| Федеральный закон «О некоммерческих организациях» Статья 3. Правовое положение некоммерческой организации. 4. Некоммерческая организация имеет печать с полным наименованием этой некоммерческой организации на русском языке. Некоммерческая организация вправе иметь штампы и бланки со своим наименованием, а также зарегистрированную в установленном порядке эмблему. Статья 4. Наименование и местонахождение некоммерческой организации. 1. Некоммерческая организация имеет наименование, содержащее указание на ее организационно-правовую форму и характер деятельности. Некоммерческая организация, наименование которой зарегистрировано в установленном порядке, имеет исключительное право его использования. Статья 23.1. Отказ в государственной регистрации некоммерческой организации. 1. В государственной регистрации некоммерческой организации может быть отказано по следующим основаниям: …2) если ранее зарегистрирована некоммерческая организация с таким же наименованием… Федеральный закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» Статья 8. Религиозная организация. 5. Централизованная религиозная организация, структуры которой действовали на территории Российской Федерации на законных основаниях на протяжении не менее пятидесяти лет на момент обращения указанной религиозной организации с заявлением о государственной регистрации, вправе использовать в своих наименованиях слова «Россия», «российский» и производные от них. …8. Наименование религиозной организации должно содержать сведения о ее вероисповедании. Религиозная организация обязана указывать свое полное наименование при осуществлении деятельности. Конвенция по охране промышленной собственности Статья 8. [Фирменные наименования] Фирменное наименование охраняется во всех странах Союза без обязательной подачи заявки или регистрации и независимо от того, является ли оно частью товарного знака. Конвенция о защите прав человека и основных свобод Статья 9. Свобода мысли, совести и религии. 1. Каждый имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как индивидуально, так и сообща с другими, публичным или частным порядком в богослужении, обучении, отправлении религиозных и культовых обрядов. |
| Славянский язык не был языком культурного народа – в момент перевода на него священных книг. Он был языком если не дикарей, то варваров, представлявшим огромные трудности для передачи «тонкословия греческого». Не будучи языком высокой культуры в IX-X вв., он не стал им никогда и впоследствии, благодаря примитивизму как Древней Руси, так и балканских народов. Оставаясь языком богослужебным, проповедническим и в широком смысле слова дидактическим, он не был ни языком мысли, ни языком поэзии. Все те художественные прожилки и даже целые художественные памятники, которые мы ценим в древнерусской литературе – в летописях, в «Слове о полку Игореве», в посланиях Грозного, житии Аввакума, – обязаны своей ценностью как раз торжеству русской стихии над славянской. Мы безошибочно откликаемся на каждое меткое и острое русское слово, которое пробивает кору условного и вялого славянизма. С XVIII века русский язык стал великим культурным языком – языком мысли и поэзии. Без ложной гордости мы можем ставить его в ряд с классическими языками мировой культуры. Славянский язык остался, при всех своих исторических изменениях, в основном тем же самым языком варварского болгарского народа, каким застал его св. Кирилл. Наш парадокс заключается в том, что язык ваварского (в IX веке) народа остается языком утонченной литургической красоты, а язык великого русского народа – в XX веке – все еще непригоден к восприятию греческой поэзии. Как объяснить эту загадку? Объяснение состоит в следующем. Всякий переводчик Библии на язык первобытного народа, в сущности, не переводит, т. е. не вкладывает новое содержание в готовые формы языка, а заново создает язык, заново чеканит из скудных наличных элементов множество новых слов для выражения отсутствующих в языке идей и даже ломает грамматические формы старого языка ради более точного, т. е. буквального соответствия слову Священного Писания . Этот буквализм в славянских переводах пошел так далеко, что новый церковнославянский язык оказался чисто греческим в своем синтаксисе, наполовину греческим – в семантике, т. е. в значении слов, и в сильной степени огреченным в сложных словообразованиях. От славянского остались только – и то не вполне – этимология да первичный словарный материал болгарского македонского наречия. |
