| Вот судьба «православия, самодержавия и народности». И я даже не думаю, чтобы кн. Трубецкой и Бердяев и Роз-в [авторы печатных откликов. – К.П.] помогли. Нет, «само собой», и п. ч. Вас знали и ожидали. Так я думаю. Это страшно важно» 120 . В отличие от книги, судьба диссертации (начавшейся кандидатским сочинением 1908 г.) не была столь благоприятной. Достаточно сказать, что ее готовый вариант был представлен Совету МДА еще в апреле 1912 г. 24 мая 1913 г. свящ. П.А. Флоренский писал В. В. Розанову : «Очень м. б., что в самом скором времени мне придется уйти из Академии» 121 . Думается, причиной могло служить не одно только дело «имяславцев», синодальное решение по которому состоялось 18 числа. За год до того он обмолвился в письме к проф. А.И. Введенскому (учителю, предшественнику по кафедре, скончавшемуся 23 февраля 1913г.): тяготит «какая-то неопределенность Академии и по ее Уставу, и по ее составу: никак не можешь выяснить себе, какова, собственно, задача Академии и что именно надо делать» 122 . А 7 ноября 1913 г. откровенно писал ректору, по своему желанию ставшему официальным рецензентом: «Я хорошо понимаю и чувствую, что своей диссертацией поставил Вас, дорогой Владыко, в положение неловкое и весьма смущался и смущаюсь этим. Вы не знаете, что же, собственно, надо делать со мною, и это вовсе не по недоброжелательному отношению, а несмотря на прямое желание сделать все наилучшим образом». Догматизм формальных требований ведет к тому, что «люди, отрицающие не только положения Православия, но и Самого Христа, прямо или косвенно, но соблюдающие при этом известный семинарский этикет, благополучны, а другие, нарушившие этикет, или, точнее, живущие по этикету иной среды, хотя и искренно признают церковность, на каком-то подозрении. Но если другие не понимают, то Вы-то, Владыко, понимаете разницу между послушанием и подхалимством» 123 . В каком направлении развивались дальнейшие события видно из письма В.А. Кожевникова (21 янв. 1914 г.): «Вчера был у меня еп. Феодор и говорил, что находит нужным, чтобы Вы еще кое-что выпустили в Вашей книге (для диспута). |
| Все свободны, и все связаны; все по-своему, и все – «как другие». Вы пишите о «новом» в богословии, что внесено нами; но к перечисленным Вами лицам не забудьте добавить Новоселова и Булгакова, Самарина и др., не выступающих в литературе, но мыслящих оригинально и соучаствующих в общей работе разговорами, советами, дружбой, книгами и т.д. Весь смысл московского движения в том, что для нас смысл жизни вовсе не в литературном запечатлении своих воззрений, а в непосредственности личных связей. Мы не пишем, а говорим, и даже не говорим, а скорее общаемся. Мы переписываемся, беседуем, пьем чай; Новоселов ради одной запятой в корректуре приезжает посоветоваться в Посад, или вызывает к себе в Москву. Но это не флоберовские запятые, да удивляется им потомство, а искание поводов к общению. Вас удивляет отсутствие зависти. Но ведь у нас друг к другу не может быть зависти, ибо почти все работается сообща и лишь наибольшая часть работы в том или другом случае падает на того или другого. Дело другого, скажем Новоселова, Булгакова, Андреева, Цветкова 116 и т.д. и т.д., для меня и для каждого из нас – не чужое дело, не дело соперника, которое «чем хуже – тем лучше», а мое дело, отчасти и мое» 117 . Справедливость этих слов свящ. П.А. Флоренского подтверждается историей его магистерской защиты, прошедшей 19 мая 1914 г. с большим успехом – при единогласном одобрении академическим Советом и «шумной овации» переполненного актового зала. Еще в начале февраля В.А. Кожевников предупреждал диссертанта: «На диспут Ваш собирается чуть не вся философствующая Москва» 118 . Интерес особенно вырос с выходом в конце 1913 г. книги «Столп и утверждение Истины. Опыт православной Феодицеи в двенадцати письмах свящ. Павла Флоренского» 119 . Читательскую реакцию зафиксировал и обдумал внимательный к младшему другу В. В. Розанов : «В высшей степени все «слава Богу», что «Столп» так разошелся. Ведь это такой успех – первый у славянофилов. Все «тащилось», а не шло; все «в глотку не лезло» и приходилось пропирать через горло публике, как подавившемуся. |
