| — Гуляешь по парку, Осип Ильич? — насмешливо спросил барин. — Нет, барин, не гуляю… Ищу барышнину Амишку… Куда-то забежала… — Нашел место искать! Разве собачонка в такую глушь побежит? — А вы-то, батюшка-барин, зачем сюда пожаловали? — удивленно спросил Осип. — Охочусь… отрывисто ответил хозяин. — Охотитесь? — переспросил слуга недоумевая. — За какой же дичью? — За перепелами, раздраженно ответил Иван Денисыч. — Не слыхивал отродясь, чтобы у нас в парке перепела водились. Это вас, барин, обманули… — Ты, Ильич, всегда слышишь то, что не следует, а под носом ничего не знаешь, сердито возразил Иван Денисович. — Конечно, может, и налетели… Я стар, запамятовал… Что ж, охотьтесь себе… Ни пуха, ни пера… Так всегда говорят охотнику, чтоб было прибыльно. На мгновение наступило тягостное молчание. Затем оба встретившиеся разошлись в разные стороны. Пройдя несколько шагов, они, точно по команде, разом остановились, обернулись и пристально посмотрели друг на друга; на лице старика выражалось недоумение, а на лице барина — страх; они как будто хотели что-то сказать, что-то спросить, но, раздумав, снова разошлись. Отойдя несколько шагов, они опять обернулись, опять остановились в нерешительности и снова пошли… Когда они были уже довольно далеко друг от друга, они, повернувшись, долго выглядывали из-за деревьев, наблюдая один за другим и стараясь скрыть друг от друга такое выслеживание. Вечером Иван Денисович был в духе, позвал к себе Осипа и заговорил ласково: — Что же, Ильич, нашел ты давеча тетушкину собаку? — Сама прибежала, барин — батюшка! — И как это ты, старик, не боишься в парк ходить?! — Чего ж бояться-то? — Скверное место… Что-то там происходит страшное, особенно около розовой беседки… Я сам видел… — Пустое, барин, — не верьте! — перебил старик речь хозяина: — это вам причудилось… — Ты, Осип Ильич, ничего не понимаешь. В природе есть много необъяснимого… — А я вот пойду да и объясню. Чего такого нельзя объяснить?.. Всё можно объяснить. Иван Денисович привскочил с кресла, на котором сидел, и проговорил дрожащим голосом, изменившись в лице: |
| — Иван Денисович, надо… там… упаковать физический кабинет… Иван Денисович поднимается от какого-нибудь ящика или тетради и улыбается: — Кабинет? Ага… добре! Ось возьму хлопцив, тай запакуем… Вы стыдливо отходите прочь, а Иван Денисович уже забыл о вашем изуверстве, и ласково говорит кому-то: — Пиды, голубе, поклычь там хлопцив… В Харьков мы приехали утром. На вокзале встретил нас сияющий в унисон майскому утру и нашему боевому настроению инспектор наробраза Юрьев. Он хлопал нас по плечам и приговаривал: — Вот какие горьковцы!.. Здорово, здорово!.. И Любовь Савельевна здесь? Здорово! Так знаете что? У меня машина, заедем за Халабудой, и прямо в Куряж. Любовь Савельевна, вы тоже поедете? Здорово! А ребята пускай дачным поездом до Рыжова. А от Рыжова близко — два километра… там лугом можно пройти. А вот только… надо же вас накормить, а? Или в Куряже накормят, как вы думаете? Хлопцы выжидательно посматривали на меня и иронически на Юрьева. Их боевые щупальцы были наэлектризованы до высшей степени и жадно ощупывали первый харьковский предмет — Юрьева. Я сказал: — Видите ли, наш передовой сводный является, так сказать, первым эшелоном горьковцев. Раз мы приедем, пускай и они приедут. Кажется, можно нанять две машины? Юрьев подпрыгнул от восхищения: — Здорово, честное слово! Как это у них… все как-то… по-своему. Ах, какая прелесть! И знаете что? Я нанимаю за счет наробраза! И знаете что? Я поеду с ними… с «хлопцами»… — Поедем, — показал зубы Волохов. — Зам-мечательно, зам-мечательно!.. Значит, идем… идем нанимать машины! Волохов приказал: — Ступай, Тоська. Тоська салютнул, пискнул «есть». Юрьев влепился в Тоську восторженным взглядом, потирал руки, танцевал на месте: — Ну, что ты скажешь, ну, что ты скажешь!.. Он побежал на площаь, оглядываясь на Тоську, который, конечно, не мог быстро забыть о своей солидности члена передового сводного и прыгать по вокзалу. Хлопцы переглянулись. Горьковский спросил тихо: — Кто такой… этот чудак? Через час три наших авто влетели на куряжскую гору и остановились возле ободранного бока собора. Несколько нестриженных, грязных фигур лениво двинулись к машине, волоча по земле длинные истоптанные штанины и без особенного любопытства поглядывая на горьковцев, стройных, как пажи, и строгих, как следователи. |
