| Рождение «общины равных, равноценных для Бога людей, вступивших с Ним в общение Любви», собранных «по принципу духовного, свободного единства и сродства, по Дару и личностным дарам Святого Духа» – всегда тайна, действие Божие по собиранию Своего народа, Церкви Христовой. Мы можем только указать на принципы, вне осуществления которых рождение общины невозможно. В первую очередь, это личностность и соборность. Так, Н.Н.Неплюев, основатель Крестовоздвиженского трудового братства, начинает свой путь к созиданию духовных семей-общин с воспитания крестьянских детей, которых надо было « научить думать и чувствовать по-христиански, чтобы вера их из слепой стала сознательной; с которыми возможно будет по завету Христа Спасителя жить в единодушии и единомыслии любовного, братского общения» . Отец Николай Опоцкий обращается к своим прихожанам со словом проповеди об «Иисусе Христе как Главе нашей богоугодной жизни и мысли» , чтобы пробудить в них жажду подлинно евангельской жизни, оторвать от порабощающих начал века сего. Отец Иоанн Егоров писал членам своей общины «братские письма»– о молитве, о воспитании детей, о благодатной радости, – призывая своих духовных чад к воцерковлению всех сторон их жизни. Особые духовные труды были нужны для созидания соборного единства членов общины. Так, отец Иоанн Егоров и отец Анатолий Жураковский на первое место ставили объединяющую силу молитвы. «Если Братство наше должно быть церковью, – писал о. Иоанн Егоров, – то первое и главное, в чем выразится жизнь нашего Братства-церкви, – это соборная, едиными устами и единым сердцем молитва в храме». Члены братства призывались объединяться в молитве друг с другом и устранять все внутренние и внешние препятствия к этому. Внешние препятствия – неблагоговейное поведение в храме (шум, разговоры, ненужные хождения и т.д.); внутренние – гордое, себялюбивое выделение себя из других. Сщмч. Анатолий Жураковский особенно высоко ставил собирающую силу Евхаристии. Он настаивал на том, что Евхаристия не может быть началом, движущим индивидуальное религиозное возрастание, но должна возродиться как Таинство, имеющее общественную и космическую природу: «Несомненно, что возрождение мыслимо лишь наряду с возрождением любовного единомыслия во всех частях распавшегося церковного организма. Оно должно начаться совместно с внутренним, религиозным, любовным собиранием в евхаристическое единство христиан, ныне отъединенных и бесконечно далеких друг от друга» . |
| – Не угодно ли кому-либо из старообрядцев, обратился профессор Ивановский к публике, сказать что-нибудь против правильности постановки моего вопроса. На приглашение господина профессора к кафедре подошёл высокого роста старообрядец, который возразил: – Вы говорите, что между двойной и тройной аллилуйей нет никакой разницы; это не верно. – Нет разницы догматической, подтвердил профессор, хотя Стоглавый собор и нашёл в тройной аллилуйе ересь. – Не только Стоглавый собор признаёт это, но и московский собор, бывший при Никоне, добавил старообрядец. Если бы в аллилуйе не было ереси, тогда зачем налагать проклятие на двойную аллилуйю. – Укажите, возразил ему профессор Ивановский, в каких словах московский собор проклял сугубую аллилуйю. Старообрядец не мог подтвердить своих слов документальной ссылкой и заявил, что их смущают клятвы собора 1667 года. – Вопрос о клятвах, заметил ему господин Ивановский, другой вопрос. Стоглавый собор признал трегубую аллилуйю ересью; мы вот и будем рассуждать о том, верно ли это. Относительно же клятв скажу, что они наложены собором на тех людей, которые, содержа отменённые обряды, в то же время оказали противодействие Церкви и хулили её. Клятвы наложены за совокупность трёх вин. Втягиваться в этот вопрос, значит повторять старое. – Кто хулил