| Вскоре другой случай уже окончательно убедил меня, что дилетантизм Фёдора Дмитриевича в вопросах богословских был мнимый. Зимой 1908–1909 года на квартире М.А. Новоселова возник, как филиальное отделение, отделение Кружка ищущих христианского просвещения, небольшой студенческий кружок, посвятивший себя изучению текста книг Св. Писания Нового Завета. Михаил А-ч обещал нам, членам его, найти опытного руководителя по этим вопросам, и каково же было моё удивление, когда этим руководителем согласился быть покойный Фёдор Дмитриевич. Помню живо, что меня удивило не столько то, что обременённый государственными делами общественный деятель согласился уделить часть своего времени на чтение богословских лекций маленькому кружку студентов – всегдашняя и всеми видимая скромность Фёдора Дмитриевича делала этот пункт легко объяснимым – но, меня поразило то, каким образом отказывавший себе в звании богослова в большом кружке, в кружке маленьком соглашается быть руководителем при научном изучении самых источников богословия. И если „монтанисты“, при натяжке, могли быть объяснены из широкой исторической осведомлённости Фёдора Дмитриевича, то здесь речь шла уже о специально-богословской сфере. Лекции Фёдора Дмитриевича скоро объяснили мне эту тайну. В большом кружке, главное внимание сосредоточивалось на идеологии христианства, и вот в ней-то покойный Фёдор Дмитриевич признавал себя дилетантом, и потому, сам знакомя порой слушателей с такими обще-идео- —567— логическими выводами из своих подспудных научных изысканий, он даже при своём огромном научном аппарате не ручался за правильность этих обобщающих схем. Но, теперь он ввёл нас, слушателей-студентов, в самую лабораторию своей мысли и, по-прежнему скромный там, где речь заходила о предметах духовно-тонких (помню, например, ряд бесед о духовном даре языкоговорения), он во всём, что касалось самого текста новозаветных книг, обнаружил огромную осведомлённость. Вооружённый одним лишь подлинным текстом Нового Завета, в одном из лучших заграничных изданий, он свободно ориентировался в словаре и грамматике новозаветного языка, отмечая часто неуловимые в переводе тонкости апостольской речи. Это была типичная научно-богословская работа, и она была произведена с тем совершенством, которое может служить идеалом для преподавателей Священного Писания в Духовных Академиях. Но Фёдор Дмитриевич шёл и несколько дальше текста. Избрав предметом своего преподавания книгу Апостольских Деяний, он подробно рассматривал и логическую структуру апостольских речей и ближайший учительный смысл священного повествования, причём для справок ему служили им же заготовленные толстые тетради, заключавшие в себе его рукописный комментарий к новозаветным книгам. |
| Главной проблемой стали в корне различные представления о самой академии. Большая часть преподавательской корпорации, лелея идею широкой автономии – основанное на выборном начале самоуправление, научнообразовательный процесс вне церковно-административного контроля, представлявшегося неоправданно жестким, – апеллировала к Уставу 1869 г. и Временным правилам 1905 г. В то время как академическому руководству, по своему положению связанному с синодальной средой, являвшемуся частью иерархии, основным назначением школы виделась подготовка пастырства, способного противостоять антицерковным вызовам времени. Заостренно-критическая методология первых 156 , стремившихся к научной истине, коей думалось служить родной Церкви, встречала призыв к опытному постижению духовных сокровищ Св. Писания и святоотеческой мудрости. Священный сан для преподавателей казался естественным, равно как и студенческие постриги. Фигура вл. Антония (Храповицкого) более всех