| Мне захотелось ближе посмотреть, как вся эта теория выглядит в практической линии Степана Денисовича. Но зайти к Веткиным у меня все не выбиралось времени, тем более что положение их постепенно улучшилось. В другой половине хаты Веткина жили две девушки-обмоточицы. Они по собственному почину уступили свою комнату Веткиным, а сами перебрались к подруге в другую хату. Степан Денисович деятельно занялся реорганизацией своего обиталища. Как-то я и инструментальщик Чуб уже в августе месяце пробирались в город. Шли по узкой кривой тропинке в молодых дубовых зарослях. Чуб по своему обыкновению говорил о людях: – Веткин сына на экзамен отправил – Ваньку старшего. А будет жить у дяди в городе. И сейчас там. Дай мне такого дядю, так я тебе не только тринадцать – тридцать детей наготовлю. Людям везет по-разному: у одного голова, у другого – борода красивая, у третьего – дядя! – Что там за дядя такой? – Ого! Не дядя, а масло! Председатель ГРК, легко сказать! Четыре комнаты, рояль, диваны, ну, мануфактуры разной, продовольствия, как у царя! – Крадет, что ли? – Чего крадет? Покупает, хэ! В своих магазинах всегда можно купить. Если бы, допустим, у меня свои магазины были, разве я не покупал бы? Нэп называется! Бывает и НЭП, а бывает и ХЭП, ХАП! При «хапе» и для племянников хватит. А вы спросите Степана Денисовича, почему он к дяде пристроился? Ну, и отдал бы Ваньку в наш фабзавуч. Так нет, к дяде нужно, потому что там Нэп этот самый! В этот момент из-за дубовых зарослей по той же кривой дорожке вышли Степан Денисович и Ванька. Ванька брел сзади, щелкал прутиком по встречным стволам молодых деревьев и имел то сложное выражение, которое бывает только у мальчиков, когда они из уважения и любви к старшим покоряются их решениям, но в глубине души крепко стоят на какой-то своей принципиальной позиции, и это ясно видно по еле заметной, но все же настойчивой и иронической улыбке и в легком налете такого же иронического лака на грустных глазах. – Выдержал? – крикнул Чуб еще издали. Степан Денисович даже не улыбнулся, сердито глянул назад на сына и, направляясь мимо нас, буркнул холодно: |
| Степан Денисович сказал: – У Веры будет контральто. Слышите, она вторит? Только чуточку диезит, чуточку диезит. Ванька старший уже накладывал картофель в тарелку Веры и сказал ей с шутливой угрозой: – Верка, ты чего диезишь? Вера прекратила пение и потерялась между картошкой на тарелке и вопросом брата: – А? – Диезишь чего? Вера переспросила: – Едишь? – но в этот момент картошка уже производила на нее более сильное впечатление, и она забыла о брате. Анна Семеновна положила на тарелку мне, мужу и себе и передала бразды правления Оксане. Все занялись раздеванием картошки. Но Ванька старший вдруг вскочил из-за примостка и вскрикнул панически: – Селедку же забыли! Все громко засмеялись. Только Степан Денисович укорительно глянул в строну Ваньки: – Ах, чудак! Так и ужин мог без селедки пройти. Ванька выбежал из хаты и возвратился, запыхавшись, держа в обеих руках глубокие тарелки, наполненные нарезанной селедкой, перемешанной с луком. – Селедка – это его инициатива, – сказал Степан Денисович, – ах, ты чудак, чуть не забыл! Я тоже улыбнулся забывчивости Ваньки. И вообще мне хотелось улыбаться в этой приятной компании. Мне и раньше случалось бывать в гостях, и не помню случая, чтобы меня принимали вот такой единодушной семьей. Обыкновенно детей удаляли в какие-то семейные закоулки, и пиршество происходило только между взрослыми. Занимали меня и многие другие детали ужина. Мне очень понравилось, например, что ребята умели в каждый момент объединить и интерес ко мне как к гостю, и интерес к еде, и память о каких-то своих обязанностях, и в то же время не забывали и о собственных мелких делишках. Они радостно блестели глазами и деятельно ориентировались в происходящем за столом, но в интервалах умели вспомнить о таинственных для меня «потусторонних» темах, потому что я ловил ухом такие отрывки? – Где? На речке? Или: – Не «Динамо», а «Металлист»… Или: – Володька брешет, он не видел… Володька упоминался, конечно, чубовский. Существовали какие-то соседние области, на территории которых этот Володька «брехал». |
