| Такое или приблизительно в этом роде необходимо было предисловие в «актах» г. Федотова -Чеховского, чтобы возбудить интерес в читателях к исчезнувшему нежинскому греческому братству, о котором в печати не существовало до последнего времени никаких решительно сведений. Без этого предисловия целый рой вопросов теснится в голове читателя, даже при беглом просмотре напечатанных актов. Так напр., под именем «актов греческого нежинского братства» издаются в настоящей брошюре акты, не имеющие никакого отношения к братству и появившиеся на свет Божий гораздо раньше самого учреждения братства, которое фактически признано существующим лишь с 1696 года. Так напр., в брошюре изданы акты 1657, 1658, 1659, 1660, 1665, 1666, 1672, 1675 и др., годов, в которых о братстве не упоминается ни единым словом. Есть далее между актами и такие, которые хотя писаны после 1696 года, т. е. после учреждения братства, но об этом последнем в них ничего не говорится, а речь идет об устройстве греческого нежинского общества, о правах и привилегиях его (напр. грамота 10, 1699 года, указ 1735 года и др.). Все это ясно говорят нам за то, что название настоящей брошюре дано издателем весьма неточное и министерский журнал понял значение ее более правильно, охарактеризовав так: «сборник патентов киевских митрополитов и малороссийских гетманов, относящихся к греческому нежинскому церковному братству и гражданскому обществу». Отсутствием того же предисловия вызываются и другие вопросы при чтении актов г. Федотова -Чеховского, т. е. вопрос о месте, где списаны эти акты и об оригинале, с которого они списаны. Ответы на эти вопросы составляет издательскую тайну, но открыть ее весьма нетрудно. С первого взгляда, судя по заглавию брошюры, можно подумать, что местом хранения этих актов служит или само «греческое нежинское братство», замененное в 1785 году «греческим нежинским магистратом», или сей последний или, наконец, нежинская городская дума, принявшая в 1873 году к себе на хранение документы греческого нежинского магистрата. Но, по справкам, оказывается, что ни в том, ни в другом, ни даже в третьем месте подобных актов не существует и, следовательно, не отсюда заимствовал их г. Федотов -Чеховский. |
| Усердно следил он за ходом отечественной литературы и опытно указывал на лучшие произведения образуя тем вкус своих питомцев. Ф.И. Тютчев, еще доселе утешающий нас стройными звуками своей лирической поэзии (Тютчев умер в январе 1873 года, Муравьев – в августе 1874-го. – В. К.), был первым его воспитанником. Чтением и переводами классических Латинских авторов старался он усовершенствовать слог своих учеников, по сродству Латинских грамматических форм с Русскими. Под его руководством перевел я целую декаду истории Тита Ливия и всю Вергилиеву Энеиду, сперва прозою, а потом гекзаметрами. Но, чтобы еще более во мне развить вкус к словесности, он составил в Москве небольшое литературное общество, которое собиралось у него по вечерам для чтения лучших Русских авторов и для критического разбора собственных наших сочинений, а это чрезвычайно подстрекало наше взаимное соревнование. В числе сотрудников наших был Н.И. Полевой, который только что начинал свое литературное поприще изданием журнала «Телеграф». Это было тогда большой новостью, но именно такого рода повременных изданий, кроме «Вестника Европы» уже отживавшего свой век. Общество наше, хотя и небольшое, могло похвалиться еще одним именитым человеком, который только что окончил тогда свой курс в университете. Это был М.Н. Погодин, прославивший впоследствии занимавшую им кафедру в университете и как филолог, и как историк, и как двигатель Славянского дела, которое ему особенно обязано своим процветанием на Руси. С тех пор, во всех обстоятельствах жизни, мы всегда встречались с ним друзьями… И другой будущий знаменитый профессор словесности Московского университета, С.П. Шевырев, трудился вместе с нами в скромном нашем литературном кружке, когда мы сами не подозревали, что из нашей среды выйдут такие опытные деятели Русского слова. В.П. Титов, занимавший впоследствии важный пост при Порте Османской, был также из числа наших и, как бы предчувствуя свое призвание к Востоку, с любовью изучал язык Еллинский и переводил трагедии Эсхила. Помню, что однажды посетил наш литературный вечер и Бестужев, которого одушевленные повести уже возбуждали общее внимание, еще прежде нежели он прославился ими на Кавказе, под именем Марлинского. Был между нами и Д.П. Ознобишин, приятными стихотворениями оживлявший наши вечера и, если не ошибаюсь, М.А. Дмитриев, еще весьма юный тогда поэт, племянник маститого по годам и поэзии старца И.И. Дмитриева». |