олицетворяла это направление, встречавшее самые противоречивые оценки. Так, близкий и обязанный ректору МДА свящ. Павел Флоренский , правда, в ответ на «имяборческое» торжество Св. Синода, писал В. В. Розанову (26 мая 1913 г.): «Не из-за этой истории я считаю его злым гением нашей церковной жизни Его основная мысль – растлить церковную жизнь (остатки ее) и забрать полноту власти всяческой при помощи иезуитски-подобранного ордена ученых монахов Нам, в Академии видно много таких мелочей, которые выявляют душу «антонианства» и которых в ином месте нигде не увидишь. Спросите любого академика, и он Вам расскажет, – хоть для примера Андреева, который не только не в оппозиции, но даже ректорский любимец и «питомец« " 157 . На усиление в жизни академий церковно-административной составляющей были направлены Устав 1910 г. с принятыми в следующем году изменениями. Общее положение чрезвычайно осложнялось тем, что в ситуации начала века противостояние непременно обретало политический контекст: «прогрессивная» профессура в оппозиции «реакционерам»-церковникам. Разумеется, не осталось в стороне и студенчество – мечта о самоуправлении увлекала своим популизмом многих. |
| «Зрея» в значительной мере «под спудом», с кардинальными переменами Февраля накопившиеся вопросы зазвучали во всеуслышание, доводя непонимание до степени катастрофической. Так было в Московской академии. Новый обер-прокурор В.Н. Львов (когда-то вольнослушатель МДА) в ответ на студенческую петицию, первым требованием которой стояло удаление ректора, назначил ревизию академии. 13 марта прошли заседания преподавательской корпорации: «Из речей профессоров вылился тяжелый обвинительный акт против ректора академии епископа Феодора» 158 . Вслед за отъездом ревизора проф. ПгДА Б.В. Титлинова159 вечером 14 числа состоялось еще одно собрание. Об одном из этих заседаний свящ. П.А. Флоренский рассказал М.А. Новоселову: «Пошел и попал в такое хамство, что счел своим долгом уйти, хлопнув дверью. В общем же знаю, что после меня вскоре же ушел Петр Вас. Нечаев 160 из-за инсинуаций на ректора. Студенты, кстати сказать, или лучше сказать неизвестно откуда взявшийся «Совет» студентов, бесподписно представил Тарееву 161 петицию о немедленном удалении ректора и об аресте его. Вся клика спекулирует на недобросовестно сфабрикованной клевете, якобы ректор организует какие-то реакционные силы в политике и т.п. вздорах» 162 . Техника возникновения этих обвинений была хорошо известна свящ. Павлу и описана еще в 1906 г.: «Среди товарищей завелась компания, которая поставила себе какие-то таинственные цели и добивается их всяческими средствами, не исключая и иезуитских. Эта самая компания упорно желает вовлечь Академию в политическую борьбу, да еще под флагом определенной партии. Мне противна всякая партия в политике, а тем более противно внесение политических раздоров во внутреннюю жизнь Академии. Я стараюсь отклонить от Академии подобные задачи, и так же Серг Сем 163 . А в результате появляются слухи, будто мы именно создаем какую-то политическую партию в Академ , тогда как мы просто хотим быть христианами и заниматься своим делом» 164 . Спустя 11 лет пришлось делать категоричный вывод: «…мысль о закрытии Академии должна быть теперь же поставлена ребром. Современная Академия не нужна ни политическим радикалам, – – ибо наши лжерадикалы при ветре настоящей реформы жизни пугаются и вопят о спасении своих воротничков и диссертаций, – ни людям церковным, ибо только разрушают веру, и ничего не создают. Чем более свободы, тем хуже для них, ибо свобода их обличает, обличает их бессилие, религиозную пустоту; им нечего сказать – вот они и занимаются клеветою. Вся их автономия сводится к личной мести ректору за то, что он не давал орденов Туницкому, выгнал Виноградова, с чем-то приставал к Тарееву и Попову» 165 . |