| – Ничего не не добился. Лишний мяч чепуха. И само собой, у Володьки слабость, а у Семена сила. И большая сила, вы не думайте. Смотря в чем борьба. Тут не одна борьба, а две борьбы. Одна за мяч, а другая поважнее за людское согласие. Вот вы сами рассказали: не подрались, не поссорились, даже лишнюю игру сыграли. Это очень хорошо. – А я сомневаюсь, Степан Денисович, все-таки уступчивость… – Смотря когда, – задумчиво сказал Веткин, – я считаю, теперь нужно отвыкать от разной грызни. Раньше люди, действительно, как звери, жили. Вцепился другому в горло – живешь, выпустил – в тебя вцепятся. Для нас это не годится. Должны быть товарищи. Если товарищ нахальничает, сказать нужно, организация есть для этого. Судьи не было, плохая организация, и, что же? Из-за этого нечего за горло хватать. – А если Семену придется с настоящим врагом встретиться? – Это другое дело. То так и будет: настоящий враг. Будьте уверены, Семен, если придется, а я так полагаю, что должно прийтись, будьте спокойны: и в горло вцепится, и тот… не выпустит! Я подумал над словами Степана Денисовича, вспомнил лицо Семена, и для меня стало ясно, что в одном Степан Денисович прав: настоящего врага Семен, действительно, не выпустит. С тех пор прошло много лет. Коллектив Веткиных на моих глазах жил, развивался и богател. Никогда не исчезала у них крепкая связь друг с другом, и никогда не было в этой семье ни растерянных выражений, ни выражений нужды, хотя нужда всегда стучалась в их ворота. Но и нужда постепенно уменьшалась. Вырастали дети и начинали помогать отцу. Сначала они приносили в семейный котел свои рабфаковские, фабзайцевские стипендии, а потом стали приносить и заработки. Оксана вышла действительно в инженеры-строители, вышли хорошими советскими людьми и другие Веткины. Веткиных у нас на заводе любили и гордились ими. Степан Денисович имел глубоко общественную натуру, умел отозваться на каждое дело и на каждый вопрос и везде вносил свою мысль и спокойную улыбающуюся веру. Наша партийная организация с настоящим торжеством приняла его в свои ряды в 1930 г. |
| «Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего. Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих» (Псалтирь 118:18-19) Рассказы и крохотки Полное собрание рассказов и «крохоток» Солженицына: Один день Ивана Денисовича Матрёнин двор Правая кисть Случай на станции Кочетовка Для пользы дела Захар-Калита Как жаль Пасхальный крестный ход Двучастные рассказы 1993–1998 Эго На краях Молодняк Настенька Абрикосовое варенье Всё равно На изломах Желябугские выселки Адлиг Швенкиттен КРОХОТКИ: 1958–1963 Дыхание Озеро Сегден Утёнок Прах поэта Вязовое бревно Отраженье в воде Гроза в горах Город на неве Шарик Способ двигаться Старое ведро На родине Есенина Колхозный рюкзак Костёр и муравьи Мы-то не умрём Приступая ко дню Путешествуя вдоль Оки Молитва 1996–1999 Лиственница Молния Колокол Углича Колокольня Старение Позор Лихое зелье Утро Завеса В сумерки Петушье пенье Ночные мысли Поминовение усопших Молитва о России Александр Солженицын Рассказы и крохотки Рассказы и крохотки Рассказы 1959–1966 Один день Ивана Денисовича В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать. Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря. И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить. Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал: |
| Человек, с которым нам предстоит сегодня попрощаться, сам навлек на себя все слова, которые обрушились на его седую голову после смерти. Неудобный, резкий, путанный, высокомерный, человеколюбивый, пророчествующий, пугающий, конфликтный, нелюдимый, то гениальный, то наивный — он не из тех, кого любят все, и любят светло. Но он из тех, чья роль в истории не может быть преувеличена — она не просто значительна, она огромна. Возможно, лучше других сказал об этом режиссер Юрий Любимов. " Он был нашим Гомером " . Лагерно-ссыльные годы — еще более чем военные — создали его прозу. И гениальный, пронзительный своей простотой " Один день Ивана Денисовича " (1959), и шарашкинский опыт в вертящемся