| Продолжая беседы о молитве, мне хочется перейти к разбору одного очень важного изречения святителя Феофана Затворника. Он говорит в одном из своих писем, что мы должны научиться продумывать и прочувствовать каждое слово в молитве, которое мы произносим. И вот на этом я хочу остановиться. Во-первых, подчеркну, что молитвы, которые мы читаем в молитвенниках или во время богослужения, составлены были святыми, и нам недоступны те чувства, мысли, то знание о Боге, то знание о себе, о глубинах своего греха и о бездонных глубинах, которые раскрывались действием Святого Духа в них, но в какой-то мере мы можем приобщиться их опыту. Но для этого надо начать с самого простого. И самое простое заключается в том, чтобы понимать те слова, которые мы употребляем в молитве, их смысл. Мы молимся очень часто, почти всегда на славянском языке, если следуем тексту молитвослова, но не всегда понимаем эти слова так, как они понимались в свое время, когда с греческого языка молитвы были переведены на русский. Даже оставляя в стороне анекдотические рассказы, например о том, как некая старушка говорила: «Как дивно, что на всенощной и зверей поминают!» И на вопрос о том, каких зверей, она ответила: «Как же? В псалме говорится: „Я крокодила пред Тобою“». В тексте сказано «яко кадило»: пусть моя молитва вознесется к Тебе, как благоухание ладана (Пс 140:2). Она не понимала, но до ее сердца умилительно нечто дошло. Но мы не можем так молиться, мы должны молиться, зная, что мы говорим, потому что в конечном итоге только глубокое, ясное понимание того, что мы говорим Богу, может нас постепенно поднять на новые высоты. Есть другие выражения на славянском языке, которые перед нами ставят вопрос, например: очи мои выну ко Господу (Пс 24:15). «Выну» на славянском значит «всегда»: мои глаза всегда обращены ко Господу. Но я вспоминаю, как некто мне говорил: «Как совпадает это ветхозаветное слово со словами Христа о том, что, если тебя соблазняет око твое, вырви его, потому что лучше тебе войти в Царство Небесное с одним глазом, чем остаться с двумя глазами вне его» (Мк 9:47). Вот второй пример. И можно было бы привести довольно большое число подобных примеров. Поэтому я и говорю, что когда мы выбираем молитвы, которые будем произносить и приносить Богу, а в свое время, может быть, возносить Ему, то мы должны очень внимательно относиться к тому, что сказано, что значат эти слова. Это первая стадия. |
| Хотя такие перемены не остаются без аналогий и в других случаях, потому что «бранные слова против идолопоклонников ясно были дозволены у иудеев», однако против такого производства можно возразить, что навоз на раввинском языке – «зебель», а не «зевул», и таким образом получилось бы не Веельзевул, а Веельзебель. Кроме того, если принять такое мнение, то окажется, что Спаситель для выражения Своей мысли воспользовался в данном случае народной остротой, и притом не совсем чистоплотного характера, что едва ли вероятно. Поэтому некоторые принимают другое объяснение, по которому Веельзевул значит «бог (господин) жилища» (dominus domicilii), во-первых, потому, что в раввинской литературе «зебул» есть название четвертого неба, где находится небесный Иерусалим, храм, жертвенник и Михаил, а «зиббуль» – идольское жертвоприношение, и, во-вторых, потому, что Христос Сам, по-видимому, объясняет значение употребленного им названия словами «хозяин дома». Объяснение это также подлежит многим возражениям, но пока остается единственным, на котором можно остановиться. В этом случае Веельзевул значит «глава храма» или «идольского жертвоприношения». «Это самый злейший и главнейший из демонов, который был зачинщиком идолопоклонства и побуждал к нему. “Господь храма” (который был Его Церковью ) был для них “главою идольского богослужения”, представителем худшего из демонов. Чего же могли ожидать “домашние его” при таком обращении?» (Эдершейм). [На самом деле этимология этого слова иная: арамейский корень «завав» или «давав» обозначает «жалоба, иск» (от аккадского daba-bu). В таком случае «баальзевав» обозначает не что иное, как «господин обвинения», т.е. попросту «истец, обвинитель». В таком значении это слово, например, широко употреблялось до XIII в. по Р.Х. включительно в сирийском языке. Отождествление этого слова со сходно звучащим словом «муха» (евр. «зевув») явилось результатом народной этимологии, в то время когда изначальное значение аккадского заимствования забылось, что привело к изменению фонетического облика слова с «баальзевав» на «баальзевув». |
