| Так, в 1873–1874 гг. приобретаются крупные коллекции кипрских древностей. Часть их, подаренная впоследствии Киевской Духовной Академии, легла в основу Церковно-археологического музея. Ректор КДА архимандрит Филарет (Филаретов) писал архимандриту Антонину: «Фактическое основание нашего музея принадлежит не кому более, как Вам» (Письмо, полученное в Иерусалиме 8 октября 1873 г.//ОР РНБ. Ф. 253. А.А. Дмитриевский . Д. 174. Л. 355об.). Начиная с 1875 г. Антонин воспринимает свое собрание как музей, размещает в двух комнатах своей квартиры, классифицирует по отделам. К сожалению, музей Антонина никогда не был научно систематизирован и описан, хотя владелец пытался привлечь к разбору и описанию коллекций приезжавших в Иерусалим специалистов («30 декабря 1884. Нашествие ученой компании и перенумеровка моего Музея древностей до 11 часов»). 10 ноября 1888 г. к изучению и описанию коллекции греческих и славянских рукописей приступает А. И. Пападопуло-Керамевс , приехавший в Иерусалим. Согласно завещанию, Антонин оставил свой музей Русской Духовной Миссии (Россия в Святой Земле. Т. II. С. 227). Научную общественность беспокоила судьба музея. Посетивший Иерусалим директор Русского Археологического института в Константинополе Ф. И. Успенский 22 ноября 1896 г. писал послу А. И. Нелидову: «Коллекции находятся в настоящее время в крайнем беспорядке; книги лежат кучами на полу, рукописи попадаются и на стульях, и в шкафах среди печатных книг, и на полу, собственноручные заметки о. Антонина, планы, эстампажи и проч. валяются где попало. Не в лучшем состоянии и археологическая коллекция. В ней есть большое собрание монет (свыше 5000), между которыми прекрасная коллекция византийских золотых монет (свыше 70); в ней дальше находится свыше 2000 фрагментов и мелких предметов египетского, греческого и христианского искусства; кроме того, есть камни с надписями, скульптурные обломки, кресты, вазы, статуэтки. Некоторые предметы, как весьма редкие и хорошо сохранившиеся, могли бы занимать видное место в любом музее» (АВПРИ. |
| Кончилось. Немедленно посылаю радостное и горделивое сообщение отцу (вот-де каковы мы!), извиняюсь за беспокойство с подводой. Но отец, как оказалось, зная мою мнительность и трусливость, и не думал делать напрасный 55-верстный променад, спокойно ожидая известия о моем поступлении в Академию. Пишу письма своим бывшим начальникам – ректору и инспектору семинарии, – с сознанием собственного достоинства описываю письменные и устные экзамены, кажется, с критикой тем и экзаменаторов, особенно Лебедева, – как равный у равных прошу, как бы в награду себе, за отличие семинарии в моем лице, передать мою 40-рублевую годовую стипендию брату, находившемуся в 4-м классе и занимавшему далеко не первое место в списке, кажется, даже и не в первом десятке. (Все-таки исполнили мою просьбу). Так началась моя студенческая жизнь в составе студентов 32-го курса Московской Духовной Академии (1873–1877 гг.) Как это ни странно, но я никак не могу припомнить молебна перед началом учения, кто служил, и было ли произнесено слово. Не знаю, чем это объяснить. Остается только глубоко сожалеть об этом особенно теперь, при писании этих воспоминаний. Пользуясь свободным от занятий временем, я еду смотреть Москву с товарищем из Риги Х. Н. Гроздовым. Остановились в Троицком подворье. Ничего в ней не произвело на нас особенно сильного впечатления: ни царь-пушка, ни царь-колокол, ни Минин с Пожарским, ни Москва-река, ни здания. Храм Христа Спасителя еще не был окончен. Только уже потом, спустя долгое время, я понял, что Москву нельзя смотреть, – ее надо изучать, в ней надо жить, чтобы постигнуть всю ее самобытно-русскую прелесть, – ее мощь внешнюю и внутреннюю, – именно то, что она есть сердце и душа великой и мощной Руси. Несколько удивили нас движение на улицах, тротуарах, площадях, – и сутолока в торговых рядах. С большим любопытством осмотрели Румянцевкий Музей и Зоологический сад. Решили посетить самую лучшую тогда гостиницу или отель Дюссо, где, как мы слышали от кого-то, останавливались