| Не знаю, как покончить свое трехлетие. Странно, я не искал секретарства и принял его только из уважения к Обществу; а на меня смотрят как на искавшего сей должности и придираются к безделкам» 2 . Впрочем, деловые качества и тихий профессионализм Беляева были оценены, и он избирался на должность секретаря три трехлетия подряд (до 1857 года). Работа в Обществе была важна для Беляева и с точки зрения расширения деловых контактов, сближения с университетской и близкой к университету средой – в частности, со славянофилами. Если первые работы Беляева отражают исключительное влияние на него Погодина, то в дальнейшем (с 1846–1847 годов) он обретает некоторую независимость от взглядов учителя 3 . Решающее событие в научной карьере Беляева приходится на 1852 год: он назначается исправляющим должность адъюнкта по кафедре истории русского законодательства, на место Н.В. Калачова и в дальнейшем пройдет все степени университетской карьеры, скончавшись в 1873 году в должности профессора по той же кафедре. Долго и хорошо знавший его Е.В. Барсов в кратком биографическом очерке счел нужным отметить: «Не без лишений учился он в духовных школах, где все давало чувствовать и разуметь, что корень ученья горек. Не без нужды почти двадцать лет готовился он к университетской кафедре» 4 , а С.А. Гадзяцкий констатировал: «…Теперь он мог наконец отдаться всецело любимым своим занятиям, которым посвятил свою жизнь: правда, в то время как другие вступают на кафедру во цвете сил и здоровья, в период жизни, самый богатый свежими силами ума, когда способности достигают высшего развития, Иван Дмитриевич вступил уже пожилым человеком за сорок лет, проведшим лучшую пору жизни в пыльных архивах над старинными бумагами, человеком с вполне сложившимися и отчасти определившимися в предшествующих трудах взглядами» 5 . Однако, и столь поздно придя в университет, Беляев сумел отойти от исключительно архивной работы, чему, безусловно, способствовал и относительный расцвет славянофильских изданий во второй половине 1850-х – первой половине 1860-х годов, в которых он принимал деятельное участие 6 . |
| Усердно следил он за ходом отечественной литературы и опытно указывал на лучшие произведения образуя тем вкус своих питомцев. Ф.И. Тютчев, еще доселе утешающий нас стройными звуками своей лирической поэзии (Тютчев умер в январе 1873 года, Муравьев – в августе 1874-го. – В. К.), был первым его воспитанником. Чтением и переводами классических Латинских авторов старался он усовершенствовать слог своих учеников, по сродству Латинских грамматических форм с Русскими. Под его руководством перевел я целую декаду истории Тита Ливия и всю Вергилиеву Энеиду , сперва прозою, а потом гекзаметрами. Но, чтобы еще более во мне развить вкус к словесности, он составил в Москве небольшое литературное общество, которое собиралось у него по вечерам для чтения лучших Русских авторов и для критического разбора собственных наших сочинений, а это чрезвычайно подстрекало наше взаимное соревнование. В числе сотрудников наших был Н.И. Полевой, который только что начинал свое литературное поприще изданием журнала «Телеграф». Это было тогда большой новостью, но именно такого рода повременных изданий, кроме «Вестника Европы» уже отживавшего свой век. Общество наше, хотя и небольшое, могло похвалиться еще одним именитым человеком, который только что окончил тогда свой курс в университете. Это был М.Н. Погодин, прославивший впоследствии занимавшую им кафедру в университете и как филолог, и как историк, и как двигатель Славянского дела, которое ему особенно обязано своим процветанием на Руси. С тех пор, во всех обстоятельствах жизни, мы всегда встречались с ним друзьями... И другой будущий знаменитый профессор словесности Московского университета, С.П. Шевырев, трудился вместе с нами в скромном нашем литературном кружке, когда мы сами не подозревали, что из нашей среды выйдут такие опытные деятели Русского слова. В.П. Титов, занимавший впоследствии важный пост при Порте Османской, был также из числа наших и, как бы предчувствуя свое призвание к Востоку, с любовью изучал язык Еллинский и переводил трагедии Эсхила. Помню, что однажды посетил наш литературный вечер и Бестужев, которого одушевленные повести уже возбуждали общее внимание, еще прежде нежели он прославился ими на Кавказе, под именем Марлинского. Был между нами и Д.П. Ознобишин, приятными стихотворениями оживлявший наши вечера и, если не ошибаюсь, М.А. Дмитриев, еще весьма юный тогда поэт, племянник маститого по годам и поэзии старца И.И. Дмитриева». |
