| В переводе И. И. Мартынова «Философических уединенных прогулок» Жан-Жака Руссо (СПб., 1802, ч. 1, с. 30): «Весь находясь в настоящем, я ничего не помнил; не имел никакого отдельного понятия о моей личности, ни малейшей идеи о случившемся со мною; не знал, кто я, где я; не чувствовал ни боли, ни страха, ни беспокойства». Ср. в «Сыне Отечества» (1825, ч. 102 «О духе поэзии XIX b.», с. 288): «Что наиболее отличает мечтательную Поэзию, принадлежащую эпохе нашей, что придает ей совершенно особые черты – так это ее личность, т. е. выражение личных положений и ощущений автора, если порой она и касается до других предметов, то это с соприкосновенной только к нему стороны» (Сиповский, ч. 1, с. 288). У А. С. Грибоедова в его заметке «По поводу ”Горя от ума“» (1824 г.?): «В превосходном стихотворении многое должно угадывать; не вполне выраженные мысли или чувства тем более действуют на душу читателя, что в ней, в сокровенной глубине ее, скрываются те струны, которых автор едва коснулся, нередко одним намеком, – но его поняли, все уже внятно, и ясно, и сильно. Для того с обеих сторон требуется: с одной – дар, искусство; с другой – восприимчивость, внимание. Но как же требовать его от толпы народа, более занятого собственной личностью, нежели автором и его произведением?» (Грибоедов, 1917,3, с. 101). В письме-доносе Я. И. Ростовцева в. кн. Николаю Павловичу о заговоре декабристов (12 декабря 1825 г.): «Не почитайте меня коварным доносчиком, не думайте, чтоб я был чьим-либо орудием, или действовал из подлых видов моей личности, – нет» [т. е. моих личных выгод. – В. В.] (Русск. старина, 1889, сент., с. 634). У П. А. Вяземского в письме А. И. Тургеневу и В. А. Жуковскому от 27 ноября 1826 г.: «Ты видишь, я все тот же литературный doctrinaire и не отступаю, что бы ни было, от своих заповедей. Но в самом деле, надобно же в авторском звании, как и в другом, отстаивать свою dignité, свою личность...» (Архив бр. Тургеневых, 6, 1, с. 50). У него же в письме к тому же А. И. Тургеневу от 1 января 1829 г.: «На губернаторском месте весь человек на виду, и присутствие честного, образованного человека уже есть благо, хотя и бесстрастное, но не менее того существенное. В других отраслях, где круг и возвышеннее, но однако же ограниченнее, определеннее, там влияние личности слабеет (там же, с. 74–75). У А. Н. Вульфа в Дневнике 1827 г.: «Возьмите несколько человек со всех концов земли, всех степеней образованности, всех исповеданий веры, исключите их из остального мира, подчинив одному образу жизни. Что выйдет? Одинакие занятия, одинакая цель жизни, радости, печали и вообще все, что они будут чувствовать, касающееся их вех, а не одного из них, даст им всем одну отличительную черту, один характер, общий всем, но составленный из личности каждого (таково было начало каждой народности)» (Вульф, с. 134). |
| Ужасно хочу видеть Тебя, Папа душка. Когда Ты вернешься? Скоро или нет еще? Алексей просил передать Тебе его письмо. Пожалуйста, поклонись от меня дядям, Дмитрию и Николаю Павловичу. Видела сегодня в Павловске на всех дорогах чудных уральских казаков. Такие аппетитные. Некоторые имеют Георгиевский крест и медали. Ну, до свидания. Боюсь, чтобы письмо не опоздало. Храни Тебя Бог. Крепко и нежно целую, как люблю. Твой Вознесенец. Из письма Александры Федоровны 11 сентября Мой дорогой, любимый, День был такой серый, что мне даже взгрустнулось, но теперь солнце опять выглянуло из-за облаков. Окраска деревьев принимает теперь такие чудные оттенки, – желтые, красные, медные. Грустно подумать, что лето миновало и что приближается бесконечная зима. Странно было увидеть милое море. Но какое оно грязное! С болью в сердце увидела вдали «Александрию» и вспомнила, с какой радостью мы ее всегда встречали, зная, что она отвезет нас на наш дорогой «Штандарт» и в шхеры! Теперь все это лишь сон! У меня был старый Раухфус – за эти три месяца устроено множество яслей по всей России нашим обществом материнства и младенчества 456 . Для меня большая радость, что все так горячо на это откликнулись и сознали важность этого вопроса, – особенно теперь нужно заботиться о каждом младенце, ввиду тяжелых потерь на войне. Говорят, что гвардия опять сильно