| титул. Легист П. Дюбуа, выражая желание короля Франции, призвал папу отменить выборы герм. короля и назначить его собственным решением. По мнению Дюбуа, усиление франц. влияния в Европе было выгодно понтифику, т. к. ставленник Филиппа Красивого мог обеспечить мир и установить порядок в Италии. Одобрив французские предложения, К. тем не менее вступил в тайные переговоры с герм. князьями-выборщиками (курфюрстами) и дал им понять, что поддерживает кандидатуру гр. Генриха Люксембургского. Вопреки усилиям Филиппа Красивого, к-рый использовал уговоры и подкуп выборщиков, 27 нояб. 1308 г. герм. королем был избран Генрих Люксембургский (Генрих VII, император в 1312-1313). Играя на противоречиях между Филиппом Красивым и Генрихом VII, К. заверял короля Франции в своей поддержке, а королю Германии обещал организовать церемонию имп. коронации в Риме; также К. не воспрепятствовал Филиппу Красивому присвоить верховную власть над городами Лион и Верден, к-рые формально входили в состав империи (1312). Несмотря на договор, подписанный при содействии папы (23 сент. 1311), Генрих VII добивался восстановления власти Свящ. Римской империи на пограничных с Францией землях; он заявил о своих правах на королевство Арелат (в его состав входили Бургундия, Прованс, Савойя и зап. часть совр. Швейцарии), к-рое Филипп Красивый стремился присоединить к Франции. В ответ Филипп IV заключил союз с гвельфами Флоренции (1310) и с кор. Неаполя Робертом Анжуйским, вассалом и защитником Римской Церкви (1312). Во время путешествия в Рим кор. Генрих VII столкнулся с противодействием итал. гос-в. Несмотря на коронацию Генриха VII «железной короной Италии» в Милане (6 янв. 1311), Венеция отказалась присягнуть королю; представители Флоренции не явились на церемонию. Итал. города-государства не желали мириться с подчинением герм. правителю и ущемлением своих свобод. Вскоре после коронации в Милане вспыхнуло восстание против Генриха VII (февр. 1311), поддержанное городами, выступавшими на стороне гвельфов. С сопротивлением гвельфов, к-рых возглавил Роберт Анжуйский, Генрих VII столкнулся и в Риме: его не пустили в базилику св. |
| Значительное внимание проблематике З. уделял Климент Александрийский (II-III вв.), обращение к-рого к теме З. было вызвано прежде всего полемикой с гностиками. Климент утверждал, что Бог создал только благо ( Clem. Alex. Paed. I 63) и никоим образом не есть творец З. Согласно Клименту, грех как источник З. проявляется в действии (νργεια), а не в сущности (οσα), а потому не является Божиим творением ( Idem. Strom. IV 13. 94). З. входит в мир как следствие греха, поскольку после грехопадения Бог попустил существование в сотворенном Им мире такого З., как нужда (Ibid. VII 9. 65), бесчестие (Ibidem), болезнь (Ibid. II 7. 34), смерть (Ibid. II 19. 98). Грехопадение сказалось и на общем состоянии вселенной. Распространились засухи (Ibid. VII 3. 28), голод, наводнения (Ibid. VII 3. 29). Но самое главное изменение произошло в человеке. В нем появилась склонность к греху, так что грех стал родовым признаком человеческой природы ( Idem. Paed. III. 93). При этом Климент видел и положительное значение распространения нек-рых видов З. Согласно Клименту, З. в природе есть фактор равновесия, попущенный Творцом и проявляющийся в сочетании противоположностей - тепла и холода, сухого и мокрого, приобретения и лишения, жизни и смерти ( Idem. Strom. III 6. 55; ср.: Ibid. II 8. 39; IV 6. 40; I 13. 57); только в таком мире человек вынужден сделать выбор между добром и З. (Ibid. VI 6. 48). З., понимаемое как обозначение для не зависящих от человека и нежелательных для него обстоятельств, имеет воспитательное значение, поскольку жизненные беды часто служат средством к спасению: «Бедность и болезни часто посылаются как предупреждения, наказания за прошлое или в качестве заботы о будущем» (Ibid. VII 12. 