только архиереи и генералы. Парадный подъезд, величественный швейцар в ливрее, шикарная лестница. Несмотря на наши, совсем уж не барские пальто и фуражки, нас все-таки пустили в общий роскошно отделанный бархатом, шелком и картинами зал. Лакей во фраке, крахмальной чистой сорочке и безукоризненно белых перчатках вежливо подал нам кофе на двоих в серебряном кофейнике и со всеми вообще серебряными приборами, – с булочками, сухариками и сливочным маслом. Показалось очень вкусно. Взяли только рубль, лакею на чай не дали, но швейцару соблаговолили вручить двугривенный. По-видимому, нас приняли за иностранцев, так как Гроздов – рижанин и латыш – говорил для шику по-немецки и лакей отвечал ему тоже по-немецки. Ездили в Петровско-Разумовскую Академию к товарищу Гроздова, он водил нас в академический зал-музей, по парку и пруду, – все очень понравилось. |
| Нередко паломники оказывались и щедрыми благодетелями Русской Духовной Миссии. Приведем в качестве примера запись от 15 января 1873 г.: «Получены из Яффы... (берат и орден, думает читающий сие потомок. Пусть не спешит с заключениями) давно ожидаемые самовары. Достойные соперники колоколов. Блажен тот момент, в который мы узрели здесь редкое сочетание поклонников-приятелей, купца и офицера, друг перед другом возревновавших о славе Построек наших. Иван Федорович прислал (чуть не привез) нам два больших колокола, Николай Федорович – два большущих самовара. Господь да утешит великодушных патриотов-христолюбцев за их доброе дело». Дневник является источником для восстановления «трудов и дней», то есть биобиблиохроники, отца Антонина. О некоторых его трудах мы вообще узнаем только из дневника. Так, известно, каким тщательным археографом был автор. В 1870 году он составил свой самый известный каталог – Синайского монастыря, с описанием 1348 греческих и славянских рукописных книг (о пребывании на Синае см. дневник за июль-сентябрь 1870 года) 1409 . Между тем, нигде не упоминается об аналогичной и достаточно трудоемкой работе, проделанной им по составлению каталога библиотеки Лавры Саввы Освященного (неизвестен и сам каталог: А. А. Дмитриевский , работавший с саввинскими рукописями в 1887 году уже в Патриаршей библиотеке в Иерусалиме, о нем не знает). Тем важнее страницы дневника, связанные с работой неутомимого археографа в Мар-Сабе в июне-июле 1868 г. 1410 Хронология работы над отдельными статьями может быть прослежена по дневниковым записям почти день в день. Интересно, что иногда статья писалась несколько дней, а переписывалась несколько недель 1411 . Более того, публикуемый дневник показывает, что Антонин внимательно относился к библиографии своих работ, старался фиксировать появление или непоявление статей в печати («27 марта 1873. Levant-Times все еще без статьи Афонской. Что-нибудь случилось с нею фатальное»). Не все работы Антонина известны сегодня исследователям. В течение 1881 г. о. Антонин опубликовал в «Церковном вестнике» четыре статьи. Между тем, как следует из дневника, в редакцию была отправлена также статья с рассказом о визите в Святую Землю австрийского эрцгерцога Рудольфа, подписанная псевдонимом «Камзолов» и не появившаяся в печати. В августе Антонин пишет и отправляет в Россию так называемый «тифлисский реферат» – о грузинских древностях Иерусалима, судьба которого неизвестна 1412 . В сентябре-октябре долго пишет и переписывает неизвестную статью. И, наконец, в декабре пишется некий «демонологический» этюд под псевдонимом А. Лаханиди. |