| К периоду общения с Флоренским Нестеров уже отошел от иконописания и наиболее полно выразил свои заветные идеалы в религиозной живописи, в картине и, позднее, в портрете. Влечение к Флоренскому не было только художническим, как, например, при работе над портретом Л. Толстого. Нестеров критически относился к нравственному учению Толстого и не разделял отношения его к православной Церкви. Обладая острым и порой саркастическим умом, он резко отзывался о людях, чуждых ему по убеждениям и человеческим качествам. Тем серьезнее пробуждение интереса к религиозным философам, известным ему не только по изданным книгам, но и по личным встречам. Знакомству с Булгаковым и Флоренским предшествовало сближение с В. В. Розановым . Посетив в 1907 году выставку Нестерова, Розанов увидел в ней «молящуюся Русь» и объяснил, в чем же его своеобразный «религиозный феномен»: «он не «иконописен», – и едва ли не было существенною ошибкою приглашать его «расписывать соборы», где надо было уже писать «Того, к Кому молитва», а не самую молитву, молящихся». 131 Нестеров весьма сочувственно относился к розановскому свободомыслию, разделял его неприязнь к «интеллигентскому прорицателю Мережковскому». Появление в 1914 году книги П.А. Флоренского «Столп и утверждение Истины» и обсуждение ее в Религиозно-философском обществе имени Вл. Соловьева вызвало непосредственный отклик Нестерова. В письме к В. В. Розанову (23 марта 1914 года), с которым его роднит острый, полемический ум, он высказал свое суждение о книге и об ученой дискуссии по докладу Е.Н. Трубецкого («Свет Фаворский и преображение ума»). Художник воспринял Теодицею о. Павла как «живую книгу», автор ее «прошел такой интересный путь мыслей и чувств». 132 Дискуссия же своей отвлеченностью заслонила жизненное содержание книги. Его захватывает не цепь логических умозаключений, а живой опыт искания Истины – от сомнения к вере, от безрелигиозного отчуждения – к жизни в Церкви, от «уединенного разума» – к целостному религиозному миросозерцанию. В начале 1916 года Нестеров встречается «с кружком Новоселова» – издателя и составителя Религиозно-философской библиотеки, – с московским кругом единомышленников, связанных общей задачей – воцерковления культуры (в «Кружок ищущих христианского просвещения» входили М.А. Новоселов, С.Н. Булгаков, П.А. Флоренский, В.Ф. Эрн, А.В. Ельчанинов, В.А. Кожевников , о. Иосиф Фудель , С.А. Цветков). Примечательно признание Нестерова в письме к Розанову: «Они – народ хороший, правильный» (28 мая 1916 года). 133 |
| Однако атмосфера упомянутых обществ и характер дискуссий в них не удовлетворяли Новоселова. Это были религиозные искания «около церковных стен», а зачастую и в стороне от них, характеризовавшиеся отсутствием духовной трезвости, безответственностью в выражениях, бесцеремонным отношением к высшему началу, декадентской эстетски-аморальной «дионисийской» настроенностью. По этой причине Новоселов и круг его ближайших друзей, сложившийся вокруг издательства «РФБ», организовали свое религиозно-философское общество, которое было скромно названо «Кружком ищущих христианского просвещения в духе Православной Христовой Церкви». Членами кружка стали ближайшие друзья и знакомые Новоселова – отец Павел Флоренский , Ф.Д. Самарин , В.А. Кожевников , С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, Л.А. Тихомиров , С.П. Мансуров, С.Н. Дурылин и другие. Главное, что отличало кружок – его строго церковное направление: он принципиально ставил себя внутрь церковной ограды, на его заседаниях царила подлинно православная атмосфера. Руководящей для деятелей кружка была мысль, что внешними мерами – реформами, новыми уставами и т. п. – ничего не достичь, если не будет внутреннего изменения человека. А достичь такого внутреннего изменения можно было лишь в ходе совместного соборного продумывания основ православной веры, изучения Писания и Предания. Люди, собиравшиеся на новоселовских «четвергах», стремились реализовать хомяковскую идею соборного богопознания. За аскетическую жизнь, проводимую в мирской