| Таким образом, в «Собачьем сердце» мы видим основные черты этой еврейской легенды, тем более что профессор Преображенский не случайно сравнивается с ветхозаветным пророком. Преображенский создает гомункула – нового человека. Но его он не любит Итак, Преображенский создает гомункула – нового человека. Но его он не любит. Шариков его раздражает как неожиданный результат опыта, а точнее – как нежеланный ребенок. Ругая Шарикова, он не отделяет главного от второстепенного – приставания к Зине от лакированных сапог. Особенно комичен и странен «наезд» профессора на имя и отчество своего подопечного – Полиграф Полиграфович. Имя «Полиграф» ничем не отличается от многочисленных Елпидифоров, Анемподистов, Акакиев и т.д., чьи имена украшали русскую действительность ΧΙΧ – начала ХХ веков, а начальник царского конвоя Николай Иванов вообще носил отчество Иудович. Ведь давались имена по святцам, по святому дня, когда родился младенец, и поэтому весьма странно у сына кафедрального протоиерея видеть столь резкую реакцию на звучное греческое имя, буквально значащее «многопишущий», оказавшееся пророческим, если вспомнить о его доносе на профессора. Особенно характерен диалог по поводу Каутского: «Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил: – Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного? Шариков пожал плечами. – Да не согласен я. – С кем? С Энгельсом или с Каутским? – С обоими, – ответил Шариков. – Это замечательно, клянусь богом. “Всех, кто скажет, что другая…” А что бы вы со своей стороны могли предложить? – Да что тут предлагать… А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять всё да и поделить. – Так я и думал, – воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, – именно так и полагал. – Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь. – Да какой тут способ, – становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, – дело нехитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет… |
| Этот факт служит неотразимым доказательством, что христианство распространялось в Новгородских колониях не в силу только обрусения, но именно в силу стараний о том Новгородцев. И если мы читаем в летописи, «что уже в 1227 году Ярослав послав крести Корел, мало не все люди», то спрашивается, какое еще требуется основание для того, чтобы занести в Церковную Историю, что в домонгольский период христианство было распространяемо среди финского северного населения, именно стараниями Новгородцев? Из приведенного свидетельства видно, что христианизация Корел почти была окончена в 1227 году, а обрусения их и до сих пор не последовало. За тем мы переходим к отделу: «переводная писменность». Скудный перечень известных сочинений истолковательного характера, уцелевших до нас от до-монгольского периода, состоящий всего из 5 NoNo, мы можем восполнить еще новым не известным до сих пор сочинением, под заглавием: «Евангелист Матфей, толкован Златоустом.» Рукопись эта XIV – XV века принадлежит нашему собранию. Что перевод этого толкования относится к глубокой древности, к периоду до-монгольскому, это видно здесь 1) из многих древнейших славянских слов, которых нет ни в словаре Миклошича, ни в словаре Востокова, каковы напр. мечет (сон) запеяше (подозрение) съслуд и т. п. 2) Из употребления некоторых слов с греческим окончанием, напр. христианос (вм. христианин) Христосос (вм. Христос). 3) и наконец из удержания некоторых греческих слов без перевода, каковы напр. власфимиа, зерно синапно, и т. п. Важность этой рукописи для русской Церковной Истории определяется тем, что она представляет с себе сокращение известных бесед Златоуста на Евангелие Матфея: это есть ничто иное, как славянская переделка этих бесед, предназначенная, очевидно, для первоначальных христиан славянского племени. Отсюда следует, что мы многого не знаем в истории нашей церкви, не потому, что предки оставили нам мало писменных памятников, но потому, что многие из них до сих пор остаются для нас неизвестными. Все, что мы знаем, дошло до нас случайно и нет сомнения, что много последует еще новых случайных открытий в этой области. |
