| Этот период жизни был самым тягостным для святого Афанасия: арианство видимо везде и вполне торжествовало; большинство епископов – и порознь и на соборах – подчинялось давлению объединенной силы светской власти и еретичества, осуждало Афанасия и подписывало арианские и полуарианские символы. Разрозненные защитники Никейского учения лишены были возможности действовать, а иные из них и не выдерживали до конца тягостной ссылки и своим падением смущали совесть остальных верных. Все главные кафедры заняты были ставленниками ариан, и в Александрии верные христиане подвергались преследованию со стороны нового епископа – арианина. Но все время преследуемый и все время убегающий, великий поборник Никейской веры не преставал быть душою движения против торжествующей ереси. Достаточно бросить взгляд на список произведений и их даты, чтобы видеть, какая часть их написана во время вынужденного пребывания в пустыне. Он опровергал учение ариан, раскрывал незаконность их действий, ободрял православных и утверждал в них истинное разумение веры. Для ободрения своей паствы он даже лично являлся несколько раз в Александрию, испытывая все неудобства тайного пребывания в ней и подвергая опасности свою жизнь. Между тем внешняя победа арианства открыла возможность выясниться внутренней слабости. Устранив святого Афанасия, строгие ариане стали более открыто высказывать свое учение, и тогда обнаружилось, что Восточные епископы только по недоразумению стояли под руководством врагов ариан. Большинство Восточных епископов, с Василием Анкирским во главе, восстало против арианства на защиту учения об истинном Божестве Сына Божия, утверждая, что Он по всему и по существу подобен Отцу ( μοιος κατà πντα, κατ’ οσαν μοιοσιος). Среди самого арианства произошло разделение на умеренных – омиев, пользовавшихся влиянием при дворе, и строгих – аномиев. Предпринятая попытка общего соглашения на почве омийства на соборах Ариминском и Селевкийском (359-й год) окончилась неудачей: на Западе явно обнаружилось настроение в пользу Никейского Символа, а на Востоке – в пользу омиусианства и вынужденная на обоих соборах подпись омийской формулы и низложение затем главнейших омиусиан и аномиев не прекратили раздоров. |
| С 358 г. началось новое обострение ситуации на вост. границе. Шапур II выдвинул римлянам требование передать Персии земли в Сев. Месопотамии, к-рые еще в кон. III в. на краткое время захватывал царь Нарсес. Переговоры и обмен посольствами позволили К. выиграть некоторое время, но к разрешению конфликта не привели. Осенью 359 г. персы во главе с Шапуром захватили Амиду, Сингару и несколько других пограничных крепостей. Летом 360 г. К. приехал из К-поля на Восток и попытался предпринять ответное наступление, но его войска потеряли время в длительной и безуспешной осаде крепости Безабда. 1 февр. 360 г. в Паризиях (ныне Париж) войска без согласия К. провозгласили Юлиана императором, это стало поводом к очередному мятежу. Возникновение новой угрозы на Западе парализовало военные усилия К. против персов и вынудило его готовиться к гражданской войне. Заключать соглашение с Юлианом он не пожелал. Осенью 361 г., собрав силы, К. вновь отправился на Запад для борьбы с Юлианом, но, достигнув Мопсуестии, в Киликии, умер от лихорадки. Император был похоронен в соборе св. Апостолов в К-поле. Поскольку К. не имел наследников, Юлиан Отступник оказался единственным легитимным правителем Римской империи. Церковная политика Церковная политика К. опиралась в основном на принципы толерантности, внедренные Константином Великим. Будучи воспитан как христианин, К. уделял большое внимание жизни Церкви. Император не считал допустимым прямое управление церковными делами и, как правило, стремился опираться в своих решениях этих вопросов на мнение большинства епископата. В эпоху К. большинство иерархов на Востоке империи придерживались мнения о необходимости уточнения и пересмотра Никейского Символа веры, принятия различных форм арианского вероучения, и под их влиянием К. оказался сторонником арианства. В отличие от Константина Великого, к-рый не одобрял прямого пересмотра догматики Никейского Собора, и имп. Константа, к-рый строго следовал принципам политики своего отца ( Hilar. Pictav. Fragm. Hist. III 27), К. считал необходимым способствовать развитию догматического церковного вероучения с помощью издания новых формул вероисповедания, которые, по мысли К. и его сторонников, должны были исправить допущенные в Никее «неточности» и определить тем самым дальнейшие пути развития христ. богословия. Для этой цели К. инициировал и поддерживал организацию нескольких больших Соборов. Двум из них - Сардикийскому ок. 343 г. и Аримино-Селевкийскому 359 г.- современники придавали статус Вселенских. В атмосфере постоянно развивавшихся богословских споров и умножавшихся партий сторонников тех или иных вариантов догматики К. прилагал большие усилия к тому, чтобы сохранять вероучительное единство Церкви, но успеха не добился. |