Церковь ? спросил старообрядец. – Аввакум, Лазарь и другие, ответил господин Ивановский. Вы почитайте материалы, изданные господином Субботиным, и там найдёте подробные сведения по данному вопросу. В это время к столу подошёл старообрядец Андрей Иванович Егоров и, предложив публике послушать его, начал читать какую-то тетрадь, которая как будто бы списана с книги Максима Грека . Смысл всего прочитанного им заключался в том, что аллилуйю следует сугубить. Долго читал Егоров. Видя, что он не к делу читает, господин Ивановский пытался его остановить, но Егоров со словами: «не перестану читать», продолжал чтение. Упорство старообрядца вызвало недовольство публики. Слышны были голоса «длинная история», «довольно читать», «ничего не слышно». Вследствие последнего заявления, Егорова сменил И.И. Визгунов, продолжавший чтение. Когда чтение было окончено, профессор Ивановский заметил: нужно не много прочитать и разъяснить. Я могу целую книгу читать, но какая из этого будет польза? Вы (обращаясь к Егорову) говорите, что прочитали слова преподобного Максима Грека относительно аллилуйи. А скажите, вы видели самый подлинник, с которого эта тетрадь списана? |
| В 1914–1916 гг., несмотря на затишье в имяславских спорах, продолжается работа по созданию философской базы имяславия. Временно умолкают прежние защитники имяславия из числа «высокопросвещенных российских богословов» (Флоренский, Новоселов). В то же время возникают новые яркие имена (Эрн). Вся эта работа приведет к новому всплеску богословия Имени Божия в трудах Лосева и Флоренского в 1920-е гг. Добавим, что описываемые процессы происходят на фоне растущего в стране недовольства деятельностью государственных структур, усиления революционных настроений. Продолжает стремительно падать авторитет высшей церковной власти и в лице Святейшего Синода; вновь, как и в 1905 г., звучат голоса, призывающие к церковной реформе. Накануне созыва Всероссийского Поместного собора для многих становится очевидным, что синодальная форма управления Церковью изжила себя, как изжило себя и то богословие, на котором Синод строил защиту своих позиций. Работы В.Ф. Эрна по имяславию: Около нового догмата (Письма об имяславии). Письмо первое. Предварительные замечания//Итоги жизни. М., 1914. 11 23. С. 4–9; Спор об Имени Божием. Письма об имяславии. Письмо 1-е: происхождение спора//Христианская мысль. 191. 9. С. 101–109. Разбор Послания Святейшего Синода об Имени Божием//Начала. 1995. 1–4. С. 53–88. Протоиерей Иоанн Егоров Православие и жизнь в нем. Новый путь истинно-православной христианизации личной и общественной жизни Впервые: Протоиерей Иоанн Егоров. Православие и жизнь в нем. Новый путь истинно-православной христианизации личной и общественной жизни. Общее руководство для законоучителей, богословско-пастырских школ и курсов, воспитателей и родителей, религиозного самообразования по первоисточникам и внешкольного религиозного образования. Издание кооперативного товарищества духовных писателей «Соборный разум». Петроград, 1918. Печатается по первой публикации. Текст представляет собой фрагмент из 3-й части книги. Егоров Иоанн Федорович (1.08.1872, с. Подклинье Порховского у. Псковской губ. кон. |
| Московский в 7157 году вторицею издаде, и негласное церковному преданию мнение, якоже трехперстное сложение, поливательное крещение и имя Иисус из него исключи, но суда хульна отнюдь не изнесе. И понеже убо святейшие московские патриархи Иов, Гермоген, Филарет, Иоасаф и Иосиф в употребление сего не введоша, и мы не вводим, и якоже хулы и поношения не положиша на оное, и мы не полагаем, паче же и злохуление беспоповское, не Духом Божиим действуемо, уничтожаем и отвергаем (Окружное Послание заграничной печати, л. 14). Из прочитанного видно, что окружники ни