| Николай Кавасила возражает против добавления в цитату Аристотеля слов «словно некое прочное основание» (Cabas. 529.119–120), по его мнению, Никифор Григора тем самым искажает мысль этого философа, заявляя претензии на некую собственную оригинальную теорию (Cabas. 527.77, 529.120–124, 531.162–169). Между тем как раз это дополнение, предваряющее дальнейшие рассуждения об именах и глаголах в духе неоплатонизма, осуществляет переход от мысли Аристотеля ко взглядам Платона. Далее Николай Кавасила приводит обширную выдержку из «Истории» (Greg. 287.9–17), разделив ее на две части. Из первой он делает вывод, что Никифор Григора смешивает ум и чувственное восприятие (Cabas. 530.159; 531.171–175), из второй – что, наоборот, разделяет, опровергая тем самым самого себя «подобно бесноватым» (Cabas. 531.187 – 532.195). Автор псогоса, может быть, не понимая учения Платона, возражает против тезиса Григоры, что ум присутствует какой-то своей частью в чувственно воспринимаемых вещах (Cabas. 531.176–179). Кроме того, он, вероятно намеренно, не приводит продолжение пассажа, позволяющее понять мысль Григоры: «Ибо то же самое (чувственное познание), воспринимая отпечатки внешних вещей свойственными ему органами и словно записывая в книгу воображения души образы, говорит (Синесий), вместо прототипов, здесь же их помещает, стремясь согласовать вещи (мира) с мыслимыми (вещами). Поэтому и испытывает оно (чувственное восприятие) нужду в речи, способной, с одной стороны, уподобиться мысленным объектам, с другой, – приноровиться к вещам» (Greg. 287.17–23). Интересно упоминание о «воображении», что указывает развитие этих идей от комментария Никифора Григоры к трактату «О сновидениях» Синесия Киренского, произведения, которое отличалось от большинства неоплатонических сочинений тем, что в центр рассмотрения ставило силу человеческого воображения (фантазию): «Ибо ум имеет первообразы существующего, говорит некая древняя философия; мы могли бы добавить, душа – первообразы становящегося, так как ум стоит в таком же отношении к душе, как существующее к становящемуся». И далее: «Она (душа) имеет ныне все (первообразы становящегося), проецирует подходящие и отражает воображением, через которое живое существо имеет восприятие того, что лежит по ту сторону» 35 . Можно предполагать, что сама постановка проблемы постижения потустороннего, его границ и возможностей, носит неоплатонический характер. |
| Анонс Международного Фестиваля кино и телепрограмм «Радонеж». 24 ноября. 23.11.2017 07:54:21 Кульков Сергей Андреевич Е. Никифоров: - Что будет завтра 24 ноября на фестивале «Радонеж» в Доме кино, м. Белорусская, ул. Васильевская, д.13. Мне помогают Борис Григорьевич Криницын, Татьяна Викторовна Москвина-Ященко и Татьяна Ивановна Мальцева. На последний день у нас тоже припасено много-много интересного. Я хотел бы, чтобы Вы рассказали о таком фильме «Григорий Соколов: Разговор, которого не было» Н.Ждановой. Как всегда интригующее название. Кто об этом фильме хочет сказать? Т.Москвина-Ященко: - Я поклонница этого фильма, потому что он являет собой жанр портрета. И здесь показан потрясающий пианист Григорий Соколов, его судьба, данная очень последовательно, точно, и через отношения с женой, которая его бесконечно любила и которая принесла себя в жертву этому пианисту для того, чтобы его творческая судьба состоялась. Это тема любви, это тема гениального творчества. Поэтому это один, на мой взгляд, из важных фильмов. В информационной программе у нас стоит еще фильм, который вполне мог бы быть и в конкурсной программе - «Война народная. Ополчение» М.Кузнецова – замечательный фильм о вяземском котле, где принимали участие защитники Москвы, и это были не только воинские части, их не было, их не хватало, Москва же была совершенно оголена. И как люди встали и пришли в ополченцы, и о них мало говорится, они гибли в таком количестве, что до сих пор сердце кровью обливается, когда только прикасаешься к этой теме. Фильм снят об этом. Е.Никифоров: - По нашей проблематике православной, религиозной в 16 часов, всем будет интересно посмотреть, фильм «Спасайте детей своих. Старец Адриан» Марины Михайловой. Это о чем? Т.Мальцева: - Это о том самом старце Андриане (Кирсанове), который живет в Псково-Печерском монастыре, но попасть к нему уже сложно. Марина Михайлова – это наш постоянный автор из Пскова, она целых три работы дала на наш фестиваль, вот она попала к нему, она сняла его. Смысл этого фильма – еще раз услышать и увидеть знаменитого старца. И получить духовную пользу. |
