилежно святых отец книги, да таковых отец, которые прилежно писали о догматех, за нужду распрь в церкве случившихся, с подвигом на противные ереси». |
| в) Изыскание и правильное расходование средств для все возраставшего числа духовных учебных заведений зависели от личного отношения к ним епархиальных архиереев и от понимания ими пользы школ. Этот фактор стал решающим, после того как, согласно «Духовному регламенту», учреждение школ и наблюдение за ними были предоставлены епархиальным архиереям и их администрации. Если бы к началу XVIII в. такое понимание необходимости и пользы школ было в достаточной степени распространено в кругах церковной иерархии, то, вероятно, Петру I и Феофану Прокоповичу не было бы нужды помещать в «Духовном регламенте» пространные рассуждения о пользе образования вообще и для духовенства — в частности. Как законодательной акт, закладывавший основы церковного управления, «Регламент» был задуман прежде всего в качестве инструкции для епархиальных архиереев. Из приведенного выше доклада 1727 г. явствовало, что организация духовных учебных заведений в первые годы после опубликования «Духовного регламента» шла очень медленно. Наиболее энергичными оказались епископы малороссийского происхождения, в особенности же выпускники Киевской коллегии, которая в 1701 г. была преобразована в академию. Будучи более образованными, чем великорусские, они гораздо лучше представляли себе необходимость обучения духовенства. Из стен Киевской Академии вышла и значительная часть преподавательского корпуса страны, окончивших ее можно было встретить в качестве учителей в самых отдаленных местностях Среди епископов отдельного упоминания заслуживают: Белгородский и Харьковский Епифаний Тихорский, Иркутский Иннокентий Кульчицкий, Псковский (позднее митрополит Киевский) Рафаил Заборовский, Казанский Иларион Рогалевский и Тверской Феофилакт Лопатинский. Во 2-й половине XVIII в. следует особо отметить Арсения Могилянского в Киеве и Самуила Миславского в Харькове, а затем в Киеве; из великорусских же епископов — прежде всего Московского митрополита Платона, Новгородского и Петербургского митрополита Гавриила Петрова, а также Нижегородского епископа Дамаскина Всем им приходилось на каждом шагу преодолевать большие трудности в изыскании необходимых материальных средств. |
| в) Изыскание и правильное расходование средств для все возраставшего числа духовных учебных заведений зависели от личного отношения к ним епархиальных архиереев и от понимания ими пользы школ. Этот фактор стал решающим, после того как, согласно «Духовному регламенту», учреждение школ и наблюдение за ними были предоставлены епархиальным архиереям и их администрации. Если бы к началу XVIII в. такое понимание необходимости и пользы школ было в достаточной степени распространено в кругах церковной иерархии, то, вероятно, Петру I и Феофану Прокоповичу не было бы нужды помещать в «Духовном регламенте» пространные рассуждения о пользе образования вообще и для духовенства — в частности. Как законодательной акт, закладывавший основы церковного управления, «Регламент» был задуман прежде всего в качестве инструкции для епархиальных архиереев. Из приведенного выше доклада 1727 г. явствовало, что организация духовных учебных заведений в первые годы после опубликования «Духовного регламента» шла очень медленно. Наиболее энергичными оказались епископы малороссийского происхождения, в особенности же выпускники Киевской коллегии, которая в 1701 г. была преобразована в академию. Будучи более образованными, чем великорусские, они гораздо лучше представляли себе необходимость обучения духовенства. Из стен Киевской Академии вышла и значительная часть преподавательского корпуса страны, окончивших ее можно было встретить в качестве учителей в самых отдаленных местностях империи . Среди епископов отдельного упоминания заслуживают: Белгородский и Харьковский Епифаний Тихорский, Иркутский Иннокентий Кульчицкий, Псковский (позднее митрополит Киевский) Рафаил Заборовский, Казанский Иларион Рогалевский и Тверской Феофилакт Лопатинский. Во 2–й половине XVIII в. следует особо отметить Арсения Могилянского в Киеве и Самуила Миславского в Харькове, а затем в Киеве; из великорусских же епископов — прежде всего Московского митрополита Платона, Новгородского и Петербургского митрополита Гавриила Петрова, а также Нижегородского епископа Дамаскина Семенова–Руднева . Всем им приходилось на каждом шагу преодолевать большие трудности в изыскании необходимых материальных средств. |