обстановке, за светлый характер его называли в Москве «белым старцем». В. В. Розанов подарил Новоселову свою книгу «Опавшие листья» с дарственной надписью: «Дорогому Михаилу Александровичу Новоселову, собирающему травы на ниве церковной и преобразующему их в корм для нашей интеллигенции. С уважением, памятью и любовью В. Розанов ». Вот отзывы современников о «Кружке» и той роли, которую играл в нем Новоселов: «Конечно, московская “церковная дружба” есть лучшее, что есть у нас, и в дружбе это полное совпадение противоположностей. Все свободны, и все связаны; все по-своему, и все – “как другие”... Весь смысл московского движения в том, что для нас смысл жизни вовсе не в литературном запечатлении своих воззрений, а в непосредственности личных связей... В сущности фамилии “Новоселов”, “Флоренский”, “Булгаков” и т. д., на этих трудах надписываемые, означают не собственника, а скорее стиль, сорт, вкус работы. “Новоселов” – это значит работа исполняется в стиле Новоселова, т. е. в стиле “строгого Православия”, немного монастырского уклада; “Булгаков” – значит в профессорском стиле, более для внешних, апологетического значения и т. д.» (о. Павел Флоренский ) 32 . |
| Продолжая уговаривать Кожевникова, о. Павел, исходя из условий академической работы, раскрывал смысл отличия. 19 марта 1912 г.: «Ваше отношение к Академии должно благотворно повлиять на наши нравы. Посмотрите, люди в год ухитряются написать и чуть не напечатать докторскую диссертацию, в которой все основано на вещах им до того вовсе не известных и требующих большого времени водворяется какое-то циническое трактование культуры и науки. Вот, Вы, более, чем кто-нибудь в России, даже без всяких слов, просто фактом своего существования, можете противодействовать этому бесстыдству. Повторяю, Ваше отношение к Академии положительно необходимо для нас, для церковной науки, и мне было бы тяжело видеть в Вас непонимание или несознание этой важности» 78 . Флоренский готовил программу издания трудов будущего корпоранта, чьи научные достижения и возможности ценил очень высоко. 17 августа 1912 г.: «…главный интерес от Ваших работ именно в их целом. Каждую из Ваших монографий, в отдельности, б. м. и могут написать другие; но никто в мире не возьмется написать цикл Ваших работ, суть которых коротко можно передать сенековским: Volentem fata dicunt (к христианству) nolentem – trahunt [Желающего идти судьба ведет, не желающего – влачит (лат.) – К.П.]. Ваша точка зрения столь оригинальна… и, главное, столь конкретно (а в этом – все дело) доказывается, что было бы грехом лишить нас трудов, где она осуществлена. Мих. Алекс. [Новоселов. – К.П.] высказывает желание печатать Ваши opera в «изданиях Рел.-фил. Библ.». Со стороны денежной особенных затруднений не предвидится, ибо часть трудов можно будет напечатать в «Бог. вестн.» и издать оттисками, а часть – непосредственно. Ваши труды хорошо расходятся» 79 . Наряду со свв. отцами, А.С. Хомяковым, Ф.М. Достоевским, вл. Антонием (Храповицким) , В.А. Кожевников – наиболее цитируемый автор академического курса лекций еп. Феодора. Представления к избранию Новоселова и Кожевникова написал Флоренский. Ф.Д. Самарина –Ф.К. Андреев, в следующем году успешно выполнивший кандидатское сочинение «Юрий Федорович Самарин, как богослов и философ» и тут же назначенный исполнять должность доцента академии по кафедре Систематической философии и логики 80 . |