| Объяснения Любомирова были первым моим литературно-научным знакомством с А. В. Горским. И я особенную благодарность имею к незабвенному наставнику семинарии потому, что мне не пришлось слушать самого А. Васильевич а: он умер в том академическом году (1875–76), когда мне следовало бы слушать его курс догматики. Странно, что этот курс доселе не издан?! Затем, при последнем прощании со мной 2 , ректор Гаретовский, с заметным воодушевлением от приятных воспоминаний, сказал: «Прекрасно, что вас назначили в Московскую Академию, – жить там превосходно, – кругом рощи и прекрасные пруды, – есть где погулять с пользой для здоровья, – бывало, всласть и досыта нагуляешься, да и за работу – утром на лекции или к обедне, вечером к столу или конторке за книгу или за сочинение, – профессора – редкой доброты и учености». На мой вопрос: «Кто из них самый замечательный?» – ответил: «Ректор А. В. Горский, – поступайте на богословское отделение, будете слушать его и работать ему по догматике». Совет этот, благодаря Любомирову, был мне по душе. Известно мне было еще только имя Кудрявцева. Но никаких сочинений его я тогда не читал, да и было их в печати весьма мало. Я даже считал его историком и смешивал с профессором Университета. По выходе ректора, перед ступенями семинарского входа, встретился я с Н. Ф. Глебовым. Он мне тоже посоветовал поступать на богословское отделение. Но на мой вопрос: «Кто там замечательные профессора?» – с обычной своей презрительной ужимкой губ и засверкавшими большими синими глазами резко ответил: «Никого». «А Горский», говорю, – «Кудрявцев?» – Более я никого не знал назвать. «Гоский?.. Да, это человек ученый», как-то пренебрежительно заметил Н. Ф., а о Кудрявцеве – ничего 3 . С такими скудными сведениями о Московской Академии прибыл я в Сергиевский Посад на одном из вечерних поездов 12 или 13 августа 1873 года и остановился в номере новой лаврской гостиницы. После мытья и небольшой чистки отправляюсь в Академию. Встретившийся студент строго и решительно заявил, что «папашка» (первое слово, услышанное мной об Академии), т. е. ректор Академии А. В. Горский очень не любит, чтобы новички останавливались в гостиницах, и что надо сейчас же перебраться в академическое помещение и явится к «папашке». |
| Я увлеклась интересным вопросом и забыла начатое правило. После слова следующий часто приходится ставить точку вместо двоеточия, когда далее идет длинный рассказ чего-нибудь, сплошная передача виденного и слышанного. Печатается впервые по автографу: ИРЛИ. Ф. 71. Д. 60. 1). Л. 1–4 об. Атрибуция неподписанных «Заметок» М. С. Сковронской несомненна: идентичный почерк – на ее рукописях (письма, рассказы, повести), которые хранятся в ИРЛИ, РГИА и РНБ. Следует отметить, что все документы этого подраздела (находящиеся в больших делах 60 и 65), как и другие, хранящиеся в гиляровском архиве в ИРЛИ, в настоящее время прошли пока только предварительную научную обработку, а потому указанные в комментариях в угловых скобках номера единиц хранения условны и обозначают порядковый номер временного расположения документов в названных делах. Служебные инструкции для корректоров и печатных мастеров газеты «Современные известия» составлены, как можно судить с большой степенью вероятности, по просьбе самого Гилярова его заместительницей по редакции М. С. Сковронской и его старшим сыном Николаем для последующей обработки и окончательного утверждения документов редактором-издателем. Кроме того, два черновых варианта инструкций написаны самим Гиляровым (первая, для корректоров, – по «заметкам» Сковронской). Первый документ датирован октябрем 1873 г.; инструкция, составленная Николаем Гиляровым, может быть предположительно датирована 1875 г., когда он поступил на службу в типографию «Современных известий» корректором. Отсюда вероятные хронологические границы – 1873–1875 гг. Известно, что Гиляров, еще будучи управляющим Московской Синодальной типографией (1863–1868), относился к своим обязанностям администратора весьма ответственно и по своей инициативе составлял служебные инструкции для подчиненных. Так, он вспоминал в письме к К. П. Победоносцеву от 8 ноября 1883 г.: «Типография работала крепостным трудом особенного сословия типографских рабочих. На мою долю досталось перевести ее на вольнонаемный труд, а для того составить новое Положение для типографии, новые табели с расценкою работы. Это сделано; кроме того, составлены новые штаты для конторы, упрощено ее делопроизводство, перетряхнут состав служащих» (Разумевающие верой. С. 208). |
