| Анна Семеновна церемонно наклонила голову и протянула руку, потом черными глазами стрельнула вокруг и сказала солидным низким контральто: – Вот ему нужно: рты разинули! Привыкнут. Были б люди хорошие, не злые. В этот момент среди встречающих произошло движение. Жена инструментальщика Чуба, широкая и важная дама, до сих пор смотревшая на шествие с поджатыми губами, воздела руки и воскликнула: – Ой, лышенько! Ой, боже ж ты мой! Такие крошки и пешком идут! С вокзала пешком, легко сказать! Она бросилась к одной из крошек и подхватила ее на руки. Девочка из-за ее плеча выставила такую же, как и раньше, озабоченную мордочку и так же таращила на мир голубые глазенки. Немедленно и другая крошка вознеслась на чьи-то плечи. Встречающие смешались с процессией. К Веткиным подошел бухгалтер Пыжов и сказал, протягивая руку: – С приездом! И самое главное, не робейте! Это, понимаете, правильно: кадры! Пользуясь летним временем. Степан Денисович решил основную часть своей армии поместить на свежем воздухе. Для этого он устроил возле своей хаты нечто вроде веранды. Для такого дела нашлось в разных концах нашего двора много бросового материала: обрезки, куски реек, ящики. Воспользовавшись моим разрешением, Степан Денисович назначил для доставки этого материала резервные силы армии, в то время когда основные силы занялись самой постройкой. Еще семья Веткиных не прибыла к нам, а меня заинтересовал важный педагогический вопрос: имеется ли в этой семье какая-либо организационная структура, или семья представляет из себя, так сказать, аморфную массу? Я прямо спросил об этом Степана Денисовича, когда он зашел ко мне по делу. Веткин не удивился моему вопросу и одобрительно улыбнулся: – Вы правы, это очень важный вопрос, структура, как вы говорите. Конечно, есть структура, хоть и трудный вопрос. Тут могут прийти в голову разные неправильные принципы… – Например? – Да вот я вам объясняю. Можно, допустим, по возрасту, тогда для дела хорошо будет, а для воспитания неправильно, малыши и одичать главная бригада – четверка: Ванька, Витька, Семен и опять же Ванюшка. Старшему Ваньке пятнадцать лет, Ванюшке десять, но он тоже шустрый, может то другое делать. |
| 15 сентября Лебедев по телефону передал Твардовскому, что «Солженицын („Один день“) одобрен Н[икитой] С[ергееви]чем» и что в ближайшие дни шеф пригласит его для разговора. Однако и сам Хрущёв счёл нужным заручиться поддержкой партийной верхушки. Решение о публикации «Одного дня Ивана Денисовича» принято 12 октября 1962 г. на заседании Президиума ЦК КПСС под давлением Хрущёва. И только 20 октября он принял Твардовского, чтобы сообщить о благоприятном результате его хлопот. О самом рассказе Хрущёв заметил: «Да, материал необычный, но, я скажу, и стиль, и язык необычный – не вдруг пошло. Что ж, я считаю, вещь сильная, очень. И она не вызывает, несмотря на такой материал, чувства тяжёлого, хотя там много горечи». Прочитав «Один день Ивана Денисовича» ещё до публикации, в машинописи, Анна Ахматова, описавшая в «Реквиеме» горе «стомильонного народа» по сю сторону тюремных затворов, с нажимом выговорила: «Эту повесть о-бя-зан прочи-тать и выучить наизусть – каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза». Рассказ, для весомости названный редакцией в подзаголовке повестью, опубликован в журнале «Новый мир» (1962. С. 8 – 74; подписан в печать 3 ноября; сигнальный экземпляр доставлен главному редактору вечером 15 ноября; по свидетельству Владимира Лакшина, рассылка начата 17 ноября; вечером 19 ноября около 2 000 экз. завезены в Кремль для участников пленума ЦК) с заметкой А. Твардовского «Вместо предисловия». Тираж 96 900 экз. (по разрешению ЦК КПСС 25 000 были отпечатаны дополнительно). Переиздан в «Роман-газете» (М.: ГИХЛ, 1963. 