| По прочтении таких слов невольно воскликнешь: вот это дерзновение! А мы? Мы называем мертвым тот язык Церкви, который воплотил для нас все христианские идеи и чувства: тот язык, от которого потекла животрепещущая река нашей литературы. Тот язык, благодаря которому, по замечанию Ломоносова, «народ российский по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и (в) селах» 19 и благодаря которому поддерживается живая и действительная наша духовная связь со всеми славянскими народами, исповедующими одну с нами православную веру. Говорят, церковнославянский язык должен считаться мертвым, потому что нет ни одного народа, который говорил бы на нем. Но разве молитва многомиллионного славянства не есть живое общение с Богом. Разве воздыхания и слезы, исторгаемые словами этого языка из человеческих душ, свидетельствуют о мертвости, а не жизни. Разве слова: « Дш мо, дше мо, востани, что спиши; конецъ приблиаетс, и имаши смтитис: воспрни оубо " 20 – уже не способны возбудить от сна и взволновать грешную душу? Разве песнопения Страстной седмицы и Светлой Пасхи уже утратили эмоциональную силу и (не) звучат для русского уха, как медь звенящая? Нет, он жив и живителен язык Церкви, и он не только живых членов Церкви связует воедино, но и тех, которые уже умерли для здешних треволнений, роднит с нами узами непорванного доселе предания. Святые угодники земли русской оттого и близки нам несказанно, что высота их духовных подвигов сопряжена была с тем же церковным словом, которое и нас возвышает над земною перстию. Определяя живость или мертвость языка, нам надо иметь в виду, что мы часто переоцениваем значение слова как такового. Психология говорит нам, что слово рождается от мысли, или вернее сказать – для мысли. Мысль или идея, сделавшись отчетливою, неутолимо требует слова для своего воплощения; слово вступает в жизнь, благодаря мысли; без нее оно мертво; оно – пустое звучание. Слово – тело, идея – душа. И слово живо лишь до тех пор, пока не порвана связь его с идеей. Потеряв свою опору в идее, слово умирает или ищет и создает себе новую, искусственную опору, чтобы жить, и тогда оно становится условным. |
| Но скоро эта форма проповеди осложнилась привнесением нравоучения, которое иногда довольно искусственно приурочивается к тексту, будучи иногда выводимо из текста чрез натянутое аллегорическое, изысканное его толкование ( Ориген ), а затем и нравообличение, которое нередко представляет уже настоящую амплификацию, если судить с точки зрения гомилетической теории (Златоуст). Развитие гомилии заканчивается превращением ее в аналитическую беседу, где все содержание проповеди обусловливается уже не целым отрывком из Святого Писания прочитанным на богослужении, и одним взятым из него стихом, от которого, однако ж, проповедь не отступает в своем содержании; затем идет беседа синтетическая, которая пользуется текстом нередко лишь как поводом к изложению проповедником своих собственных мыслей строго-богословского, впрочем, догматического или нравоучительного характера. В период борьбы с ересями, главным образом с арианством, возникло слово с первичными признаками тематизма, в смысле единства предмета, но еще не единства мысли и без строгого соблюдения правил логического распорядка мыслей в проповеди, с преобладанием диалектического элемента в аргументации. К этому же роду проповедей примыкают и похвальные слова святым (у Григория Богослова ), где тематизм делает дальнейший шаг, состоящий в том, что проповеднический субъективизм развивается до степени непосредственного соприкосновения с подобными произведениями языческого классического ораторства – панегириками. Дальнейшее поступательное движение проповеди состоит в привнесении в нее правильного распорядка частностей содержания, строго-логического деления, правильного соотношения частей (отчасти Златоуст, Астерий Амасийский ). Наряду с гомилией, развившейся в синтетическую беседу, возник и развился особый тип пастырского поучения, которому западные гомилеты не совсем точно усвояют название проповеди амвросианской, в котором, вне всякого непосредственного отношения к какому-либо тексту, проповедник излагает, по тому или другому случаю, свои религиозные мысли и чувства в порядке естественного хода ассоциации идей в живой речи, не предусмотренном и не предрешенном заранее, без заранее обдуманной, логически-правильно построенной аргументации, где главным образом блистают в проповеднике вдохновение непосредственного чувства и прирожденные свойства гения, а не ораторское образование и не ораторское искусство. |