пострадала. Мы ездили в Павловск – прекрасный воздух и яркое солнце! Нас сопровождали славные казаки с Георгиевскими крестами. Радость детей по поводу Твоих писем неописуема. Все они, слава Богу, здоровы. Из дневника Ольги Николаевны Суббота, 12 сентября Мы 2 в лазарет, перевязала Андреева, Медведева, Першина и Ефремова 225-й Двинской дружины, рана правого бедра, после Азлина, Вартанова и Степанковского. Смотрели после с Митей и другими альбом. Ко всем зашла и с Митей на минуту на балконе. Ели с Мама. Днем с Марией и Анастасией в их лазарет, после мы 4 гуляли. Дождь и сыро. Кусов пил с нами чай. Были у Всенощной. У Алексея грязь 457 . Папа телеграфировал. Говорила с Митей. 7 тепла. Спаси, Боже. Письмо Анастасии Николаевны |
| Письмо Татьяны Николаевны Царское Село. 29 января Папа душка, Ужасно Тебе завидую, что Ты в Севастополе и увидишь флот. Какая паршивая скотина этот «Бреслау», поганец осмелился стрелять в несчастную Ялту 368 . Сегодня у нас была операция дипломата Троицкого. Слава Богу, прошла благополучно. Помнишь, у нас пел в конвое урядник 369 Халипов, был регентом у них в хоре 370 . Потом, помнишь, в Большом дворце лежит раненый сотник Волжского полка. Ну вот этот самый сотник оказался сыном урядника, и его единственная мечта – это попасть в Конвой. Это все просила передать Тебе баронесса Мейндорф 371 , бывшая командирша Конвоя. Странно все это, правда? Вчера, когда мы ездили с Ольгой в Петроград, то до пожертвования мы поехали к графине Карловой, у которой в доме устроен маленький лазарет на 12 офицеров. Потом у нее пили чай и шоколад. Она была страшно любезна. Мерика была и Катя, старшая сестра, которая замужем за князем Голицыным. Он у дяди Николаши адъютант, но сейчас тут. У них страшно миленький маленький мальчик. Ну вот, до свидания, Папа мой дорогой. Крепко, крепко Тебя целую, как люблю. Твой верный Тебе Вознесенец. Кланяюсь Николаю Павловичу. Из письма Александры Федоровны Царское Село. 29 января Помнишь ли Ты одного из наших первых раненых офицеров Страшкевича 372 , у которого была перевязана голова и который так долго говорил с Тобой, что едва не довел до обморока? Бедняга вернулся в свой полк и теперь убит. Жалко его бедную семью. Из дневника Ольги Николаевны Четверг, 29 января В 11 часов Троицкому операция, грыжа. Ольга Колзанова и я – швы, Татьяна – материал, Мама – инструменты. Благополучно. До 1 часа 35 минут перевязки. Я Сачковскому, ногу Кобылина, правую ногу Ягмина, Горкова 21-го Сибирского стрелкового полка, рана шеи у затылка, Зеленого и Емельянова. Он и сибиряки в город поехали, так что вечером не видели. Граф Фредерикс и Эмма завтракали. Мы 4 катались в санях, мерзли. В 4 часа в Большой дворец. Вечером снова к нашим. Теперь у Ани ангина и вечером 38,5. У нижегородцев была и других. К[арангозов] лежит в 4-й палате с началом аппендицита. Так скучно. Вечером 9 мороза. Папа в Севастополе. Был на «Кагуле» и «Евстафии» и т.д. Спаси, Боже. Григория Ефимовича убрали. |
| Ну, до свидания, Папа душка. Храни вас Бог. Крепко, крепко целую Тебя и Алексея. Кланяюсь Николаю Павловичу и Дмитрию. Твой Вознесенец. Из дневника Татьяны Николаевны Среда, 18 ноября Утром урок. В 10.30 поехали встретить Папа и Алексея. Дмитрий тоже был и Николай Павлович. Посидели все вместе до 11 часов. Поехали к «Знамению», после в лазарет. Перевязала Дронова, Максимова, Малыгина, Жихорского, Сергеева и Тузникова. Сделала оба вспрыскивания. Между сидела с Володей. Очень мил. Митя был с Ольгой рядом. Завтракали 5 с Папа и Мама. Днем 3 гуляли с Папа. Чай пили и обедали вместе. Были уроки. Говорила вечером с В. Сидела с Мама. Папа у себя читал до 11 часов. Ужасно рада, что оба душки вернулись. Четверг, 19 ноября Утром урок. Поехали в лазарет. Перевязала Назарова, Вартанова, Блейша, Сергеева и Тузникова. Его немножко резали. Сделала оба вспрыскивания. Потом сидела с Володей. Митя был. Завтракали с Папа, Мама и Силаевым. Гуляла с Папа. Потом пили чай с Мама, Папа в Петрограде. После помогала Алексею готовить уроки. Обедала с Папа и Мама. Говорила с Володей. Сидела с Мама. Письмо Татьяны Николаевны 26 ноября Папа душка. Крепко, крепко поздравляю Тебя с сегодняшним большим праздником 480 . Так жалею, что