| Во 2-й пол. XVIII в. К.-М. а. вместе с др. укр. коллегиями постепенно преобразовывалась в полноценное духовное учебное заведение. Среди ее воспитанников начинали преобладать выходцы из семей священно- и церковнослужителей (в нач. XIX в. более 80% студентов). При этом во 2-й пол. XVIII в. количество представителей светских сословий не уменьшалось, но постоянно возрастала численность студентов из семей иереев и церковнослужителей. Обучались дети священников из Киевской епархии, территория к-рой изменилась в связи с новым адм. делением в кон. XVIII в. После введения положений духовно-учебной реформы 1798 г. обучение в академии было направлено на подготовку священников. В 80-х гг. XVIII в. усилиями Киевского митр. Самуила (Миславского) учебное заведение после частичных изменений программы по образцу народных уч-щ (введение занятий по рисованию, геометрии, алгебре, истории, географии и др., преподавание одного предмета в разных классах (концентрический метод)) стало главной окружной академией для Черниговской, Новгород-Северской и Слуцкой семинарий (с 1788). Положения реформы 1798 г., введенные в Киеве в февр. 1799 г., регулировали жизнь «школ» до 1817 г. Учебный курс состоял из 7 классов: одногодичный нижний, средний и высший грамматические, 2-годичные поэзии, риторики, философии и 3-годичный богословия. Кроме традиц. и ранее введенных секулярных предметов в нач. XIX в. в программу включили новые дисциплины (в 1800/01 уч. г. открыт класс нотного пения, в 1802/03 уч. г.- медицины (существовал до 1805), 1807/08 уч. г.- высший исторический и географический класс). Эти дисциплины должны были способствовать качественной подготовке будущего духовенства, а также учителей для семинарий. После проведения реформы 1798 г. в Киевском академическом округе уже насчитывалось 8 подведомственных семинарий: Белгородская, Брацлавская, Житомирская, Минская, Новороссийская, Переяславская, Харьковская и Черниговская. Первое деревянное здание бурсы появилось в коллегии во времена митр. Петра (Могилы). В деревянном корпусе без фундамента воспитанники-бедняки жили и обучались с 1719 г. до пожара 1766 г. В 1763-1765 гг. на берегу Днепра построили деревянную бурсу на каменном фундаменте. Когда и ее уничтожил пожар 1775 г., на старом фундаменте начали возводить каменный «сиротопитательный бурсацкий дом», а в 1810-1811 гг. к нему пристроили 2-й этаж. В бурсе оборудовали больничные комнаты, а в 1798-1799 гг. открыли «шпиталь» (затем больницу), рядом с домом построили поварню и пекарню, а в 1805 г.- столовую. В бурсацком комплексе работала баня, были сараи, погреба, б-ка. В «сиротопитательном доме» существовал распорядок дня воспитанников, контролировалось их времяпрепровождение (о таком контроле в более ранние времена неизвестно). |
| Его товарищами по классу были М. М. Сперанский, направленный сюда из Владимирской семинарии, а также небезызвестный впоследствии архиепископ Феофилакт Русанов. В своих мемуарах, созданных в середине XIX в., Мартынов пишет: «По духовному ведомству это был первый опыт — собрать из всех духовных училищ (т. е. семинарий. — И. С.) по два, по три студента (философских или богословских классов) в одну, здешнюю семинарию, преподавать им по одной методе курс наук и языков, приличных духовному воспитанию, потом отправить их обратно в те же семинарии для занятия учительских мест, каких они признаны будут достойными» . Программа семинарий была следующей. В первом и большей частью также во втором классе изучались краткий катехизис, русское правописание и грамматика. В третьем классе — латинская и церковнославянская грамматики, перевод с русского на латинский и арифметика. В четвертом (синтаксическом) классе приступали к географии и истории. В пятом, пиитическом, классе, изучались классическая поэзия, переводами из которой занимались учащиеся, основы классической мифологии и церковный устав (Типик). В программу шестого класса («риторов») входили