| Это были песчаные ямы, образовавшиеся от выемки земли, песка и других строительных материалов, необходимых для городских нужд. В ямы, в которые бросали всякие нечистоты, кидали и тела беднейших умерших рабов и преступников. Сюда же, без сомнения, язычники сбрасывали и тела святых мучеников, а христиане, со своей стороны, здесь их хоронили. Но этим дело не ограничивалось: появилась потребность собираться в дни кончины мучеников, называвшиеся на древнем церковном языке днями их рождений, т.е. днями памяти, или перехода в Жизнь Вечную и блаженную; эти собрания, обыкновенно, происходили у захоронений мучеников. Далее у христиан появилось вполне естественное желание – опочить своими костями подле костей мученических, и вот возникла мысль устроить необходимое для всего этого помещение в земле. Благодаря неровностям и извилинам в каменоломнях легко могли прятаться первое время и работники и следы их работы. Впоследствии даже богатые люди, как например: Прискилла, Кириака, Люцина, открыли свои виллы для погребения единоверцев, так что и не было нужды обращаться к каменоломням. Доселе еще находят отверстия этих катакомб в садах, виноградниках и на полях. Но если начало первых катакомб и относят к древним каменоломням, то форма позднейших катакомб и состав земли, в которой они вырыты, достаточно ясно показывают, как говорит г. Перре, что «они результат христианской мысли и труда исключительно христианского». Таково происхождение катакомб. Древние христиане пользовались ими особенно охотно во времена гонений, и притом не только для погребения своих единоверцев, но и для молитвенных собраний и богослужения. По причине любви верующих к этим мрачным и извилистым подземельям, Минуций Феликс , писатель начала III века, мог, между прочим, называть христиан «народом, бегущим от света и пристрастным к местам потаенным». Императоры Валериан и Галлиен воспрещали христианам вход в катакомбы. Евсевий, впрочем, замечает, что Галлиен впоследствии дозволял собрания в катакомбах. Правда, случалось, что язычники открывали эти потаенные убежища и предавали смерти всех, кого здесь находили; так, во время гонения Валериана был найден в катакомбах и замучен епископ Сикст с четырьмя диаконами, как об этом писал святитель Киприан африканским христианам. |
| Настоящее издание имеет целью дать русским читателям среднего и низшего образования пособие к пониманию церковнославянской Библии в употребительной за православным богослужением 4 книге Притчей. Поэтому где и в русском переводе, по мнению переводчика, оставались неясные для таких читателей изречения, они кратко пояснялись в примечаниях. Во всех перечисленных примечаниях – текстуальных и экзегетических – в научные подробные детали автор никогда не входил, так как это отвлекло бы его от главной цели издания – популярного труда. Тогда довелось бы удесятерить величину книги. Тем более мы не углублялись в оценку чтений греческого и еврейского текста. Эта работа была бы беспредельна 5 . Но чтениями русского синодального перевода, когда они согласны с греческим текстом, автор пользовался, часто как уже «авторизованным», нередко изящным и точным по изложению и привычным для читателей. Также, для пояснения читателям, перед каждою главою помещается краткое изложение ее содержания с некоторым пояснением основной мысли главы и ее контекста. В извинение возможных и легко замечаемых недостатков в переводе и пояснениях считаем нужным оговориться, что пособиями обладали мы очень скудными. Переводов на русский язык с LXX нет, на другие языки только нашли на латинский в полиглоте Вальтона и в официальном католическом издании: Διαθκη παλαι κατ τους βδομκοντα εκδοθεσα δι» αθεντεας Ξυστο Ε», κρου ρχιερως. Paris, 1628. В последнем встречаются обширные критические замечания и схолии Нобилия. Италийского перевода почти не сохранилось, Вульгата и все новые переводы составлены с еврейского текста. Толкования по переводу LXX нет; у отцов Церкви не было их 6 , из позднейших – у Олимпиодора 7 и Прокопия Газского 8 сохранилось очень немного отрывков 9 . Только на русском языке есть объяснение преосв. Виссариона на паримийные чтения книги 10 . Оно послужило нам пособием, но, конечно, не на всю книгу, так как более 1/3 части книги в паримиях не читается. В остальных случаях доводилось пользоваться лишь словарями, конкорданциями и т. п. элементарными пособиями. 11 |