| Говоря по-русски, мы употребляем множество таких условных, оторвавшихся от идеи и, в сущности, новых слов. Употребляя, например, слово близорук, разве мы отдаем себе отчет в том, что это »близ-зорок«, как есть слово »дально-зорок« и что здесь совсем ни при чем руки? Употребляя поговорку »ни кола, ни двора«, разве мы думаем о том, что под колом здесь надо разуметь не вбитое в землю дреколье, а усадебный земельный надел. Разорить »до тла», попасть «в просак», пускать »турусы на колесах», " бить баклуши« и т. п. – разве все эти речения не мертвы для нас в подлинном и исконном своем значении? И, однако, мы их употребляем в самой оживленной речи, и никому не приходит в голову упрекать нас, что мы пользуемся непонятными или мертвыми словами? Непонятность слов, вроде вышеупомянутых, так же как и тучи слов, употребляемых нами на правах метафор и синекдох, корректируется и восполняется в живом языке связью или контекстом речи, щедрою помощью жестов и мимики и всякого рода эмоциональным сопровождением. Иначе и родная речь была бы нам непонятна, как неразвитому человеку непонятна культурная книга или беседа. И чужую книгу, и чужую речь мы читаем и постигаем со свечою своего сознания, в меру своего развития или образования. Слова сами по себе все и немы, и мертвы, пока мы не озарим и не оживим их своею мыслью или чувством. Если бы это не было так, современная педагогика не ставила бы своею главною задачею борьбу с вербализмом, то есть с употреблением мертвых слов, отрешенных от мысли. А если это так, то главная забота и главное беспокойство всех радеющих об удобопонятности богослужебной словесности должны быть сосредоточены не столько на том, какими словами будет звучать эта словесность, старыми или новыми, так называемыми славянскими или самыми свежими русскими, сколько на том, чтобы просвещать воспринимающее сознание верующих. Церковные слова будут оживать в слухе и разуме молящихся по мере того, как будет возвышаться религиозное просвещение народных масс, на что и должно быть ныне направлено все внимание радетелей народного спасения. Иначе над нами все еще будет звучать обличительное слово: русский народ крещен, но еще не оглашен. |
| — Но как же все-таки… — Об этом в дальнейших главах и будет сказано. Но начну я со слов, а не со звуков. 3. Звучащее слово «Тгеие! — Как это звучит! А французы из своей fidelite сумели сделать только Fidele (Фидельку!)». Это в Германию влюбленная Марина Цветаева восклицает; ее это дневниковая запись 1919 года; и, зная оба языка, нельзя не согласиться с ней. Есть близкие по смыслу слова, которые на одном языке «звучат», всегда хорошо звучат, как будто и не могут звучать плохо, — а на другом никак; даже и мудрено заставить их звучать. Есть и не столь счастливые, не столь несчастные, которые ведут себя в разных случаях по–разному. Босяцко–ницшеанское «Человек, это звучит гордо» по временам себя оправдывает, но чаще всего кажется смешным. Любопытно, однако, для нас, в той связи, в какой мы об этом говорим, другое. С каким бы восторгом мы ни повторяли вслед за Цветаевой «как это звучит!», мы ведь на самом-то деле вовсе тут не думаем о звуке. О смысле думаем, о силе этого смысла, укорененного в давних привычках мысли и речи, который отчетливо нам предстает в отдельно созерцаемом, слышимом нами слове. Звучит наша «верность», если в самом деле о звуке говорить, нисколько не хуже немецкой, но дружинного, феодального, рыцарского, прусского прошлого у нее нет; поэтому «Верность, как это звучит!» едва ли у нас кто-нибудь воскликнет. Но если звук тут не причем, отчего же тогда и по–русски, и по–немецки, и по–французски, и по–английски постоянно говорят об отдельных фразах или словах, что они «хорошо звучат»? Тут-то мы к интересному для нас пункту