| ч. 1, 1871) и 2) «Номоканон при Большом Требнике, изданный вместе с греческим текстом, до сих пор неизвестным и примечаниями» (Одес. ч. 1, 1872 г). Оба эти ученые исследования премированы Академией Наук, а последнее в частности дало юридическому факультету Новороссийского Университета нравственное право присудить, в 1873 году, автору его honoris causa высшую ученую степень доктора церковного права . Материалы для первого из этих сочинений были собраны еще во время его службы в Казани, в рукописях Соловецкой библиотеки, а на исследование Номоканона при Большом Требнике он натолкнулся, благодаря случайному приобретению на книжном рынке плохонькой рукописи 16 в. Греческого Номоканона, дотоле ему совершенно неизвестного. Это его исследование о Номоканоне имело громадный успех и среди специалистов ученых, и в сферах духовно-административных, и даже в среде читателей и почитателей памятников древней письменности, а поэтому в продаже последнего времени оно совершенно не встречалось. Желание прийти на помощь жаждавшим иметь это его исследование, с одной стороны, а с другой, сознание некоторой неполноты и несовершенства в примечаниях и в текстах, который ему сделался впоследствии известен и по другим лучшим спискам, были всегда присущи отзывчивому и любившему свой предмет до самозабвения профессору, и он постоянно подготавливал материалы для второго издания этой книги, но успел выполнить едва лишь накануне смерти. Новое (второе) издание «Номоканона при Большом Требнике» явилось лишь в конце прошлого 1897 года, но зато в виде «от начала до конца переработанном» и встречено со стороны критики восторженными похвалами. Здесь же, во время пребывания на кафедре в Одесском Университете, Алексей Степанович, быть может, даже под влиянием своих занятий «Номоканоном», ясно осознал необходимость более близкого знакомства с рукописными источниками византийского права, а поэтому неоднократно предпринимал поездки из Одессы в Москву для занятий в тамошних богатых библиотеках греческих и славянских рукописей. |
| Параллельно с церковно-приходскими летописями в те же десятилетия в православных епархиях России составлялись начатые в 1850-х гг. историко-топографические (варианты названия: историко-статистические, историко-церковные, церковно-археологические) описания отдельных монастырей, приходов и благочиний . В них также имелись исторические разделы, и в перспективе было бы интересно их сравнить с летописями как феномен церковно-провинциальной историографии той эпохи, опыт локального историописания . Общая весьма ценная черта этих памятников – их источниковая составляющая, включенность в них, помимо устных преданий, описаний деревянной и каменной архитектуры, иконографии, произведений прикладного искусства, статистических и демографических показателей, литературных и документальных текстов, ставших основой местного исторического сознания . К настоящему времени Д. А. Пшеницын выявил в двух архивах и двух музеях Вологодской области 80 церковных летописей, из них: 30 – в Государственном архиве Вологодской области , 5 – в Вологодском государственном историко-архитектурном музее-заповеднике , 40 – в Великоустюгском центральном архиве (Устюжский и Никольский уезды) и 5 – в Великоустюгском государственном историко-архитектурном и художественном музее-заповеднике . В хронологическом отношении большинство летописей (57) относится к 1865–1869 гг., начальному этапу введения этих источников (к 1865 г. – 1, 1867 – 11, 1868 – 23, 1869 г. – 3). Хронологическое распределение остальных летописей: 1870 г.– 1, 1873 – 2, 1877 – 1, 1878 – 1, 1882 – 1, 1883 – 3, 1890 – 2, 1895 – 3, 1897 – 1, 1902 – 1, 1908 – 1, 1912 – 1, 1914 г. – 1. Из указанной совокупности источников три относятся к сельским приходам Тотемского уезда: Успенскому Толшемскому, Троицкому Новокуножскому и Николаевскому Тафтенскому . Они проанализированы и опубликованы в виде статей и разделов в монографиях Д. А. Пшеницына. В заголовке летописи Троицкой Новокуножской церкви упомянут консисторский указ (правильнее – «циркулярное предписание») от 6 ноября 1867 г. о ведении погодных записей. Сама же летопись, начатая в 1868 г. местным священником В. С. Полиевктовым, а в 1878 г. продолженная его преемником В. Царевским, доведена до 1881 г. Намного шире хронология летописи Николаевской Тафтенской церкви, которую в течение 55 лет, с 1868 по 1924 г., вели несколько сменявших друг друга священников . Летопись Спасо-Преображенской Сеньговской церкви в Лежском Волоке велась несколькими батюшками с 1868 по 1916 г. В течение 45 лет, с 1868 по 1913 г., составлялась летопись Дмитриевско-Николаевской церкви Вельского уезда . Подписи пяти человек – двух священников, диакона, пономаря и благочинного – завершали в ней комплекс записей за каждый год. Четверть века (с 1878 по 1902 г.) один настоятель – П. А. Соколов – вел летопись в своей Успенской Тошменской церкви . Каждая годовая запись в ней завершалась подписью его и диакона, а с 1892 г. еще и псаломщика. |