| Священник. Не понял!? Духовник. Он имеет в виду описание того способа молитвы, который встречается не вообще в Добротолюбии, а лишь у четырех ее писателей: преподобных Симеона Нового Богослова , Григория Синаита , Никифора монаха и Ксанфопулов Каллиста с Игнатием. Священник. Так, это именно те, которых наставник странника выделяет особо, говоря, что «хотящему научиться из Добротолюбия внутренней молитве, должно читать его следующим порядком: 1) во-первых, прочесть книгу Никифора монашествующего; потом 2) книгу Григория Синаита всю, кроме кратких глав; 3) Симеона Нового Богослова о трех образах молитвы, и слово о вере; и за сим 4) книгу Каллиста и Игнатия»! 18 Духовник. Вот это и есть то, из-за чего св. Феофан считал, что «книжка – рассказы странника – внешний чин дела изображает», 19 ибо о внешней стороне искусственного метода совершения умно-сердечной молитвы «говорят только эти четверо». 20 Священник. Что же плохого во внешнем молитвенном чине, с учетом того, что без внешнего внутренняя человеческая жизнь и не обходится? Духовник. Плохо то, что у названных писателей Добротолюбия «описан только один внешний очерк дела, а что при этом добавляется старцем для восполнения внутреннего при сем строя, того не видно. Проходящий такое делание без руководителя естественно и остается с одним внешним деланием, строго исполняет, что велено относительно положения тела, дыхания и смотрения в сердце. Как такого рода приемы естественно могут доводить до некоей степени сосредоточения внимания и теплоты, то он, не имея при себе верного определителя, который бы сказал ему, каково достоинство происходящего в нем изменения, приходит к мысли, что это и есть то, что он ищет, т.е. что его осенила благодать, тогда как ее тут еще нет, и начинает мнить, что имеет благодать, не имея ее. Это и есть прелесть, которая затем покривит и все последующее течение его внутренней жизни». 21 Священник. Если я правильно понял, дело не в том, что описываемый перечисленными святыми образ молитвы неприемлем, а в том, что его надо проходить под непосредственным руководством опытного в этом деле наставника. Кто же возьмется за это дело самостоятельно, по одному внешнему описанию его, тому прелести не миновать. |
| Онуфрий строго соблюдал эту заповедь, и ежедневно в течение сорока суток ел только 30 золотников хлеба, клал 3.500 и 4.000 земных поклонов, а поясных по чёткам без счёту: в устах его была непрестанная молитва , а в душе печаль и умиление: очи его, как два приснотекущие источника, струили слёзы. Когда таким образом совершилось умервщление плоти его и оскудела в нём сила, надобная для других телесных трудов, тогда духовный отец его Никифор сократил многодневное пощение его. Такое приготовление ему продолжалось четыре месяца. По прошествии их воспламенилась в нём любовь ко Христу и возгорелось желание мученичества. Тогда Никифор благословил его отправиться на остров Хиос и там принять венец мученический, а спутника, содейственника и помощника ему дал Григория, весьма опытного и практикованного в подобном путешествии (νδρωπον πολλ μπειρον κα πρακτικν ες τοιατιν δηποραν): весьма опытного, потому что этот смышлёный, συνετς, и внушающий уважение монах был приготовителем и спутником трёх прежних страстотерпцов, Евфимия Игнатия и Акакия. Сей Григорий и Онуфрий с поручительными письмами Набольших св. горы явились на сказанный остров, и по этим письмам были приняты любезно тамошними мучениколюбцами (sic). Проживая