| Другой случай окончательно вооружил Филарета Никитича против всех вообще южнорусских книг, как печатных, так и рукописных. В 1627 году прибыл в Москву известный Кирилл Транквиллион Ставровецкий и привез с собой свое сочинение «Учительное Евангелие», чтобы напечатать его в Москве. Но игумен переяславского Никитского монастыря Афанасий Китайчич, сам киевлянин, заявил патриарху, что Учительное Евангелие Транквиллиона уже осуждено в Киеве собором архипастырей за содержащиеся в нем многие ереси. По приказанию царя и патриарха разысканием и указанием ересей, заключающихся в Учительном Евангелии Транквиллиона, занялись упомянутый игумен Афанасий, богоявленский игумен Илья и ключарь Успенского собора Иван Наседка. Придирчивая до излишества критика действительно сумела отыскать в книге много ересей, вследствие чего окружной грамотой царя и патриарха приказывалось повсюду сжигать Учительное Евангелие Транквиллиона вместе со всеми другими сочинениями этого автора, хотя их в Москве и не рассматривали. Но на уничтожении только книг Транквиллиона как подозрительных уже не остановились, а перенесли подозрения на все вообще литовские книги, как печатные, так и рукописные. Вместе с приказом повсюду отбирать и жечь книги Транквиллиона давался еще и другой приказ, чтобы «вперед никто никаких книг литовския печати и писменных литовских (книг) не покупали, а кто ныне такия книги литовския печати Кирилова слогу у себя утаит или кто вперед учнет литовския книги какия-нибудь покупати, а сыщется то после мимо их, и тем людям от нас быти в великом градском наказании, а от отца нашего великаго государя святейшаго патриарха Филарета Никитича Московскаго и всея Русии быти в великом в духовном наказании и в проклятии». В 1628 году состоялся новый указ царя и патриарха – велено было описать и отобрать от всех церквей и монастырей книги церковные литовской печати и заменить их книгами печати московской; точно так же и у частных лиц повелевалось описать и отобрать все печатные и рукописные литовские книги 4 . |
| По своему возвращению в Москву Суханов был снова послан на Восток для собирания старых текстов и изучения обряда. Объехав Балканы, Сирию и Египет, побывав в Константинополе, он вернулся в Москву только 7 июня 1653 года, когда конфликт между Никоном и его бывшими друзьями боголюбцами уже был в полном разгаре. Привезенные им многочисленные старые книги не были использованы позже, так как, относясь к разным периодам развития обряда, они часто давали противоречивые сведения. Зато сведения о моральном положении греческой церкви, убийстве Паисием константинопольского патриарха Парфения, переходе в ислам родосского митрополита и борьбе за константинопольский престол четырех одновременных вселенских патриархов еще больше подорвали престиж греков в глазах их противников в Но появление в Москве новых переводчиков греческих книг укрепило позиции сторонников пересмотра обряда. Киевляне выросли на пересмотренных на греческий лад южнорусских богослужебных книгах, привыкли видеть во вселенском патриархе главу своей церкви. Главный из них, Епифаний Славинецкий, был честным, компетентным и ученым монахом и его голос казался Никону авторитетным и беспристрастным. Для Славинецкого проблема “исправления” книг представлялась чисто технической и, не привыкнув к московскому обряду, он вовсе не приходил в ужас от мысли о его переделке, как приходили в ужас старые правщики Печатного двора о. Иван Наседка, о. Михаил Рогов и Шестак Мартемьянов. Поэтому убедившись в том, что русские книги по практическим и богословским соображениям должны быть “исправлены”, Никон нашел в Славинецком дельного и преданного делу исполнителя. Через несколько месяцев после своего прихода к власти патриарх поручил Славинецкому сделать перевод деяний Константинопольского собора 1593 года, на котором восточные патриархи согласились на создание московского патриархата. В этих деяниях указывалось, что согласие было дано при условии соблюдения русской церковью всех догматов православия. Никон понял это выражение как обязательство для русской церкви согласовываться с греческой не только во всех богословских вопросах, но и во всех деталях и решил действовать быстро и решительно, уже ни с кем более не советуясь. В помощь Славинецкому был вызван пресловутый архимандрит Арсений Грек, сосланный по донесению патриарха Паисия в 1649 году на Соловки за многократную измену Вызов и назначение в справщики церковных книг этого квалифицированного ренегата были большой ошибкой Никона и скомпрометировали и его самого, и его “исправление” книг. |
