| 5. Преподобный Макарий Египетский. Духовные Беседы. Сокровищница святоотеческой письменности. Слово 1. О хранении сердца. Глава 9. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2008. 6. Преподобный Исаак Сирин. Слова подвижнические. Сокровищница святоотеческой письменности. Слово 1. О хранении сердца. Глава 9. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2008. 7. Творения аввы Евагрия. Слово о духовном делании, или Монах. Пролог. Послание к Анатолию. Гл. 78. – М.: Мартис, 1994. – 24 с. 8. Благовестник или толкование блаженного Феофилакта архиепископа Болгарского на Святое Евангелие в четырёх книгах. Толкование на Евангелие от Матфея 5.8. – М.: Атлас-Пресс, 2004. 9. Святитель Николай Сербский. Вера Святых. Райская пирамида. Толкование заповедей блаженств. – М.: «Покров», 2004. 10. Ни колай (Велимирович), архиепископ Сербский, святитель.Беседы. В 2-х частях. Часть 2.Перевод с сербского Анны Евстратовой. – Москва: Лодья, 2003 – 7 с. 11. Творения иже во святых отца нашего Феофана Затворника. Собрание писем. Вып. 3. 479 письмо. – М.: «Издание Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря и издательства «Паломник», 1994. 12. Свт. Феофан Затворник. Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться. С. 224. 13. Флоренский П.А. Столп и утверждение Истины. Т. 1 (I). – М.: «Правда», 1990. Концевич И. М. Стяжание Духа Святого в путях Древней Руси. – М.:Никея, 2009. 14. Никон (Воробьёв). Нам оставлено покаяние. М.: 2007. 15. Никон (Воробьёв), игумен. Как жить сегодня. Письма о духовной жизни./сост. Осипов А. И. М.: «Оранта», 2011. 16. Иерофей (Влахос), мит. Православная духовность. Делание и созерцание. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1998. 17. Иерофей (Влахос), митр. Святитель Григорий Палама как святогорец. Гл. 3.Выражение исихатской традиции Афона. – М.:Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2011. 18. Георгий Мандзаридис. Обожение человека по учению святителя Григория Паламы./перевод с английского В. Петухова. – Свято- Троицкая Сергиева Лавра, 2010. – 30 с. 19. Кирилл, митр Смоленский и Калининградский. Слово пастыря. О заповедях Блаженств. Блаженны чисти сердцем, ибо они Бога узрят. – М.: РПЦ, 2008. |
| Во время гражданской войны 1340-х годов в Византийской империи святой на несколько лет был брошен в тюрьму, а по своем освобождении избран архиепископом Фессалоникийским. Почил владыка в возрасте 63 лет. В день его смерти комната, в которой покоилось тело святителя, засветилась необыкновенным светом, а лицо святого просияло, излучая Божественную благодать. Мощи святителя Григория Паламы покоятся в кафедральном храме города Салоники. Поводом к разработке учения о «сущности» и «энергиях» Божиих послужили исихастские споры между афонскими монахами (к ним принадлежал и Григорий Палама) и монахом Варлаамом Калабрийцем – итальянским греком, учившимся на Западе и приехавшим в Константинополь из Калабрии ( области в Италии) около 1330 года. Получив кафедру в столичном университете, он сделался советником императора. В это время возобновились попытки объединить восточное и западное христианство. Варлаам начал толковать сочинения Дионисия Ареопагита, апофатическое богословие которого было признано в равной мере и Восточной и Западной Церквями.Апофатическое («отрицающее») богословие выражает сущность Бога путем последовательного отрицания всех возможных его определений как несоизмеримых Ему и, таким образом, познает Бога через понимание того, чем Он не является. Без ознакомления с исихастскими спорами мы рискуем не понять всей важности трудов Григория Паламы для формулирования православного учения о творении мира Богом и Его общении с ним, поэтому ниже изложена суть этого эпохального многолетнего диспута, вскрывшего глубокое различие между православным и римо-католическим богословием по вопросу возможности непосредственного общения человека с Богом. В конце XIII века, в то время, когда в Европе прорастали ростки