у одного из них семь дней, Онуфрий молчал, обливался слезами, читал и слушал Жития новых мучеников, не пил вина и не принимал никакого утешения, а после видения Царя небесного, указавшего ему светозарнейшее место между мучениками, радовался и благодарил его за призвание в горние селения. Но в осьмую ночь вдруг перестала действовать в сердце его божественная Энергия и духовная теплота. Это устрашило Онуфрия; и он сказал спутнику своему Григорию: Отче, огонь угас в сердце моём; что сделалось со мною? Григорий, отвечал: что сделалось! ты возгордился, и потому оскудела в тебе благодать Божия, и ты сделался игрушкою бесов, маскарадным зрелищем людей и предметом печали ангелов. Увы мне злополучному! напрасны труды мои! тщетны надежды братии! Вместо того, чтобы услышать о тебе, как о мученике, они услышат об антихристе. |
| Мастера же работали на раскрытом и покрытом клеенкой ломберном столе. Они представляли совершенную противоположность друг другу. Насколько Влас Никифоров, так звали первого мастера, которого застал у себя Филипп Григорьевич, был серьезен и сосредоточен, настолько Василий Петров был неугомонен и насмешлив. Это был человек, для которого, как говорится, все трын-трава 1 . Влас Никифоров любил находить тот или другой смысл в работе, искренно желал совершенствоваться в ней и потому с уважением относился к Филиппу Григорьевичу, как любящему свое дело художнику, и часто обращался к нему с вопросами и за советами. Василий Петров смотрел на работу, только как на средство добывать деньги, и враждебно относился ко всем живописцам, принимающим заказы на иконописные работы, как берущимся не за свое дело; он терпеть не мог, когда ему говорили об осмысленности и обдуманности в положении фигур, когда говорили, что при написании иконы нужно обращать внимание на перспективу и на правильность рисунка; не терпел этого, потому что никогда не заботился ни о чем подобному хотя и был рисовальщиком у иконописцев. Впрочем, очень часто рисовальщики не знают, куда повернуть лицо, какое дать положение рукам, вообще как правильно нарисовать фигуру, так как работа у них подразделяется: одни, так называемые, «доличники» рисуют одежду, иногда и другие аксессуары, другие – «личники» – пишут лица. Таким образом случается, что личник не может нарисовать фигуры, а доличник тела; вследствие этого и в композиции не может быть ничего целого и осмысленного. Прошло довольно много времени, как все они, углубившись в работу, хранили молчание. Наконец, Филипп Григорьевич встал из-за мольберта и подошел к Власу Никифоровичу. Как же это случилось, Влас Никифорович, сказал он, посмотрев на его работу, что большой палец благословляющей руки уперся в безымянный и мизинец, а указательный и средний выпрямлены, причем средний немного согнут? А как же иначе? Ты сказал, чтобы написать по-старинному, я так и сделал, потому что привык так писать. А когда мне велят писать именословное перстосложение, то я пишу так: большой палец кладу на безымянный, мизинец ставлю прямо или немного сгибаю, указательный тоже прямо, а средний пониже указательного немного сгибаю. Почему складываются так пальцы благословляющей руки, я не знаю. Да мне всегда казалось странным, когда, говоря о перстосложении, ссылаются на наши иконы. Неужели думают, что, как написал иконописец, так и правильно. Между тем, мы не обращаем на это никакого внимания, потому что не знаем смысла правильного перстосложения. По крайней мере, сколько я ни знаю даже лучших мастеров, ручаюсь, что редко кто из них может объяснить это. Вот я, например, хоть и считаюсь одним из хороших мастеров – личников, а ничего не понимаю в этом деле, потому что никто никогда ничего не говорил мне об этом. |
