| Самое слабое его произведение, на мой взгляд, по крайней мере с самыми грубыми изъянами, — «Красное колесо». Так готовые свои концепции народного интеллигента он навязывает через воображательные диалоги не кому-нибудь, а святым царственным мученикам. То, что он плохо знает, в самом глубоком смысле этого слова, ему явно не удается. Самое сильное у него — то, что он знает. Для меня Солженицын прежде всего летописец эпохи большевизма. Его книги более всего ценны как исторические документы. Промыслом Божиим в хрущевскую «оттепель» он получил доступ к секретным архивам. Благодаря Солженицыну, многие с ужасом узнали о существовании ГУЛага. Не только в России, в подпольном чтении, но и во всем мире, где коммунистическая утопия еще обладала для многих притягательной силой. Солженицын явился пророком крушения коммунизма, обнажив его зло. Самое главное, что было приобретено им в ГУЛаге: отказ от лжи. Однажды, находясь в глубине Сибири, Солженицын принимает решение никогда больше не лгать. То, что он позднее сформулирует в самиздатском сборнике: «Не лгать! Не принимать участия во лжи! Не поддерживать ложь!» Не лгать — значит не говорить то, что не думаешь. Это было решение с неисчислимыми последствиями. Единственной возможностью разорвать порочный круг лжи было — говорить правду. Выйти безоружным навстречу преступникам. Это был отказ от лжи как будто чисто политической, но эта ложь имела измерение вечности. Так человек становится на путь, ведущий к познанию истины. Слово правды среди общего молчания в атмосфере безбожной лжи ? это немало. Тому, кто мужественно хранит человеческое достоинство, даже не зная Бога, нередко открывается большее. Христос говорит, что истина сделает нас свободными. Один из епископов-новомучеников писал в те годы: «Благословенны те, кто не склонился перед ложью. Им принадлежит жизнь вечная. И они помогают нам выстоять сегодня». Мы прославляем новых мучеников, которые перед Богом и перед людьми исповедовали правду и истину. Солженицын первый на общепопулярном уровне, понятном для советского человека, сказал о Боге. Это «Раковый корпус», где люди на пороге смерти переосмысливают свою жизнь. «В круге первом», где герой — видимо, прототип самого автора — вдруг понимает, что Бог есть, и это открытие полностью меняет его отношение к аресту и страданиям. Оттого что Бог есть, он чувствует себя счастливым. Это и «Матренин двор», который первоначально назывался «Не стоит село без праведника». И «Один день Ивана Денисовича», где, как и Матрену, Ивана Денисовича отличает несомненно унаследованное от православных предков смирение перед ударами судьбы. |
| Мне повезло: когда Наталья Дмитриевна Солженицына готовила издание «Архипелага ГУЛАГ» в одном томе для школы, я одним глазом могла заглянуть в эту работу – Наталья Дмитриевна показывала этот текст нескольким учителям, в том числе и мне, и советовалась, что стоит в тексте прокомментировать, что детям будет непонятно, и мы обсуждали это. Мне кажется, что при очень большой перегруженности школьной программы, все равно стоит читать с детьми «Архипелаг». Учитель может дать эту книгу во фрагментах. Можно какие-то эпизоды читать на уроке вслух. Можно давать их на уроках литературы, а можно и на уроках истории. И юный человек узнает очень многое из того, о чем он не знает даже понаслышке, но о чем, по моему глубокому убеждению, должен знать: о 58-й статье, об истории арестных компаний, о различных «делах» – против журналистов, против священнослужителей, против интеллигенции, против крестьянства, против партийцев, против военнопленных, узнает о «повторниках», о «социально близких» и так далее. Причем мне кажется, что «Архипелаг» можно давать параллельно с «Одним днем Ивана Денисовича». Вот, скажем, можно сравнить