мы не можем его провести вместе с Тобой и Алексеем. Видал ли Ты каких-нибудь знакомых среди Георгиевских кавалеров? Мы вчера ходили гулять с Изой в Павловск и удивились, что так мало встретили народа. Оказывается, что далеко впереди нас и сзади шли желтые люди, всех посылали другой дорогой и говорили: «Великие княжны гуляют, и не надо им мешать идти там», идиоты такие, в самом деле. Любят всегда через меру постараться. Без Тебя по саду скучно ходить, а там все-таки веселее. Как рука Алексея? Надеюсь, перестала болеть и что он себя хорошо чувствует. Ну, до свидания, Папа душка. Петр Васильевич уже тут, сидит и ждет, чтобы я шла чай пить. Храни вас Бог. Крепко и нежно обнимаю вас двух дорогих моих. Твой Вознесенец. Письмо Анастасии Николаевны 29 ноября 1915 Царское село |
| Много ли гуляешь и ездишь на моторе? Ну, до свидания, Папа душка. Крепко и нежно целую и обнимаю Тебя. Твой верный и горячо тебя любящий Вознесенец. Письмо Ольги Николаевны 16 июня Душка, милый мой Папа! Ну, как Ты? Мы все слава Богу. Погода стала наконец теплей, но вечера все еще сырые – так что после 9 часов Мама молится с Алексеем, и мы идем в комнаты, что жалко, так как еще светло, а здесь чувство зимы. Сегодня днем мы долго и много работали в складе. Было довольно весело, и мы накатали большое количество бинтов. С нами там работали жена и очень миленькая дочь графа Дмитрия Ивановича Толстого и другие. Выставка до сих пор весьма удачна и довольно интересна. Самый красивый отдел лазарета Мари и Настасьи. Все наши работы раскуплены, так что снова работаем. Мама и маленькие особенно стараются. Татьяна ездила в 6 часов верхом, а я слушала репетицию пьесы у Ани в доме. Теперь уже совсем хорошо идет, и даже Аля довольна милыми актерами, которые, правда, очень стараются. Тетя Ольга писала, что бедный Дафнэ умер и она и Эмилия Ивановна много плакали, хороня его под клумбой. В теннис как-то не пришлось играть. Папа душка, я очень хочу Тебя видеть. Кланяйся Николаю Павловичу и Лозинскому. Какая скука ехать завтра в город на пожертвования и в какой-нибудь лазарет. А какой ужасный случай с бедным Казбеком. Это уже третий сын. Извиняюсь за глупое письмо, выходит что-то очень разбросано и глупо. До свиданья, Папа-солнышко. Храни Тебя Бог. Крепко, крепко Тебя целую как люблю. Твой верный Елисаветградец. Письмо Анастасии Николаевны 18 июня 1915 г. Четверг Мой золотой и милый Папа Душка! Наконец хорошая погода и жарко даже душно. Мне жарко, потому что я бегала по трапу. Мама принимает. Аня только что завтракала с нами и уехала, потому что она едет в Петроград к родителям и завтра вернется. Сегодня не было приятно иметь уроки потому что жарко. Мы продолжаем ходить в лазарет. Бедный наш один старый прапорщик 5 Сибирского полка три дня назад тому приехал и сегодня ему плохо так что наверно не выживет бедный... |
| Погиб Милорадович не от вражеской пули. Будучи столичным генерал-губернатором, 14 декабря 1825 года. Роль Милорадовича в декабрьских событиях была непроста. Есть версии о хитроумном заговоре, в центре которого был популярный генерал-губернатор. Любопытно, что Милорадович настаивал на скрупулёзном исполнении законов о престолонаследии: сначала – присяга Константину, потом – обнародование отречения Константина и, наконец, присяга Николаю Павловичу. Авантюрная душа Милорадовича требовала восстановления традиций XVIII века, когда гвардия играла решающую роль в воцарениях и дворцовых переворотах. Узнав о бунте, поспешил доказать верность трону и восстановить порядок. Когда на площади собрались восставшие, боясь кровопролития, генерал отказался вести на площадь смятенный Конногвардейский полк, предполагал всё решить личным примером, по-суворовски. Он верхом выехал к участникам мятежного выступления – лихой кавалерист, уверенный в том, что его командирский глас спасёт ситуацию. Его узнали, но честь отдали далеко не все. Голос Милорадовича, обнажившего клинок, прозвучал над переполненной площадью: «Кто из вас был со мной под Кульмом, Бауценом?» В замешательстве толпа безмолвствовала. «Слава Богу, здесь нет ни одного русского солдата!» – зычно заключил Милорадович, поднявшись на стременах. Милорадович обратился и к офицерам, проклиная тех, кто