| Известно, что грамматическая основа церковнославянского языка была заимствована из древнегреческого — вплоть дo XVII века церковнославянский даже изучался по греческим грамматикам. Церковнославянский язык по сей день остаётся связующим звеном между двумя языками, обладающими богатейшей духовной и культурной традицией — греческим и русским. Следует особо отметить, что хотя церковнославянский язык с момента своего возникновения был языком письменным, он никогда не был мёртвым. Этот язык эволюционировал и постоянно развивался по своим внутренним законам, во многом отличным от тех, по которым развиваются обычные языки. Это развитие происходило, конечно, не так быстро, как у литературных языков, но оно ни на миг не прерывалось на протяжении более тысячи лет. На церковнославянском существует огромная литература, со времени его создания и до наших дней на нём создаются тексты, делаются переводы. За столетия своего существования этот язык прошёл путь интенсивного развития и, освободившись со временем от излишнего влияния греческого языка, стал вполне самостоятельным и самобытным. Много написано о том, что церковнославянский язык обогатил русский, но очевидно, что и сам он стал богаче благодаря русскому языку — например, избавился от свойственной греческому тяжеловесности и излишней сложности словесных конструкций — пресловутого “плетения словес”, и приобрёл свойственный русскому чёткий и ясный синтаксический строй. Это взаимовлияние послужило в конченом итоге развитию и обогащению обоих языков, которые в традиционном русском языковом сознании всегда сосуществовали в полной гармонии друг с другом. Неслучайно ряд филологов-славистов считает, что церковнославянский и русский языки представляют собой проявления одного языкового сознания и являются, если угодно, ипостасями одной языковой сущности. Для описания этого явления известный лингвист Б. А. Успенский использовал даже специальный языковедческий термин “диглоссия”, то есть двуязычие. Важно понять, что для носителя традиционного русского языкового сознания совершенно естественно как молиться по-церковнославянски, так и изъясняться по-русски. Обладание подобным языковым сознанием, несомненно, является одним из существенных факторов национальной идентичности. |
| Седьмой раздел книги посвящен библейскому тексту как основе для проповеди. В лютеранской традиции (как и в католический, и в православной) существует система библейских чтений, распределенных на каждый день. Такую «заданность» текстов для каждого богослужения А. Тихомиров оценивает вполне положительно. Произнося проповедь, посвященную заранее известному библейскому тексту, проповедник должен заставить этот текст «заговорить на сегодняшнем языке» (с. 15). Готовясь к проповеди, проповедник вчитывается в текст, изучает его при помощи доступных экзегетических методов. Но главное для него – найти в тексте проблему, которая станет вызовом для слушателей. «Каждый текст – провокация; каждый текст – импульс к движению вперед. Именно поэтому каждый текст – даже самый знакомый, самый «простой» – проблематичен для нас. Однако в большинстве случаев мы этой проблематичности, этого вызова не замечаем, поскольку наши глаза «замылены», мы слишком привыкли к Писанию, оно больше не поражает нас своей неожиданностью. Вот с этим проповедник и должен бороться: как в себе самом, так и в своих слушателях» (с. 16). Тихомиров указывает несколько важных аспектов подготовки проповеди. Прежде всего, проповедник изучает внутренние проблемы текста (отыскивает смысл неясных слов и выражений, проясняет мысли, содержащиеся в тексте). Далее он изучает проблемы, возникающие на уровне «текст – текст». Это нестыковки текста с другими библейскими текстами, реальные или мнимые противоречия между ними. Но главным аспектом подготовки проповеди должно стать погружение в проблемы на уровне «текст – реальность»: «Это тот случай, когда что-то сказанное в тексте противоречит нашей повседневной практике или обычному пониманию окружающего мира (например, похвала неверному управителю-коррупционеру, или призыв подставить другую щеку)» (с. 16). Задача проповедника – как можно жестче и бескомпромисснее столкнуть библейский текст с нашей реальностью. Образно говоря, «только таким столкновением можно высечь искру» (с. 16). |