| Предпочесть его преосвященному Михаилу, старшему четырьмя годами по архиерейству и его рукополагавшему, было бы в здешней стране столь резко, что дало бы решительный вес и так, к несчастью, разглашаемым от Римлян и поляков толкам, будто Униаты нашли в Православной Церкви не мать, а мачеху. Кроме того, назначение это преосвященного Платона поощрило бы у нас к дальнейшим проискам людей, принадлежащих той человеколюбивой, великодушной, великомудрой, отлично-Православной партии, которая с самого воссоединения не престаёт толковать о ссылке воссоединённого духовенства и замещении оного древлеправославным. Будет ли это полезно для Православной или для Римской Церкви, какое дело этой партии – были бы только места для всякого великороссийского сброду. Если бы преосвященный Минский уволен был на покой, то смею думать, лучше всего было бы: заместить его преосвященным Могилёвским, а сего преосвященным Полоцким, а сего преосвященным Михаилом. Тогда преосвященного Платона следовало бы перевести в Гродно, где много предстоит дела, и имеется уже в виду приобресть отличный дом для помещения архиерейского. Впрочем, если бы о преосвященном Михаиле имелись у начальства другие виды, то в Полоцк можно бы определять и преосвященного Платона. Это было бы не столько резко – так как Полоцкая епархия вдали и ниже по классу. В случае однакож взятия от нас преосвященного Платона, я принуждён был бы просить на его место или преосвященного Елпидифора, или ректора моей семинарии Евсевия. Графу Протасову, 17 марта 1847 года 788 (конфиденциально). После того, что ст. сов. Каневский передал мне от вашего имени, насчёт дел у нас иноверно-польских, Вашему Сиятельству, может быть, покажется странным получить отправляемые вместе с сим отношения мои к вам, за 718, 723, 726, 752, 755, 765, 767, 786, 787. Но вы не удивитесь, если прочтёте сии бумаги. Я взял некоторые только из производящихся у нас дел, так сказать, на выдержку: а кажется, и их достаточно для удостоверения, что мы молчим, выжидаем. Может быть, Ваше Сиятельство теперь скажете, что это молчание, это выжидание, едва ли было не излишне; может быть, прямой долг мой велел бы давно греметь во всеуслышание об этих вопиющих злоупотреблениях – однакож я молчал, и даже теперь дела эти облёк я в форму негласную секрета и конфиденциальности. |
| От чего же и для идей, которых предмет – выше опытное, нужны намеки опыта? От того, что ум, заключенный в теле, не может прямо созерцать своими идеями невидимых предметов. Он так отягчен оковами плоти, что ему непременно нужно, хотя однажды, получить от вне намек на истину, которая в нем сокрыта и как бы подавлена, нужно, так сказать, пробудить усыпленные в нем идеи и заставить их действовать». Второе возражение против возможности метафизики юный философ опровергает так: «человек, возросший наедине, есть младенец; все способности находятся в нем в спокойствии. Он не знает, как ими пользоваться. Покажите ему средства, он заставит способности свои действовать, и будет постепенно развивать их. Благоразумно ли было бы, смотря на безмолвие младенца, сказать, что человек не может говорить? Равным образом, не примечая никаких идей в невежде, возросшем наедине, нелепо заключать, будто и все люди не имеют идей». Из всего сказанного автор рассуждения делает такой вывод: если есть идеи – познающие, то должны быть и предметы, ими познаваемые. Ибо невозможно представить, чтобы Творец сообщил человеку способность познавать предметы, которых вовсе нет. Если же есть и познающее и познаваемое: то могут и должны быть и плоды их взаимного действия, т. е. познания. Следовательно, метафизика, как наука, как система познаний сверхопытных, возможна». Рассмотренное нами рассуждение Михаила Булгакова 9 в подлиннике было исправлено рукою проф. Красина; всех поправок 12 и они или касались неточности некоторых отдельных выражений, или же указывали на поспешность заключений юного философа: напр. по поводу его категорического утверждения, что «нас никто не может лишить уверенности в существовании врожденных идей», проф. Красин заметил, что «врожденность идей, как полных понятий о внутренней природе вещей, не может быть доказана». Но не смотря на подобные замечания, строгий рецензент дал в конце сочинения такой отзыв: «видна сила рассудка: хорошо», а ректор семинарии, архимандрит Елпидифор, с своей стороны, написал на сочинении Михаила Булгакова: «суждение довольно глубокомысленное и изложение правильно и ясно. |