Ренессанса [XV] , в Византии получило распространение монашеское движение под названием « исихазм» ( < греч. “исихия” – тишина, молчание). Исихастами называли монахов, ведущих созерцательный образ жизни – вся их жизнь была посвящена «умной» молитве: свой ум они низводили в «сердце» и сосредотачивали его на произносимых словах молитвы, отрешившись от всего остального. Варлаам, побывав на Афоне, узнал, чтов процессе «умной» молитвы исихасты созерцают некий свет, который они уподобляли Фаворскому свету, виденному апостолами во время Преображения Христова на горе Фавор, и ощущали непосредственное единение с Богом [XVI] . Действительно, человек, достигший святости, видит Божественный свет – «славу Божественного естества» – и через приобщение ему обожается: «Этот свет иногда виден телесными очами, но не их тварной и чувственной силой, ибо видят они, преображённые Святым Духом ». Это служит опытным подтверждением возможности для человека познавать хотя и не сущность Божию, но Его действия и свойства [XVII] . |
| Древнерусская книжность практически не знала паламитских трактатов 1508 , и объяснять это обстоятельство приходится с особой изобретательностью. Так, например, прот. Иоанн Мейендорф говорил, что переводить их не было нужды, потому что «на Руси не было своего Варлаама» 1509 … Впервые в русском переводе сочинения св. Григория Паламы появились в конце XVIII века благодаря розенкрейцеру И. В. Лопухину 1510 , но широкого распространения не получили, поскольку в 1787 году издание было конфисковано 1511 . Весьма примечательно, что один из первых русских исследователей паламизма, игумен Модест (Стрельбицкий , позднее – архиепископ), вынужден был оправдывать фессалоникийского святителя от расхожих по тем временам обвинений в ереси(!) 1512 ; он подчеркивал «умопредставительный» характер различения между сущностью и энергиями и указывал, что, согласно соборным определениям 1351 года, участвующий в действиях Божиих участвует и в его существе 1513 . Но соборные решения не возбуждали таких сомнений, какие вызывали сочинения самого св. Григория, а с их текстологией дело обстояло довольно сложно. Так, Модест 1514 и многие другие (например, издатели PG, t. 150, 1347–1372, а вслед за ними и архиеп. Василий Кривошеин 1515 ) считали «Прозопопею», которая на самом деле принадлежит митрополиту Михаилу Хониату (Акоминату), скончавшемуся около 1222 года 1516 , подлинным сочинением Паламы! На европейских языках монографических сочинений о Паламе долгое время тоже не было. Лишь в 1911 году по-гречески о нем издал книгу Папамихаил 1517 . Если взаправду считать святителя Григория вершиной православной мысли, то придется признать, что вплоть до 1920-х Русская Церковь в богословском отношении была какой-то неполноценной 1518 … Примечательно, что в известной монографии архимандрита Киприана (Керна) , вышедшей в свет в 1950 году, содержится следующее откровенное признание: «Св. Григорий Палама еще очень мало изучен. Общепризнанной научной оценки он еще не получил. О паламизме как явлении византийской культуры высказывались разные мнения, но все они страдали в достаточной мере односторонностью» 1519 . Архимандрит Киприан отмечает, что нет согласия даже в том, кого считать аристотеликами, а кого платониками – Ф. И. Успенский относил к первым исихастов, а Г. А. Острогорский – варлаамитов 1520 … |
| 157). Данную мысль весьма трудно согласить с предыдущим высказыванием, что вера есть действие разума. Если вера есть действие разума, она не может стоять выше него. Таким образом, мы находим отдельные высказывания, которые противоречат друг другу. В Катехизисе далее говорится, что веровать в Иисуса Христа и в Того, Кто послал Его, необходимо нам, чтобы спастись. Без этой веры человек не может достичь спасения. Каждый человек может уверовать в Бога, потому что это есть дар, который Бог дает человеку. Вера может подвергаться испытаниям, поскольку мир, в котором мы живем, часто кажется нам весьма