| В решающие годы Смуты, когда Москва уже была захвачена поляками, архимандрит Дионисий не ограничился критикой общества и помощью нуждающимся. Троице-Сергиевская Лавра, отбившая долгое и хорошо организованное нападение и осаду польско-литовских войск, делается с 1611-1612 года объединяющим центром русского национального возрождения и Дионисий и его помощники — Авраамий Палицин, Иван Наседка и другие — составляли грамоты, призывавшие русское население встать на защиту веры и Запад России в это время был захвачен поляками и шведами; на юге действовали силы анархии в социального разложения, объединившиеся вокруг второго самозванца, а после его смерти — вокруг казачьих вождей — Заруцкого и Трубецкого. Зато север и северо-восток остались свободными, и сюда, на верхнюю Волгу, в Заволжье и в Поморье, идут призывы архимандрита. В грамотах Дионисия слышатся те же темы, которые уже встречались в выше разобранной, видимо, им же написанной «Истории» русской национальной катастрофы. — «Божьим праведным судом, за умножение грехов всего православного христианства, пишет он в своих призывах, в прошлых годах учинилось в Московском государстве, не токмо между общего народа христианского [междоусобие], но и самое сродное естество пресечашя. Отец на сына, и брат на брата воста, единородная кровь в междуусобии проливалася». Архимандрит далее писал, что русской смутой воспользовались еретики и поляки и, с помощью русских изменников, захватили Москву, низложили и заточили патриарха и пролили «бесчисленную кровь христианскую». Дионисий звал всех русских людей спасти православие и Русь от «вечного порабощения Призывы Дионисия не остались без отклика среди русских людей. Вслед за Троице-Сергиевой Лаврой, Нижний Новгород — богатейший город восточной России того времени — стал звать русских людей объединиться для организации отпора внешним и внутренним Ерагам. Во главе создавшегося в Нижнем Новгороде временного правительства стал представитель местного купечества, «выборный человек всею землею», мясник Козьма Минин. В свою очередь его грамоты требовали от русских людей «подвиг не иного чего ради, но избавы християнской, чтобы топерва московскому государству помочь на польских и литовских людей. Учинить вместе — докамества московского государства и окрестных городов Литва не овладели и крестьянския веры не Грамоты Минина выражали твердую уверенность, что «скоро Москва от Литвы очистится и православные крестьяне многие от Латинския и Люторския погубныя веры... избавит |
| Но таковы именно и были наши предки первой половины XVII века, «искавшие красных глаголов», любившие все читать в «мудростном, витийном» и вообще «благохитростном» изложении. Этим последним обстоятельством достаточно, нам кажется, объясняется то любопытное явление, что наука «о украшении слова», риторика с пиитикой, ранее других словесных наук сделалась известной московским книжникам и с первого же раза нашла у них радушный прием. Почти все литературные деятели первой половины XVII в. старались писать возможно красивее; более видные и крупные из них, например, князья: Шаховской, Катырев-Ростовский и Хворостинин, Иван Наседка, Антоний Подольский, Симон Азарьин, Арсений Суханов занимались даже стихотворством и оставили после себя несколько опытов рифмованных стихов. Конечно, эти первые русские вирши не могут идти в сравнение с превосходными образцами торжественной лирики Симеона Полоцкого , но то нам кажется бесспорным, что они должны быть признаны ранними предвозвестниками мэтров этого юго-западного выходца. Занятия выдающихся московских книжников священной философией и словесными науками являлись наглядным выражением нового научного направления великорусской образованности, были слабым началом того умственного движения, которое было вызвано событиями нашей гражданской и церковной жизни в начале XVII столетия, особенно усилилось в 40–50-х годах его и окончательно развилось потом под юго-западным влиянием. В первой половине XVII века это умственное движение не было настолько сильно, чтобы всецело овладеть московским богословом, изменить его традиционную физиономию, т. е. совершенно переделать старого нашего начетчика в настоящего южно-русского ученого. В прениях о вере с датчанами великорусский богослов продолжает высматривать все тем-же древне-русским книжником, владеющим большим запасом разнородных, преимущественно церковно-богословских сведений, почерпнутых из книг большей частью без какого-нибудь заранее выработанного плана, сведений – разновременно добытых, не освещенных одной руководящей идеей, не приведенных в систему, критически не проверенных и по достоинству не оцененных. |