81). Определение З. как отсутствия или лишенности блага для Климента означает указание на отсутствие Бога или удаление от Бога, являющегося Высшим Благом: «Куда Господь обращается своим лицом, там мир и радость; а откуда отвращается, туда начинает прокрадываться зло. Бог же не хочет зреть на зло (τ κακ), потому что Он благ. Если же Он откуда-либо отвращает свое лицо, то делает это из-за людского неверия (δι τν πισταν), и там развивается зло (κακα)» ( Idem. Paed. I. 8). В вопросе о происхождении З. Климент полагал, что принятие христианской идеи творения мира из ничего опровергает аргумент о предсуществовании «злой» материи и ее совечности Творцу. |
| Логос от вечности рожден от Отца. Это учение характерно для писателей александрийской школы и составляет важное преимущество их над апологетами. Это рождение не только предшествует творению: оно не имеет начала (νρχως γενμενος [Strom. VII, 2.7]), ибо Отец есть Отец только при том условии, что Он имеет Сына. Слово произошло от Отца и сделалось виновником и непосредственной причиной творения; но этот факт не указывает в Нем двух состояний. Рожденный вечно от Отца, Логос подобен Ему, есть истинно Бог, как и Он (Protrept. 10). Его атрибуты те же, что и у Отца: Отец в Сыне, и наоборот; к Обоим обращаются в молитве; Они – единый Бог (Paedag. I, 8; 7; Strom. V, 6; VII, Таким образом, у Климента совершенно исчезает абстрактный характер платоновского Логоса, особенно в тех весьма многочисленных местах, где он изображает Логоса как Педагога, Господа, Владыку Израиля (Paedag. I, 7), относит к Нему богоявление Аврааму, Моисею, называет Педагога Богом (о Θβς) и Господом (о Κριος). Несмотря на то что Климент весьма энергично настаивает на единстве Отца и Сына, в его произведениях находят черты субординационизма. Он говорит, что Отец [πρσβιστος] 675 [самый древний], что природа (φσις) Сына наиболее близка к природе Того, Кто один всемогущ, что Сын может быть доказываем и познан, тогда как Отец ни познаваем, ни доказуем (Strom. VII, 1; 2). Даже более, если верить Фотию, Климент считал Сына между тварями. И действительно, в произведениях Климента есть сомнительные в этом отношении выражения, которые, впрочем, могут быть изъяснены так, что не нарушают впечатления, получаемого от всего учения Климента. Ввиду этого многие не допускают субординационизма в воззрениях Климента, считая доказанным, что в этом важном пункте мысль Климента была Православной. О Св. Духе Климент не дает специальных разъяснений, которых не было бы в Священном Писании. Климент называет Св. Духа в соединении с Отцом и Сыном. Ему принадлежит та же честь (Paedag. I, 6 .42 ; Quis dives salvetur 42 .19–20 ). Дух Святой везде; в частности, Он обитает в праведных душах, освящая их Своим присутствием, сообщая им Свое помазание (Paedag. И, 8; Strom. VII, 11 .64 ). Он приходит в них через веру, вселяется в ограниченную тварь, будучи Сам неограниченным (Strom. VI, 15 .120 ). Необходимо отметить в Adumbrationes одно место, где он называет Сына и Св. Духа primitivae virtutes ас primö creatae, immobiles exsistentes secundum substantiam [первыми силами и сотворенными прежде всего, существующими неподвижными по субстанции] (Adumbrationes, PG 9. Col. 735–736). |
| На Соборе герм. епископов в Вормсе под давлением Г. было принято решение о низложении Григория VII (24 янв. 1076). Папа в ответ отлучил короля от католич. Церкви (22 февр. 1076), и это стало сигналом для возобновления выступлений герцогов против него внутри страны (договор в Трибуре, окт. 1076). По решению герцогов король должен был быть низложен, если в течение года и 1 дня не добьется от папы снятия отлучения. Г. пошел на публичное покаяние: простояв босым на снегу 3 суток перед замком Каносса, где в то время находился папа (замок принадлежал маркгр. Матильде Тосканской), король вымолил прощение у Григория VII (янв.