малейшего осуждения (суда хульна) на троеперстие, поливательное крещение и прочие никоновские нововводства не должны произносить, и веруют, что в Киевской митрополии поименованные нововводства существовали за много лет до Никонова патриаршества. А все сие представляет точнейшее сходство в понятии относительно Великороссийской церкви окружников с единоверцами: как единоверцы суда хульна на Никоновские нововводства не произносят, так и окружники, по окружному учению, отнюдь не должны износить, а износящих осуждения на Никоновские нововводства признают людьми, не Духом Божиим водимыми . Так судите сами, братия, можно ли нам принимать это Белокриницкое священство, которое нам хотят навязать Мельников и Гусев! Да и как мы будем принимать такое священство, когда сам составитель Окружного Послания Иларион Егоров во всю жизнь свою не принимал этого амвросианского священства, а перед кончиною своею он, Иларион Егоров, даже отверг всякие уговоры и слезные просьбы Сильвестра и в конец отказался принять христианское напутствие от белокриничного священства. Нет не буди нам и помыслить о белокриничном священстве! Если Иларион Егоров не принимал этого священства, то нам и думать об этом нечего! Такие объяснения Родионцева так были не по вкусу Малкову, что он от волнения не мог высказать ни одного слова. Малков пытался что-либо сказать в защиту Окружного и Белокриницкого священства, но кроме крику и бессвязных слов ничего не было слышно. |
| Если же столь бессильным показал себя г. А. Егоров в беседе с иер. Пафнутием, то тем менее можно допустить, чтобы он явился непобедимым в беседе с таким многосведущим и основательным защитником православия, как о. иг. Павел. Следующее в сим объяснение самого о. Павла вполне подтверждает наше предположение. Ред. 63 Впоследствии именно 14 января 1879 г., о. Иоанн преосвященнейшим Александром, епископом донским, присоединен к св. церкви, а 4 февраля того же года рукоположен во священника. 64 Г.А. Егоров «совершенно потерял доверие к беседам о. Павла»: какой это удар для о. Павла, также для читателей и почитателей его бесед! Но да позволено будет объяснить г. А. Егорову, что достоинство бесед о. Павла нимало не зависит ни от его порицаний, ни от его похвал: их достоинство, очевидное для каждого беспристрастного читателя, заключается в их внутреннем характере, в самом их содержании. Если бы излагаемые о. Павлом беседы и никогда в действительности не происходили, – были просто сочинены им, и тогда они сохранили бы вполне свое достоинство, потому что представляют обстоятельное и полное рассмотрение действительно существующих, часто повторяемых и, вопреки уверению А. Егорова, почитаемых особенно сильными раскольнических возражений против церкви; а то обстоятельство, что в них излагаются действительно происходившие беседы с старообрядцами и, опять вопреки уверению А. Егорова, передаются всегда верно в существенных чертах (а не в мелочах), лишь только возвышает еще более их достоинство. Ред. 65 Ответ вполне естественный. В печатном изложении своих бесед отец Павел вообще не имеет обычая называть по имени своих собеседников, за исключением лиц особенно видных между старообрядцами (каковы напр. о. Онуфрий, Семен Семенов, Иларион Егоров и др., от которых однако же не было жалоб на неверную передачу их слов). Этим самым он приобретает неотъемлемое право излагать (если бы только хотел) свои беседы вполне свободно, не стесняясь тем, как они происходили на самом деле, и напротив, его собеседники лишаются всякого права требовать у него отчета в том, почему беседа изложена с отступлениями от того, как она происходила. |