| Примечательно и явление Дионисия в сопровождении безвестного инока, в котором Симон угадывает одного из ближайших учеников архимандрита – книгохранителя Дорофея. По отношению братии к этому иноку можно судить об общей атмосфере внутри обители. «Слово о крепком житии» этого монаха вполне могло бы составить отдельный, логически и эстетически завершенный памятник агиографической литературы своего времени, а сам Дорофей – единственный из упомянутых в Житии сомолитвенников Дионисия, также причисленный к лику святых. Показательно, однако, что при всех очевидных подвигах юноши – превосходящем человеческие силы посте, истовом прилежании к соборной и келейной молитве, самоотверженном уходе за увечными и ранеными во время осады монастыря – его страдания и болезни вызывали у других монахов насмешку и ернические споры об истинных причинах его столь необычного образа жизни. «Некогда же видех азъ, бедникъ, подсмехаема его при мне от келейные его братии, и яко валяется и к стенамъ и к печи. И в них же споръ бысть. И глаголаше, яко святъ мужь есть, иные жь — яко дуракъ есть. И аз, бедный, с ними же глумляхся», – с горечью вспоминает о своем малодушном человекоугодничестве один из биографов Дионисия Иван Наседка. В это мгновение Дионисий бросает на Ивана взгляд, который тот запоминает на всю свою жизнь: «Отец же Дионисий возре токмо на скаредство мое, и ничто ми не рек, но аз, клятый, внях себе о погляде том». Впоследствии архимандрит поясняет свое столь неожиданно, хотя и вполне сдержанно прорвавшееся негодование тем, что Иван, будучи бельцом, непосвященным в скорби монашеского жития, невольно встрял во внутримонастырскую жизнь… Однако нельзя не заметить, что, присутствуя при сцене соборного глумления над своим любимым учеником, Дионисий не считает себя вправе гласно вступиться за него, своим властным словом расставить все точки над i и призвать провинившихся к беспрекословному повиновению, как минимум понудить смехотворцев извиниться перед страдальцем Дорофеем. Прп. Дионисий Радонежский. Портрет. XVIII в. (?) (ТСЛ) Соблазн увидеть в этом образе действий настоятеля его слабоволие, некоторого рода мягкотелость легко преодолевается при обращении к другим эпизодам Жития, в которых Дионисий не затрудняется проявить волю и твердость. По всей видимости, перед нами явственные свидетельства той негласной духовной традиции, которая восходила, по мнению таких оппонентов Дионисия, как головщик Логин, уставщик Филарет, интригующий против Дионисия эконом и не поименованные отдельно монастырские сутяги, занимавшиеся приобретением окрестных монастырских земель, к авторитету ее основателя – преподобного Сергия. В самом отдаленном приближении эту традицию можно было бы обозначить как отказ от принципа «послушание превыше поста и молитвы», афористически запечатленный в реплике епископа Афанасия, поставлявшего Сергия в игумены новоустроенной обители: «Чадо, вся имаши, а послушания несть у тебе». |
| Их создание было связано с разбором дела троицких справщиков, который начал восшедший на патриарший престол Филарет. После собора 1619 г. Наседкой написано состоящее из сорока глав «Изысканное от многих божественных книг свидетельство о прикладе огня», где был подведен итог споров об исправлении богослужебных книг (Исправление богослужебных книг при патриархе Филарете. С. 400, 403; Казанский П. Исправление церковно-богослужебных книг при патриархе Филарете. С. 23; Опарина Т.А. Иван Наседка. С. 41). В 1623 г. как результат несостоявшегося русско-датского союза появился написанный Иваном Наседкой антипротестантский трактат «Изложение на люторы» (Опарина Т.А. Иван Наседка. С. 74−76; Зиборов В.К. Иоанн Васильевич Шевелев Наседка//Словарь книжников. Вып. 3, ч. 2. С. 64). Позднее были написаны два поэтических комментария к этому сочинению. В конце 40 гг. XVII в. Иван Наседка совместно с Симоном Азарьиным подготовил Житие Дионисия Зобниновского (Зиборов В.К. Иоанн Васильевич Шевелев Наседка. С. 65; Опарина Т.А. Иван Наседка. С. 91). 1124 Трефологион, первая четверть (сентябрь−ноябрь) вышел из печати 1 июня 1637 г. (части основная и дополнительная); вторая четверть (декабрь−февраль) – 7 января 1638 г., третья четверть (март−май) и четвёртая четверть (июнь−август) – 21 мая 1638 г. (Лукьянова Е.В. Московские кирилловские издания в собраниях РГАДА. Вып. 2. С. 103, 107−109:111). П.Ф. Николаевский полагает, что это издание было задумано ещё в патриаршество Филарета, а осуществлено при патриархе Иоасафе. В нём должны были быть собраны все или почти все службы, прежде всего русским святым: «а которым святым празднества в печатном тиснении не бывали, и те празднества отвсюду русския земли собрати в царствующий град Москву и принести в штанбу печатного дела, исправити и изъяснити во всем» ( Николаевский П. Ф. Московский печатный двор при патриархе Никоне . С. 462). Вошедшие в Трефологион службы выбраны, видимо, из месячных Миней. 1125 Возможно, Метафрастово житие, действительно рассказывающее о Николае, архиепископе Мир Ликийских, жившем в IV в., пользовалось в кругах справщиков большим авторитетом по сравнению с Иным житием, повествующим о другом свт. |