| Здесь мы возвращаемся к известному спору о соотношении формы и содержания. Опыт Церкви однозначно свидетельствует, что успешная христианская миссия возможна только в том случае, когда делается выбор именно в пользу содержания, в пользу адекватности выражения Евангельского благовестия, а форме придаётся должное, но всё же не первостепенное значение. Если использовать известный компьютерный термин, на нынешнем этапе требуется “перезагрузить” русское языковое сознание, то есть снова придать ему тот импульс, который на протяжении почти тысячи лет направлял развитие церковно-славянского и русского языков как двух взаимодополняющих частей единого языкового целого. Конечно, осуществить подобную перезагрузку невозможно силами кучки энтузиастов. Здесь необходим масштабный проект, предполагающий планомерные, последовательные и систематические усилия множества специалистов — в первую очередь филологов-славистов и литургистов. Вряд ли подобный проект можно будет осуществить только усилиями Церкви, потребуется и участие государства, и социальный заказ от общества. По сути дела, речь идёт о создании национального церковно-государственного центра (аналогичного, например, церковно-научному центру “Православная энциклопедия”), ответственного за состояние и развитие церковнославянского языка. Такой проект не может и не должен замыкаться в рамках академической науки и в церковной ограде — необходимы также активнейшие усилия по популяризации церковнославянского языка среди самых широких слоёв населения, в первую очередь детей и молодёжи, по его преподаванию не только в православных, но по возможности (хотя бы факультативно) и в светских учебных заведениях. Работа над сохранением, развитием и совершенствованием церковнославянского языка, объединяющая лучшие силы церковных и светских учёных, и будет по-настоящему достойным ответом на попытки исключить церковнославянский язык из сферы русского языкового сознания. Очевидно, что ресурс церковнославянского языка для этого будет вполне достаточным. |
| Существовали и особые комнаты для близких родственников и друзей. Во дворе, возле главного здания, находились три одноэтажных дома: один для скупщины (государственного собрания), другой – для иностранных гостей и третий – для переводчиков, гонцов, и прислуги. Снаружи, возле стены, располагался еще один пространный пояс, защищенный второй стеной и укреплениями. Там были помещения для воинов, сокольников, щитоносцев, псарей, конюхов. В сопровождении своих придворных Растко прибыл в отчий дом. Поцеловал руки родителям, а они тепло обняли и облобызали его. Мать плакала от радости, а отец с гордостью смотрел на своего любимца, бывшего уже ростом с него самого. Вот он снова стоит перед ними, самый дорогой для них, самый любимый и самый милый! Своим опытным и проницательным взглядом Неманя долго измерял Растко – высокого и стройного юношу с каштановыми волосами и голубыми глазами, любезного, живого, открытого. «Действительно, замечательный молодой человек и созрел для женитьбы», – размышлял отец. И началось празднество, продолжавшееся дни и недели. Князья, воеводы, воины и массы простого люда заполнили город Рас и двор великого жупана, желая увидеть и поприветствовать Растко Неманича, самого популярного и любимого из всей знати. По обычаю, мать первая заговорила с Растко о его женитьбе; затем близкие родственники и, наконец, отец. Принц, стараясь не обидеть старых родителей, слушал учтиво, искренне улыбался, но отвечал неопределенно. Между тем, Неманя и Анна наблюдали за его поведением и обнаружили, что он то и дело о чем-то глубоко задумывается и мысли его далеко. Заметили, что по вечерам Растко покидает пиры весьма рано. Ночью его заставали в домовом храме коленопреклоненно молящимся с глубокими воздыханиями. Среди прочих посетителей находилась тогда в Расе и группа черноризцев – монахов со Святой Горы: сербы и один русский. Это было не первое их посещение Раса, и им была хорошо известна щедрость великого жупана. В очередной раз пришли они предложить свои молитвы и попросить пожертвований на святую обитель. Неманя любил их за благочестивую мудрость и за богослужение на славянском языке. Ему нужны были иноки для монастырей: вероятно, он предлагал и им найти молодых благочестивых кандидатов и взять их с собою, дабы, обучив, вернуть на родину. |
|
|