47 с. 700 000 экз.) и книгой (М.: Советский писатель, 1963. 144 с. 100 000 экз.). 11 июня 1963 г. Владимир Лакшин записал: «Солженицын подарил мне выпущенный „Советским писателем“ на скорую руку „Один день…“. Издание действительно позорное: мрачная, бесцветная обложка, серая бумага. Александр Исаевич шутит: „Выпустили в издании ГУЛАГа“.» «Для того чтобы её (повесть. – В. Р.) напечатать в Советском Союзе, нужно было стечение невероятных обстоятельств и исключительных личностей, – отметил А. |
| Только теперь, нет, только сегодня, я понимаю, как удивительно вёл Бог эту задачу к выполнению. Когда весь 1962-й год " Иван Денисович " сновал по Самиздату до Киева, до Одессы, и ни один экземпляр за год, каким чудом? не уплыл заграницу - Твардовский так боялся, а я нисколько, мне по задору даже хотелось, чтоб " Денисович " вырвался неискажённый, - я совсем не понимал, что только так, именно так вколачиваюсь я, по наследству от Хрущёва, невыемным костылём в кремлевскую стену. И когда ленинградский экземпляр " Архипелага " не сожжён был, как я понуждал, как был уверен, а достался гебистам, и вызвал спешное печатанье, под яростный их рёв, - именно этим путем возводился " Архипелаг " в свидетельство неоспоримое. Сейчас тут, на Западе, узнаю: с 20-х годов до сорока книг об Архипелаге, начиная с Соловков, были напечатаны здесь, переведены, оглашены - и потеряны, канули в беззвучие, никого не убедя, даже не разбудя. По человеческому свойству сытости и самодовольства: всё было сказано - и всё прошло мимо ушей. В случае с советским Архипелагом тут веял ещё и славный социалистический ветер: стране социализма можно простить злодейства и непомерно большие, чем гитлеровские: это всё гекатомбы на светлый алтарь. Напечатай я " Архипелаг " с Запада - половины бы не было его убойной силы при появлении. А теперь даже удивительно, как понимали: " Огненный знак вопроса над 50-летием советской власти, над всем советским экспериментом с 1918 г. " ( " Форвертс " ). " Солженицын рассказывает всему миру правду о трусости коммунистической партии " ( " Гардиан " ). " Может быть когда-нибудь мы будем считать появление " Архипелага " отметкой о начале распада коммунистической системы " ( " Франкфуртер Альгемайне " ). " Солженицын призывает к покаянию. Эта книга может стать главной книгой национального возрождения, если в Кремле сумеют её прочесть " ( " Немецкая волна " ). Ассоциация американских издателей выразила готовность опубликовать исторические материалы, которые советское правительство захотело бы противопоставить " Архипелагу " . Но - не было таких материалов. За 50 лет палачи не подсобрали себе оправданий. И за последние полгода, уже книгу имея в ГБ, - не удосужились. Напечатали в " Нью-Йорк Тайме " вялую статью Бондарева, в " Известиях " статью о генерале Власове - обширную, я развернул, думаю: ну, сейчас будут опровергать, кто Прагу от немцев освободил, документы - у них, каких нет - подделают, а где ж мне моих сокамерников теперь созвать? Но - нет! даже не хватило наглости, главного не опровергли: что единственным боевым действием власовских дивизий был бой против немцев - за Прагу! |