| Священник старался уверить его, что выбранные им иконы лучше, говорил и строго, и мягко, одним словом истощил все средства, но не достиг цели. Иван Васильевич то выражением лица, то каким-нибудь движением, то искусно вставленным словцем не переставал подзадоривать старосту – «где, мол, тебе идти против священника» – и староста стоял на своем. Священнику ничего не оставалось делать, как, сложив с себя нравственную ответственность, предоставить вести все дело старосте, потому что без его содействия нечего было и думать о возобновлении храма. Из двух зол надо было выбирать меньшее. Священник уехал сильно огорченный. За то торжествовал Иван Васильев. Вот как учись заказчиков-то обставлять! сказал он Андрею Ивановичу, хлопнув его по плечу; – как ни старался батюшка, а ничего не поделал. Знай, в какую струну и как ударить. У мужика-то в кармане рубль, ударь по нему, он и звенит, а без денег, хоть и понимаешь много, да ничего не сделаешь. Вот тебе и художественная работа! Ха, ха, ха, ха! Ну, теперь, Андрей Иванович можно и спрыски сделать. И приятели весело принялись за выпивку. Ну, что? смеялся между тем Василий Петров над Власом Никифоровым; съел гриб со своим художественным письмом? Вот и хороший образец, да провалился, а наш с золотцем-то в дело пошел! Ха, ха, ха! Дуракам закон не писан, – отвечал Влас Никифоров. Дурак, кто не понимает, а тот, кто, не понимая сам, других не слушает, да хочет поставить на своем, и вдвое дурак. И будь уверен, что таких дураков много на белом свете. Хоть Влас Никифоров и говорил, по-видимому, спокойно, однако происшествие это сильно огорчило его. Правда, он и раньше бывал свидетелем подобных сцен, но как-то легче смотрел на них. Теперь же, после знакомства с Филиппом Григорьевичем, с его бескорыстным отношением к своему делу, с постоянным стремлением к самоусовершенствованию, он увидел всю пошлость подобных эксплуатаций своего хозяина. Взгляды Филиппа Григорьевича как раз согласовались с его стремлениями, и вот у него явилась мысль вырваться из этой жизни и как-нибудь устроиться у Филиппа Григорьевича. |
| Скрытый Бог. Изложение мысли св. Григория начинают, обычно, с определения его места в истории так называемого «апофатического богословия» Востока. В ней различают два течения: первое, проистекающее из неоплатонизма, считает трансцендентность и непознаваемость Бога следствиями ограниченности тварного разума – чтобы достичь познания Божества, достаточно «превзойти себя», «отрешиться от сущего», «соединиться»; второе течение, напротив, хотя и использует общепринятую терминологию неоплатонизма, утверждает Божественную трансцендентность в качестве свойства Бога, совладать с которым не может никакое отрешение, никакое превосхождение себя – Бог Библии есть «скрытый Бог», открывающий Себя, когда Ему угодно, в условиях, которые Он Сам определяет. В учении св. Григория Паламы с полным основанием было усмотрено выражение второго течения( 217 218 . Таким образом, проблема «апофатического» богословия оказывается источником византийских богословских споров XIV в., поскольку противники св. Григория, несомненно, защищали первую концепцию Божественной непознаваемости, привнося в нее каждый свои особые оттенки. Что касается Варлаама, то он выступил защитником крайнего апофатизма, целиком исходящего из греческой философии: Бога можно познать только человеческим разумом, человеческий разум ограничен в своих возможностях, следовательно, Бог остается для нас непознаваемым. С учетом философских предпосылок Варлаама апофатическое богословие приводило его к номинализму. Что касается Акиндина и Никифора Григоры, то, в отличие от калабрийского философа, они заняли перед лицом учения св. Григория Паламы чисто оборонительную позицию. Они ограничивались тем, что отрицали формулировки, выдвинутые учителем безмолвия против Варлаама, но не предлагали никакой конкретной теории богопознания; фактически они колебались между номинализмом и утверждением возможности познать Божественную сущность. Так, Акиндин мог одновременно утверждать, что любое богоявление есть лишь «знак» «символически многообразного» Бога( 219 ), познаваемого только в Его созданиях( 220 ) как простая сущность, качества которой различаются между собой чисто номинально( 221 ), и что Божество «целиком по своей сущности доступно причастию существ», ибо Оно есть сущность существ[ 222 . |