| О. Михаил Попов (в будущем обновленческий архиепископ, рукоположенный в 1923 году, последовательно занимал кафедры Детскосельскую, Рязанскую и Тихвинскую, умер на покое в тридцатых годах) был человеком скромным и молчаливым. Единственным увлечением о. Михаила была благотворительность. Эта деятельность развила в нем интерес к социальным проблемам и сблизила его с питерским трио. В начале марта 1917 года на квартиру к о. Михаилу пришли отцы И. Ф. Егоров и А. И. Введенский . По их просьбе хозяин должен был их познакомить со своим довольно известным однофамильцем, членом IV Государственной Думы, протоиереем о. Дмитрием Яковлевичем Поповым. О. Дмитрий Попов представлял собой также колоритную личность. Зырянин по национальности, он был страстным просветителем, который горячо стремился к тому, чтобы внедрить грамотность и культуру в свой родной, темный и отсталый, народ. Старый земский деятель и общественник, о. Попов с радостью согласился принять участие в организации Союза демократического духовенства и мирян, как это предложили ему Введенский и Егоров, Началась кипучая организационная работа, и через несколько дней старый петроградский протоиерей о. А. П. Рождественский открыл на Верейской улице (недалеко от дома, в котором жил Введенский) первое учредительное заседание союза. Союз состоял из нескольких десятков молодых либеральных столичных батюшек, большею частью с академическими значками. Помимо тех лиц, которые были названы выше, в Союз входили протоиерей Лисицын, протоиерей из церкви Спаса на Бочарной улице, с Выборгской стороны, о. Павел Раевский, принимавший участие в обновленческом движении 1905 года, поставивший еще тогда свою подпись под знаменитой запиской 32 священников, требовавших реформ 5 . Характерно, что одним из деятельнейших членов союза был свящ. Венустов (впоследствии тихоновец). Союз принял либеральную программу, избрал председателем протоиерея Рождественского, а секретарем -Введенского и начал “действовать”. Действовали, впрочем, в основном те же трое: Боярский, Введенский и Егоров – и деятельность их состояла, главным образом, в бесконечных выступлениях на различных митингах, собраниях, конференциях и т. |
| Вдруг старшой остановился и поднял руку. В тот же миг другие тоже остановились, не спуская глаз со своего командира. Старшой долго стоял, откинув с головы капюшон и чуть повернув ухо в ту сторону, откуда ему почудился подозрительный шорох. Старшой был молодой человек лет двадцати двух. Несмотря на свою молодость, он уже считался на батарее бывалым солдатом. Он был сержантом. Товарищи его любили и вместе с тем побаивались. Звук, который привлёк внимание сержанта Егорова — такова была фамилия старшого — казался очень странным. Несмотря на всю свою опытность, Егоров никак не мог понять его характер и значение. «Что бы это могло быть?» — думал Егоров, напрягая слух и быстро перебирая в уме все подозрительные звуки, которые ему когда-либо приходилось слышать в ночной разведке. «Шёпот! Нет. Осторожный шорох лопаты? Нет. Повизгивание напильника? Нет». Странный, тихий, ни на что не похожий прерывистый звук слышался где-то совсем недалеко, направо, за кустом можжевельника. Было похоже, что звук выходит откуда-то из-под земли. Послушав ещё минуту-другую, Егоров, не оборачиваясь, подал знак, и оба разведчика медленно и бесшумно, как тени, приблизились к нему вплотную. Он показал рукой направление, откуда доносился звук, и знаком велел слушать. Разведчики стали слушать. — Слыхать? — одними губами спросил Егоров. — Слыхать, — так же беззвучно ответил один из солдат. Егоров повернул к товарищам худощавое тёмное лицо, уныло освещённое луной. Он высоко поднял мальчишеские брови. — Что? — Не понять. Некоторое время они втроём стояли и слушали, положив пальцы на спусковые крючки автоматов. Звуки продолжались и были так же непонятны. На один миг они вдруг изменили свой характер. Всем троим показалось, что они слышат