| В 1869–1870 гг. совершилась реформа духовных Академий, коренным образом изменившая строй их жизни и создавшая новые условия для деятельности их преподавателей. Академии были освобождены от власти епархиальных архиереев и получили некоторую долю самоуправления. Монашеская администрация была заменена протоиереями и светскими лицами, с полномочиями, значительно ограниченными советом; было увеличено число кафедр и предметы преподавания распределены по трем отделениям (наподобие факультетов): богословскому, историческому и практическому; для ординарных профессоров была сделана обязательной степень доктора богословия и проч. Период действия этого устава (с 1870 г. по 1884 г.) был в истории Московской духовной Академии эпохой особенного расцвета исторических наук. В течение всего этого периода Кудрявцев состоял помощником ректора (деканом), на богословском отделении, не раз исправлял временно должность ректора и вообще был одной из главных пружин академического самоуправления. К этому же времени принадлежат его наиболее крупные ученые труды. В 1873 году он защищал свою докторскую диссертацию «Религия, ее сущность и происхождение» (М., 1871), в которой развил, систематизировал и попытался критически обосновать мысли, отчасти уже высказанные им по этому вопросу в прежних статьях. С 1879 года он принимал близкое участие в издании академического журнала, как член редакционного комитета, и много печатался в «Православном Обозрении», а позднее в основанном при его моральной поддержке харьковском журнале «Вера и Разум». В «Православном Обозрении», кроме названных выше статей, начал появляться в это время его обширный курс «Из чтений по философии религии» (1879–1889), посвященный историко-критическому исследованию основных форм религиозного сознания, религиозно-философских миросозерцаний и доказательств бытия Божия. Этот курс, стоящий в связи с его докторской диссертацией, представляет принципиальную переработку тех лекций, которые он читал в первые годы своей профессорской деятельности. В журнале «Вера и Разум» он печатал в течение нескольких лет (1884–1891) в виде отдельных статей свои лекций по метафизике, хорошо известные его слушателям позднейшего времени. Из этих лекций им опубликованы здесь введение в философию, гносеология, часть космологии и часть рациональной психологии. |
| Эти святые минуты оставили во мне на всю жизнь неизгладимое впечатление. Доселе я радостно и благоговейно переживаю их с неослабной силой. Доселе вместе с впечатлениями детства, они составляют для меня предмет самых приятных сновидений. Благодарю Бога, благоволившего мне испытать эти святые чувства! «Из какой семинарии? – По назначению или волонтер? Как фамилия?» – Эти, по-видимому казенные и официальные вопросы, говорились однако же как-то особенно, ласково, отечески, приятным, как бы женственно-материнским голосом – нежным тенорком. Следовали ответы. Все это в виде беседы как бы равных лиц, при их первом знакомстве, – просто, без всякой начальственной важности и натянутости. Но дальнейший вопрос, как мне показалось, был дан каким-то другим голосом, наивно-пытливым, пожалуй, детски хитроватым: «Кто у Вас преосвященный и ходил ли я к нему за напутственным благословением?» – Папаша конечно хорошо знал преосв. Алексия, прежнего ректора Академии, и переписывался с ним. Но, наверное, по прежним курсам он заметил, что рязанцы не являются к своему архиерею перед отправлением в Академию. Пришлось смущенно ответить: «нет». – «Почему же?» – Сначала красноречивое молчание, а потом школьническое «не догадался». Вертелось на языке мальчишеское: «меня не посылали», но я все-таки не сказал этого, чем и остаюсь весьма доволен доселе. Последовал обычный в подобных случаях тяжелый вздох папаши, сильнее всяких слов выражавший что подобало. Этот вздох доселе ясно слышится мной и стыдит меня, хотя и за бессознательную неловкость по отношению к рязанскому Преосвященному Алексию. Последним был вопрос: «Не родня ли я преосв. Димитрию Муретову ?» На мой отрицательный ответ папаша нежно-материнским тенорком и несколько шутливо заметил: «А хорошо бы иметь такого родственника?» – «Да, не дурно бы», с брусацкой, как кажется мне, и мало отвечающей нежности папаши грубоватостью ответил я. Потом приказание явится сейчас же к инспектору; благословение и конец приема. Восхищенный, я спустился по широкой лестнице из ректорской квартиры как-бы с неба на землю. |