библейская история, церковный устав и риторика. Более основательным было преподавание в седьмом классе («философов»); здесь изучали все те науки, которые в XVIII в. считались составными частями философии: логику, метафизику, политику (т. е. историю), естественную историю и историю философии (главным образом, античной). Восьмой, богословский, класс по недостатку учителей появился, за немногими исключениями, лишь со 2–й половины XVIII в., да и то лишь в некоторых семинариях. Здесь преподавались: герменевтика, догматика, нравственное богословие, апологетика и история Церкви, изучались пасхалия и Кормчая книга, а также почти наизусть выучивалась «Книга о должностях пресвитеров церковных». Александро–Невская семинария была одним из тех немногочисленных исключений, где философия и богословие изучались уже в 30–х гг. В Харьковской коллегии за основу была принята инструкция Белгородского епископа Самуила Миславского от 1769 г. |
| Иоанникий Руднев, также отличившийся в борьбе со старообрядчеством, из епископов Нижегородских был назначен экзархом Грузии (1877–1882) . Несмотря на то, что деление епархий на степени было отменено, оно все же сохраняло известное значение при перемещениях. Кроме того, Святейший Синод старался не переводить заслуженных архиереев из богатых епархий в бедные. Соображения такого рода были важнее, чем пригодность или непригодность для исполнения тех или иных задач . Вопреки вышеописанным неблагоприятным церковно–политическим условиям, некоторые архиереи добивались в управлении епархиями выдающихся успехов. Строгость и жестокость по отношению к подопечному духовенству временами сочетались с усердием в административных делах, которые бывали весьма осложнены размерами епархий и неразвитостью средств сообщения. Арсений Мацеевич был одним из немногих епископов XVIII в., хорошо знавших свою епархию благодаря частым инспекционным поездкам. То же самое можно сказать о Симоне Лагове (епископ Костромской в 1769–1778 гг., епископ (1778–1792), а затем архиепископ (1792–1804) Рязанский), который за время своей многолетней деятельности успел побывать во всех до единого приходах своих епархий. Многое для монастырей и приходского духовенства было сделано Гавриилом Петровым, епископом Тверским (1763–1770) и митрополитом Петербургским (1770–1799). К выдающимся иерархам XVIII в. относится также Арсений Верещагин, который еще до своего посвящения в сан активно помогал Гавриилу Петрову в улучшении монастырской жизни в Твери; позднее, уже будучи епископом Тверским, а затем Ростовским, он был известен своей заботой о семинариях и народных школах . Предметом особого попечения Тамбовского епископа Феофила Раева (1778–1811) были монастыри, и прежде всего старчество. Платон Левшин (1775–1812) образцово поставил в Москве дело духовного образования . Что касается малороссийских епархий, управление которых было приведено к великорусскому образцу лишь в конце XVIII в., то здесь следует упомянуть Черниговского архиепископа Иродиона Жураковского (1722–1738), проявлявшего большую заботу о духовенстве, а также митрополитов Арсения Могилянского (1757–1770), Гавриила Кременецкого (1770–1783), Самуила Миславского (1783–1796) и Рафаила Заборовского (1731–1757) ради их трудов на пользу Киевской Академии . |
| К выдающимся иерархам XVIII в. относится также Арсений Верещагин, который еще до своего посвящения в сан активно помогал Гавриилу Петрову в улучшении монастырской жизни в Твери; позднее, уже будучи епископом Тверским, а затем Ростовским, он был известен своей заботой о семинариях и народных Предметом особого попечения Тамбовского епископа Феофила Раева (1778–1811) были монастыри, и прежде всего старчество. Платон Левшин (1775–1812) образцово поставил в Москве дело духовного Что касается малороссийских епархий, управление которых было приведено к великорусскому образцу лишь в конце XVIII в., то здесь следует упомянуть Черниговского архиепископа Иродиона Жураковского (1722–1738), проявлявшего большую заботу о духовенстве, а также митрополитов Арсения Могилянского (1757–1770), Гавриила Кременецкого (1770–1783), Самуила Миславского (1783–1796) и Рафаила Заборовского (1731–1757) ради их трудов на пользу Киевской И в 1-й половине XIX