и подошли. Говорят потому, что путают звук со смыслом, или верней считают, что звук от смысла неотрывен, что качество смысла должно быть и его качеством. Считают? Мы действительно так думаем? В самом деле: приписываем звуку то, что с ним ничего общего не имеет? Как только нам такой вопрос поставят, мы это решительно станем отрицать. Принуждены будем, однако, признать, что слова ласкательные, ругательные, непристойные, священные гораздо менее ласкательно, ругательно, непристойно или священно звучат на чужом языке, чем на своем (священные, впрочем, еще более священно, если этот чужой или получужой язык применяется в богослужении). |
| В виду этого, нам представляется необходимым сказать об отличительных особенностях арабского языка, на котором обнародован Мухаммедом Коран 307 . Арабский язык принадлежит к болыпому семейству так называемых «семитских» (семитических) языков, распространенных в передней Азии и северной Африке, и разделяющихея на три главные ветви: арамейскую, еврейскую и арабскую. По богатству и красоте своей эти языки находятся в прямом соответствии с климатом тех стран, в которых жили говорившие на них народы. Арамейское наречие, употребляемое на севере, жестко, бедно, негармонично, отличается особенно тяжеловатостью конструкции, не применимой к поэзии; напротив, арабское наречие, как южное наречие, отличаетея чудными богатствами 308 . На арабском языке говорили и до сих пор говорят жители Аравии, колыбели ислама. До появления Мухаммеда, арабский язык распадался на несколько диалектов, но они не отличались особенно резко один от другого и притом легко сливались в однородный язык под влиянием древне-арабских всенародных сборищ (ярмарок) в Дзуль-Маджазе (близ горы Арафата), в Аль-Маджанне и Мине (близ Мекки), в Оказе (между Нахлой и Тайифом) и в Хонайне (межд Тайифом и Меккой), во время которых соблюдалось в Аравии общее перемирие, и враждующие колена, вместо нападений и грабежей, могли заявлять свои неприязненные чувства только в словесных состязаниях о славе своего племени и личных доблестях, да сатирами, выраженными в форме поэтической, часто в форме импровизаций. Из упомянутых ярмарок самая замечательная происходила в Оказе; здесь и сам Мухамед выслушивал речи христианского епископа Косса, красворечивейшего из древних арабов, стихи еврея Самуила-бен-Адия, и языческие арабские поэмы, следы которых еще можно узнать в некоторых изречениях Алкорана. С появлением ислама еще большему объдинению разных арабских диалектов помог Коран, написанный на наречии Корейшитов, главных представителей Мекки и окрестностей, и сделавшийся законодательным кодексом не только для всех арабов, но и для всех мусульман. С распространением ислама и язык Корана распространился до берегов Инда и за Аму-Дарыо до Волги и Китая, процветал в Испании и северной Африке, подобно тому, как в средние века латинский язык Библии и католического богослужения распространился по всей западной Европе и за её пределами. Было воемя, когда арабский язык служил не только языком религии и мусульманской науки, но и языком дипломатических сношений и даже частных писем 309 . И до сих пор во всех мусульманских странах этот язык составляет важнейший предмет старательного школьного изучения, как основной классический язык, на котором написаны и главнейшие сочинения мусульманской литературы. В мусульманских школах Каира, Константинополя, Бухары, Индии, Туркестана, Казани, Крыма, а также в знаменитых школах северной Африки этот язык занимает самое почетное место, и умение излагать на этом языке свои мысли, особенно по предметам веры, составляет высший признак образованного мусульманина. |