отказался от присяги. Он убеждал их пасть на колени перед новым императором Николаем. Руководитель штаба восстания, поручик Евгений Оболенский предложил Милорадовичу покинуть площадь: «Не мешайте солдатам исполнять свой долг». Генерал резко ответил, что никто не может запретить ему говорить с солдатами. Тогда Оболенский, вырвав ружьё из рук солдата, штыком попытался повернуть генеральскую лошадь, задев бедро Милорадовича. Это означало, что «всё позволено», что мятежники готовы идти ва-банк, не считаясь с авторитетом героя Альп и Кульма. А мгновение спустя выстрел Петра Каховского (тоже – потомственного офицера) предательски сразил генерала. |
| Тот ничего не ответил, подошел к столу, где всегда стояла для него бутылка рому, налил, выпил и тяжело опустился в кресло у камина. В движениях его, кособоких, ползучих, как у краба, который под камень прячется, в искаженном лице («вся рожа накосо», – вспоминал впоследствии Волконский), в рыжих волосах взъерошенных и в бегающих глазках было что-то зловещее. «Уж не пьян ли?» – подумал Волконский. – Какие новости? – проговорил, наконец, Дибич сдавленным голосом и расстегнул воротник мундира, как будто задохся. – А вот какие: курьер из Варшавы вернулся ни с чем… – Как ни с чем? – А так, что поворот от ворот: депеш моих не распечатали и курьера не приняли, тотчас же ночью спровадили вон из города, запретив, чтобы с кем-нибудь виделся… – Что вы говорите? Что вы говорите? – воскликнули вместе Виллие и Волконский. – Не верите, господа? Я и сам не поверил. Да вот прочесть не угодно ли? Дибич подал письмо. Волконский стал читать и побледнел. – Что такое? Что такое, Господи? Виллие тоже прочел, и лицо у него вытянулось. Письмо было от великого князя Константина Павловича. Он сообщал, что, с соизволения покойного государя императора, уступил право свое на наследие младшему брату, великому князю Николаю Павловичу, в силу рескрипта его величества от 2 февраля 1822 года. «Посему ни в какие распоряжения не могу войти, а получите вы оные из С.-Петербурга, от кого следует. Я же остаюсь на теперешнем месте моем и нового государя императора таким же, как вы, верноподданным. А засим желаю вам лучшего». – Какой же рескрипт? – спросил Виллие, опомнившись. – Не могу знать, – ответил Дибич. – Государь ничего не говорил вам? – Ничего. – Но последняя воля?.. – Последняя воля его не известна. – Как же перед смертью не вспомнил? – Да вот не вспомнил, – должно быть, забыл. – И вы забыли? – Я? Нет, я не забыл, я имел честь докладывать его сиятельству неоднократно, – злобно посмотрел Дибич на Волконского. Но тот ничего не ответил: сидел, как в столбняке. – Что такое? Что такое, Господи?.. – шептал, точно бредил; вдруг вскочил, всплеснул руками и вскрикнул: – А присяга-то как же, присяга-то?.. |
| Художник помогал ему в этой борьбе, он требовал для себя всё его время и все силы, а жизнь ничего не хотела уступать без боя» , — сообщает результат своих долгих наблюдений над Чеховым его близкий приятель И.Н. Потапенко. По его же утверждению, Чехов воспитал в себе сильнейшую волю: «Воля чеховская была большая сила, он берёг её и редко прибегал к её содействию, и иногда ему доставляло удовольствие обходиться без неё, переживать колебания, быть даже слабым. Но когда он находил, что необходимо призвать волю, — она являлась и никогда не обманывала его. Решить у него значило — сделать» . Чеховский кодекс воспитанного человека, волевого человека, известный по письму к брату Николаю (март 1886 г.), содержит прежде всего жёсткие требования долженствования. Полезно припомнить некоторые его положения: «Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять следующим условиям: 1) Они уважают человеческую личность, а поэтому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы… 2) Они сострадательны ни к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом… 3) Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги. 4) Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушающего и опошляет его в глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыль в глаза меньшей братии… Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают… Из уважения к чужим ушам, они чаще молчат. 5) Они не унижают себя с тою целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: «Меня не понимают!» или: «Я разменялся на мелкую монету!..», потому что всё это бьёт на дешёвый эффект, пошло, старо, фальшиво… 6) Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства со знаменитостями… 7) Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой… 8) Они воспитывают в себе эстетику. |