в. бывали епископы, считавшие объезды приходов своей главной обязанностью, вызывая, впрочем, одним известием о своем приближении (как выразился в своих записках священник 40-х гг.) «трепет и смятение» Примером для епископов того времени мог служить первый предстоятель новообразованной Олонецкой епархии Игнатий Семенов (1828–1842): он организовал управление епархией, заботился об образовании духовенства, с помощью которого завел приходские школы, и боролся с Прежде чем во 2-й половине XIX в. церковная политика в Грузинском экзархате роковым образом приняла националистический и русификаторский характер, многое для улучшения положения буквально нищенствовавшего духовенства сделал здесь Иона Василевский (1821–1832). И при мягкосердечном Моисее Богданове-Платонове (1832–1834) управление экзархатом также оставалось на высоте. Преемник же его Евгений Базанов (1839–1844), напротив, принес огромный вред своей жестокостью и Выдающимся администратором, помимо прочих его достоинств, был Московский митрополит Филарет Дроздов (1821–1867). Он вникал в каждое отдельное дело и обосновывал свои всегда очень точные решения подробными разъяснениями, которые превращались в общие административные установки. |
| Платон Левшин (1775–1812) образцово поставил в Москве дело духовного образования 1004 . Что касается малороссийских епархий, управление которых было приведено к великорусскому образцу лишь в конце XVIII в., то здесь следует упомянуть Черниговского архиепископа Иродиона Жураковского (1722–1738), проявлявшего большую заботу о духовенстве, а также митрополитов Арсения Могилянского (1757–1770), Гавриила Кременецкого (1770–1783), Самуила Миславского (1783–1796) и Рафаила Заборовского (1731–1757) ради их трудов на пользу Киевской Академии 1005 . И в 1-й половине XIX в. бывали епископы, считавшие объезды приходов своей главной обязанностью, вызывая, впрочем, одним известием о своем приближении (как выразился в своих записках священник 40-х гг.) «трепет и смятение» духовенства 1006 . Примером для епископов того времени мог служить первый предстоятель новообразованной Олонецкой епархии Игнатий Семенов (1828–1842): он организовал управление епархией, заботился об образовании духовенства, с помощью которого завел приходские школы, и боролся с расколом 1007 . Прежде чем во 2-й половине XIX в. церковная политика в Грузинском экзархате роковым образом приняла националистический и русификаторский характер, многое для улучшения положения буквально нищенствовавшего духовенства сделал здесь Иона Василевский (1821–1832). И при мягкосердечном Моисее Богданове-Платонове (1832–1834) управление экзархатом также оставалось на высоте. Преемник же его Евгений Базанов (1839–1844), напротив, принес огромный вред своей жестокостью и произволом 1008 . Выдающимся администратором, помимо прочих его достоинств, был Московский митрополит Филарет Дроздов (1821–1867). Он вникал в каждое отдельное дело и обосновывал свои всегда очень точные решения подробными разъяснениями, которые превращались в общие административные установки. Его считали строгим, но справедливым, и поэтому духовенство боялось и уважало его. Деспотизм и произвол были ему совершенно несвойственны, он никогда не забывал, подобно иным своим коллегам, об уважении священнического сана своих подчиненных 1009 . |
| Смирнов (1855). С. 291. Об Иринее Фальковском см.: Булашев Г. Преосв. Ириней Фальковский, епископ Чигиринский, в: ТКДА. 1883. 6–9 (здесь и записка Иринея о состоянии академии в 1802 г.: 8. С. 550 и след.); Флоровский. С. 104 и след. 1423 Макарий. С. 144; Шпачинский. С. 429, 434. Еще дольше схоластический метод преподавания философии продержался в Казани (Можаровский. Ук. соч. С. 24–26; Благовещенский. С. 67), а также в Александро-Невской семинарии (Мартынов. С. 76; Чистович. С. 39). 1424 Смирнов (1855). С. 157, 209 и след. О Владимире Каллиграфе см.: Попов. Арсений Мацеевич (1912). С. 164–167; Барсов Н. Малороссийские проповедники XVIII века, в: Христ. чт. 1874. 1. С. 269 и след., 575 и след.; Горский А. Историческое описание Свято-Троицкой Сергиевы лавры. 2 (М., 1890). С. 122; Харлампович. С. 707; ср.: Зеньковский. 