| Приведу это место из Паламы в переводе Булгакова: «Не существует какой-нибудь небесной или всемирной души, но единственно разумная душа есть человеческая: не небесная, но свышенебесная, и не благодаря месту, но по своей собственной природе, как умная правящая сущность». По современному изданию «Ста пятидесяти глав» Робертом Синкевичем это следующее место: Gregory Palamas, St. The One Hundred and Fifty Chapters. Toronto, 1988. P. 88; Булгаков ссылается на издание «Ста пятидесяти глав» в патрологии Миня: PG 150. Col. 1125. В этой главке Палама утверждает, что небесной или всемирной разумной души, о которой учат эллинские мудрецы, не существует, но есть только единственно человеческая душа. Контекстом полемики свт. Григория Паламы с учением о мировой душе, проводимой им в глл. 3–4 «Ста пятидесяти глав», занимался Роберт Синкевич. Синкевич ( Sinkewicz R. Christian Theology and the Renewal of Philosophical and Scientific Studies in the Early Fourteenth Century: The Capita 150 of Gregory Palamas//Mediaeval Studies. 1986. Vol. 48. P. 342–346) попытался реконструировать позицию противника Паламы Никифора Григоры в отношении платонического учения о мировой душе. В этом плане Синкевич обращает внимание на «Ромейскую историю» (4.8) Григоры, где последний говорит о симпатической связи между небесными и земными процессами: согласно нему, факт затмения Солнца находит своё необходимое отражение в телесном мире, поскольку в подлунном мире всё связано со всем. Синкевич соотносит это место с фрагментом из комментариев Григоры на «Сонник» Синезия (PG 149. Col. 534B–535A), где Григора приписывает Синезию учение о мировой душе как связывающей все части мира. Синкевич утверждает, что, хотя в своём комментарии к Синезию Григора не учит эксплицитно о существовании мировой Души, но лишь приписывает это учение Синезию, имеющая место — по мнению Синкевича — идеологическая близость этого комментария с указанным местом из «Ромейской истории» позволяет предполагать, что Григора относился к учению о мировой душе всерьёз. То есть, согласно Синкевичу, Григора тяготел к неоплатоническим философским построениям и считал, что имеется всеобщая связь («симпатия») мировых явлений, объясняемая наличием мировой души, которая связывает и пронизывает все части космоса. В связи с этим Синкевич предполагает, что Палама, опровергая в «Ста пятидесяти главах» учение о мировой душе, полемизировал именно с Григорой. По мнению Синкевича, в подтверждение этого свидетельствует, в частности, тот факт, что сочинение «Сто пятьдесят глав» написано свт. Григорием ок. 1349–1350 гг. ( Sinkewicz R. Introduction//Saint Gregory Palamas. The One Hundred and Fifty Chapters… P. 49–54), как раз когда Григора начинал играть роль лидера антипаламитского движения. |
| А.Трубецкой: Около 600 миллионов людей говорят по-русски. Среди них есть русофилы, есть русофобы. Зеленский - настоящий русофоб, но и русофон в то же время. Е.Никифоров: это по типу франкофонии, которой гордятся и французы и все принадлежащие через язык французской культуре. Их тоже примерно 600 миллионов во всем мире. Слово – великая сила, оно открывает принадлежность к культуре, а культура рождает поступки. А.Трубецкой: На этой лекции я озвучил одну фразу Ивана Ильина:«Быть русским значит не только говорить по-русски, но верить в Россию так, как верили в нее великие люди, гении и строители ее. В этой вере только мы сможем утвердить борьбу за нее и нашу победу. Иван Ильин в первой половине 20 века об этом писал. А как это актуально сегодня. Е.Никифоров: Вы кого-то еще цитировали. Да вот хоть Вашего деда?! А.