прежде всего вокруг моральных проблем " В круге первом " (1957), и знание деревенской правды жизни в " Матренином дворе " (1960), и, конечно, " Архипелаг ГУЛАГ " (1967). Только в начале 1960-х можно было поверить в то, что будущий " Один день Ивана Денисовича " (сперва рассказ назывался " Щ-854 (Один день одного зэка) " ) будет опубликован. Только тогда можно было под впечатлением от выступления Хрущева на очередном съезде партии забыть о " непечатности " своих текстов и послать их прямо в " Новый мир " . Так подсокращенный, но не кастрированный " Один день " оказался в руках Александра Твардовского, который пробил его и через Хрущева и через Политбюро и напечатал рассказ в 11-м номере своего журнала за 1962 год. Это была бомба — переиздания, переводы на самые разные языки, слава. К этой славе он шел самым прямым для себя путем. Александр Исаевич Солженицын родился 11 декабря 1918 года в Кисловодске. Он осиротел еще до рождения (отец, из крестьян, но с университетским образованием, погиб на охоте) и с матерью оказался в Ростове-на-Дону. Ростовская школа имени Зиновьева — крестик для крещеного в младенчестве мальчика кажется ему не совместимым со вступлением в пионеры. Зато комсомол будет уже воспринят всерьез, да и литературные вкусы старшеклассника говорят сами за себя: писать — так не меньше чем " большой роман " , не иначе как по типу " Войны и мира " и сразу о революции 1917 года. В 1936-м Солженицын поступает на физмат Ростовского государственного университета — отличник, сталинский стипендиат, помимо своих физики-математики самостоятельно углубившийся в дебри истории и марксизма-ленинизма. В 1939-м поступает еще и на заочное отделение литературного факультета МИФЛИ. Русский Гомер |
| Закрыть Шолохов и Солженицын О сложных взаимоотношениях двух Нобелевских лауреатов 21.02.2014 695 Время на чтение 12 минут 30 лет назад, 21 февраля 1984 года, скончался великий русский советский писатель, лауреат Нобелевской премии Михаил Александрович Шолохов. Последние годы его жизни были отравлены активно подхваченной на Западе давней клеветой, что якобы не он был автором «Тихого Дона». К сожалению, одним из самых активных застрельщиков этой кампании был другой Нобелевский лауреат - Александр Исаевич Солженицын. Никто, даже враги Шолохова, сегодня не спорят с тем, что он был прежде всего писателем. И в то же время, многие годы продолжается дискуссия на тему, кем по преимуществу являлся Солженицын - писателем или политиком? Например, П.В. Палиевский и В.Н. Крупин считают, что литературное значение творчества Солженицына было преувеличено в политических целях сначала на Западе, а потом и в России (О Солженицыне - не по лжи//Лит. газета, 2008, 10.XII). Действительно, трудно назвать после Ивана Денисовича Шухова какого-нибудь оригинального, запоминающегося героя прозы Солженицына Это большей частью реальные исторические личности. И сам Солженицын в большинстве своих произведений скорее историк и публицист, нежели прозаик. Тема Шолохова занимает значительное место в литературной публицистике и мемуаристике Солженицына. Он посвятил Шолохову две статьи и большую главу в книге «Бодался теленок с дубом», не говоря уже об устных высказываниях и интервью. Отношения Солженицына и Шолохова не заладились с первого же знакомства на встрече Н.С. Хрущева с творческой интеллигенцией в Кремле в декабре 1962 года. Хрущев тогда позировал перед кинокамерами, пожимая руку Солженицыну, в то время как Шолохов находился где-то на заднем плане. Когда же Шолохов захотел познакомиться с Солженицыным, тот повел себя откровенно холодно: «Тоскливо мне стало, и сказать совершенно нечего даже любезного». Такая встреча породила у писателей взаимное чувство неловкости, которое, надо полагать, не смогли рассеять ни извинительное, со ссылками на обстоятельства и комплиментами письмо Солженицына в адрес «автора бессмертного " Тихого Дона " », ни положительная оценка Шолоховым «Одного дня Ивана Денисовича». |
