| Естли вы будете в Полтаву сами скоро, то я уверен, что всё устроете вся для моей пользы. Цалуя безценые ручки ваши имею честь быть, с сыновным моим к вам высокопочитанием ваш послушный сын Николай Гоголь Яновский. Извините меня в том, что долгое время не мог писать к вам, Дражайшая Бабушка. Покорно вас благодарю, что вы прислали гостинец мне. От всего сердца желаю вам благополучия и долголетней жизни, при чем остаюсь Ваш покорный внук Николай Яновский. Пришлите мне, дражайшая бабушка, погребец; я куплю для него прибор. Обрадуйте Папиньку и Маминьку, что я успел в науках то, что в первом классе гимназии, и учитель мною доволен. Прошу поцеловать за меня Гапу и сестриц моих. Гоголям В. А. и М. И., 1820 («…Благодаря родительскому вашему о мне попечению…») 3. В. А. и М. И. ГОГОЛЯМ. Почтеннейшие Родители, Папинька и Маминька. Благодаря родительскому вашему о мне попечению, я слава богу чувствую себя здоровым совершено. Настойку оставленую вами Папинька я продолжаю по данному наставлению. В прошедшее воскресение я обедал у Ивана Алексеевича , на другой день видел Ивана Дмитриевича , возвращаясь из саду с Гаврилом Максимовичем Иван Дмитриевич показывал нам свой дом. К величайшему моему удовольствию узнал я от него, что вы слава богу живы и здоровы. Дай бог, чтобы безценное ваше для меня здоровье продолжалось вечно в самом цветущем состоянии. Учение в Гимназии начнется чрез неделю а до того времени я слегка занимаюсь повторением. С глубочайшим высокопочитанием и сыновнею преданостию Имею честь быть Любезнейшие Родители! вашим покорнейшим и послушнейшим сыном Гоголям В. А. и М. И., 10 июня 1821 4. В. А. и М. И. ГОГОЛЯМ. Дражайшие Родители, Папинька и Маминька С величайшим удовольствием принимаюсь за перо чтоб писать к вам уже несколько времени собира искал удобной минуты, чтоб изъявить вам благодарность за ваше родительское о мне попечение. Благодаря бога я здоров. И вам также желаю здоровья и благополучия. Платие нам будут шить после каникул но как во мне недостаток в платье то Егор Иванович заказал мне сделать летнее платие. За мною присылаите на каникулы 20-го июня. |
| Погодин Михаил Петрович (1800–1875) – прозаик, драматург, публицист, историк. Его отец был крепостным, ставший управляющим московскими домами П.И. Салтыкова и в 1806 году отпущенный на волю. В 1818 году, окончив первым учеником Московскую губернскую гимназию, поступил на словесное отделение Московского университета, а с июня 1819 года – домашний учитель в семье князя И.Д. Трубецкого. Первая запись в его дневнике, озаглавленном «Моя жизнь», датирована 1820-м годом, последняя – 1875-м. Восемь изданных книг его дневника – одна из самых полных летописей 55 лет литературной жизни России, журнальных и критических баталий – от «архивных юношей» 20-х годов до «шестидесятников». Среди первых записей – проект создания тайного общества для противостояния иностранцам. Этому неосуществленному проекту он оставался верен всю жизнь. Первый критический отзыв, наряду с переводами, – рецензия на пушкинского «Кавказского пленника» в «Вестнике Европы» (1823, 1); к этому времени окончив университет с золотой медалью, он в девятнадцать лет начал преподавать географию в Благородном пансионе и вошел в 1822 году в литературное Общество Раича, сблизившись еще студентом с его первыми воспитанниками Федором Тютчевым, Андреем Муравьевым, пансионерами и студентами Степаном Шевыревым, Михаилом Максимовичем, Владимиром Одоевским, Алексеем Хомяковым, вольнослушателем Дмитрием Веневитиновым. В 1823 году вместе почти со всеми друзьями Раича вошел в университетское литературно-философское Общество любомудрия, организованное Владимиром Одоевским и Дмитрием Веневитиновым, просуществовавшее до 1826 года. В 1825 году издает свой первый альманах «Урания», который замышлялся как «московский ответ» на петербургскую «Полярную Звезду» К.Ф. Рылеева и А.А. Бестужева, дебютирует в нем повестью «Нищий». В сентябре 1826 года Веневитинов знакомит его с возвращенным из ссылки Пушкиным. Вместе со Степаном Шевыревым с 1827 года начинает издавать журнал любомудров «Московский Вестник», приглашая Пушкина за немалый по тем временам гонорар – 10 000 рублей с 1200 подписчиков. Заявляет о себе как прозаик повестями «народного» направления «Невеста на ярмарке», «Черная немочь», язык которых, как отмечали рецензенты, подчас выходил «за рамки приличия», а в 1830 году в 17–20 номерах «Московского Вестника» появляются отрывки из его стихотворной драмы «Марфа, Посадница Новгородская», вышедшей в 1831 году отдельным изданием. «Историю всю можно представить в трагедиях», – отметил он в дневнике. Пушкин в рецензии на драму писал: «Какая верность историческая! Как угадана дипломатика русского вольного города!..» |