| Еще были у него подруги, приятельницы – это жена английского агента в Адрианополе, госпожа Блонт, о которой мы мало что знаем. А в 1867 г., по воспоминаниям Губастова, он дружил с женой драгомана Н. В. Тимофеева – Екатериной Дмитриевной (урожденной Верецкой): она часто приглашала Константина Николаевича «на чашку чаю», слушала его рассказы и рассуждения, знакомила с закулисной жизнью посольства; как-то хорошо, по-товарищески создавала ему соответствующий антураж и, может быть, отчасти способствовала его карьере. Но были и другие дамы – добрые сестры или благожелательные кузины... 1 Свою «Автобиографию» 1874–1875 гг. Леонтьев послал жене М. А. Хитрово – Софии Петровне (урожденной Бахметьевой), племяннице графини С. А. Толстой – вдовы поэта Алексея Константиновича. По многим отзывам – была она женщина замечательная: умная, образованная, вдохновляющая. Позднее она разошлась (но не развелась) с мужем и переехала с детьми к Толстым. С ней познакомился Владимир Соловьев – и сразу влюбился. Вот его стихотворный портрет Софии Петровны: Газели пустынь ты стройнее и краше, И речи твои бесконечно-бездонны – Туранская Ева , степная Мадонна, Ты будь у Аллаха заступницей нашей. (1877–1880) 513 514 Ей же, после разрыва, он посвятил одно из самых замечательных стихотворений («Бедный друг!..») – с потрясающим эпилогом: Смерть и время царят на земле, – Ты владыками их не зови; Все, кружась, исчезает во мгле, Неподвижно лишь солнце любви. (1887) 515 Близкими друзьями они не были, но по всему видно, что София Петровна Леонтьеву благоволила, хотя, может быть, и не всегда «жаловала», а он ею восхищался. В Константинополе Константин Николаевич бывал у Хитрово (или Хитровых) и в 1867 г. и в 1872–1873 гг.; а в их семейной распре он больше сочувствовал жене, а не мужу. Вообще же об их отношениях мы мало что знаем, но в «Автобиографии» он посвящает Софии Петровне замечательную страницу. – Леонтьев жил тогда в Москве и побывал в Михайловском дворце, в котором находился Катковский лицей. Он уже несколько лет сотрудничал в «Русском вестнике» Каткова, но его недолюбливал. |
| 399 Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия: (М. Н. Катков и его издания). М.: Наука, 1978. С. 188–189. 400 Оценивая влияние Каткова на правящие круги, один из представителей высшей бюрократии государственный секретарь А. А. Половцов утверждал, что в лице редактора московской газеты и его «многочисленных пособников» в верхах, к которым он относил Делянова, Островского, Победоносцева, Вышнеградского и Пазухина, «создалась какая-то новая, почти правительственная сила». «Весь этот двор, – жаловался он на исходе 1886 г. вел. кн. Алексею Александровичу, имея в виду петербургских почитателей московского публициста, – собирается у Каткова на Захарьевской , открыто толкует о необходимости заменить такого-то министра таким-то лицом, в том или другом вопросе следовать такой или иной политике, словом, нахально издает свои веления, печатает осуждение и похвалу и, в конце концов, достигает своих целей». Он просил великого князя открыть глаза Государю на создавшееся положение, поскольку тот «недосягаем, а слышит то, что Победоносцев и компания до него доводят, причем, конечно, «Московские ведомости» и делаемые Феоктистовым, прислужником Каткова, газетные выписки служат лучшими проводниками». Половцов предлагал обуздать Каткова, «завербовав» его в чиновники (см.: Дневник государственного секретаря А. А. Половцова. М.: Наука, 1966. Т. 1. С. 461–462). 402 Передовицы не подписывались и, по традиции, формально считались принадлежащими перу редактора. 403 Воспоминания Е. М. Феоктистова: За кулисами политики и литературы, 1848–1896. Л.: Прибой, 1929. С. 266. 406 Сергей Александрович Петровский (1846–1917) окончил Московский университет по юридическому факультету. Служил в архиве Министерства юстиции, занимался приготовлением к печати, по поручению ИАН, протоколов правительствующего Сената за 1711 и 1712 гг. С 1873 по 1878 г. читал в Московском университете лекции по русскому праву; в 1875 г. получил степень магистра государственного права за диссертацию «О Сенате в царствование Петра Великого». Издал лекции И. Д. Беляева по истории русского законодательства. С 1880 г. – в «Московских ведомостях», с 1883 г. – ответственный редактор, а после смерти М. Н. Каткова до 1896 г. – редактор-издатель газеты. |
|
|