| Между тем Господь вел художника дорогой трудных испытаний. В 1872 году умер его отец. В 1873-м - 23-летний автор «Мокрого луга», гениальный Федор Васильев. В 1874-м умерли маленький сын художника Владимир и потом его жена Евгения. В 1875-м - скончался сын Константин. В 1881 году - кончина второй жены Шишкина О.А. Лагоды, способной художницы, с которой прожил он около года. Семейной жизнью прожил Шишкин всего около шести лет. В третий раз не женился и, хотя росли у него две дочери, он жил, в общем, отшельником, кочуя из одного края нашей Средней России в другой, живя в деревнях, все дни проводя среди природы, в основном в лесах. С ним были альбом и этюдник, а также топор. Художник был высок ростом, крепко сложен, характер имел решительный. Говорили, что встреча с медведем для него пустяк и опасна скорее для медведя. Иван Крамской в 1873 году изобразил Шишкина в рост, в летний день - он стоит с этюдником на плече, опираясь на длинную палку. На нем болотные сапоги. Он внимательно, немного прищурясь, что-то рассматривает вдали, - конечно, остановивший его внимание пейзаж. Простая холщовая куртка, загорелое лицо... Он - у себя дома среди природы. Господь свел его с замечательным знатоком природы, профессором петербургского Земледельческого института Дмитрием Никифоровичем Кайгородовым. Профессор, бывший военный, был и писателем-природоведом, выпустившим целый ряд классических и не забытых по сей день книг: «Беседы о русском лесе», «Краснолесье», «Из зеленого царства», «Из царства пернатых» и многие другие. При всей научности текста они написаны с литературным блеском и задушевностью. Шишкин с любовью проиллюстрировал одну из этих книг - «Беседы о русском лесе». Профессор и художник любили русскую природу с глубоко религиозным чувством. Собственно почти все пейзажи, написанные Шишкиным, можно было бы помещать как дополнение к тексту книг Кайгородова. Вот что пишет в 1898 году критик Б. Успенский: «Шишкин - великорусский талант по преимуществу, талант уравновешенный, спокойный и, так сказать, сознательный. Он не только чувствует, но и изучает. Вглядитесь в любое произведение Шишкина, и вы будете поражены изумительным знанием каждого дерева, каждой травки, каждой морщины коры, изгиба ветвей... Но это не холодное изучение, в котором упрекают великорусов. Без искренней любви нельзя дойти до такого точного знания: наскучило и приелось бы. Нет, Шишкин жил своими деревьями к травами». Эту мысль в наши дни развивает В. Манин: «Его изобразительное изъяснение - прямое и непосредственное - нельзя считать лишенным своей философии, своего волнения и восторга, своей подпочвы». |
| С открытием в Москве Румянцевского музея он, не оставляя службы в Оружейной палате, начал работать в отделении древностей этого музея, значительно увеличив его объём. Фактически он стал создателем этого отделения и бессменно руководил им в течение двадцати семи лет. В 1864 году, вместе с Ф. И. Буслаевым, В. Ф. Одоевским и А. Е. Викторовым, он основал при музее «Общество любителей древнерусского искусства», в котором он до самого прекращения деятельности общества (в конце 1870-х годов) был одним из самых видных и полезных членов. Уже в первом томе Сборника этого общества, явившемся под его редакцией в 1866 году, Г. Д. Филимонов поместил целый ряд статей: «Значение луны под крестом», «Византийская архитектура» (по сочинению Тексье), «Христианские древности и археология» (по журналу Прохорова), «Жизнь Иисуса Христа Ренана и современное церковное искусство на Западе» (по журналу Г. Гримма), «Патриаршая ризница» (по указателю Саввы), «О посещении Великого Новгорода членами общества древнерусского искусства», «Изделия Строгановского училища технического рисования», «Лицевые святцы по рисункам академика Солнцева», «Древние украшения великокняжеских одежд, найденные во Владимире». Во втором томе Сборника, вышедшем в 1873 году, он напечатал своё капитальное исследование: «Симон Ушаков и современная ему эпоха русской иконописи», в котором на основе анализа многочисленных документов дал характеристику целого периода русского иконописного искусства. В 1864 году Филимонов стал также