| Помимо генерал-адъютанта Брусилова, командовавшего фронтом, были и другие участники этой операции – это командующий 8-й армией, которая собственно и осуществила прорыв, генерал А.М. Каледин. А на острие этой армии наступала «Железная дивизия» генерала А.И. Деникина. Считается, что царская Ставка, планируя фронтовые операции на лето 1916 г., считала участок Юго-Западного фронта главным. Как писал А. Каледин в частном письме Н.Н. Головину 3 июня 1916 г.: « Сделано было всё, чтобы наступление Юго-Западного фронта закончилось ничем. Так как по решению Ставки главный удар должен был наносить Западный фронт, ему, и предоставлены были все средства. И только впоследствии Ставка посылала Юго-Западному фронту подкрепления пакетами, по каплям. Ставка неожиданно потребовала от Юго-Западного фронта перейти в наступление первым – для спасения Италии и для облегчения французов под Верденом» (Письмо было впервые опубликовано в Испании в 1968 г. – В.К.). Н. Головин (военный историк 1875-1944 гг.) уже после первой мировой войны в своём труде «Галицийская битва» открыто называет А. Брусилова человеком, который сделал всё, чтобы наступление русских войск захлебнулось. « Приказ генералу Келлеру выступить был дан Брусиловым слишком поздно. Момент был упущен», - отмечает Головин. Стратегическая ошибка в этом сражении произошла, по мнению учёного, из-за нежелания командующего Юго-Западным фронтом Брусилова вовремя дать подкрепления именно 8-й армии генерала Каледина для широкого наступления и развития его на Запад. Из всего этого он делает два совершенно непривычных для историков начала 21 века вывода: - Во-первых, царская Ставка планировала наступление Юго-Западного фронта летом 1916 г. как вспомогательное, как второстепенный удар. Наступление началось ранее запланированного срока. Наступающие войска фактически приносились в жертву ради спасения союзников в Италии и во Франции. - Во-вторых, командующий фронтом Брусилов не имеет права считаться «автором» Брусиловского прорыва. Успех, достигнут был не благодаря, а вопреки его воле. Уже в ходе сражения он делал всё возможное, чтобы приостановить свои войска, затормозить их. А своё собственное бездействие свалил впоследствии на покойного генерала Алексея Максимовича Каледина. |
| Прежде всего хочу отметить, что, если бы не было вот этого вторжения и если бы не разделилась Югославия, они развивались бы совершенно по другому вектору. Но в обход санкций Совбеза ООН страну разбомбили, разделили. И последствия — я недавно был в Белграде — ощущаются до сих пор. Страна и народ не оправились от тех ужасных бомбардировок и событий, которые были в конце ХХ века. Это проявляется в укладе быта, в генетической памяти, в глазах народа, его воспоминаниях. Нынешнее поколение сербов — это мужественные, улыбчивые люди. Но когда ты с ними общаешься, мало кто не вспоминает те ужасные события, которые привели к таким непоправимым последствиям. — Было ли оправдано присутствие российских миротворцев в Югославии? — Я считаю, что присутствие было не просто оправдано, но и необходимо на тот момент. Потому что, помимо официального присутствия РФ в Югославии, были и неравнодушные люди, которые помогали словом и делом сербской армии. И сейчас, наверное, уже можно говорить, — воевали на стороне сербов. Не знаю этнический состав этих бригад, но с одной из них я как-то встречался: это были бывшие военные, люди православные, искренние, которые воевали за идею. Что касаемо оправдания присутствия российских миротворцев в Югославии, они сделали все, что могли. Но силы были неравны. У нас у самих тогда была ситуация, которая не позволила занять более жесткую позицию в 1998 году и не дать раздробить единое конфедеративное югославское государство. Вопрос стоял о выживании самой России, и мы могли при негативном стечении обстоятельств что-то подобное увидеть у себя дома. Слава Богу, мы эти сложные годы прошли. Но плохо, что мы не смогли в полном объеме помочь своему братскому сербскому народу. К сожалению, нас хватило только на жест Евгения Максимовича Примакова — его известнейший разворот над Атлантикой. А также на разовые, мужественные, геройские акции. Такие как бросок на Приштину (12 июня 1999 года российские миротворцы силами одного парашютно-десантного батальона совершили стремительный марш-бросок на 600 км и овладели аэродромом «Слатина» в косовской столице Приштине — ред. ). |