| Это было неизбежное следствие недавнего отхода Римского престола от идолопоклонства и естественный переход от единовластия языческой религии к единовластию религии христианской. Нетерпимость сначала была направлена против язычества, но так как ложная религия постепенно вымирала сама собой и не имела моральной силы, необходимой для мученичества, при христианских императорах не было таких кровавых гонений на идолопоклонников, какие были на христиан при императорах–язычниках. Теперь нетерпимость гражданских властей обратилась на христианских еретиков или людей, которых они признавали таковыми. Даже Константин ограничивал введенные им религиозные свободы и привилегии католиками (catholicae), то есть преобладающей ортодоксальной иерархической церковью, а вскоре после Никейского собора эдиктом 326 г. уже явно исключил из сферы действия этих привилегий еретиков и раскольников 245 . Соответственно, он изгнал вождей арианства и приказал сжечь их произведения, но позже, поколебавшись в своих взглядах на ортодоксию и гетеродоксию и убежденный некоторыми епископами и своей сестрой, вернул Ария и изгнал Афанасия. Сам он был крещен незадолго до смерти арианским епископом. Его сын Констанций был фанатичным гонителем как идолопоклонников, так и сторонников Никейской ортодоксии, стараясь по всей империи утвердить исключительно арианство. Поэтому ортодоксальные епископы Осий, Афанасий и Иларий решительно протестовали против такого деспотизма и призывали к терпимости 246 . Следует, однако, помнить, что к терпимости всегда призывают партии, которые страдают от нетерпимости. Изгнание же ариан они несправедливым не считали. При Юлиане Отступнике опять была провозглашена религиозная свобода, но это было лишь начало возвращения к исключительности язычества. Таким образом, она была схожа с веротерпимостью Константина. После преждевременной смерти Юлиана арианство преобладало, по крайней мере, на Востоке и проявило больше нетерпимости и склонности к насилию, чем католики–ортодоксы. Наконец Феодосии Великий, первый император, крещеный в Никейскую веру, положил конец арианскому правлению, провозгласил исключительную авторитетность Никейского символа веры и учредил первые строгие меры наказания не только за языческое идолопоклонство (которое с тех каралось в империи смертной казнью), но и за следование учениям христианских еретических сект. |
| Ириней. Ириней боролся в свое время против искажения христианства философией в гностицизме и в противоположность гностическим философиям хотел стоять исключительно на реальной почве христианского Откровения. Маркеллу таким искажением, обязанным своим происхождением тоже влиянию греческой философии, казалось в IV в. оригенистическое богословие, и он хотел также противопоставить ему истинно христианское, по его мнению, библейское учение. В стремлении Маркелла выдержать идею единства Божества и наклонности его смотреть на Св. Троицу как Троицу откровения, также можно усматривать более или менее близкие отношения его к малоазийскому богословию по самому содержанию его воззрений, хотя полного совпадения, конечно, нет, и он вдается в крайние и своеобразные утверждения при переработке известных ему, вероятно, данных этого богословия. Для своего времени Маркелл, не видевший никакого прогресса христианской мысли в александрийском направлении богословской науки и отвергавший достигнутые им результаты, оказывался, в общем, со своим богословием анахронизмом, несмотря на значительную долю справедливости в его протесте и его положительных стремлениях. Св. Афанасий называет его «стариком» (γρων), и это название может быть признано характерным и для его положения в истории богословской науки. Маркелл стоял в ряду защитников Никейской веры против ариан, но, очевидно, он не мог быть вполне согласным с учением Никейской формулы, признавая сам не вечное рождение Сына Божия от Отца, а только вечное бытие Логоса (ν Λγος) в Боге, тогда как в Никейском символе термин «Логос» даже совсем был опущен. Но, по–видимому, Маркелл отличал веру от научной разработки ее содержания и на соборную формулу смотрел именно как на попытку научно–богословского выражения веры; по крайней мере, к слову и понятию «δγμα», в применении к богословским положениям, этот эксцентричный богослов IV в. относился почти отрицательно, находя, что оно указывает на человеческий лишь авторитет ( Marc. Fr. 86: τ γαρ του δγματος νομα της ανθρωπινς χεται βουλς τε και γνμης). |