выходящее из земли пение. Они переглянулись. Но тотчас же звуки сделались прежними. Тогда Егоров подал знак ложиться и лёг сам животом на листья, уже поседевшие от инея. Он взял в рот кинжал и пополз, бесшумно подтягиваясь на локтях, по-пластунски. Через минуту он скрылся за тёмным кустом можжевельника, а ещё через минуту, которая показалась долгой, как час, разведчики услышали тонкое посвистывание. Оно обозначало, что Егоров зовёт их к себе. Они поползли и скоро увидели сержанта, который стоял на коленях, заглядывая в небольшой окопчик, скрытый среди можжевельника. |
| Ваня осторожно протянул руку и пощупал свежий, липкий номер «Красноармейца». Только теперь сержант Егоров заметил Ваню; мальчик ожидал увидеть улыбку и сам приготовился улыбнуться. Но сержант Егоров строго взглянул на него, и Ваня почувствовал, что случилось что-то неладное. — Ты ещё здесь? — сказал Егоров. — Здесь, — виновато прошептал мальчик, хотя не чувствовал за собой никакой вины. — Придётся его отправить, — сказал сержант Егоров, нахмурясь точно так, как хмурился капитан Енакиев. — Биденко! — Я! — Собирайся. — Куда? — Командир батареи приказал отправить мальчишку в тыл. Доставишь его с попутной машиной во второй эшелон фронта. Там сдашь коменданту под расписку. Пусть он его отправит в какой-нибудь детский дом. Нечего ему у нас болтаться. Не положено. — На тебе! — сказал Биденко с нескрываемым огорчением. — Капитан Енакиев распорядился. — А жалко. Такой шустрый мальчик. — Жалко не жалко, а не положено. Сержант Егоров ещё больше нахмурился. Ему и самому было жаль расставаться с мальчиком. Про себя он ещё ночью решил оставить Ваню при себе связным и с течением времени сделать из него хорошего разведчика. Но приказ командира не подлежал обсуждению. Капитан Енакиев лучше знает. Сказано — исполняй. — Не положено, — ещё раз сказал Егоров, властным и резким тоном подчёркивая, что вопрос решён окончательно. — Собирайся, Биденко. — Слушаюсь. — Ну, стало быть, так и так, — сказал Горбунов, выправляя складки шинели из-под обмявшейся, потёртой до глянца кобуры нагана. — Не тужи, пастушок. Раз капитан Енакиев приказал, надо исполнять. Такова воинская дисциплина. По крайней мере, хоть на машине прокатишься. Не так ли? Прощай, брат. И с этими словами Горбунов быстро, но без суеты вышел из палатки. Ваня стоял маленький, огорчённый, растерянный. Покусывая губы, обмётанные лихорадкой, он смотрел то на одевавшегося Биденко, то на сержанта Егорова, который сидел на койке убитого Кузьминского с полузакрытыми глазами, бросив руки между колен, и, пользуясь свободной минутой, дремал. Оба они прекрасно понимали, что творится в душе мальчика. Только что, какие-нибудь две минуты назад, всё было так хорошо, так прекрасно, и вдруг всё сделалось так плохо. |
| 19 апреля. Среда. Утро за статьей. Был в Архиве МИД у С. К. Богоявленского для получения вознаграждения за разбор книги Гневушева, которого большую часть отнес на текущий счет. Вечером у меня Вл. А. Михайловск ий, а затем М. К. Любавский и Д. Н. Егоров. М. К. [Любавский] звонил мне раньше своего прихода по телефону, извещая об успехе его представления обо мне в факультете. Это приятно, но к чему эта долгая процедура – ведь, кажется, не чужой человек представляется, а свой, двадцать с лишком лет в их среде пробывший. Везде уже действуют упрощенные формы делопроизводства. Университет живет еще по-старому. Позвонил мне также с рассказом и Юра Готье. Чего я уже никак не ожидал – позвонил А. Н. Филиппов с поздравлением, но я ему разъяснил, что это еще преждевременно, так как в факультете были не выборы, а только еще предварительное «оглашение». Я его приветствием был очень тронут и очень благодарил его. М. К. Любавский рассказал нам с Д. Н. [Егоровым] подробно о ходе заседания. Оно