| Однако с этим нельзя согласиться. Одно уменье так прекрасно владеть пером, каковое обнаружил Наседка в «записке о житии Дионисия», достаточно показывает, что он не был рядовым человеком своего времени; если же мы обратим внимание на некоторые его сочинения и затем на разностороннюю деятельность, то убедимся в этом вполне. Со времени самого исправления книг и до 1657–58 г. Наседку мы видим почти постоянно занятым такими делами, которые требовали от него ума и знаний. Так в 1621 году Иван Наседка участвовал в посольстве в Данию, имевшем, между прочим, целью сватовство Михаила Федоровича за племянницу Датскаго Короля Христиана IV Доротею Августу. Эту поездку в Данию Иван Наседка совершил небесполезно для расширения своего умственного кругозора. В Дании он основательно познакомился с протестантами, с их верою, обычаями и нравами. На возвратном пути из Дании Наседка приобрел себе лютеранский катехизис Симона Буднаго, на котором и сделал многие критические замечания. Замечания эти, хотя и не отличаются особенною основательностию, однако достаточно свидетельствуют о знакомстве Наседки с догматическими истинами православия и лютеранства. Кроме критических замечаний, Иван Наседка написал к «Катехизису Симона Буднаго» предисловие, в котором не советует читать эту книгу православным – не особенно сведущим в догматах веры. Результатом постепенного знакомства Наседки с протестантством явилось его большое полемическое сочинение под названием «Изложения на лютеры», написанное им не позже ноября 1623 г. 360 По своему составу сочинение это представляет сборник богословско-полемических антилютеранских статей, частию взятых Наседкою из других авторов, частью составленных им самим. Спустя года четыре по написании «изложения на лютеры», Наседке вместе с игуменом Ильею поручают пересмотреть Учительное Евангелие Кирилла Транквиллиона. Пересмотр этой книги Наседка и Илья сделали очень внимательный и строгий: они нашли в ней многие «погрешения и ереси» и все это изложили патриарху в 61 статье. |
| Об Антонии-же со времени осуждения его на соборе прекратились почти всякие известия; да он и не был настолько «мудр,» чтобы написать такое витиеватое послание, не был настолько близок к Дионисию и не мог говорить о каком-то «своем доме,» будучи монахом монастыря. Остается Иван Наседка. И действительно, всего безошибочнее признать, что автором послания был именно Иван Наседка. Он не был заключен, а был на воле и жил, вероятно, в своем доме – в селе Клемснтьеве. Но воля Наседки после соборного осуждения была очень стеснена. На нем лежало «страшное запрещение» священнодействовать: он был запрещенный поп. А с другой стороны успела, конечно, распространиться «общая молва,» что Наседка – еретик, как и архимандрит Дионисий, потому, несомненно, на него смотрели враждебно. Если-бы Наседка завязал открытые сношения с Дионисием, то, конечно, этим только раздувал бы вражду к себе лиц, его окружавших, а потому он долго не решался написать Дионисию, боясь, что это «разгласится» и повлечет за собой худые последствия. Как запрещенный поп, Наседка не мог священнодействовать, и след., не мог получать доходов за исправление треб. А это обстоятельство влекло за собою полное оскудение его материальных средств, потому-то он и говорит, что «сам склячен в конец скудостью и недостатки», так что не имеет никакой возможности послать Дионисию какого-либо вещественного «потешеньица». Что касается того обстоятельства, что Наседка пишет от нескольких лиц, то это можно объяснить следующим образом. В монастыре, несомненно, были очень многие из монашествующей братии, которые скорбели о страданиях Дионисия. Очень вероятно, что кроме известных уже нам лиц, среди монашествующей братии были и другие, которые сочувствовали делу Дионисия и принимали в нем какое-либо участие. Они не привлечены были к ответственности, потому что участие их в деле было не заметно, но они не могли избежать ненависти, а может быть и открытых оскорблений со стороны таких врагов Дионисия и его дела, каковы Логин н Филарет. Если один приходской священник, высказавший открыто сожаление о Дионисии, сказавши, что «ныне – де у нас не Дионисий – архимарит», – понес за это «тяжки раны на телеси своем»; 486 то тем более от тогдашних монастырских воротил должны были претерпеть монахи монастыря, о которых знали, что они – сторонники дела Дионисия. |