одним из членов-основателей Московского археологического общества. В 1867 году он был командирован в Париж на всемирную выставку; он был назначен комиссаром русского художественного отдела. По возвращении из Парижа, Филимонов был назначен помощником директора Оружейной палаты. В то же время он оставался и в Румянцевском музее, где в 1869 году стал хранителем отделения древностей. Вскоре он выделил три подотделения: доисторическое, древнехристианское и русское. В 1873—1876 годах издание Общества любителей древнерусского искусства выходило под наименованием «Вестника» (вышло 12 номеров). Г. Д. Филимонов, продолжая редактировать его, поместил в нём пять исследований: «Очерки русской христианской иконографии. София Премудрость Божия», «Древнейшие западные эмали в России, приписываемые святому Антонию Римлянину и Андрею Боголюбскому», «Конные портреты русских царей», «Древние каменные изваяния в Пятигорске», «Сванетия в археологическом отношении». Его исследования: «Иконописный подлинник новгородской редакции по софийскому списку конца XVI века» и «Подлинник сводной редакции XVIII века» были изданы отдельными книгами. |
| Гиляров, пройдя школу древних языков, не выступал против самой идеи. «Возбуждение самодеятельности есть главная цель классического курса», – писал он. 167 Вместе с тем редактора «Современных известий» не устраивает, какими методами вводилось классическое образование: в крайней спешке, при сильнейшем бюрократическом давлении и насильственном введении механистической системы контроля знаний (балломания), жесткой регламентации всего учебного процесса. Взбешенный активным сопротивлением Гилярова «классическому террору», его главный идеолог М. Н. Катков разразился гневной статьей в «Московских ведомостях» (1873. 5 апр. 85), назвав Гилярова «enfant terrible московской печати». Эта статья привлекла особенное внимание Достоевского, дважды обратившегося к ней в записных тетрадях (21, 261). 168 Сомнение было заронено, и в мае 1873 г. Достоевский записывает: «За неимением педагогов поневоле действуют циркулярами» (22, 147). 169 В 1876 г. он признавался, что при общем положительном отношении к нововведению «не согласен со многими применениями» (23, 166), а в 1880-м выразился еще резче: «ввели дубиной» (27, 45). Одно из таких «применений», против которого выступил автор «Дневника писателя» – сосредоточенность классической системы на изучении мертвых языков (латыни и древнегреческого) в ущерб живому родному. «Если русский язык в упадке», – предупреждал Достоевский, – то и вся развивающая сила классических языков «минует нашу новую школу» (23, 83). 170 «Развивайте ум, но и духа не угашайте, гг. классики и реалисты!» – обращалась газета Гилярова к спорящим сторонам. 171 Для Гилярова, впрочем, как и для Достоевского, характерна идейная борьба на два фронта. В отличие от консервативной («классической»), либеральная («реальная») педагогика пустилась в сторону модного тогда наглядного развивающего обучения и сопутствующего ему звукового метода освоения грамоты. Так называемая новая русская педагогия последовала за «немецкой школой», позитивистской в своих основных принципах. «Дух подобен желудку», – поучал тогдашний кумир русских педагогов Дистервег. |
| Пермиёво, дер. Б. Садовка) и Чембарский у. (с. Поим). К 1914 г. их насчитывалось 1502 чел. Общее количество старообрядцев-беглопоповцев в Пензенской губ. на 1914 г. составляло 7183 чел. Представители распространившей свое влияние в регионе в сер. XIX в. Белокриницкой иерархии проживали к нач. XX в. в Городищенском у. (села Аришка, Павловское-Куракино, Уранка, дер. Б. Садовка), Мокшанском у. (села Бекетовка, Белогорка и Елизаветино, дер. Варваровка), Чембарском у. (села Грязнуха (ныне Ульяновка), Крюковка (ныне Крюково), Мача (ныне Пушанино), Митрофаново, Поганка (ныне Шереметьево), Поим, Свищёвка, деревни Белозёрка, Голощапово, Дерябиха, Котиха, Нов. Опалиха (Апалиха; ныне Алексеевка), Плетнёвка, Ст. Опалиха (ныне Апалиха), Топориха). Городищенские и мокшанские окружники находились в юрисдикции епископа