судьбу баптиста Алеши из «Одного дня» и судьбы священнослужителей, о которых рассказывается в «Архипелаге». Таких параллелей можно проводить много. В «Архипелаге» рассказывается о бригаде каменщиков, которые строили тюрьму для себя, а в это время в лагере готовился побег, а параллельно можно читать описание слаженной работы каменщиков в «Одном дне Ивана Денисовича». Очень важны для школьников главы в «Архипелаге», где речь идет о попытках людей менять свою судьбу – о побегах, о восстании в зоне. Важно на рассказах о конкретных судьбах увидеть примеры того, как человек остается человеком в самых невероятных условиях. Это не значит, что не стоит говорить о споре Шаламова и Солженицына, о том, может или не может человек сохраниться в лагере, не значит, что не нужно показывать позицию Шаламова, говорившего об абсолютном разрушении человека, непоправимой его деградации в лагере. Но, с другой стороны, взгляд на человека, который сумел сохраниться в лагере, я думаю, для молодого человека очень важен. |
| Но если вчитаться в страницы «Одного дня…», становится очевидно: Иван Денисович для Солженицына – вовсе не положительный герой. Он «терпила», приспособленец. Он всю жизнь подстраивается, искореняет из себя всякую способность мыслить критически, действовать наперекор обстоятельствам. «Не верь, не бойся, не проси» – гласит тюремная мудрость. А гибнут – прежде всего духовно – именно те, кто верит (земному и временному), боится и просит. Солженицын сам был несгибаемым человеком с железной силой воли и твердыми убеждениями. Многие, кому посчастливилось быть с ним знакомыми, вспоминали, как он буквально излучал бескомпромиссность и уверенность в себе. Именно такие люди и интересуют его больше всего – те, которые не дают вытереть об себя ноги, которые не сломаются. Ключевая сцена «Одного дня…» – диалог Ивана и Алеши, который словно повторяет беседу другого Ивана и другого Алеши – братьев Карамазовых у Достоевского. Внутренним стержнем, источником несгибаемости по Солженицыну может быть глубокая вера. Поэтому сектант Алеша в его повествовании выглядит гораздо предпочтительнее простого крестьянина, не готового к внутреннему протесту. «У Солженицына есть замечательная мысль, – считает Дмитрий Быков, – что если бы, выходя на свои арестные дела, сотрудники НКВД не были бы уверены, что вернутся, допускали возможность, что их убьют при аресте, как пытался, скажем, сопротивляться Буденный и тем спас жизнь: он начал расстрельную команду косить из пулемета с чердака своей дачи, такова, по крайней мере, легенда. Если бы они допускали, что их убьют, другая была бы история России». Но, к сожалению, все дело в том, что Иван Денисович типичный представитель большинства, который все свои силы тратит не на изменения, а на приспособление. «Один день…» вызвал огромное количество откликов, со всей страны к Солженицыну стали приходить письма, которые легли в основу нового произведения – «Архипелаг ГУЛАГ». Почему писатель снова стал врагом? На короткое время Солженицын оказался в фаворе: был принят в Союз писателей, его произведения печатались, по ним ставились спектакли. Но очень быстро все изменилось. С приходом к власти Л.И.Брежнева Солженицын практически потерял возможность легально печататься и выступать. В сентябре 1965 года КГБ конфисковал архив Солженицына с его антисоветскими произведениями. Александр Исаевич тем временем начал активную общественную деятельность (встречи, выступления, интервью иностранным журналистам). |