| чего хотел? Пожалуй, опять как с " Иваном Денисовичем " : переложить с себя на него ответственность за эту вещь. Чтобы он знал: вот есть такая. А самому не упрекаться, что ничего не сделал для продвижения. Теперь же я как будто ввязывался в ложную бесплодную возню и только отвлекался от настоящей работы. Через две недели я привёз Твардовскому роман с переделками. Как и все мои пещерные машинописи, эта была напечатана обоесторонне, без интервалов и с малыми полями. Ещё предстояло её всю перепечатывать, прежде чем что-то делать. А. Т. встретил меня у себя дома такой чистенький, по детскому славный, в бархатной курточке, что невозможно было и предположить, будто он когда-либо выпивает, вообразить его ревущим буйволом в трусах. Он был один: жена поехала ближе разглядывать новокупленную на этих днях дачу в Пахре (свою прошлую он отдал замужней старшей дочери). А. Т. не только очнулся от запоя, но и протрезвился от восторгов по поводу романа, был настроен гораздо осмотрительнее: уже сокращал список лиц, кому надо дать прочесть. " АлГриг " (Дементьев) был, конечно, первый читатель. - Он, разумеется, будет против, - не упускал я ещё раз предварить. Но ведь ему шестьдесят лет, он переживал и гонения - до каких пор можно жаться? - Он эволюционирует на моих глазах! - повторял А. Т. Правда, в редакции быстро входил в доверие Твардовского Лакшин, его влияние в те годы было противоположно дементьевскому, они частенько схватывались. В одну из схваток Лакшин сказал: - Мы с Александром Григорьевичем оба - историки литературы и должны понимать, что подлинная история литературы сейчас делается именно в " Новом мире " , а не в " институте мировой литературы " . Это хорошо было сказано (и в иные месяцы так и было). Лакшин поддержал " Круг " . Пока роман перепечатывался, Твардовский забирал в сейф все экземпляры и зорко следил, чтобы читали только члены редакционной коллегии (даже редакторам отдела прозы, своим извечным неоценимым работягам, он не дал прочесть!): пуще всего он боялся теперь, чтобы роман не распространился по рукам, как было с " Иваном Денисовичем " . |
| Рубрики Коллекции «Один день Ивана Денисовича»: что я увидел, перечитав повесть Солженицына 11 мин., 13.12.2022 Поделиться Писать об «Одном дне Ивана Денисовича» трудно — потому что написано об этой повести уже столько всего! Она даже в школьную программу по литературе входит, а значит, обсуждена направо и налево, вдоль и поперек. Но я попробую, вынеся за скобки связанную с ней литературную критику и публицистику, сказать о том, что увидел, когда недавно перечитал. А это вовсе не тот обличительный пафос, который был основной авторской задачей. Там возникают темы куда более сложные и по нынешним временам очень даже актуальные. О чем повесть? Но прежде чем перейти напрямую к этим глубоким смыслам, надо все же напомнить, о чем повесть. Итак, «Один день Ивана Денисовича» говорит ровно о том же, что заявлено в названии. Это подробное, на сотню с лишним книжных страниц описание одного дня ее героя — Ивана Денисовича Шухова, заключенного в лагере. Время действия указано точно — 1950 год, место — крайне приблизительно. Суровая зима много где может быть. Сам автор позднее говорил, что идея рассказать о лагерной жизни посредством описания одного дня заключенного родилась у него в 1950 году в Экибастузе (Казахстан), где он отбывал срок в лагере. Итак, сорокалетний Иван Денисович Шухов на момент действия уже более восьми лет находится в заключении. Он осужден в 1941 году, беда его в том, что он, красноармеец, при отступлении попал к немцам в плен. Сумел оттуда бежать, добрался до наших, но ему слепили дело как шпиону и предателю. Дали десятку, сидеть ему осталось два года. Иван Денисович — простой русский мужик из глухой северной деревни. Женат, отец троих детей. Совершенно необразованный (считает, например, что луна каждый месяц заново рождается из ничего, а старая распадается на звезды). Но он умен практическим умом, то есть сметлив. У него золотые руки, он способен в совершенстве освоить любое ремесло. Он прекрасно умеет приспосабливаться к обстоятельствам. Социальное зло воспринимает беззлобно, как погоду. То есть как нечто, данное нам изначально и чего мы никоим образом не можем изменить. |