| Странные эти речи будут, однако, понятны, если допустить, что, говоря их, Руфин был занят преимущественно представлением обрядов крещения. Дело в том, что при совершении крещения каждый приступавший к крещению, на вопросы совершавшего таинство о вере, должен был отвечать символ веры, передавая его, действительно, отнюдь не по книге, или не по рукописи, а непременно наизусть, и это обыкновение справедливо могло быть названо апостольским завещанием. Цель такого обыкновения всякому известна и весьма проста; она состоит в том, чтобы каждый христианин знал, таким образом, сущность своей веры по изложению, отличавшему его не только от неверных, но и от еретиков, и чтобы не было в Церкви людей, которые на вопрос об их вере, подобно неверным, не могли бы без книги, или рукописи, ответить, во что именно они веруют. Имея все это в уме, Руфин увлекся затем общелюбимым в то время сравнением символа веры с военным паролем и то, что мог сказать об обязанности всякого новокрещаемого – хранить символ веры по апостольскому завещанию в памяти, а не на бумаге, или пергаменте, сказал вообще, применяясь к употреблению военных паролей и не предполагая, конечно, чтобы кто-нибудь после того упрекнул его в несправедливости, или непоследовательности, так как всякому было известно, что во всех других случаях символы веры собирать, сличать и излагать письменно, подобно тому, как делает это и сам Руфин в своем настоящем сочинении, дело не только не противное завещаниям апостольским, но полезное и душеспасительное. 3) Что в разных церквах к первоначальной форме символа веры делались, со времен апостольских и до четвертого века включительно, разного рода добавления, и именно – с целью отстранить ложное толкование символа новопоявлявшимися еретическими учениями, это также не подлежит никакому сомнению. Кроме других указаний, в этом окончательно убеждает нас пример первого вселенского собора, равно как подобный же образ действий местных соборов и даже отдельных лиц в четвертом столетии. Правда, еретики укоряли отцев Никейского собора за сделанное ими прибавление к символу; но не потому, чтобы делать прибавления к нему считалось до той поры делом безпримерным, – напротив, они сами требовали и вносили в символ веры еще гораздо более добавлений, чем, сколько допущено это отцами собора, – а только в том отношении, что сделано отцами собора добавление именно таким словом, какого с всецелой буквальностью нет в Священном Писании, между тем как прежде делавшиеся прибавления выражались будто бы всегда словами Священного Писания . |
| Лишь одно представляло затруднения и приводило к различиям между приверженцами Никейского символа: это именно вопрос, как впредь поступать при крещении. Мы уже видели, что символ Никейский не есть Символ крещальный, но есть правило веры, и, действительно, нет ни одного свидетельства в пользу того, чтобы где-либо в Церкви между 325 и 361 годами употреблялся Символ этот при совершении крещения, а оставались в употреблении в этом случае древние Символы поместных Церквей. Но когда, с восшествием на императорский престол Юлиана, православная партия снова подняла голову, когда знаменитыми Соборами в начале шестидесятых годов быстро и успешно совершена была решительная реставрация Православия, когда мужественные епископы в Малой Азии и Сирии выступили за Православие и повели это дело с силой, мудростью и благоразумием, так что православная позиция стала защищённой со всех сторон, тогда явилось желание, чтобы и при торжественном акте крещения произносимо было чистое Никейское исповедание. Это приведено было в исполнение таким образом: или начали привносить главнейшие Никейские выражения в древние поместные крещальные Символы, или позволяли себе расширять и распространять Никейский символ так, что он стал пригоден для специальной цели, стал пригодным для употребления в таинстве Крещения, или же, наконец, этот самый Символ, несмотря на его неполноту и его полемический характер, без всяких изменений ввели в практику при совершении Крещения. Все эти три способа действительно имели место в Церкви в течение столетия между собором Александрийским (362 г.) и Халкидонским; в историю этих-то попыток входит по своему происхождению и Символ, который носит название Константинопольского». Таковы суждения Гарнака по поводу происхождения и истории символа Никейского, суждения, служащие подготовлением для дальнейших выводов его о происхождении собственно Константинопольского символа. Вообще они правильны и свидетельствуют о серьёзном изучении этим учёным данного вопроса. Есть, конечно, мысли, выраженные языком непривычным для православного человека, но этого нельзя ставить в вину протестантскому автору. |