| Протоиерей Александр Авдюгин Я пришел к вере благодаря Солженицыну К Богу я пришел не только через чтение Евангелия, которое в те 80-е годы непросто и найти было, но и благодаря русским классикам, книгам Солженицына, Дудинцева, Аксенова и Шаламова. Они также были моими проводниками к вере. Солженицын начался для меня главами запрещенного «Архипелага ГУЛАГа», посвященными страданиям священников в лагерях. По сути, это было первое свидетельство о стоянии в вере. Затем, уже будучи в армии, прочел удивительную повесть-исповедь «Один день Ивана Денисовича». Эти произведения были запрещены, изъяты из библиотек, но к счастью, Господь дал возможность их прочесть. Когда читаешь Солженицына, понимаешь, что человек искренен с тобой в каждой строчке. Мысль и дело у Солженицына находятся в соединении, а не как у многих: думает об одном, говорит другое, а делает третье. Часто мы понимаем, когда автор сочиняет, преувеличивает, лукавит. Но в произведениях Солженицына нет двусмысленности. Все, о чем он пишет, — истинно, прожито сердцем. Солженицын — это прежде всего «Матрёнин двор», «Один день Ивана Денисовича». А двадцать первую главу романа «В круге первом» я знаю почти наизусть. Через эти произведения вы сможете понять, кто такой настоящий Солженицын. Но не надо начинать знакомство с его творчеством с критики. Лично меня она не волнует. Давно наблюдаю такую закономерность: если человека все хвалят, то, как правило, это не очень хороший и не добрый человек. Хороших обычно ругают — и слава Богу! Хотя добрые мнения о Александре Исаевиче таких корифеев-мастеров русской литературы и искусства, как Анна Ахматова, Андрей Тарковский, Александр Твардовский, многого стоят. Я знаю, что к Солженицыну сейчас по-разному относятся, но для меня это великий писатель, знаток языка и мастер передавать чувства словом — так может далеко не каждый. Как он писал — никто не пишет: он дал русской литературе новый язык. Солженицын противоречив, но он искренен. И это главное в нем. Сергей Мирошниченко, кинорежиссер Солженицын как прививка |
| Как же Ивану Денисовичу выжить десять лет, денно и нощно только проклиная свой труд? Ведь это он на первом же кронштейне удавиться должен! . А как быть с такой почти невероятной историей: Павел Чульпенёв, семь лет подряд работавший на лесоповале (да ещё на штрафном лагпункте), — как бы мог прожить и проработать, если б не нашёл в том повале смысла и интереса? На ногах удержался он так: начальник ОЛПа, заинтересованный в своих немногих постоянных работниках (ещё удивительный начальник), во-первых, кормил их баландой «от пуза», во-вторых, никому, кроме рекордистов, не разрешал работать ночью на кухне. Это была премия! — после полного дня лесоповала Чульпенёв шёл мыть и заливать котлы, топить печи, чистить картошку — до двух часов ночи, потом наедался и шёл поспать три часа, не снимая бушлата. Один раз, тоже в виде премии, работал месяц в хлеборезке. Ещё месячишко отдохнул саморубом (рекордиста, его никто не заподозрил). Вот и всё. (Конечно, тут и ещё не без объяснений. В звене у них годок работала возчицей воровка-майданщица, она жила сразу с двумя придурками: приёмщиком леса и завскладом. Оттого всегда в их звене было перевыполнение и, главное, их конь Герчик ел овса вволю и крепко тянул, — а то ведь и лошадь получала овса… от выработки звена! Надоело говорить «бедные люди!», сказать хоть «бедные лошади!») Но всё равно — семь лет на лесоповале без перерыва — это почти миф! Так как семь лет работать, если не уноравливаться, не смекать, если не вникнуть в интерес самой работы? Уж только б, говорит Чульпенёв, кормили, а работал бы и работал. Русская натура… Овладел он приёмом «сплошного повала»: первый хлыст валится так, чтоб опирался, не был в провисе, легко раскряжёвывался. И все хлысты потом кладутся один на один, скрещиваясь — так, чтоб сучья попадали в один-два костра, без стаскивания. Он умел затягивать падающий ствол точно в нужном направлении. И когда от литовцев услышал о канадских лесорубах, на спор ставящих в землю кол