| Религиозен ли он? И да, и нет. В спорах с соседом по нарам, баптистом Алешкой, Иван Денисович говорит, что в Бога верит, а в рай и ад — нет. К священникам относится негативно, потому что ему не повезло с приходским батюшкой в их деревне. То есть тут у Солженицына никакой идеализации, Иван Денисович — продукт своей эпохи. Повесть представляет собой подробнейшее описание всего, что происходит с Шуховым за день, от подъема до отбоя. Подается все изнутри героя, то есть его глазами, его языком. Отсюда в тексте многочисленные диалектизмы вроде «кесь» (то есть «кажется», «вроде бы») и просторечия. Показан самый типовой лагерный день. Без экстрима. Ни расстрелов, ни избиений, ни пыток. В «Колымских рассказах» Варлама Шаламова лагерь предстает куда более страшным местом. А тут — ну просто голод, холод, бездушное отношение охраны. Обыденность. На мой взгляд, это лишь нагоняет жути. Если таков обычный и, как в финале констатирует сам герой, даже удачный день, то каковы необычные? Главное, что я увидел в повести — это «красные линии» Ивана Денисовича Поясню: о чем в повести сказано и что можно в ней увидеть — это вещи разные. Как писал Сергей Довлатов, всякое произведение состоит из того, что автор хотел сказать и сказал, из того, что ему не удалось сказать, и из того, что он не собирался говорить, но все-таки сказал. То есть обсуждать можно не только авторский посыл, но и читательское прочтение. Итак, что же я вижу в «Одном дне Ивана Денисовича», глядя из 2022 года? Обличительный пафос, конечно, есть — и для своего времени он давал эффект разорвавшейся бомбы, но сейчас, спустя 60 лет, после всего опубликованного о сталинской эпохе, это уже совсем не так звучит. Впрочем (замечу в скобках), для современных подростков-старшеклассников повесть Солженицына может оказаться первым звеном в цепи чудных открытий. Об эпохе репрессий многие из них (причем дети вполне развитые, культурные) знают примерно... ничего. А действительно важная (во всяком случае, для меня) тема — это границы приспособленчества . Вот есть человек — и есть тяжелые обстоятельства, в которых он оказался. По своей ли воле, не по своей — неважно. Есть ты, со своими ценностями, взглядами, привычками — и есть чудовищно изменившаяся социальная реальность, в которой тебе теперь приходится как-то существовать. Как-то в нее вписываться, приспосабливаться. Или нет. |
| Такие же " революционисты " набрасывались на того же Александра Исаевича в былые годы и в Америке, и в Советском Союзе. Они чувствовали чужесть его природной народности, его природного консерватизма. А народность всегда держится за землю, за Матрёну, за Ивана Денисовича в любой стране, в любые времена... Мне искренне жаль, что так ещё и не прочитано по-настоящему в России его " Красное колесо " . Сколько там ярких и интересных, чисто русских национальных характеров. Хочется мне еще при жизни Александра Исаевича уехать куда-нибудь на месяц со всеми томами солженицынской эпопеи под мышкой и не спеша перечитать заново, может быть, открыв для себя уже другой, подлинный смысл романа. Политика вся уже давно ушла в сторону, даже Столыпин и Ленин читаются в романе как яркие исторические характеры. Но главное всё-таки в этом десятитомном романе не в них или подобных им исторически узнаваемых персонажах. Главные-то герои и остались без внимания. Тот же Саня Лаженицын, тот же мудрый старик Павел Варсонофьев. Не до них нам всем было. Живую историю делали. Такое со своей страной сотворили, что пора уже и разбираться начинать. А для этого не обойтись без литературы. Как другой наш нобелевский лауреат говорил: " За равнодушие к культуре общество, прежде всего, гражданскими свободами расплачивается. Сужение культурного кругозора - мать сужения кругозора политического...