| Самый прием критика Аффониева сочинения – делать замечания на полях – указывает опять-таки на Наседку, потому что известно и еще другое сочинение, на полях которого Иван Наседка писал замечания. Сочинение это «Катехизис Симона Буднаго и Перспектива ксендза Касьяна». Список его, на котором сделаны замечания Иваном Наседкою, находится в рукописи М. Д. Ак. 223. Что составителем замечаний на сочинение Аффония был один из исправителей (и следовательно Наседка), а не лицо постороннее, на это указывает самое содержание некоторых из замечаний. Так, в одном из замечаний составитель говорит: «нам спор не о крещении чием, но о освящении всех святынь, паче же о воде Богоявления и младенцев» 545 . Это указание на спор, участником которого был и он, составитель замечаний (нам), переносит нас в то время, когда Дионисий и его сотрудники принуждены были вести действительно спор как литературный, так и устный. А так как из всех лиц, вынужденных в свое время состязаться из-за слова: и огнем, в 1639 году жив был только Наседка, то он, конечно, и был критиком сочинения Аффония. Да и кто другой мог быть более заинтересован новым сочинением Аффония, как н он – Наседка?! Замечания свои Наседка предваряет указанием на автора сочинения и на то, что оно подано царю Михаилу Федоровичу и написано «сопротив четырех патриархов вселенских и сопротив собора патриарха Филарета Никитича Московского и всея России, иже исправил (потребник) с четырми патриархи вселенскими» 546 и другими епископами востока, а равно и с русскими святителями, причем упоминается митрополит Новгородский Макарий, Казанский Матвей. Ростовский Варлаам и Крутицкий Киприан. Какой разумеет здесь Наседка собор, имевший своею целию исправление книг? Вероятнее всего, что по получении грамоты от патриархов Александрийского и Иерусалимского, Филарет для окончательного решения дела еще раз созывал собор, на котором и были более знатные русские епископы. Между прочим, может быть, в силу этого-то обстоятельства и замедлилось издание известной грамоты Филарета об уничтожении слова: и огнем. |
| Иван же Наседка, не отказываясь от дела, заявил только желание (с которым согласился и Арсений), чтобы оно было передано архимандриту Дионисию под его непосредственное руководство, – причем в виду, конечно, того соображения, что архимандриту неудобно на долгое время отлучаться от своего монастыря, он просил, чтобы и самое ведение дела исправления происходило в Троицком монастыре; в таком случае, заявлял еще Наседка, и для него будет гораздо лучше и удобнее, потому что у него там жена и дети. Кроме того, как Наседка, так и Арсений указывали на то, что книга потребник заключает в себе так много погрешностей и для устранения их требуется столько труда, что «им старцу Арсению и попу Ивану одним у тое книги у потребника для исправления быти невозможно» 338 ; необходимо, поэтому, взяться за исправление потребника многим лицам и сличить его со многими списками: «исправити бы та книга потребник многих истязанием и вопрошением и многими книгами переводов, собранием изсвидетельствовати, а в борзе тое книгу потребник в печатное дело вдати не мощно» 339 . Вот в виду каких соображений Иван Наседка и Арсений Глухой просили боярина, чтобы дело было передано самому архимандриту, а им одним начать такое дело без настоятеля нельзя 340 . Иван Наседка особенно настойчиво добивался того, чтобы дело передано было архимандриту, в помощники которому были-бы назначены старцы Арсений и Антоний и он – поп Иван. Результатом этих переговоров и явилась царская грамота от 8-го ноября 1616 года на имя архимандрита Дионисия об исправлении книги Потребник. Грамота эта, по замечанию Арсения, была дана «по Иванову челобитью и докуке,» – и действительно она вполне удовлетворяла искреннему желанию Наседки, т. е. переносила все дело в Троицкий монастырь. В царской грамоте прежде всего полагаются обстоятельства приезда в Москву Арсения и Наседки и затем их переговоры с Салтыковым, с которыми мы сейчас познакомились. Так как из этих переговоров выяснилось, что всего лучше передать дело самому архимандриту, то к нему-то и обращается теперь царь, говоря: «и мы указали тое книгу потребник исправлению вдати тебе, богомольцу нашему, архимандриту Дионисию, а с тобою тем старцам, старцу канонархисту Арсению да книгохранителю старцу Антонию, да попу Ивану и иным духовным и разумичным старцом, которые подлинно и достохвалыю извы- чни книжному учению и граматику и риторию умеют» 341 . |
|
|