| Когда заходит речь об основном характере и направлении духовного развития того или другого европейского народа, то она скоро сводится на вопросе о влиянии на этот народ христианства, о способе его распространения в начале и о последующих судьбах христианской церкви среди этого народа. При этом весьма часто указывается, что христианство было проповедано западным европейским народам на чуждом для них латинском языке, на этом же мертвом языке совершалось богослужение, в латынь была закована и церковная наука. Последствия этого господства латыни были неисчислимы, но мы обратим внимание лишь на самую существенную сторону в этом обстоятельстве, именно на то, что христианство, закутанное в тогу классического языка, не могло сродниться с народной душей, совершенно овладеть народным сознанием и вместе с тем отлиться в совершенно народную форму. Христианство для запада должно было оставаться на веки даром вечного Рима, корни его оставались постоянно в Риме, понимание его приходило или присылалось из Рима, так как народу недоступны были ни смысл богослужения, ни книга Св. Писания. К этому открыто стремились римские первосвященники, основывая на этом единство церкви, в действительности же преследуя интересы своей кафедры. Духовенство было тоже латинское, т. е. не местное и чуждое народу, воспитанное по римской программе и по книгам, которые Рим одобрил для всеобщего употребления, от которых отступать объявлено было ересью, хотя бы содержание их не имело отношения к христианству (господство Аристотеля). Явилось направление мысли, существо которого, невидимому, заключалось в примирении двух требований, из коих одно принадлежало человеческой душе, а другое Риму, первое состояло в том, чтобы мыслить, а второе в том, чтобы додумываться всегда до того лишь, что одобрено Римом (схоластика). Но изучение латинского языка сделало возможным ознакомление с памятниками классической римской литературы, которая послужила орудием для борьбы с крайностями папизма. Эта борьба, состоявшая, с одной стороны, в защите, а с другой стороны, в отрицании всего средневекового духовного строя, вызвала такое возбуждение умственных сил, какому мы нигде не нашли бы подобия. Эта борьба ведется до сих пор, потому что и до сих пор ни один народ Западной Европы не достиг духовного единения в понимании, или отношении к христианству. |
Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
| —546— нающие о чтении пророками «Родослов – книги», или евангелия: «Государь мой, умилися! Дух святый распадися… И по верным раздадися! Заставь, сударь, работать, Родослов – книгу читать» 1734 … «Дух в пророке разблажился. Читает он книгу евангел, за правым плечом ангел». 1735 Пророки Севеннских камизаров (гугенотов), владевшие только местным, провинциальным наречием, в экстазе говорили и цитовали св. писание на чистом французском языке. 1736 Объясняется это обстоятельство тем, что фран- —547— цузский язык был у них, как у кальвинистов, священным языком богослужения и проповеди. 1737 Таким образом, «чтение писания по гласу», происходившее на собраниях Тамбовских хлыстов-богомолов, можно рассматривать, как нечто среднее между глоссолалией и пророчеством; это автоматическая речь на ином языке, чем обычный разговорный язык сектантов, но всё же в общем для них понятном. б) Обличение тайных помыслов и грехов. В чём заключалось это «обличение», можно видеть из следующих показаний сектантов. «За содержание этой секты, – рассказывал А. Токарев, – я был сослан помещиком моим в Брянские леса; там искусился и согрешил по плоти; когда возвратился в здешние места, они (богомольские пророки) обличили меня в том, и на собраниях наших это бывает нередко». 1738 Семен Яковитов показал: «Лукерья Астахова ходила по избе и, подошед ко мне, схватила меня за виски и начала обличать меня, зачем я живу с женою». 1739 «Утаить грехов или помышлений, – говорила Пелагея Белкина, – было невозможно, потому что мать моя по Духу святому, ею полученному, все обличала». «На одном собрании, когда Трофим Павлов, помирствовавшись со всеми, поцеловал и меня, я почувствовала что-то странное и подумала об этом дурно, но мать моя, узнавши мои мысли, сказала: ты, Пелагея, принимаешь доброе за худое; с тех пор я жила года два по духу с этим Трофимом Павловым Твереневым». 1740 Подобное обличение тайных помыслов и грехов – обычный предмет сектантских пророчеств. В хлыстовских стихах говорится: «Дух святой – доброхот, |