Ничто так не мостит дорогу тирании, как культурная самокастрация... " . Вот и надо нам вновь не спеша читать непрочитанные романы: и Леонида Леонова " Пирамиду " , и Владимира Личутина " Раскол " , и Александра Солженицына " Красное колесо " ... Авось и поймём что-нибудь в трагической истории ХХ века. Я считаю Александра Исаевича Солженицына русским национальным явлением еще и потому, что в герои-то свои он тоже выстраивает не высоколобую интеллигенцию (та и сама о себе и своих страданиях напишет), а людей народной судьбы, народного понимания, не обязательно простых крестьян Ивана Денисовича, или Матрёну, а ещё и врача (в " Раковом корпусе " ), офицера (из романтической комедии " Пир победителей " ) или даже крупного советского промышленника (рассказ " На изломах " ) - всё из того же народного сословия. |
| За статью мне досталось, и не потому, что роман Паустовского был хорош, а потому, что автор был в оппозиции к власти. Критиковать тогдашних " левых " , как их называли, считалось чуть ли не ренегатством. - Об " Одном дне Ивана Денисовича " вы не писали? - В 1964 я написал статью " Подводя итоги " , которая заканчивалась анализом " Ивана Денисовича " . Полностью она никогда не была напечатана. В сокращенном виде ее опубликовали " Сибирские огни " , но о Солженицыне все было вырезано. - Но вы продолжали сотрудничать с " Сибирскими огнями " ? - Да. После публикации в " Новом мире " романа Юрия Домбровского " Хранитель древностей " я написал о нем для " Литературной России " , но эту статью не взялось печатать ни одно московское издание. А заместитель главного редактора и завотделом критики " Сибирских огней " Николай Николаевич Яновский напечатал. Поскольку эта статья о романе была единственной, Домбровский позвонил мне и предложил встретиться. Так мы познакомились. - Он произвел на вас сильное впечатление? - Да, и мы поддерживали отношения до самой его кончины. Юрий Осипович был яркий человек, образованный, остроумный и, конечно, замечательный писатель. Позднее я писал предисловие к вышедшему отдельной книгой его роману " Факультет ненужных вещей " . Участвовал в вечерах его памяти. - Вы были знакомы со многими писателями? - По натуре я человек замкнутый, не светский, но мне повезло. Я был знаком с Ф. Абрамовым, В. Астафьевым, И. Акуловым, В. Распутиным, В. Беловым, В. Максимовым, Ю. Казаковым и другими замечательными писателями. Недавно познакомился с Александром Исаевичем Солженицыным. Я не искал знакомства с ними. Критику вовсе необязательно дружить с теми, о ком он пишет. Достаточно читать их книги. - С кем из писателей вы дружили? - Ближе других я знал Федора Александровича Абрамова, а в последние годы - Виктора Петровича Астафьева. Не могу сказать, что мы дружили. Абрамов жил в Питере, Астафьев - в Красноярске. Встречались, переписывались. И все же один друг из писателей у меня был - Володя Максимов. |