-февр. 1077) и обещал впредь сохранять послушание папе и содействовать ему в проведении реформы католич. Церкви. Несмотря на примирение короля с папой, герм. герцоги выступили против Г. В Форххайме они избрали королем герц. Швабии Рудольфа Райнфельденского (15 марта 1077). В ходе начавшейся в Германии войны между Г. и герцогами королю удалось свергнуть с герм. престола Рудольфа (убит в Мёльзене 25 июня 1080). Папа Григорий VII вновь отлучил Г. от Церкви (1080). Учитывая рост недовольства церковной политикой Григория VII, король провозгласил папой Гвиберта из Равенны (антипапа Климент III ) и совершил поход на Рим (1081). В 1081-1084 гг. король совершил еще 3 похода на Рим и помог своему ставленнику Клименту III утвердиться на Папском престоле (24 марта 1084), а тот короновал Г. имп. короной. Борьба Г. с папством продолжилась при папе Урбане II , так же как и Григорий VII противившемся снятию отлучения с Г. Использовав борьбу Г. с папой Григорием VII, Польша освободилась от подчинения Римско-Германской империи. В 1076 г. польск. кн. Болеслав II получил королевский титул. В ответ Г. в 1085 г. на Майнцском синоде провозгласил чеш. кн. Вратислава II королем Чехии и Польши (коронация состоялась в 1086). Видимо, для подтверждения этой новой титулатуры в имп. канцелярии была изготовлена т. н. учредительная грамота Пражского еп-ства (грамота не была утверждена), где давалось описание границ еп-ства на 70-е гг. Х в., к-рое включало и М. Польшу с Краковом. Против польск. кор. Болеслава II был направлен русско-герм. союз, скрепленный браком Г. с Евпраксией Всеволодовной, получившей в Германии имя Адельгейда (1089). |
| Климент XII, папа Римский. 30-40-е гг. XVIII в. Скульптор Ф. делла Валле (Музей Рима - Палаццо Браски в Риме ) Климент XII, папа Римский. 30-40-е гг. XVIII в. Скульптор Ф. делла Валле (Музей Рима - Палаццо Браски в Риме ) В 1734 г., во время противостояния Испании и Свящ. Римской империи, вызванного войной «за польское наследство» (1733-1735), собранная в Тоскане армия Карла Бурбона нарушила границы Папского гос-ва, пройдя через его территорию во владения Неаполитанского королевства, которое находилось под властью Габсбургов; там испанцы нанесли поражение войскам императора. После завоевания испан. войсками Сицилии Карл Бурбон провозгласил себя королем Неаполя и Сицилии Карлом VII, но К. отказался его признать, указывая на необходимость получения папской инвеституры, т. к. сюзереном Неаполитанского королевства считался папа Римский. После завершения войны «за польское наследство» и признания территориальных приобретений Испании К. пришлось искать примирения с кор. Филиппом V: 10 нояб. 1735 г. папа назначил администратором Толедского архиеп-ства 8-летнего инфанта Луиса Антонио (это дало возможность королевской семье получать доходы Толедской кафедры); на консистории 19 дек. того же года возвел Луиса Антонио в достоинство кардинала. Однако К. отказался признать инфанта Карла королем Неаполя и Сицилии, настаивая на необходимости получения им папской инвеституры. В марте 1736 г. под предлогом подавления волнений, связанных с призывом жителей Папской области в неаполитанскую армию, в Рим были введены испан. войска. 26 сент. 1737 г. был заключен конкордат между Испанией и Папским престолом, согласно к-рому значительно расширялись полномочия испан. короля в делах католич. Церкви в Испании (полномочия нунция в отношении католич. Церкви в Испании были сокращены, король получал ренту с вакантных бенефициев, испан. духовенство облагалось налогом, ограничены права церковного убежища и др.). Отношения между К. и испан. королевской семьей осложнялись и из-за отказа папы признать власть Карла VII в Неаполитанском королевстве, где правительство Б. Тануччи проводило политику по ограничению прав католич. Церкви (сокращение полномочий папского нунция и епископов, ограничение права на церковный иммунитет, снижение выплат Папскому престолу, запрет мон-рям приобретать в собственность земли и др.). В 1737 г. Карл VII назначил Бартоломео Корсини ди Сисмано, племянника К., вице-королем Сицилии. В мае 1738 г. К. выпустил буллу об инвеституре кор. Карла VII, признав его власть в Неаполитанском королевстве. |