и потом падением стволов вгоняющих его в землю, — загорелся: «А ну, и мы попробуем!» Вышло. Так вот, оказывается: такова природа человека, что иногда даже горькая проклятая работа делается им с каким-то непонятным лихим азартом. Поработав два года и сам руками, я на себе испытал это странное свойство: вдруг увлечься работой самой по себе, независимо от того, что она рабская и ничего тебе не обещает. Эти странные минуты испытал я и на каменной кладке (иначе б не написал), и в литейном деле, и в плотницкой и даже в задоре разбивания старого чугуна кувалдой. Так Ивану-то Денисовичу можно разрешить не всегда тяготиться своим неизбежным трудом, не всегда его ненавидеть? |
| — Я уйду, уйду, Иван Денисыч! Одумайтесь, батюшка, поберегите себя и нас!.. — Молчать, старый пес! Раскатился по всему дому рассерженный, пискливый голос хозяина. Осип Ильич ушел обиженный, с поникшей головой, со слезами на глазах. Никогда раньше не бывало, чтобы барин так кричал на старого, заслуженного камердинера. Осип Ильич горько жаловался старым барышням на кровную обиду. — Дожил… Заслужил… Дождался… Покойный барин вольную давали… Не взял… А для сына «старым псом» стал… — Что это делается с Ванечкой? не понимаем… — проговорили одна за другой тетки. Осип прикрыл все двери и шепотом проговорил: — В карты дни и ночи играют… Пьют… Компанию завели самую низкую… Долго ли до rpexa?!. — Ах, какой ужас, Осипушка! Какой ужас! Молод он… Некому его остеречь. Надо спасти… Мы поговорим… — Лучше и не начинайте, барышни… Дело ваше женское… Обидят вас барин… Тяжело вам перенести. Однако тетушки попробовали уговорить и урезонить племянника. Иван Денисович своим визгливым голосом закричал на весь дом: — Ваше дело возиться с собаками, а не учить меня! Знаю, что делаю!.. Старушки перепугались до полусмерти и обе упали в обморок. Их долго не могли привести в чувство. Над Иванковым нависли черные тучи и собиралась гроза. Однажды вечером Осипа неожиданно позвали к старым барышням. Проходя наверху чрез парадные комнаты, где обыкновенно никто не ходил, старик услышал какой-то шорох в углу. Ничего не боявшийся Осип смело направился в угол комнаты и вдруг остановился как вкопанный… От того, что он увидел в вечернем полумраке, у него похолодела кровь в жилах, сердце на мгновение перестало биться и он точно превратился в каменную статую. Иван Денисович, примостивши стул на стол, хотел снять со старинной иконы теток золотую ризу. — Что вы, батюшка?.. Что вы? Зачем?.. — тихим, прерывающимся шепотом проговорил старик. Барин вздрогнул, чуть не упал со стула и смутившись отвечал, сам не сознавая, что говорить: — Тетушкины ризы… Хорошие, золотые… — Что вы делаете, Иван Денисыч? Господи помилуй!.. |
| Вспомним фрагмент из повести А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», где заключенные обсуждают творчество С.М. Эйзенштейна. Один из них считает его гениальным режиссером, а другой резко опровергает собеседника, заявляя, что фильм «Иван Грозный» – это «гнуснейшая политическая идея оправдания единоличной тирании. Глумление над памятью трёх поколений русской интеллигенции». На что апологет творчества Эйзенштейна возражает, аргументируя тем, что иную трактовку не пропустили бы, но слышит в ответ: «Ах, не пропустили бы?! Так не говорите, что гений! Скажите, что подхалим, заказ собачий выполнял. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов!» Между тем, обсуждаемый ими фильм, если и не гениален (совместны иль «несовместны» гений и злодейство – вопрос открытый), то чрезвычайно талантлив, несомненно, а одно из важнейших свойств талантливого произведения – это « убедительность ». Опера «Один день Ивана Денисовича». Фото: permopera.ru Смотришь, слушаешь или читаешь, и веришь: да, это так и есть , да, так оно и было , да, это именно так и будет , да, воистину так и только так правильно, справедливо, спасительно … Смею предположить, что образ Грозного царя внес весьма существенную лепту в формирование сталинизма как социально-психопатологического явления. Или вот: «Мы должны бестрепетно принести себя в жертву, – заявляет герой повести И. Катаева „Поэт“ Гулевич. – И вы, и я — только агнцы заклаемые. И нечего нам добиваться от жизни для самих себя чего-нибудь светлого… Раз уж взялись перестраивать мир, так нечего за хорошую жизнь цепляться». Какой пафос самопожертвования! Это не надуманный образ. Энтузиасты с христианскими реминисценциями в речах, приносящие кровавые жертвы (начиная с себя самих) на алтарь революции – это все было. И эти герои, впитавшие в себя революционный миф, свидетельствуя о ценности своих идеалов, обогащали его, а писавшие о них, увековечивавшие их подвиг в своих произведениях писатели и публицисты, композиторы, художники, режиссеры, актеры и певцы распространяли миф не только в пространстве, но и во времени, приобщая к нему потомков. |
| 8 февраля 1984 года начал полет в космос вместе с Леонидом Денисовичем Кизимом и Владимиром Алексеевичем Соловьевым в качестве космонавта-исследователя космического корабля «Союз Т-10В». В течение 237 дней работал на борту орбитальной станции «Салют-7». Провел большой комплекс исследований и экспериментов на борту станции. Во время пребывания в космосе экипаж принял две экспедиции посещения: советско-индийскую в составе Юрия Васильевича Малышева, Геннадия Михайловича Стрекалова и индийского космонавта Ракеша Шармы и экспедицию корабля «Союз Т-12» в составе Владимира Александровича Джанибекова, Светланы Евгеньевны Савицкой и Игоря Петровича Волка. Возвратился на Землю 2 октября 1984 года вместе с Леонидом Денисовичем Кизимом и Владимиром Алексеевичем Соловьевым на борту космического корабля «Союз Т-11». Продолжительность пребывания в космосе составила 236 дней 22 часа 49 минут. В 1984-1985 годах исполнял обязанности руководителя лаборатории функциональных методов исследований Института клинической кардиологии Всесоюзного кардиологического научного центра Академии медицинских наук СССР. В 1985-1990 годах руководил лабораторией функциональных методов исследований Института клинической кардиологии Всесоюзного кардиологического научного центра Академии медицинских наук СССР. С 1990 года - руководитель отдела новых методов диагностики Института клинической кардиологии Всесоюзного кардиологического научного центра Академии медицинских наук СССР (с 1992 года - Кардиологический научный центр Российской академии медицинских наук). Доктор медицинских наук. Автор пяти изобретений, имеет свыше тридцати научных работ. Герой Советского Союза (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 октября 1984 года). Награжден орденом Ленина , медалями, а также высшей наградой Республики Индия - орденом «Кирти Чакра». Лауреат Государственной премии СССР 1989 года за разработку методов эхокардиографической диагностики и контроля состояния сердечно-сосудистой системы и внедрения их в практику здравоохранения. |
| «Дорогой Лёнечка! Я не знаю: то, что произошло – явится ли испытанием нашей с тобой дружбы или укреплением её? – написал А. С. – Власову и, рассказав, что „Новый мир“ после „Одного дня Ивана Денисовича“ попросил у него новых рассказов, продолжил: – Я стал думать – и во мне вдруг с настойчивостью стал биться сюжет, рассказанный тобою. Он представился мне так ярко, и с такой важной очевидностью выступила его моральная сторона, которая тебе, как человеку совестливому, давно представлялась, но во многих спит ещё и сейчас, и надо её разбудить, – что я просто не мог с собой бороться, не мог избрать уже никакую другую тему. В самой