| — А Дунюшка? Где мой голубок сизый? — со страхом спросил старик у Ивана Денисовича. Тот смешался. — Уж не знаю, как и сказать тебе, Ильич… Дуня по чужим людям живет. Слышал, что исхудала, тоскует. Она где-то в няньках в деревне. Старика точно кто ударил. Он зарыдал… — Дунюшка… дитятко… сиротинка!.. Сгубили мою девоньку… сквозь горькие слезы причитал Осип. VIII В остроге все ждали грозы и бури, а вышло по иному. Осип Ильич как за малым ребенком сталь ухаживать за своим бывшим «барином». Он ему и постель постелет, и платье зачинит, и последний грош отдаст, и заступится за него. Арестанты укоряли часто старика. — И чего ты носишься с «твоим барином», как курица с яйцом?.. Был бы человек, так не обидно, а то «свистулька» какая-то. Старик упорно молчал: он боялся раздражать всех этих людей. Только иногда тихо возразит: — Эх, ребятушки… Господь велел обиды прощать… Разве не видите: у него едва душа в теле держится… Жаль мне его: дитей я его на руках носил. Иван Денисович действительно таял как свеча. Арестанты его не жалели. Это был злой, трусливый, ничтожный человек. В остроге он тоже было завел потихоньку игру в карты, плутовал и обманывал, иногда льстил и хитрил; на Осипа кричал и приказывал, забывая, где он и что с ним. Все возмущались. — Ныне столетний дед с ума выжил… Ишь какую волю дает «свистульке»… Надо бы поунять этого «барина», да руки жаль об него марать… не стоит. Осип всегда вступался за него Даже здесь, в остроге, всех поражало нравственное ничтожество Ивана Денисовича или «свистульки», как прозвали его арестанты. В то же время отношение к Осипу, или к «столетнему деду», тоже изменилось. В его заботах о «барине», в его заступничестве и даже порою ласках его — все почувствовали великую силу души, открытой для всепрощения и милосердия. Ивана Денисовича все ненавидели, и если бы не Осип, не сдобровать ему в остроге. Как скрытые искорки в сердцах этих озлобленных людей явилось чувство умиления и даже любви к старику. Случилось как-то раз, Иван Денисович выдал своего товарища. Артель накинулась на него, и не вышел бы он живой, не вступись Осип. |
| С тех пор, как старый барин умер от удара в розовой беседке, все пошло прахом. Иван Денисович схоронил вторую жену и стал целыми днями и ночами пропадать в ближнем городе, находившемся в 30 верстах от усадьбы. Носились слухи, что он шибко играет в карты и водит знакомство с подозрительными людьми. Иногда в Иванково наезжали гости, пили, шумели, играли в карты по несколько дней. Осип Ильич прислуживал им, мрачный как туча. Все они не нравились ему: «Каких друзей барин нынче завел! Страшно в дом пускать». Имение приходило в разорение: продавался частями лес, земля, даже вещи и мебель из дома исчезали. С барином никто не смел разговаривать:, он кричал на всю усадьбу и приходил в ярость. Один только Осип Ильич, который на руках носил барина, отваживался с ним заговаривать. Подавая как-то умываться барину, старый слуга, раз тихо и внушительно заговорил: — И что это вы, батюшка, Иван Денисыч, совсем хозяйство запустили? По полям не ездите, в амбары не заглядываете, счетов не проверяете, — ничем не распоряжаетесь… — А ты у меня для чего?! Для чего у меня приказчик?! — Что ж я могу сделать? Я берегу господское добро, а только скоро и беречь будет нечего… — Твое дело распоряжаться в Иванкове. У меня есть гораздо важнее дела и соображения. — Оно, конечно, Иван Денисыч… Только слухами земля полнится… Говорят, компания у вас несходная, не бережете вы себя… — Слухам верят старые бабы да такие дураки, как ты… — Оно, конечно, барин, я человек деревенский, простой, а все же смекаю кое-что… Встал бы ваш покойный папенька, посмотрел бы на Иванково, — сердце кровью облилось бы у него… Иван Денисович рассердился. — Да что ты, Ильич, в своем ли уме, чтобы мне нравоучения читать?! — Не читаю я нравоучений, а остерегаю вас, Иван Денисыч: плохо у нас… Как и чем жить будем?.. Спросите-ка приказчика!.. — Ага! у вас тут заговоры против хозяина… Да ты кто, скажи?! И кто я?! — Я, конечно, ваш холоп… а вы мой господин… Только ваш покойный батюшка вас мне препоручил… — Замолчи! Надоел… Уходи вон! Не мальчишка я, чтобы ты вечно меня поучал… |
|
|