| Безусловно, Златоуст знал книгу Климента Алесандрийского «Кто из богатых спасется?» и благоговейно ее чтил. Он сплошь и рядом высказывает те же идеи, зачастую иллюстрируя их красочными примерами. Но здесь мы сталкиваемся с удивительным парадоксом. Несмотря на то, что, казалось бы, Златоуст использует (кроме экзегезы) все соображения Климента, имущественные концепции обоих отцов различны. Причем, различия настолько существенны, что можно говорить о двух святоотеческих традициях отношения к богатству, бедности, собственности и милостыне: климентовской и златоустовской (или «умеренной» и святоотеческой концепции). Дело в том, что Златоуст вовсе не ограничивается кругом климентовских идей – для него они по сути дела являются затравкой, отталкиваясь от которой великий святитель идет дальше И в результате Златоуст строит новое богословие собственности, но умело включает в него все ценное, что есть в концепции Климента. Златоуст о связи между любостяжанием и богатством. Одно из положений Климента гласит, что для христианина спасителен не внешний отказ от богатства, а отвержение страсти любостяжания; не богатство должно владеть человеком, а человек – богатством. Собственно, это – основная мысль Климента, к которой он возвращается несколько раз. И с ней Златоуст полностью согласен. Он сам не раз говорит то же: «Не богатство — зло, а любостяжание и сребролюбие»/II:33/. «Не о богатых упоминай мне, но о тех, которые раболепствовали богатству. Иов был богат, но не служил мамоне»/VII:243/. Златоуст повторяет и мысль Климента (видимо, взятую им у стоиков), что по отношению к морали есть вещи положительные, отрицательные и безразличные; богатство же как раз относится к последним. Но эти высказывания великий святитель дополняет целым рядом оригинальных соображений. Если более внимательно посмотреть на тексты Златоуста, то можно заметить одну их особенность. Несмотря на, казалось бы, четкое размежевание любостяжания и богатства, святитель очень часто обличает именно богатство и богатых: |
| VII, 1; VI, 14). Своими советами и заступничеством он приходит на помощь грешникам и является посредником их у Бога (Quis dives salvetur 34 sqq.; 41; Strom. VII, 7). Таким образом, как будто Климент различает и противопоставляет два рода христиан: просто верующих, необразованных, внешне привязанных к букве, выполняющих закон из страха и ради наград, и христиан-гностиков, которые созерцают Божественные тайны, разумно входят в общение с Богом и служат Ему от всего сердца. Гностик, таким образом, стоит выше просто верующего. Но Климент отвергает такое деление людей на классы (Paedag. I, и решительно оттеняет, что просто верующие, крещеные, уже поэтому совершенны, поскольку все они перешли в область света и сделались причастниками Св. Духа (Paedag. I, 18; sqq.; и что не так нужно понимать, будто в одном и том же Логосе одни – гностики, а другие – психики, но все, оставившие плотские пожелания, – равны и пневматики у Господа (Paedag. I, 6 .31 ). И это воззрение не стоит в противоречии с тем, что Климент говорит о различии между гностиками и верующими. По его учению, вера есть основание всякого познания (Strom. VII, которого гносис никогда не может уничтожить. Между верой и гносисом различие не по существу, а только в степени: гносис есть более совершенный образ познания того же предмета, который воспринят верой. Поэтому вера потенциально заключает в себе гносис, и поскольку вера дает спасение, а соединяющийся с ней гносис может создать только высшую ступень спасения, вера получает основное значение, и гносис – второстепенное. Климент пишет: «Вера должна почитаться первым шагом к спасению» (Strom. II, 6.31). Бог «может спасти человека и без доказательств, посредством простой веры» (Strom. V, 1.9). «Поэтому вера важнее знания» (Strom. И, 4.15). «Вера так необходима гностику, как тому, кто пребывает в этом мире, необходимо дыхание для жизни» (Strom. И, 6.31). Вера уже содержит в себе гносис в зародыше, и делаясь верующими, в то же время начинают делаться и гностиками (Strom. |