| Стремление к писательству, однако, не помешало ему закончить физмат Ростовского университета. Закончить второе образование - литературное - ему помешала Вторая Мировая война. Он прошел ее всю, удостоился нескольких боевых наград. Как нередко бывало, военные заслуги не спасли Солженицына. В феврале 1945 года он был арестован - за резкие высказывания в адрес Иосифа Сталина и советской литературы в переписке с Николаем Виткевичем. Солженицына приговорили к восьми годам лагерей и вечной ссылке. Он отбывал свой срок в Новом Иерусалиме, потом на строительстве жилого дома в Москве, а затем - в " шарашке " (одном из секретных НИИ, где работали заключенные) в подмосковном поселке Марфино. Еще три года, с 1950 по1953, он провел в лагере в Казахстане, на общих лагерных работах. Именно годы, проведенные в лагере, и, по ряду свидетельств, чудесное исцеление от рака, подсказавшее ему рассказать правду о пережитом в лагерях, создали писателя Александра Солженицына. Совсем недавно в обязательной школьной программе появилась повесть " Один день Ивана Денисовича " , в которой досконально, в мельчайших деталях описана жизнь одного советского заключенного - номера Щ-854. О том, что у него есть и человеческое имя - Иван Денисович Шухов - порой забывает и сам герой, что делает переживаемые им лагерные ужасы еще более страшными. Иван Денисович словно и не видит кошмара, рассказывая об унижениях, которым подвергается, как о чем-то само собой разумеющемся. " Один день Ивана Денисовича " стал настоящим шоком для одних, пощечиной для других, правдой, которая, наконец-то всплыла на поверхность - для третьих. Солженицын, вынужденный несколько смягчить текст для публикации, в одночасье стал знаменитым писателем. В 1964 году он был даже выдвинут на Ленинскую премию. Увидеть свет в России было суждено еще " Матрениному двору " , однако затем на имя Солженицына был наложен запрет. Его полуавтобиографические романы " Раковый корпус " и " В круге первом " переполнили чашу терпения советских властей. " Оттепель " кончилась, тема лагерей и " шарашек " вновь стала запретной. Книги Солженицына его соотечественники читали в " самиздате " , рискуя повторить судьбу их героев. И в этом смысле популярность недавно снятого сериала " В круге первом " может показаться проявлением горькой иронии. |
| Александр Филиппенко прокомментировал акцию такими словами: «Моя дочка Сашенька – кандидат наук, сотрудник Института США и Канады. Она закончила МГИМО, помогает мне как звукорежиссер. У нее есть личная история, связанная с репрессированными родственниками: по разным причинам она искала бабушку и дедушку моей жены Мариши. И, в конце концов, они получили даже их дело: и дед, и его старший брат работали в Госплане. Унас на руках есть признание, что они шпионы. Оба расстреляны. Обычно 30 октября я играл в театре «Один день Ивана Денисовича». И это тоже было знаково. В позапрошлом году я читал имена репрессированных, и меня поразило, что это были абсолютно рабочие люди, не имевшие, очевидно, никакого отношения к политике… Эта акция очень актуальна сейчас, потому что те, кто забывают историю, рискуют ее повторить. А второе – нас сейчас очень много учат цифрам, но не учат анализу. Есть много людей, которые могут объяснить, что тогда происходило, но нам очень не хватает открытой дискуссии, открытого заявления, так называемых «прямых эфиров», что я застал еще в своей студенческой молодости – когда ничего нельзя вырезать, а дать людям без крика высказаться. Акция – это своего рода «прямой эфир». Далее Филиппенко продолжил: «У меня есть несколько иное мнение от Жванецкого: «Всеми вокруг столько сказано, что к этому нечего добавить, да и в общем крике не очень хочется говорить». Поэтому сколько мы можем, мы должны говорить об этом, без крика. Когда я вывешиваю на колоннах залах Чайковского, главного филармонического центра России, плакаты, на которых метровыми буквами написано «Зощенко, Платонов, Довлатов», я очень доволен, что эти настрадавшиеся в свое время люди хоть сейчас получают свою компенсацию. Конечно, никто не думал в годы травли, что их будут читать… И когда я на Малой сцене в Моссовете читал «Ивана Денисовича», портрет Солженицына висел на Садовом кольце. Это для меня знаковые вещи. Как и кто сколько может – тот и должен демонстрировать свою личную ответственность. Потому что личная ответственность – это еще и личный выбор: промолчать или сказать. Это важно. И дальше |
|
|