| Частная жизнь преосв. Макария, в бытность его ректором С.-Петербургской д. Академии, была жизнью неутомимого труженика, подвижника труда. Преосв. Макарий искренно и глубоко любил Петербургскую Академию, которую считал своею и с жизнью которой старался сообразовать свою собственную жизнь. «Жизнь преосвященного ректора Макария», – говорит в своих воспоминаниях г. Рыбаков, – «была строго дисциплинирована и вполне согласовалась с строем жизни Академии, которою он руководил. Одновременно с студентами он вставал и отходил ко сну, наполняя утро, день и вечер занятиями, свойственными положению его, как администратора, профессора и ученого» 689 . Трудолюбие преосв. Макария и его уменье целесообразно располагать время для своих разнообразных занятий было удивительно и в этом отношении он является положительно редким человеком. Когда представляешь себе всю массу должностей и обязанностей, какие он нес в рассматриваемое нами время, когда подумаешь, что он был и ректором, и профессором, и председателем Конференции, Внутреннего и Внешнего Правлений Академии, главным наблюдателем за преподаванием Закона Божия в 160 учебных заведениях столицы, председателем Комитета для издания книг религиозно-нравственного содержания, членом Академии Наук, когда, наконец, сообразишь, что во всех этих учреждениях преосв. Макарий был самым деятельным или руководителем или членом, то положительно отказываешься понимать, каким образом у него доставало времени для того, чтобы каждый год издавать какое либо капитальное сочинение и целую серию меньших исследований? Этому не мало удивлялись и современники преосв. Макария и при том такие, которых, по-видимому, не легко было поразить любовью к труду. «Восхищаясь талантом вашим, как историка и вообще как писателя», – писал преосв. Макарию академик П. А. Плетнев 14 апреля 1855 года, по получении от него новоизданного сочинения «История русского раскола», – «я не мог довольно надивиться вашему терпению, трудолюбию и уменью ловить для кабинетных трудов время посреди непрерывных занятий, которых требуют возложенные на вас разные должности… Да подкрепит Господь силы ваши и любовь к труду! Цените и храните в себе то и другое. Вами начинается новый свет в духовной литературе нашей. Прекрасная утренняя заря вызвала всех к приятнейшим ожиданиям роскошного дня и сладостного вечера. Но без крепости сил и без любви к труду ничего нельзя достигнуть. Итак, будьте трудолюбивы умеренно и наслаждайтесь успехами в блаженной независимости от суда мирского» 690 . Такую же умеренность в трудах советовали преосв. Макарию и другие лица, находившиеся в близких отношениях к нему. «Ежели здоровье ваше требует отдыха от усиленных трудов», – писал преосв. Елпидифор 8 мая 1855 года своему бывшему ученику, – «то непременно надобно и возыметь этот отдых. Ведь, еще в младенчестве мы учили в катехизисе, что надобно беречь свое здоровье, как дражайший Божий дар» 691 . |
| Воспитанники высшего отделения семинарии в то время изучали в течении двухлетнего курса богословские науки, церковную историю и языки: греческий и еврейский. Богословские науки Михаилу Булгакову и его товарищам преподавал ректор Елпидифор. Чтения последнего по богословию, насколько можно судить о них по сохранившимся в академическом архиве конспектам архим. Елпидифора 21 , не отличались особенною оригинальностью, хотя видимо были точны, подробны и обстоятельны. Кроме того, в течении нескольких последних месяцев 1835–1836 учебного курса Михаил Булгаков слушал лекции по богословию у ректора, архим. Варлаама, который был преемником архим. Елпидифора и, подобно ему, не отличался особенными преподавательскими способностями. Таким образом, оба преподавателя богословских наук не могли иметь особенного влияния на умственное развитие Михаила Булгакова своими чтениями. Гораздо большее влияние на него, особенно на развитие в нем научной любознательности мог иметь профессор церковной истории П.Д. Вышемирский, один из лучших магистров VII курса Киевской духовной Академии, обильного даровитыми студентами. Проф. Вышемирский был вполне достойным членом Курской семинарской корпорации, которая, как мы видели, состояла большею частью из даровитых наставников и в которую он вступил тотчас же по окончании академического курса (7 октября 1835 года). Таким образом, курс Михаила Булгакова первым слушал чтения проф. Вышемирского по церковной истории. Понятно, что лекции Вышемирского, как молодого профессора, не могли отличаться особенного оригинальностью и даже обширностью сообщавшихся им сведений. Но этот недостаток с избытком искупался другими превосходными качествами чтений проф. Вышемирского. Насколько можно судить по конспектам проф. Вышемирского 22 , он свое преподавание сопровождал чтением первоисточников и сообщением ученикам новейших исследований и открытий в области русской церковной истории. С другой стороны, обладая прекрасною дикцией и свободным даром слова он читал свои лекции не по книгам или запискам, как это водилось до него, но сообщал свои сведения посредством живого слова. Поэтому, весьма вероятно предположение, что чтения проф. Вышемирского могли впервые возбудить в любознательном Михаиле Булгакове склонность к церковно-исторической науке, которою он так неутомимо занимался до последних часов своей жизни. |