| Заметим, что это была эпоха почитания разных реликвий. Так, в 1350 году демонстрация в Риме «Святого лика» Христа (о котором здесь уже рассказывалось) благодаря стечению огромного числа паломников помогла возродиться разоренному распрями и чумой «вечному городу». Кстати, эмблемы паломников в Лире были повторением римского опыта. В 1370 году епископ Анри Пуатье по неизвестным причинам запретил выставлять Плащаницу. Его преемник Пьер д’Арси утверждал, что тот провел расследование с целью доказать, что реликвия всего лишь живописное изображение. Вильсон предположил, что епископ счел Жоффруа слишком худородным для такой святыни. Разрешение на демонстрацию Плащаницы было дано лишь в 1389 году по просьбе Жоффруа II, который в то время был уже влиятельным человеком в королевстве (занимал должность бальи). Разрешение дал папский легат кардинал Пьер де Тюри, подтвердили король Карл VI (1380–1422) и папа Климент VII. Видимо, поэтому Жоффруа нарушил законный порядок демонстрации церковных реликвий и не испросил благословения местного епископа. В результате епископ Труа Пьер д’Арси запретил всем священникам и проповедникам своей епархии даже упоминать о Плащанице, а настоятелю храма в Лире пригрозил отлучением от церкви. Но Жоффруа не подчинился и дерзко «сам взял Плащаницу в руки… и показал ее народу». К тому же сын павшего героя вновь обратился к Клименту VII, и тот в том же 1389 году тремя (!) буллами подтвердил разрешение. В ответ епископ обратился к папе с меморандумом. Отметим одну немаловажную деталь: второй муж Жанны де Вержи, граф Умберто де ля Роше из Женевы, имевший владения в Верхней Савойе, приходился дядей Клименту VII (который в 1378 году был избран французскими кардиналами на папский престол в Авиньоне «вместо» итальянца Урбана VI, сидевшего в Риме. Поэтому Климент известен в истории Католической церкви как «антипапа»). Кроме того, Климент VII приходился кузеном королю Карлу VI. Возможно, Жанна де Вержи увезла реликвию с собой в Верхнюю Савойю, а, вторично овдовев, вернулась в Лире и попыталась возродить культ Плащаницы. Однако документов, подтверждающих эту версию Вильсона, так же нет. |
| Климент Александрийский хорошо знал греческое искусство и неоднократно в своих работах писал о нем. Он полностью придерживался мысли Филона и ранних апологетов об отсутствии всякой святости и божественности в произведениях искусства. «Как бы ни было искусство совершенно, – читаем мы у него, – оно всегда остается только ремеслом, и произведения искусства не могут быть священными или божественными» (Str. VII, 28, 4). Но Климент не останавливается на этой констатации, он стремится понять, почему произведения искусства отождествляют с богами и почему им поклоняются. Конечно, не сама материя явилась предметом поклонения. «Прекрасен паросский камень, но это еще не Посейдон; прекрасна слоновая кость, но она еще не Олимпиец. Материя всегда нуждается в художественной обработке ( ενδες ... τς τχνης)» (Protr. 