| Разделы портала «Азбука веры» с 2005 года Проректор по воспитательной работе Казанской православной духовной семинарии иеромонах Кирилл (Забавнов) в небольшой статье раскрывает содержание степенных антифонов первого и пятого гласов. «У пустынников жизнь блаженна» Пока на страницах интернета и православных СМИ ведется горячая полемика о богослужебном языке, в наших храмах продолжает совершается богослужение на церковнославянском. Язык богатый, но в то же время сложный. Богатство заключается в содержании текстов, сложность – в усвоении этого текста, а точнее — в его непонимании. Язык есть первопричина непонимания церковных служб, но если мы попытаемся перевести тот или иной гимнографический отрывок, нам предстоит сделать его богословский, филологический и исторический разбор. Переводчику необходимо провести такую работу, чтобы донести смысл переведенного до читателя, особенно в случае молитвы, слова которой должны быть ясны и не могут носить характер языческих заклинаний. Самые посещаемые богослужения седмичного круга – это богослужения воскресные, они же – самые содержательные, и содержание их заставляет задавать многие вопросы. Нужно сказать, что Октоих является одним из ярких свидетельств богатства византийской гимнографии. Многие тексты Осмогласника могут «перевернуть» душу молящегося, обратить ее к Богу, делают молитву пламенней, или лучше сказать, «молитва становится молитвой». Но и здесь при современном оправлении служб мы обходим стороной эти места — многое сокращается либо вовсе опускается. Остановимся на одном моменте воскресной утрени и попробуем его истолковать. Речь идет о воскресных степеннах, которые часто сокращаются, опускаются, а если и прочитываются или пропеваются, то смысл этих священных текстов для многих так и остается непостижимой тайной. Исполнение антифонов в «неделю на утрени» (в воскресенье) в отличие от других дней свидетельствует об общей мысли, пронизывающей все воскресное богослужение. К примеру, антифоны Четыредесятницы заимствованы из 18-ой кафизмы, которая в этот период всегда читается на вечернях и имеет в себе только прообраз новой благодати, тогда как с Воскресением Христовым эта благодать уже воссияла. Таково объяснение своего места степенных антифонов в седмичном круге богослужения. |
| А без греческого текста и совсем не понять бы их! Как жаль, что не исправляют славянский текст богослужения!.. Славянский текст в иных местах — просто набор слов, которых не свяжешь, как ни думай. Хотел бросить, пока добуду греческий подлинник; впрочем, с присочинением и опущениями — пошло». Так что и новые переводы, и «присочинения», и «опущения» при новых редакциях церковнославянских текстов знакомы церковной истории. И если при новом издании выражение «неумытный Судия» (из 3-й коленопреклоненной молитвы на вечерне Пятидесятницы) заменить на «неподкупный Судия» или «немздоимный Судия», то вряд ли духовный смысл и эстетика богослужения потерпят какой-либо ущерб. И все же в разговорах о том, что «в Церкви все непонятно», есть изрядная неправда. Неправда прежде всего — в словечке «всё». Как бы ни были непонятны действия священнослужителя или обороты церковнославянского языка, самая главная церковная молитва — «Господи, помилуй!» — прекрасно понятна, даже несмотря на то, что слово «Господи» стоит в звательном падеже, который отсутствует в современном русском языке. Еще одна неправда формулы: «В Церкви все непонятно» — в том, что эта «непонятность» имеет очень даже понятное и благое миссионерское последствие. Люди устали жить в искусственном мире, где все создано их головами и руками (а по-настоящему «понятно» только то, что технологично, причем эта технология знакома «понимающему»). Человек ищет опоры в том, что не является артефактом, что не имеет слишком уж броской и наглой этикетки: «Made in cobpeмehhocmь». Очевидная инаковость строя церковной жизни, мысли, инаковость даже языка и календаря, имен и этикета привлекает многих людей, которые не желают превращаться в «глотателей пустот, читателей газет» (выражение Цветаевой). Как раз это и есть признак истинной Церкви — непонятность ее, несводимость ее к нашим объяснительным штампам и привычкам. Это — признак нерукотворного, признак Чуда. Чудо не может вместить себя в символы, до конца понятные и вполне адекватно переведенные на секулярный язык. |
|
|