| Религиозность строго продуманная, философски проверенная соединялась в нём с искренней верой церковной, с преданностью родному православию. Сторонник широкой свободы религиозного исследования, противник всяких проявлений фанатизма и нетерпимости, он в то же время убеждённо исповедовал первенствующее значение начала —544— церковности в религиозной жизни, а лично был искренним сыном Церкви православной. Пристально следя за её тревожными и печальными судьбами в наши дни, он горячо принимал к сердцу её нужды, глубоко страдал её нестроениями и, по мере сил, старался противодействовать им не отрицательными приёмами полемического протеста, а попытками создать что-либо положительное и благотворное в противодействие нежелательному, дурному. Усилия его в этом смысле были двоякого рода: во-первых, поднять общее значение религиозно-церковного духа в жизни хотя бы скромной по размерам, ближайшей среды; во-вторых, создать нечто практически целесообразное для современных нужд церковных. В первом смысле внимание его сосредоточилось на проекте духовного сплочения, вначале хотя бы небольшого числа лиц, близко принимавших к сердцу запросы религиозные, в группу, которая носила бы характер не столько учёного религиозно-философского общества, сколько духовного, интимно-дружественного братства, члены коего свободным духовным общением, беседами, чтениями и практической деятельностью в церковном духе объединялись бы друг с другом, содействовали прежде всего взаимно духовному росту, уяснению и углублению религиозного понимания и оживлению религиозного назидания, а затем, по мере сил и возможности, пытались бы в том же смысле влиять и на окружающую среду, преимущественно современной молодёжи. Осязательным плодом этого замысла явился по почину Ф. Д-ча и единомышленных с ним лиц возникший в Москве «Кружок ищущих христианского просвещения». Не нам, членам его, говорить о деятельности его, или оценивать её; но нам подобает почтить словами горячей благодарности память его начинателя и сотрудника, и нам же тяжело скорбеть об его незаменимой утрате. |
| Юркевич – философ, как и Киреевский. Данные Св. Писания, которые он использует в этой статье, для него – свидетельства о духовном опыте его авторов, как для Киреевского – писания Св. Отцов. Оба они укоренены в одной традиции, хотя и принадлежат к разным ее ответвлениям: отсюда большая близость их результатов. Я имею в виду, прежде всего, учение о «средоточии», о личности и ее «непосредственном самосознании», о внутренних истоках человеческого мышления с. 91, 82–83] и др. Приведем еще свидетельства писателей-аскетов, современников Киреевского. Мы увидим, что он на своем уровне и языке, в своем модусе речи, выражал то же сознание Церкви, что и они. Так, например, св. Феофан Затворник (1815–1894) в «Письмах о духовной жизни» писал: «Ум, оставаясь в голове, сам собою все в душе хочет уладить и всем управить..., за всем гоняется и только терпит поражения» с. 182]. Здесь опять уместно вспомнить критику Киреевским западного богословия (методы и рационалистический дух которого были в значительной мере заимствованы и православной духовной школой) 89 : «В этом логическом изложении, из отвлеченно-рассудочного разумения догматов, тоже, как отвлеченный вывод, раздались требования нравственные. Странное рождение живого из мертвого! Мудреное требование силы во имя мысли, которая сама не имеет ее» с. 275–276]. «Единственный выход – по св. Феофану – уму не остаться в голове, а низойти в сердце» с. 182]. То есть, комментирует современный мыслитель, ум «перестает быть головною активностью (чистым теоретизированием, умствованием. – К.А.), внешней по отношению к «сердцу», а актуально переходит к нему, соединяясь с ним воедино» с. 96]. Здесь же можно упомянуть и М.А. Новоселова 90 , малоисследованного, но интересного мыслителя и церковного деятеля, в начале XX века возглавлявшего «Кружок ищущих христианского просвещения», непосредственное отношение к которому имели такие мыслители, как о. П. Флоренский , С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн. Новоселов неоднократно ссылается на Киреевского в своих сочинениях. С его точки зрения, " " школьное богословие» «в своем крайнем схематизме решительно не видит живой души человеческой с ее запросами, муками, сомнениями. Оно не берет человека с его наличными духовными требованиями и не возводит, его осторожно и проникновенно пестунствуя, на высшую ступень самосознания и самочувствия» с. 50]. |
|
|