редакции я уже проверил действие этого рассказа на людях старшего и нашего поколения: у всех поголовно герой рассказа Зотов вызывает симпатию и сочувствие. Кроме того, каждый и у себя находит какого-то заглохшего червячка, который всё же шевелится и время от времени тревожит напоминанием». Власов ответил: «Разумеется, у меня нет абсолютно никаких возражений против использования тобой всего, что ты знаешь обо мне и от меня. Могу только радоваться, что моя более чем заурядная персона в какой-то мере способствует расцвету советской литературы. Так что с самого начала твоей худож[ественной] деятельности дарую тебе полный „карт-бланш“». Вслед за телеграммой Варлама Шаламова: «Поздравляю замечательными рассказами Кречетовка Матрёнин двор» пришло и письмо от него: «Прочел я „Случай“ и „Матрёнин двор“. Каждый рассказ по-своему щемит душу, по-своему ранит, по-своему восхищает. И „Кречетовка“ и „Матрёнин двор“ по своей худож[ественной] силе отнюдь не уступают „Ивану Денисовичу“, а кое в чём и превосходят его. Рассказы эти как бы „общедоступнее“: их оценка, восприятие не требуют „специальной подготовки“, которая даёт возможность в полной мере оценить качества „Ивана Денисовича“. Материал этот знает каждый, он за нашей спиной, в комнатах наших соседей. Я думаю, что скоро напишут о „солженицынской ритмике“, о „солженицынском языке“. Уже сейчас можно говорить как об открытии о „солженицынских концовках“, где главное как бы вбивают в сознание энергичными, короткими ударами фраз. |
| – Оксана! И я с батьком к тебе поеду. Ты мне валенки привези. За столом засмеялись, и посыпались такие же деловые предложения. Ванька старший спросил, не скрывая улыбки: – А я тебе снился, батько? Это очень для меня важно! – И ты снился! – Степан Денисович с шутливой уверенностью мотнул бородой над тарелкой. – Как же, снился, да только нехороший сон. Пошел будто ты в гости к дяде, а тут бегут ко мне люди и кричат: скорее, скорее, у Ваньки вашего живот заболел, яблоко у дяди скушал! Яблоком отравился! Все закатились смехом, а Витька даже закричал через весь стол: – И балыком! И балыком каким-то ихним! Теперь все смотрели счастливыми веселыми глазами на Ваньку, а он стоял у своего примостка и, не смущаясь, тоже смеялся, глядя на отца. И спросил громко-весело: – Ну и что же? Умер… от отравления? – Нет, – ответил Веткин. – Не умер. Сбежались люди, карета скорой помощи приехала. Отходили! Когда картошка со всем штабом была съедена, сам Степан Денисович внес большущий начищенный самовар, и мы приступили к чаепитию. Оно было оборудовано просто и оригинально. На больших блюдах из тонкой лозы принесены были два коржа, диаметром каждый не меньше полуметра. Я и раньше встречал такие коржи, и всегда они потрясали меня своим великолепием. Очень возможно, что они задевали нежные национальные струны моей украинской души. Это были знаменитые «коржи з салом», о которых сказано в народной мудрости: «Навчить бiдa з салом коржи icmu». Сало вкрапляется в тело коржа редкими кубиками, и вокруг них образуется самое приятное, влажное и солоноватое гнездышко, наткнуться на которое и раскусить составляет истинную сущность гастрономического наслаждения. Верхняя поверхность коржа представляет необозримую равнину, кое-где белого, кое-где розового цвета, а на равнине там и сям разбросаны нежные холмики, сделанные из сухой тонкой корочки. Корж «з салом» нельзя почему-то резать ножом, а нужно разламывать, и его горячие слоистые изломы составляют тоже одну из неповторимых его особенностей. Семья Веткиных встретила коржи возгласами восхищения. За столом «мелочи» устроена была настоящая овация, даже близнецы Катя и Петька оставили свое стоическое равнодушие и разразились звонкими капельками неуверенного, неопытного смеха. |
|
|