далеким оттого, в чем нас убеждает вера. Вместе с тем римско-католическое богословие понимает веру как личный акт, ибо она есть свободный ответ человека Богу, Который открывается нам. Однако при этом оно утверждает, что вера – не изолированный акт. Верующий получил веру от других и должен передать ее другим. К такому пониманию веры нас приводит любовь ко Христу и к ближним. Церковь есть столп и утверждение истины ( 1Тим. 3:15 ). Она хранит чистоту возвещенной Христом истины и следит, чтобы она оставалась неповрежденной. Обязанность христиан – сохранять чистоту и неповрежденностъ веры, которую они получили от Церкви (пп. 171–175). Православное богословие в гносеологии, кроме положительного катафатического пути, «проводит» еще отрицательный, так называемый апофатический путь, согласно которому Бога нельзя отождествить ни с чем из этого мира. У Бога иная сущность, нежели у нашего мира. Благодаря апофатическому принципу, который применяет в этой области православное богословие, христианство преодолело такие философские концепции, какими были пантеизм, дуализм и материализм, причем всегда подчеркивало, что оно понимает гносис как реальный опыт таинственной встречи человека с Богом. Неподражаемо точно определял христианскую гносеологию святитель Григорий Палама , архиепископ Солунский, который указывал на важность сохранения апофатического принципа в гносеологии, ибо только так гносис может устоять перед влиянием рационализма 10 . |
| «...в Нем (Христе. – Д. М.) нет ни правителя, ни подчиненного, но все мы – благодатию Его – едины верою в Него и образуем одно тело Церкви Его...» (188АВ). Итак, внимание слушателя и читателя обращается не на внешние и неустойчивые политические реалии, но на естественные и органические. По сути, выдвигается идея объединяющего всех – нищих и богатых, насильников и их жертв – братства и примиряющей, казалось бы, неразрешимые противоречия Церкви. И хотя она в данном случае звучит почти как манифест, всё же то, что мы знаем о жизненном пути Паламы, позволяет заключить, что для него эти слова не были пустым звуком. Экклезиологическая реальность накладывала неизгладимый отпечаток на создаваемую солунским архиепископом картину общественной жизни. Представляется, что органическое восприятие общества и вытекающее отсюда подчеркивание черт единства и устойчивости социальной общности – немаловажная черта мышления Паламы. В этом смысле, думается, и ко св. Григорию приложимы слова, сказанные В. Н. Топоровым о св. Сергии Радонежском: «Подлинной реальностью для Сергия был, конечно, человек, точнее – этот человек, человек здесь и сейчас. Тем не менее народ не был для него (как и для Паламы. – Д. М.) ни этническим, ни „природно“-биоорганическим понятием, ни даже суммой всех индивидуальных человеческих судеб и жизней. Народ был для Сергия актуальной и конкретной реальностью как народ христианский, стадо Христово... (разрядка В. Н. Топорова. – Д. М.)» 1242 . Эта тема grex Domini многое объясняет в социально-политической и пастырской позиции св. Григория. И тем не менее, в Двадцать четвертой гомилии – на Пятидесятницу – Палама, не в силах сдержать волнение, произносит суровую филиппику против тех, кто прерывает в Церкви апостольское преемство (в этих словах нетрудно увидеть намек на зилотов, в 1347–1350 гг. не пускавших святителя в город): «Итак, каждый из архиереев в свое время ( κατ καιρος) приходит в этот город ( τ πλει), чтобы принести в него сию благодать, сей дар Божий и просвещение ( τν... |