1. С. 113 и след. 1425 Смирнов (1855). С. 158–170; Титлинов. Феофилакт Лопатинский, в: РБС; он же. Гавриил Петров. С. 9 и след. 1426 Смирнов (1855). С. 299. 1427 Там же. С. 300, 353 и след. О Дамаскине см.: Горожанский Я. Дамаскин Семенов-Руднев, в: ТКДА. 1893–1894. 1428 Смирнов (1855). С. 300 и след. 1429 Макарий. С. 127 и след., 147–156. Во 2-й половине XVIII в. инструкция Самуила Миславского оставалась в силе при преподавании всех дисциплин (там же. С. 124–143). 1430 Смирнов (1855). С. 301–330; ПСЗ. 31. 16047, 16061. 1431 Смирнов (1855). С. 297. 1432 ПСЗ. 24. 18273 (1797 г.); 25. 18726 (1798 г.); Титлинов (см. библиогр. к § 20). 1. С. 7 и след. В 1802 г. Святейший Синод распорядился ввести в духовных училищах и семинариях в качестве особого предмета основы медицины (ПСЗ. 27. 20334). В 1794 г. под впечатлением французской революции было приостановлено преподавание французского языка, возобновленное лишь в 1797 г. (Знаменский. Духовные школы. (1873). С. 774). 1433 Рождественский. Исторический обзор (1902); Довнар-Запольский (см. библиогр., общ. лит. б); Зеньковский. 1. С. 113] и след.[; Флоровский; Милюков. Очерки. 2. 2 (1931); Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Харьков, 1894. 1; Загоскин Н. История Казанского университета. Казань, 1902–1903. 3 т. Наряду с реформой уже существовавших университетов в Москве и Вильне, были открыты новые высшие учебные заведения: университеты в Дерпте (1802), Харькове (1804) и Казани (1804), Петербургский педагогический институт (1804, с 1819 г. – университет) и Александровский лицей в Царском Селе. Университеты стали центрами шести учебных округов, на которые была разделена вся Россия – обстоятельство, важное для реформы духовных школ 1808 г. В губерниях образовывались гимназии и уездные училища. |
| Т. Голубев , сверивши их с самим синодским делом (Архив св. Синода, 359) и несколько поправивши Евгениевские копии, по небрежности писца снятия не везде точно. Точно также, как и «Обозрение российских духовных училищ», «Краткое сведение о начале Киевской академии»... носит на себе печать почти повсюдного объективизма и, но нашему мнению, совершенно напрасно г. Малышевский ищет здесь обнаружения симпатий или антипатий автора («Деятельность м. Евгения в звании председателя конференции Киевской духовной академии», стр. 21–22), из коих первые направлены-де на «Инструкции» («Краткое сведение», стр. 219) и на стремление м. Самуила Миславского приготовить преподавателей для академии в университетах московском, виленском и иностранных (ib., 255 и в «Истории российской иерархии», стр. 241), а вторые – на академическую схоластику и латынь. Никаких своих чувств и взглядов наш автор почти и не высказал в разобранном нами «Сведении». О них можно говорить только тогда, когда знаем их из деятельности преосвященного, что не совсем кстати сделал проф. Малышевский. Одно лишь можно заключить из его «Сведения», что он вообще не сочувствовал прежнему положению «учебного и начальственного» дела в академии, так как прямо выразился, что нужен был «новый но всем частям определительный устав», который-де и введен в Киевскую духовную академию в 1817 году (стр. 226). Но, с другой стороны, ученый митрополит справедливо находил и настойчиво утверждал, что до-реформенная Киевская академия, не смотря на недостатки ее внутренней организации, приносила в свое время весьма хорошие результаты и была учреждением в высшей степени полезным для России. Настойчивость эта обусловливалась главным образом апологетическими целями, так как в начале нынешнего столетия были сделаны, на сколько нам известно, две вылазки периодической прессы против Киевской духовной академик «Труды и жертвы Конашевичей и Могил, писал какой-то притязательный оратор в «Вестнике Европы» (1808 г. ч. X., стр. 45), первоначально читавший свою речь публично, для отечества ныне не приносят плодов своих»; оттуда-де, из Киевской академии, не появляются «ни Кодры, ни Гомеры, ни Демосеены, ни Цицероны, ни Невтоны» и пр. Академия Киевская, подбавляет сотрудник «Корифея (или «Ключа литературы» 1802 год, ч. 1., стр. 149–150), «производила великих прелатов, знаменитых ученых; но не вывела на сцену ни одного великого гражданина и никогда не имела в предмете своем воспитанников других добродетелей, кроме монашеских». |
|
|