| Архимандрит Мелетий Печатать позволяется. С.-Петербург, мая 18 дня 1875 года. Цензор Архимандрит Арсений. Печатано в типграфии духовного журнала «Странник», на Невском просп., в доме Шляхова 108. 4 Здесь разумеется богатый кяхтинский купец Диомид Тимофеевич Молчанов, теперь уже покойный, бывавший в Москве и других городах, путешествовавший по святым местам, и отличавшийся любовию к странноприимству. Почему, его знала даже игуменья касимовская Елпидифора, имевшая письменные сношения на 6 тысяч верст с пустынножителем Чикойских гор. 6 Грамматика монгольского языка, сочинена протоиереем Иркутской епархии Александром Бобровниковым, СПб. 1835. Она составляет ныне в иркутском крае библиографическую редкость. Но значительное число экземпляров оказывается в библиотеке Казанской духовной академии. Эта грамматика служила основным пособием для сына Бобровникова – Алексея Александровича, бакалавра Казанской духовной академии, при составлении капитального труда: Грамматика монголо-калмыцкого языка, Казань, 1849. 7 Знаменитый монголист А. В. Игумнов в одной монгольской истории нашел, что какой-то русский диакон, в XI столетии, жил в Монголии, и научил жителей письменам. Убедясь в справедливости этого сказания, он начал искать сходства между монгольскими и русскими литтерами, и в 1814 году составил сравнительную таблицу. Стоит только от русской буквы отнять какую-нибудь часть, или написать литтеру наизнанку, или боком, тогда выйдет монгольская буква. Если такое открытие не имело исторической важности, по крайней мере, оно облегчало изучение чтения, и Игумнов в нескольких уроках научал читать и писать по-монгольски. (Син. арх.1838. науки и искусства, стр. 91–96). Из трудов Игумнова пишущему эти строки удалось приобрести в мелочной лавке в городе Иркутске одну книгу его словаря, расположенного по корням. Первый том словаря и книгу «Зерцало манджурского и монгольского слова» Игумнов завещал библиотеке Иркутской гимназии; а огромная его монгольская библиотека продана им известному ориенталисту барону Шиллингу. – Нельзя не заметить, что самое лучшее дело для бурят – обучение их русской грамоте. |
| Приехавши на станцию, я, как бы сомневающийся, спросил у Станционного Смотрителя: «Кажется, Митрополит Филарет проехал?» Тот, с полуупреком отвечал мне: «Да, проехал Высокопреосвященнейший Филарет, Митрополит Московский и Коломенский, Член Святейшего Синода». И за тем подивился, что я, духовный человек, так сухо назвал Филарета. Но я, конечно, не уступлю никакому Станционному Смотрителю в степени и чистоте чувствий моих к великому Архипастырю. Я спросил сухо по тому, что опасался дерзостей и осмеяния от светского, выразившись тоном того благоговения пред Владыкою, коим я тогда (и всегда) был преисполнен. Я долго смотрел на карету его, в зад ее, провожая глазами как бы мою радость и счастье, хотя я не знал бы, что ему сказать и о чем просить, если бы он удостоить остановиться и благословить меня. XII. В Новгородской Семинарии я прожил только 17 месяцев. Приехал 29 мая, 1832 года, в Троицын день, а выехал 29 Октября, 1833 года. В это время, в Новгородской Семинарии в один раз и в одно время переменились и Ректор и Инспектор: Ректор Илиодор посвящен во Епископа в Курск 25 , Инспектор Елпидифор определен Ректором Курской Семинарии 26 . Эти два лица были глубокие и искрение друзья между собою. Илиодор исходатайствовал своему Инспектору другу Ректорство в Епархии Курской. Ректором, на место Илиодора, в Новгородскую Семинарию поступил о. Анатолий, Ректор Белгородской (Курской) Семинарии 27 , Инспектором – я. Ректор о. Анатолий прибыл в Новгородскую Семинарию пораньше меня, за неделю, или дней за 10. Я приехал: меня с отверстыми объятиями принял новый Ректор, и провел прямо к себе. У него были гости – все Учители Семинарии (Троицын день – 6 час. вечера), и я тут же познакомлен был со всеми моими сотоварищами. О. Анатолий Каменец-Подольский. Отец его Малоросс, матерь Молдаванка. Имя его в мире Августин, фамилия Мартынов; по окончании курса он был Священником. Овдовевши, он поступил в Киевскую Д. Академию, и кончил курс Магистром (кажется, 2 курса). Я не видывал доселе близко Малороссов, и не умел понимать их. |