56, 5). Не материя, даже богатая, привела к почитанию статуй, а их художественный образ ( το σχμα), приданный материи искусством (56, 6). При этом Климент имеет в виду иллюзионистическое искусство, произведения которого были настолько «жизненны», что многие принимали их за действительность, и выступает против этого искусства. Со ссылкой на Филостефана и Посидиппа он рассказывает о двух случаях, когда юноши влюблялись в статуи обнаженной Афродиты, обнимали, ласкали их и стремились к соитию с ними. «Искусство, – заключает Климент, – до такой степени сильно вводит в заблуждение людей влюбляющихся [в его произведения], что низвергает их на дно пропасти. Оно действует возбуждающе, но не может ввести в обман людей разумных, живущих по [законам] разума; ибо только дикие голуби, [обманутые] иллюзорным подобием ( διομοιτητα σκιαγραφα), слетаются к живописным изображениям голубок, да кони ржут, [видя] прекрасно ( καλς) нарисованных лошадей» (57, 3–4) 254 . Подобным же образом люди неразумные и изображения других богов принимают за них самих, что и немудрено, так как эти изображения выполнены в таком же плане, ибо древнегреческие скульпторы, подчеркивает Климент, при изготовлении статуй богов использовали натуру. Так, Фидию при его работе над Зевсом Олимпийским натурой служил его помощник Калос, Пракситель ваял Афродиту со своей любовницы Краты, гетера Фрина служила не одному живописцу натурой для Афродиты, а многие статуи Гермеса ваяли с Алкивиада (53, 4–6). Эти сведения Климента, может быть, и неточны, но они важны для истории искусства и эстетики как одно из ранних описаний работы древнегреческих художников с натуры, приводящей к иллюзионизму ( ομοιτητα) изображения, что способствовало отождествлению произведения с архетипом. Таким образом, одну из главных причин поклонения древних греков произведениям искусства Климент усматривал в его иллюзорной подражательности. Этот важный вывод Климента сыграл видную роль в развитии эстетических, а позже и атеистических идей в европейской культуре. |
| Итак, Строматы – это «заметки и воспоминания, составленные на основании записных книжек». Климент специально подчеркивает, что его произведение – это гностические заметки, в соответствии с истинной философией. Идеи, которые содержатся в Строматах в целом составляют достаточно когерентное учение о христианском знании, которое Климент называет истинным гносисом. Ясно, что ложному гносису уделяется в этой связи значительное внимание. Фактически, понятие «истинного» выкристаллизовывается в Строматах в сравнении с ложными аберрациями и искажениями, присущими «ложному» гносису. О гностиках Климент говорит постоянно. Сведения, которые он приводит о гностицизме, прежде всего о Валентине, Василиде и Исидоре, карпократианах и Маркионе, насколько показывает сравнение с другими источниками, довольно точны. Кроме многочисленных свидетельств о гносисе, Клименту принадлежит подробный анализ их учения, который также весьма примечателен, поскольку, с одной стороны, Климент был достаточно хорошо информирован и образован, чтобы понимать то, о чем он говорил, а с другой стороны, в отличии, например, от Оригена или Тертуллиана , достаточно несамостоятелен и эклектичен в своих воззрениях, чтобы быть хорошим свидетелем. Более того, эту роль свидетеля он часто сознательно себе отводит: Строматы написаны им как u(pomnh/mata заметки для памяти и «воспоминания» о том, чему он научился у мужей более достойных. Имена этих мужей в самих Строматах не упоминаются, Климент намекает только, что авторитетом они обладали апостольским. Гностики же (Маркион, Василид и Валентин) упрекаются именно в том, что они кичатся своими учителями (Strom. VII 108, 1). Слишком частое упоминание имени означает сомнение в его авторитетности. Почтение к тайным учениям и тайной традиции, как и преклонение перед хорошим образованием, которое испытывает и постоянно исповедует Климент, не имеет пределов. Постоянно указывать источник цитирования, в случае, например, Священного писания, Платона или Гомера кажется ему неприличным. Образованные люди должны знать своих классиков. Отсюда такие явления, нередкие в Строматах, как небрежное замечание: «Платон сказал где-то», за которым следует цитата «по памяти» на полстраницы. |
|
|