| А это значило, что в это время семейные союзы раскольников хотя и не признавались вполне законными, но и не расторгались светскою властью 16 . Далее: указом 1765 года Екатерина II отменяет «во всем государстве с свадеб за венечные памяти денежный сбор» 17 . Простирался ли этот указ и на раскольников, как стараются доказать это современные нам раскольнические писатели 18 , или он ограничивался только лицами православными, «желавшими, по словам синода, вступать в брак по церковному чиноположению», – мы не знаем; но во всяком случае то несомненно, что, после уничтожения венечных памятей, продолжать трехрублевый сбор с раскольников, венчавшихся «не у церкви, без венечных памятей», значило бы поступать несправедливо. Наконец в 1782 году Екатерина освобождает заблуждающих от платежа двойного оклада 19 , а в 1783 году – и от самого названия «раскольник»; а это значило, что с этого времени «светская власть» решилась «не вмешиваться в различие, кого из жителей в числе правоверных, или кого в числе заблуждающихся почитать», а только считала своею обязанностью «над всеми вообще наблюдать, дабы каждый поступал по предписанным государственным узаконениям» 20 . При таком отношении к расколу власти, разумеется, не могло быть и речи о каком-либо преследовании раскольников за их бесцерковные браки 21 , и власти церковной, не признававшей законности таких браков, не оставалось ничего более, как, скрепя сердце, «увещевать» только заблуждающих «о обращении от расколу и о венчании в церквах православных» 22 . В таком неопределенном положении находились раскольничьи браки пред судом закона, когда Императору Николаю Павловичу, в первый же год своего царствования, угодно было Высочайше утвердить вышеизложенное мнение комитета министров. Строго говоря, этим мнением не разрешался еще окончательно вопрос о том, какое юридическое значение должны были иметь с этого времени вне церковные раскольничьи браки; но им, по крайней мере, пресекались все недоумения, какие возбуждались в низших судебных инстанциях при суждении об этом предмете, и прекращались самые исследования о браках заблуждающих, и притом – не только в судах светских, но и духовных. |
| АВП РИ, ф. СПб ГА 1–1, оп. 781, д. 15, л. 71–76. См. также копию документа: АВП РИ, ф. Турецкий стол, оп. 502а, д. 397, л. 41–45. 114. Донесение поверенного в делах в Константинополе В.П. Титова в азиатский департамент МИД о приведении к присяге консула в Бейруте К.М. Базили Константинополь, Пера 20 мая 1841 г. Подлинник Честь имею препроводить в Департамент присяжный лист за подписью г-на титулярного советника Базили, скрепившего присягу, принятую им по случаю Всемилостивейшего пожалования его в настоящий чин. Приложение. Клятвенное обещание Я, нижеименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, Его Императорскому Высочеству Великому Князю Александру Николаевичу, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, и все к высокому Его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и при том по крайней мере стараться споспешествовать все, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может. О ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допускать стараться, и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, и поверенный и положенный на мне чин, как по сей (генеральной, так и по особенной) определенной и от времени до времени Его Императорского Величества Именем от предуставленных надо мною начальников, определяемым инструкциям и регламентам и указам, надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом себя вести и поступать, как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред Богом и судом Его страшным в том всегда ответ дать могу, как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же этой моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь. |
|
|