| н. длинный символ), сделанное «сообразно с верою (т. е. символом) тех св. отцов (Никейских), которые издали вышеприведенное изложение» (т. н. Епифаниев символ). Судя по этим словам, говорил я, можно было бы ожидать, что второй символ в тех его частях, где он не направлен против новых еретиков (а такими еретиками, как можно догадываться, были апполинаристы и духоборцы) должен оставаться в полном согласии с первым символом. Но на самом деле вышло не так. Начало второго символа, где излагается учение о Отце и Сыне Божием, безо всякой видимой причины отступает от редакции первого символа. Весьма характеристично то, в чем заключаются эти отступления. Именно начало второго символа есть повторение не слов первого символа, а Никейского в точнейшей его форме. Второй символ начинается так: «Веруем во единого Бога, Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого; и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от (Бога) Отца, Единородного, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, света от света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, чрез Которого все произошло, как на небесах, так и на земли». Не дает ли это наблюдение права делать такое заключение: между первым и вторым символом нет гармоний, поэтому второй символ предполагает, что на месте первого символа должен бы быть какой-либо другой, с которым он находился бы в большем соотношении. Принимая же во внимание буквально сходство начала второго символа с Никейским символом в его подлинной редакции, можно допускать мысль, что на месте теперешнего первого символа «Якоря» в первоначальной редакции этого сочинения стоял никакой другой символ, как именно настоящий Никейский (bene!) 35 , а впоследствии кем либо из писателей «Якоря», сообразно с потребностями времени, после II вселенского собора, заменен Константинопольским (pessime!), когда этот стал распространятся, т. е. входить в употребление более и более» (из истории вселенских соборов IV и V веков, стр. 224–225. Москва, 1882). |
| С 358 года началось новое обострение ситуации на восточной границе. Шапур II выдвинул римлянам требование передать Персии земли в Северной Месопотамии , которые еще в конце III века на краткое время захватывал царь Нарсес. Переговоры и обмен посольствами позволили Констанцию II выиграть некоторое время, но к разрешению конфликта не привели. Осенью 359 года персы во главе с Шапуром захватили Амиду , Сингару и несколько других пограничных крепостей. Летом 360 года Констанций II приехал из Константинополя на Восток и попытался предпринять ответное наступление, но его войска потеряли время в длительной и безуспешной осаде крепости Безабда . 1 февраля 360 года в Паризиях (ныне Париж ) войска без согласия Констанция II провозгласили Юлиана императором, это стало поводом к очередному мятежу. Возникновение новой угрозы на Западе парализовало военные усилия Констанция II против персов и вынудило его готовиться к гражданской войне. Заключать соглашение с Юлианом он не пожелал. Осенью 361 года, собрав силы, Констанций II вновь отправился на Запад для борьбы с Юлианом, но, достигнув Мопсуестии (в Киликии; ныне Якапынар, Турция), умер от лихорадки 3 ноября 361 года. Император был похоронен в соборе св. Апостолов в Константинополе . Поскольку Констанций II не имел наследников, Юлиан Отступник оказался единственным легитимным правителем Римской империи. Церковная политика Церковная политика Констанция II опиралась в основном на принципы толерантности, внедренные Константином Великим . Будучи воспитан как христианин, Констанций II уделял большое внимание жизни Церкви. Император не считал допустимым прямое управление церковными делами и, как правило, стремился опираться в своих решениях этих вопросов на мнение большинства епископата. В эпоху Констанция II большинство иерархов на Востоке империи придерживались мнения о необходимости уточнения и пересмотра Никейского Символа веры , принятия различных форм арианского вероучения , и под их влиянием Констанция II оказался сторонником арианства. В отличие от Константина Великого, который не одобрял прямого пересмотра догматики Никейского Собора , и имп. Константа , который строго следовал принципам политики своего отца , Констанций II считал необходимым способствовать развитию догматического церковного вероучения с помощью издания новых формул вероисповедания, которые, по мысли Констанция II и его сторонников, должны были исправить допущенные в Никее " неточности " и определить тем самым дальнейшие пути развития христианского богословия. Для этой цели Констанций II инициировал и поддерживал организацию нескольких больших Соборов. Двум из них - Сардикийскому ок. 343 года и Аримино-Селевкийскому 359 года - современники придавали статус Вселенских. В атмосфере постоянно развивавшихся богословских споров и умножавшихся партий сторонников тех или иных вариантов догматики Констанций II прилагал большие усилия к тому, чтобы сохранять вероучительное единство Церкви, но успеха не добился. |