открылось речью Грушки, приветствовавшего новых членов факультета Кизеветтера и Петрушевского. М. К. [Любавский] недоволен этой речью, Грушка, по его впечатлению, перешел в проявлении своих чувств всякую меру. Действительно, он стал за последнее время что-то слишком речист, и при мне каждая его речь была неудачна. Новые члены отвечали. Кизеветтер в ответе упомянул о необходимости восстановить в правах и меня; это благородно, но иного отношения я со стороны А. А. [Кизеветтера] не мог и представить. Но затем разыгрался эпизод по поводу Д. Н. Егорова. Савин прочитал о нем представление в экстра-ординарные профессоры. Петрушевский точно сорвался с цепи, стал нелепо возражать; что за «звание экстра профессора? Егоров, может быть, если хочет преподавать в Университете, и приват-доцентом». Нелепо. Его поддержал Кизеветтер, говоривший, что пробел кафедры всеобщей истории – недостаток «медиевиста» – восполняется Петрушевским и что Егоров не нужен, и предложил отсрочить дело. Савин заявил, что он может взять назад свое представление. Виппер также был против Егорова, но затем предложил сделать сверхштатным ассистентом приват-доцента Пригоровского, говоря, что некому преподавать эпохи эллинизма. На этом он был пойман Матв. Кузьмичом [Любавским], заявившим, что вот этот период эллинизма может преподавать Егоров. Словом, вышли обыкновенные профессорские дрязги, и вместо «единения», о котором говорил Грушка, вышел с первого же заседания с новыми членами полный разлад и раздор. Грустно. Д. Н. Егоров очень обижен таким отношением. М. К. [Любавский] просил меня похлопотать ему о квартире в Сергиевом Посаде. Он решительно не выставляет своей кандидатуры. |
| Был среди сокамерников доцент геологического факультета МГУ палеонтолог Сузин. Потом, кстати, мы с ним близко познакомились и дружили, он был крестным отцом моего старшего сына, родившегося в 41-м году. Вскоре появился и еще один человек: открывается дверь, вводят какого-то человека. Тот снимает с себя пальто, бросает на пол и сразу ложится. Смотрю — так это же мой профессор Дмитрий Федорович Егоров! Я к нему: «Вы меня помните? Я Ваш бывший студент». Он, наверное, сразу вспомнил, хотя студентов–то у него, конечно, было очень много. В истории МГУ я был первым несостоявшимся аспирантом, отведенным якобы студенческой организацией. Директор научно-исследовательского института, (ученый совет которого меня единогласно принял в аспирантуру) Егоров тогда был в страшном гневе, но ничем помочь уже не мог… Его самого уже начали «травить». В камере он меня узнал. Спрашиваю: «Что с Вами, Дмитрий Федорович! Почему Вы сразу легли?» Отвечает: «У меня тяжелая язва желудка, страшно болит…» Через час открывается дверь: «Щелкачёв, Егоров, выходи без вещей!» Я под руки поднимаю Дмитрия Федоровича, ведут нас по коридору, заводят в какую-то комнатку, в которой сидят две девчушки, хохочут между собой. Нам: «Раздевайтесь догола!». Егоров, морщась от боли, прошептал: «Какое издевательство…». А я ему на ухо: «Дмитрий Федорович, если это самое худшее, что может быть, то это еще не так страшно». Приняли мы душ, переоделись – и нас разлучили. Оказывается, мы шли по одному делу. Потом в тюрьме я разных людей повидал и вот что заметил: разница в поведении христиан и людей нерелигиозных была очевидная. Православные особенно не переживали и не терзались душевно, говорили просто: «Это за наши убеждения». Свобода для них – это свобода от греха. Многое я узнал только недавно – в апреле 1999 года, когда попросил разрешения ознакомиться с делами. Я узнал судьбу своих товарищей. Прочитал все. И как Егорова допрашивали, и других. Оказывается, Егоров был имяславец – было такое православное течение, особо почитавшее Имя Божие. Хоть и больной, но держался он на допросах хорошо. |
|
|