Саратовского, а чембарские - архиепископа Московского. Противоокружники проживали в Нижнеломовском у. (села Каменка и Ростовка, деревни Александровка, Дмитриевка и М. Верхи) и находились в ведении епископа Нижегородского. Общая численность последователей Белокриницкой иерархии к 1914 г. составляла 7199 чел. Беспоповщина была представлена в регионе всеми основными толками - спасовским, поморским, федосеевским, филипповским и странническим (бегунским). Спасовцы-нетовцы появились в Пензенском наместничестве в кон. 80-х - нач. 90-х гг. XVIII в. из Нижегородского наместничества и первоначально поселились в с. Поим Чембарского у. (Там же. С. 70). Их главным наставником стал крестьянин М. Г. Колесов. Из Поима спасовцы распространяли свои идеи в ближайшие деревни. Так, в 1856 г. нетовцы появились в дер. Котихе (Там же. С. 72). Также в Чембарском у. нетовцы проживали в Агапове, Белозёрке и Топорихе. Благодаря деятельности наставника С. Цацина нетовцы появились в с. Буртас Керенского у. Также они расселились в Саранском у. и Саранске (ныне Республика Мордовия). К 1914 г. в Пензенской губ. насчитывалось 3045 спасовцев (в т. ч. глухие нетовцы (староспасовщина), поющая нетовщина и самокрещены). Старообрядческая ц. Успения Пресв. Богородицы в с. Поим. Между 1873 и 1876 гг. Фотография. 1929 г. Старообрядческая ц. Успения Пресв. Богородицы в с. Поим. Между 1873 и 1876 гг. Фотография. 1929 г. Поморцы были представлены в регионе гл. обр. старопоморцами-безбрачниками, лишь в Чембарском у. присутствовали новопоморцы-брачники. Впервые в регионе они появились в 1792 г., когда в с. Поим Чембарского у. из Москвы прибыл крестьянин Иван Васильев (Там же. С. 62). К нач. XX в. поморцы помимо Поима проживали в Городищенском у. (села Аристовка, Мордовский Качим, Рус. Качим, Серман, пос. Чаадаевка и др.), Керенском у. (дер. Пеньки), Нижнеломовском у. (с. Кочетовка), Саранском у. и Саранске. Общая численность поморцев в Пензенской губ. к 1914 г. составляла 2607 чел. |
| профессор Иван Дмитриевич Беляев (27.07.1810–01.12.1873) профессор Иван Дмитриевич Беляев Ординарный профессор Императорского Московского университета по кафедре русского законодательства; историк, автор трудов о ратном деле в средневековой Руси. Биография Родился в семье московского священника, учился в духовных школах (Дмитровское уездное училище, Московская духовная семинария), по окончании курса духовной семинарии, поступил в Московский университет на юридический факультет, курс которого и окончил со степенью кандидата 30 июня 1833 г. Еще будучи в Университете, Беляев с увлечением занимался русской историей. Поступив в 1834 г. на службу в архивы, он, по его собственным словам, читал и зачитывался архивными документами, приходя раньше и уходя позднее всех других сослуживцев. Во время своей службы им было прочитано более 20000 юридических актов, старых книг, грамот и столбцов, писанных в разное время руками старых подьячих. Кроме того, Беляев более 10 лет занимался в Древнехранилище Погодина, где составлял реестр рукописей и древних монет. Благодаря многолетнему непосредственному знакомству с первоисточниками, Беляев приобрел обширные знания о фактической стороне русской истории. У него не было и не могло быть надлежащей археографической подготовки, а состояние архивов, не приведенных в порядок и в большей части не описанных, затрудняло разработку и изучение богатейших архивных материалов. Несмотря на столь неблагоприятные условия, Беляеву удалось сделать очень много для русской археографии и архивоведения. Он и сам собирал рукописи и оставил ценную коллекцию, хранящуюся в Румянцевском музее. 10 марта 1848 года, по определению министра юстиции, Беляеву, как специалисту по архивным делам, было дано другое поручение — разобрать и привести в порядок собрание 1700 древних грамот Коллегии Экономии. 4 ноября того же года он был назначен советником в Московский Государственный Архив, а с 1 мая 1849 года, оставаясь в прежней должности, был определен в члены Комиссии для печатания официальных и частных разрядных книг. |
|
|