| Согласно предположенному плану, формулированную въ Сирмии веру нужно было представить теперь на разсмотрение назначенныхъ соборовъ. Восточные почему–то медленно съезжались на соборъ, но западные успели явиться въ Ариминъ еще ранее, чемъ окончилось сирмийское совещание. Здесь собралось до 400 епископовъ изъ разныхъ западныхъ областей, при чемъ громадное большинство хотело твердо держаться никейскаго символа; противниковъ же было немного, не более восьмидесяти. Префектъ Таврусъ, которому обещано было консульство за успешное наблюдение за занятиями собора, известилъ собравшихся, что не отпуститъ ихъ до техъ поръ, пока они не придутъ къ соглашению, и что издержки по содержанию ихъ царь принимаетъ на счетъ казны. Желая оберечь самостоятельность, соборъ въ полномъ составе отказалея отъ последняго условия; только три бедныхъ британца изъ боязни обременить собой другихъ приняли помощь. Отъ Констанция были получены специальныя распоряжения касательно задачъ собора, въ которыхъ предписывалось, чтобы западные епископы отнюдь не входили въ разсуждения относительно восточныхъ, но, согласившись въ вере, послали къ царю десять депутатовъ съ определениями собора. Соборъ уже открылъ свои заседания и успелъ достаточно сплотиться въ своихъ членахъ, какъ въ городъ явились сирмийские послы, Урзакий и Валентъ, и объявили, что изложение веры уже готово, утверждено императоромъ и нуждалось только въ ихъ подписи. Изумленные члены собора, ознакомившись съ новымъ символомъ, не только единодушно отвергли его, но и потребовали, чтобы Урзакий и Валентъ произнесли анафему на арианство и все ереси, появившияся после никейскаго собора; когда же последние отказались исполнить это, ариминский соборъ въ большинстве своихъ членовъ наложилъ на нихъ отлучение. Но Урзакий и Валентъ, явившиеся въ Ариминъ въ качестве исполнителей воли царской, вовсе не намерены были оставаться въ положении подсудимыхъ. Съ 80–ью. примкнувшими къ нимъ западными епископами они отделились отъ большого собора и составили отдельное собрание, на которомъ подписали сирмийскую формулу. |
| Нужно сказать, что с точки зрения Афанасия всякое исповедание веры, хотя бы изложенное в полном согласии с Писанием, но различающееся от никейского по слововыражению – есть признак неправоверия и лицемерия. Он например писал: «каждый пусть содержит веру, изложенную письменно в Никее, и да не терпит тех, которые против нее замышляют нововведения. Хотя напишут вам изречений из Писаний, не потерпите написавших; хотя возгласят православные речения, не внимайте говорящим так» (Epistola ad episcop. Aegypti et Libyae, Migne, tom. 25, col. 556. Творен. рус. пер. I, 412). – Итак, не может быть сомнения в том, что разбираемый эпизод с Арием не доказывает того, что в данном случае Константин являл себя ясным приверженцем не православия вообще, а именно Никейского символа и его характеристической терминологии. Впрочем, если Флашь и не доказывает того, что он хочет доказать, то это не может служить к какому-либо унижению Константина: император не мог входить во все тонкости тогдашних богословских споров. Что касается крещения Константина, случившегося пред самою его смертию, то на этот факт автор обращает свое внимание главным образом потому, что по суждению большинства историков нашего времени первый христианский император крещен был Евсевием Никомидийским, следовательно ярым арианином; а это обстоятельство, конечно, должно набрасывать тень подозрения на самое православие Константина. – Флашь знает, что существует два сказания о крещении Константина: одно западное, утверждающее, что император крещен папою Сильвест- ром, а другое восточное, принадлежащее Евсевию и утверждающее, что он крещен в Никомидии, пред смертию. Автор справедливо не дает значения западному сказанию, находя, что «предание опирающееся на авторитет Евсевия, единственно правильное»; но не совсем понятно: зачем автор останавливается на нем и разбирает его – все это отзывается научным анахронизмом. Если бы автор в действительно научном смысле захотел потолковать об этом, то он должен был решить такие вопросы: когда возникло такое предание и чем условливалось возникновение его; но он не затрагивает этих серьезных вопросов. |
|
|