| Бийск. 119 (39/38) Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет с вами, достопочтенная сестра о Господе Екатерина! Весьма легко может случиться, что я скоро по прибытии вашем сюда, разрешусь от оков бренного тела. Итак, Господа ради не надейтесь на меня, и помните пословицу: «красны бубны за горами». Впрочем, и не слабейте в уповании вашем. Господь ущедрит вас дарованиями такими, какими я не вмещаю, а потому и не приемлю. Мир Божий да сохранит помышления матери вашей от всякой неверности правде и воле Божьей. Мир вашей сестре Елисавете. 418 Мир вашей сестре и сотруднице Александре. 419 Мир всем, которые будут благоприятствовать Богоугодному намерению вашему, но и тем, кои будут смущаться, услышав, что предприемлете, мир и помощь от Господа Бога, к успокоению и к видению всякого предмета и дела, во свете истины. Я намерен писать к вам недели через две или три, о дальнейших распоряжениях. А на этот раз и для меня, и для вас, достопочтенная сестра о Господе, довлеет. Июня 21-го дня 1836 г. 120 (40/39) 420 Все ваши письма, достопочтенная сестра о Господе, не исключая и того, в которое была вложена ассигнация в десять рублей, мною получены. He скорбите, и прекратите все взыскания за долговременное молчание. Оно прошло, будем говорить о настоящем, или правильнее сказать, о преходящем. Время дорого, а наипаче те минуты, когда душевное состояние представляет всегда вожделенную, но не всегда обретаемую удобность мыслить, и мысли полагать на бумагу. Мы их пересылаем потом друг другу, и если ли мысли истинны, то мы творим таким образом общение друг с другом в Истине. Все это дарования и милость Отца нашего, сущего на небесах. Вознесем к Нему сердце, исполненное чувств благодарения! Как Он велик во всем! Но мы не можем обнять всего, мы только можем под руководством Премудрости, вечно простираться вперед по сей бесконечности блаженного удивления. Вот познакомился я и с Нестором Максимовичем, которого книга об акушерстве, хотя не полная и притом без рисунков, нашлась здесь. Признаюсь, что сии новые зрелища непостижимого Разума Творческого, открываемые наукою в природе человеческой, питают, как я думаю, не одно любопытство, но и желание примечать, видеть и познавать Господа Бога в делах Его. |
| Но даже имени его мы не знаем. 22 июня, уже после разговора с мальчиком, Горький оставил такую запись в «Книге отзывов», специально сшитой для этого случая: «Я не в состоянии выразить мои впечатления в нескольких словах. Не хочется да и стыдно (!) было бы впасть в шаблонные похвалы изумительной энергии людей, которые, являясь зоркими и неутомимыми стражами революции, умеют, вместе с этим, быть замечательно смелыми творцами культуры.» 23-го Горький отплыл. Едва отошёл его пароход — мальчика расстреляли. (Сердцевед! знаток людей! — как мог он не забрать мальчика с собою?!) Так утверждается в новом поколении вера в справедливость. Толкуют, что там, наверху, глава литературы отнекивался, не хотел публиковать похвал УСЛОНу. Но как же так, Алексей Максимович?… Но перед буржуазной Европой! Но именно сейчас, именно в этот момент , такой опасный и сложный!.. А режим? — мы сменим, мы сменим режим. И напечаталось, и перепечаталось в большой вольной прессе, нашей и западной, от имени Сокола-Буревестника, что зря Соловками пугают, что живут здесь заключённые замечательно и исправляются замечательно. И, в гроб сходя, благословил Архипелаг… Жалкое поведение Горького после возвращения из Италии и до смерти я приписывал его заблуждениям и неуму. Но недавно опубликованная переписка 20-х годов даёт толчок объяснить это ниже того: корыстью. Оказавшись в Сорренто, Горький с удивлением не обнаружил вокруг себя мировой славы, а затем — и денег (был же у него целый двор обслуги). Стало ясно, что за деньгами и оживлением славы надо возвращаться в Союз и принять все условия. Тут стал он добровольным пленником Ягоды. И Сталин убивал его зря, из перестраховки: он воспел бы и 37-й год. А насчёт режима — это уж как обещано. Режим исправили — в 11-й карцерной роте теперь неделями стояли вплотную . На Соловки поехала комиссия, уже не Сольца, а следственно-карательная. Она разобралась и поняла (с помощью местной ИСЧ), что все жестокости соловецкого режима — от белогвардейцев (Адмчасть), и вообще аристократов, и отчасти от студентов (ну, тех самых, которые ещё с прошлого века поджигали Санкт-Петербург). Тут ещё неудавшийся вздорный побег сошедшего с ума Кожевникова (бывшего министра Дальне-Восточной Республики) с Шепчинским и Дегтярёвым-объездчиком — побег раздули в большой фантастический заговор белогвардейцев, будто бы собиравшихся захватить пароход и уплыть, — и стали хватать, и хотя никто в том заговоре не признался, но дело обрастало арестами. |
|
|