| Недолго, однако, продолжалось заточение Филофея. Архиепископ Новгородский Геннадий и настоятель Волоколамского монастыря Иосиф изобличили еретиков, был смещен с первосвятительского престола ересиарх Зосима. С Филофея сняли оковы, прямо из темницы, где он томился, монахи проводили его в настоятельские покои и вручили ему жезл игумена монастыря. Когда еретиков по настоянию архиепископа Геннадия осудили на смерть, игумен Филофей, сам пострадавший от хулителей веры, направил в Москву послание с протестом. «Негоже, — писал он, — перенимать дурные обычаи от папежников. Святитель Григорий Палама боролся и побеждал еретиков словом, и нам так подобает поступать». Его мнение, однако, как и мнение преподобного Нила Сорского , не возымело действия, и еретики были казнены. Четверть века управлял Сарским Преображенским монастырем игумен Филофей, сам предаваясь молитвенным подвигам и воспитывая себе на замену достойных иноков. «Десять хороших монахов, — говорил он,— народ спасти могут». Был убежден Филофей, что худшие времена впереди. Вот почему он придавал такое большое значение подготовке закаленных воинов духа, а поскольку их главным оружием является слово, сделал обязательным для иноков изучение святоотеческих творений. В монастыре возник первоклассный скрипторий, где переводились с греческого и переписывались труды Иоанна Лествичника и св. Дионисия Ареопагита , преп. аввы Дорофея и Симеона Нового Богослова , Исаака Сирина , святителя Григория Паламы и Григория Синаита . Стараниями игумена при монастыре была создана также иконописная мастерская, где иконы писались духовно, с молитвой. Сам Филофей называл иконописание высочайшей молитвой, умным деланием. «Трудитесь, братия, — обращался настоятель к переводчикам, переписчикам, справщикам, иконописцам, — придут тяжелые времена, этим и спасемся». В сундуке в келье старца Варнавы я обнаружил несколько старых рукописей, несомненно, вышедших из скриптория игумена Филофея. Одна из них сразу же привлекла мое внимание. Когда же я прочитал название, то не поверил своим глазам — она называлась «Откровение, которое дано игумену Филофею в Крестовоздвиженском скиту, что на Речице, в день Воздвижения Честнаго Креста Господня в лето 7008». Почерк этой рукописи заметно отличался от других особой каллиграфической изысканностью, чувствовалась афонская школа, но вместе с тем было заметно, что писец быстро уставал, рука у него начинала дрожать. Несомненно, писал человек в преклонных годах. Вывод напрашивался сам собой: текст написан рукой Филофея. И я тихо порадовался, когда, читая комментарии старца Варнавы, обнаружил, что тот пришел к аналогичному выводу. |
| То, что такое мифологическое видение истории расходится с фактами, знал отчасти и сам А. Иларион. Он, противореча своим словам о допетровском святоотеческом дерзновении, заявляет, что Запад отпал от Церкви в то время, когда период расцвета святоотеческой письменности был уже временем давно прошедшим (с.186) и тут же в самом жалком виде выставляет нашу старинную антилатинскую полемику. Ошибка здесь в том, что поздневизантийское богословие, которое едва начинали изучать в начале века и которое доднесь остается во многом неизученным – это богословие, стоящее вровень с древлесвятоотеческим. И величайшие отцы этого периода – святители Фотий, Григорий Палама , Марк Ефесский – успешно опровергали, например, католический догмат Filioque. Но А. Иларион так увлечен утверждением своей оригинальной сотериологии, что считает указанный догмат совершенно неважным: Семинарские учебники «обличительного богословия» склонны оцеждать комара, совершенно замалчивая верблюда. Filioque, опресноки, чистилище – вот главные пункты полемики (с.205). Великое византийское богословие, которое не пренебрегало этими темами, неинтересными нашему полемисту, существовало до самого конца Восточной Империи. Только ее падение ввергло в варварство всю область «туркократии». И это была великая историческая трагедия всего православного мира. К моменту захвата Византии, Сербии и Болгарии Россия, быстро росшая государственно, еще не стала вровень с новой своей задачей хранительницы и оплота мирового Православия. Для выполнения этой задачи нужно было просвещение, нужны были школы, А после быстрого угасания просвещения в Византии и на Балканах оставался только один путь созидания просвещения, который шел через Запад. Это понимали на Востоке и посылали молодых людей учиться