| Они начали целовать друг друга. Воины же, окружив, избивали их, и пало тогда от меча около семи тысяч уверовавших во Христа, вместе с святым Елпидифором. Акиндин, Пигасий и Анемподист не были усечены, но, по повелению царя, снова были заключены в темницу. Поутру царь повелел приготовить огненную печь, чтобы сжечь в ней святых мучеников. Когда святые были выведены из темницы, царь сказал им: — Видите ли эту печь? — вот она приготовлена для вас. Блаженный Акиндин сказал: — Для тебя еще большая печь приготовлена в геенне огненной, в которой ты будешь вечно гореть вместе с соименными тебе бесами. Царь гневно сказал: — Разве я бес? Святой отвечал: — И дела твои и имя твое показывают в тебе беса, ибо ты делаешь свойственное бесам, и имя твое означает: «царь бесов»; и хорошо назвала тебя твоя мать Сапором, потому что ты единомышленник бесов. Царь сказал окружающим: — Попросите мать мою придти сюда ко мне. Когда пришла его мать, он встал с своего престола; воздав ей честь, он посадил ее возле себя и сказал: — Скажи мне, мать моя, какое у меня имя? Мать отвечала: — Ты носишь имя твоего деда: дед твой назывался Сапором, и тебе имя Сапор. Царь, показав перстом на святых, сказал: — А эти беззаконники говорят, что у меня бесовское имя. Мать его на это засмеялась, — ибо она уже веровала во Христа, но скрывалась пред своим злым сыном. Царь, увидев, что мать его засмеялась, вскипел яростью и, устремившись на нее, начал бить ее по лицу. Она же припала к ногам святых мучеников и с плачем говорила: — Спасите мою старость, рабы Христовы, ибо я вижу, что родила не по имени только, но и на самом деле беса и окаянного сатану. Царь, увидев, что и мать его уверовала во Христа, осудил и ее бросить в огненную печь, вместе со святыми мучениками. Кроме того, уверовали еще и некоторые из присутствовавших воинов, числом двадцать восемь, и все были брошены в печь, вместе с Акиндином, Пигасием и Анемподистом и с блаженною матерью царя; молясь в огне, они предали Богу свои святые души. Люди достойные видели сонм святых Ангелов, поющих вокруг печи и принимающих души святых, и несказанное благоухание исходило от мученических тел. Когда печь погасла, царь ушел в палату, и все разошлись, тогда некоторые из верующих пришли к печи и нашли тела святых целыми и неповрежденными огнем; они взяли их и предали честному погребению, славя Отца и Сына и Святого Духа, Единого Бога, Емуже слава во веки, аминь. Тропарь, глас 2: Страстотерпцы Господни, блаженна земля напившаяся кровьми вашими, и свята селения, приимшая телеса ваша: в тризнищи бо врага победисте, и Христа со дерзновением проповедасте. Того яко блага молите спастися, молимся, душам нашым. Кондак, глас 2: Благочестивыя и богоносныя мученики, яко на земли оставльшыя вся, приял еси в наслаждение благих Твоих и упокоение, Акиндина, Пигасия, Анемподиста, с ними же Аффония и Елпидифора же, Едине сый преблагий. |
| Он писал в Синод: «Что касается получения денег при обозрении церквей, то действительно было таковое получение, и с моего ведома, как везде и всегда водилось и водится», – заявлял оправдывавшийся архиерей. Деньги, по словам его, не брались зря, но записывалось где и сколько дано. «Конечно, нельзя похвалить, – добавляет Елпидифор, – что это мной было допущено, но я к этому склонился частью повсеместным обычаем, частью же здесь особенной некоторой нуждой, испытываемой при мне диаконами и певчими» (2. 360, 362–3). Разумеется, приведенное оправдание никого не удовлетворит. Или вот еще живой рассказ из николаевских же времен о епископе Николае Доброхотове († 1864), рассказ прот. Певницкого, который сам был очевидцем обозрения епархии этим архиереем. «Николай имел обыкновение и любил разъезжать по епархии громоздко и заживаться там подолгу со всей своей многочисленной свитой, которую составляли: ключарь, протодиакон, три иподиакона, весь архиерейский хор в 25–30 человек, келейники, кучер, форейтор, а иногда и письмоводитель. Архиерей обыкновенно ехал с ключарем в своем дорожном фургоне, в котором помещались большие запасы провизии, закусок и вин; фургон везли 12 обывательских лошадей. Позади, отстав на большое расстояние от своего владыки, тянулись огромная свита и множество повозок, битком набитых разной архиерейской челядью и разной ее принадлежностью, а также съедомой поклажей. Живая кладь давала о себе знать своим гоготаньем, шумом, гамом, ораньем и пением на разные лады всяких нецензурных песен. Всю эту жадную орду бедное духовенство везде должно было принимать, кормить и поить до пьяна, и одарять деньгами, разными вещами, по требованию, терпя при этом тьму забот и хлопот, неблагодарностей и даже обид, особенно от пьяниц. В поездках своих епископ Николай останавливался большей частью у помещиков и проживал иногда для отдыха у них по многу дней, свита же его в таких случаях проживала на свободе, без дела, по селам и монастырям, объедала и опивала духовенство беспощадно. |
|
|