Трубецкой: Я привел цитату его младшего брата, Григория Николаевича Трубецкого, который был дипломатом, участвовал в Соборе, который возобновил патриаршество, а до этого он был посланником России в Сербии в самый момент разгара того, что привело к Первой мировой. Он создал подворье Лавры, которое стало нашим богословским институтом. В Эмиграции он участвовал в создании нашего прихода, который существует до сих пор, в будущем году будем отмечать сто лет. Это приход храма равноапостольных Константина и Елены под Парижем. Такое посвящение неслучайно. Он был женат на графине Бутеневой, у нее в семье было много Константинов, а его собственный сын Константин погиб в последние дни гражданской войны. Ему было 19 лет. Молодой офицер. Он был ранен, но отдал свою лошадь тяжелораненному солдату. Он пропал без вести. Он уговорил родителей разрешить ему хоть в 18 пойти в добровольческую армию. На конгрессе я сказал слова Григория Николаевича Трубецкого. Он писал про большевиков: «Если здесь за рубежом нам удастся сохранить нашу родную культуру, то мы одержим самую большую победу над большевиками, ибо все их действия направлены на то, чтобы разрушить народную культуру и убить народную душу». Если слово большевики заменить на ‘’западные русофобские силы’’ или на ‘’тех, кто забывает свою родную культуру, русскость’’, то все слова не теряют смысла. Мы не должны забывать свою историю. Если мы плохо знаем ее, то будем плохо ее передавать, а наши противники только этого и ждут, чтобы мы неправильно рассказывали о себе, о нашей культуре, вере. |
| Прибытие в Фессалонику . Св. Григорий Палама недолго оставался в столице и предпринял вторую безуспешную попытку взойти на свою кафедру; зилоты объявили, что готовы его принять, но при условии, что он не будет поминать за богослужением императора Кантакузина( 70 ). Сохраняя верность своей изначальной позиции, св. Григорий предпочел еще раз отложить свое прибытие в Фессалонику. Решением Синода ему было поручено смягчать проповедями «варварские нравы» обитателей острова Лемнос. Нам не известна точная цель этой миссии, связанной, возможно, с желанием правительства уничтожить последние островки сопротивления Кантакузину. Лишь в начале 1350 г., когда Кантакузин овладел наконец Фессалоникой, св. Григорий Палама взошел на свою кафедру. Традиционная церемония настолования включала моление нового епископа у городских ворот; св. Григорий придал этому молению покаянный характер: «Мы перестали знать друг друга, мы вернулись к прежнему состоянию, как когда Ты не привел еще нас всех к Единому Богу, к единой вере, к единому крещению и единому причастию,” – и просил Бога даровать городу мир и согласие. Через три дня после вхождения в город, которое св. Филофей изображает как триумф, он произнес проповедь на ту же тему мира; в ней он осудил зилотские безобразия, придавшие Фессалонике «вид города, попавшего в руки неприятеля». «Кто это те, кто делают набеги на город, – спрашивает он, – и к тому же иногда разрушают дома, и расхищает имущества в домах, и с великим бешенством отыскивают хозяев домов и немилосердно и бесчеловечно дышат против них убийством? – Разве не сами жители этого города?!» Он предостерег свою паству от политики возмездия: «Не засчитывайте причиненное кому зло, и не желайте воздать злом за зло.» Как мы увидим, в последующих проповедях св. Григорий Палама будет часто осуждать социальную несправедливость, приведшую к восстанию зилотов, и, если верить св. Филофею, многие из них станут его близкими друзьями. Никифор Григора . В это время в Константинополе несколько интеллектуалов продолжали нападать на богословие св. Григория Паламы . Самым характерным среди них был, несомненно, ученый Никифор Григора, которого поддерживали Феодор Дексий( 71 ) и низложенные епископы Ефесский и Ганский – единственные из протестовавших в 1347 г., кто дожил до 1351 г. Правда, Матфей Ефесский, возражавший более против личности патриарха, чем против учения св. Григория, примирился с синодом после смерти св. Исидора; в его присоединительной грамоте, датируемой 22 апреля 1350 г., содержится одобрение учения Паламы. Вероятно, он рассчитывал, что таким образом сможет сильнее влиять на избрание следующего патриарха. Тем не менее 10 июня еще один афонский монах, Каллист, был избран патриархом, и Матфей вновь присоединился к оппозиции. |
|
|