в западных университетах. Западную школу прошли и преподобный Максим Грек , и братья Лихуды. Такой путь был не лучшим, небезопасным, но другого пути просто не было. Только пройдя школы западного типа, можно было приникнуть к чистым источникам святооотеческого богословия, которое прежде известно было в России мало и плохо, в немногочисленных и не всегда ясных болгарских и сербских переводах, в то время как святоотеческие творения, переведенные в России, можно было буквально пересчитать по пальцам одной руки. Великий Киевский Святитель Петр Могила перед лицом унии, захватившей почти всю Русскую Церковь в польских пределах, проводит успешное контрнаступление, важнейшей частью которого было устроение православной духовной школы. |
| Яркая личность Григория Паламы затмевала всех его соратников, отмечает Г.М. Прохоров, и наиболее соответствовала этапу теоретического обоснования и диспутального утверждения исихастского учения. Как отмечает прот. Иоанн (Мейендорф): «вся история византийской мысли начиная с IX в. отмечена более или менее открытым противоборством между сторонниками светского гуманизма и монахами. В XIV в. это противоборство становится тем более ощутимым, что оба течения византийской мысли начинают развиваться с новой силой: дух Возрождения и традиционная монашеская аскетика становятся двумя полюсами, к которым тяготеют лучшие умственные силы и самые деятельные личности христианского Востока». Лидером теологического рационализма в Константинополе выступал в 1330х гг. ученый-богослов Варлаам Калабрийский (1290–1357). Грек по этнической принадлежности, он происходил из семейства, прочно укоренившегося на юге Италии, в области Калабрия, и звался в миру на итальянский манер Бернардо. Он был образован в области античной философии, высоко ценил Пифагора, Платона, Аристотеля и считал себя последователем Фомы Аквинского. Его перу принадлежали многие философские произведения, в частности, «Этика стоиков», «Логика». Кроме того, Варлаам занимался исследованиями в области математики, предлагая ввести буквенные обозначения величин в алгебраических вычислениях. Благодаря таланту красноречия ему удалось изрядно продвинуться при императорском дворе. Прот Иоанн (Мейендорф) отмечает, что «паламиты и антипаламиты согласно высмеивают его заносчивую манеру держаться. Никифор Григора, вступавший с ним в публичные диспуты на философские темы, изображает Варлаама в своем диалоге «Флорентий» хвастуном, единственная цель которого - подорвать доверие к другим философам. По словам Акиндина, Варлаам прибыл в Фессалонику, исполненный высокомерия, как если бы этот город совсем не знал культуры. Филофей Селимврийский, епископ-паламит, также написавший диалог, живописующий историю этого спора, изображает его не столько ересиархом, сколько честолюбцем» . Архиепископ Василий (Кривошеин) при этом характеризует Варлаама как « чуждого духовной жизни». |
| Прибытие в Фессалонику . Св. Григорий Палама недолго оставался в столице и предпринял вторую безуспешную попытку взойти на свою кафедру; зилоты объявили, что готовы его принять, но при условии, что он не будет поминать за богослужением императора Кантакузина( 70 ). Сохраняя верность своей изначальной позиции, св. Григорий предпочел еще раз отложить свое прибытие в Фессалонику. Решением Синода ему было поручено смягчать проповедями «варварские нравы» обитателей острова Лемнос. Нам не известна точная цель этой миссии, связанной, возможно, с желанием правительства уничтожить последние островки сопротивления Кантакузину. Лишь в начале 1350 г., когда Кантакузин овладел наконец Фессалоникой, св. Григорий Палама взошел на свою кафедру. Традиционная церемония настолования включала моление нового епископа у городских ворот; св. Григорий придал этому молению покаянный характер: «Мы перестали знать друг друга, мы вернулись к прежнему состоянию, как когда Ты не привел еще нас всех к Единому Богу, к единой вере, к единому крещению и единому причастию,” – и просил Бога даровать городу мир и согласие. Через три дня после вхождения в город, которое св. Филофей изображает как триумф, он произнес проповедь на ту же тему мира; в ней он осудил зилотские безобразия, придавшие Фессалонике «вид города, попавшего в руки неприятеля». «Кто это те, кто делают набеги на город, – спрашивает он, – и к тому же иногда разрушают дома, и расхищает имущества в домах, и с великим бешенством отыскивают хозяев домов и немилосердно и бесчеловечно дышат против них убийством? – Разве не сами жители этого города?!» Он предостерег свою паству от политики возмездия: «Не засчитывайте причиненное кому зло, и не желайте воздать злом за зло.» Как мы увидим, в последующих проповедях св. Григорий Палама будет часто осуждать социальную несправедливость, приведшую к восстанию зилотов, и, если верить св. Филофею, многие из них станут его близкими друзьями. Никифор Григора . В это время в Константинополе несколько интеллектуалов продолжали нападать на богословие св. Григория Паламы . Самым характерным среди них был, несомненно, ученый Никифор Григора, которого поддерживали Феодор Дексий( 71 ) и низложенные епископы Ефесский и Ганский – единственные из протестовавших в 1347 г., кто дожил до 1351 г. Правда, Матфей Ефесский, возражавший более против личности патриарха, чем против учения св. Григория, примирился с синодом после смерти св. Исидора; в его присоединительной грамоте, датируемой 22 апреля 1350 г., содержится одобрение учения Паламы. Вероятно, он рассчитывал, что таким образом сможет сильнее влиять на избрание следующего патриарха. Тем не менее 10 июня еще один афонский монах, Каллист, был избран патриархом, и Матфей вновь присоединился к оппозиции. |
| Столь же велика была в нем и умственная трезвенность души и так называемая, на языке подвижников, собранность духа, как в отношении самого себя, так и по отношению к Богу, несмотря на то, что вращался он в кругу людей светских. Живя во дворце и состоя высшим сановником синклита, он ежедневно должен был вести беседы о делах государственных и с царем, и в заседаниях синклита. Несмотря, однако ж, говорю, на такую невыгодную для жизни духовной обстановку, отец Григория столь усовершенствовал в себе эти подвижнические добродетели – трезвенность души и собранность духа, или, сказать иначе, умное делание, что с этой стороны он скоро стал известен не только тем, среди которых вращался, но и посторонним, в особенности, людям высокого ума и проницательным. Не раз, бывало, сам царь, беседуя с ним, по обыкновению, о делах государства, когда замечал, что он забывал сказанное царем и вновь переспрашивал его о том же (что, разумеется, для других всех не прошло бы даром, как оскорбительная невнимательность и невежество), говаривал: «Нет, Палама сегодня забывчив, но не от легкомыслия и недостатка серьезности, а, более, вследствие стремления и напряжения углубиться в самого себя, от умственного делания, от напряжения приковать, так сказать, свой ум к молитве и к Богу». За это он для всех был предметом особенного почитания и уважения, и этим он привязал к себе решительно всех – и архонтов, и судей, и наиболее влиятельных вельмож. Он непременно всегда являлся заступником всех обидимых, как мужчин, так и женщин, и каждый раз избавлял их от бед и напастей. Так, например, Константин, второй из сыновей царя и облеченный поэтому второстепенной властью в управлении государством, употребил во зло предоставленную ему власть в отношении одной бедной вдовы, взявши с нее ни за что, вопреки всякой справедливости, триста золотых. Сведавши об этом, отец Григория пошел к царевичу и, в беседе с ним напомнивши ему о Божеских законах, разъяснил ему и доказал, сколь всевышний праведный Судия не терпит неправды и обиды, как страшно карает Он отвергающих повеления Его, насколько Сам Он есть ревнитель достодолжного исполнения законов и скорый заступник ненавидимых и обидимых, в особенности, бедных и вдовиц, и т. |
|
|
