| Любезнейшая госпожа Похмелкина даже показала мне свежайшую мозоль на ноге — впечатляет, знаете ли. Михаил Григорьевич громко кашлянул в кулак, но промолчал. — Правильно, что помалкивайте: и сие тоже пустяки. Главное — признание Плотникова, а оно может в корне изменить судьбу вашего сына. То есть я могу добиться освобождения из-под стражи Василия прямо завтра, ежелис… — Лукин замолчал и вытянул из ворота кителя налитую шею, всматриваясь в казавшееся дремучим лицо Охотникова. Водворилась тишина; казалось, что оба собеседника даже перестали дышать. Лукин чиркнул спичкой, зажёг свечу — на беленые, но бревенчатые стены легли две изломанные тени. На замерших, чего-то напряжённо ожидающих собеседников пытливо смотрел с картинки император Николай Второй. — Вы меня, разумеется, любезный Михаил Григорьевич, превосходно понимаете, — осторожно, как бы заикаясь, начал поверенный, ласково потирая своё мягкое, туго обтянутое брюками со штрипками колено. — Денег поболе хотите, — просто произнёс Охотников. — Дас, их, окаянных, — натянуто улыбнулся Лукин, искоса и живо взглянув на окна и дверь. — А ежели и мне охота, чтобы сын мой, Василий Михайлов Охотников, пострадал да страшную вину чрез тяготы каторжные искупил? — Нус… позвольте… радостей жизни лишится в этаком юном, понимаете ли, возрасте… вы отец… я не настаиваю… нос… судьба каторжника… ваш наследникс… а Плотников… потерянный человек… Сын, знаете ли, есть сын. — Для земной жизни умрёт, для вечной сохранится, — пресёк Лукина Охотников и послюнявил языком бумагу. — Какс? — Что сгорит, то не сгниёт, говорю. — Не понял?! — Не хотите ли, ваше благородие, нашенского табачку: так продерёт внутрях, что запоёте петухомс. — Итак, хотите, чтобы я вернул в уголовное дело показания Алёхиных? А они, к слову, лютейшие ваши супротивники и, понял я, желают вашей скорейшей погибели, бесчестия вам. И показания Василия вернуть? А он, опять-таки к слову говоря, мог под впечатлением трагедии помутиться своим нестойким молодым разумомс, и теперь плетёт на свой счёт, хотя довольно-таки правдоподобно. |
| Некрасовское творчество – это настоящая лирика, задушевная, чуткая, наполненная свежими, неожиданными образами. Истинные шедевры, изумительные жемчужины русского поэтического искусства – многие стихотворения и поэмы Некрасова, в том числе любимые с детства, узнаваемые: «Дедушка Мазай и зайцы», «Генерал Топтыгин», «Крестьянские дети» (отрывок «Мужичок с ноготок»), «Школьник», «Накануне Светлого праздника», «Забытая деревня» с её рефреном «Вот приедет барин…»; ставшие народными песнями «Коробейники» ( «Ой, полна, полна коробушка…»), «Тройка» ( «Что ты жадно глядишь на дорогу…»); «Мороз, Красный нос» с гимном русской женщине «Есть женщины в русских селеньях…»; «Влас», у которого «Сила вся души великая В дело Божие ушла…», и другие. Народные ходатаи за правду, с их общим на всех крестом тяжких страданий, в хрестоматийном стихотворении «Размышления у парадного подъезда» (1858) глубоко в подтексте лирической образности уподоблены распятому Христу ( «крест» и «кровь»): Загорелые лица и руки, Армячишка худой на плечах. По котомке на спинах согнутых, Крест на шее и кровь на ногах, В самодельные лапти обутых. (2, 47) Но у власть имущих – тех, к кому идут на поклон в поисках справедливости странники, – «на шее нет креста» : В груди у них нет душеньки, В глазах у них нет совести, На шее – нет креста! ( «Кому на Руси жить хорошо» (1878) – 5, 156) Крестьянских ходоков с их неизбывным горем, с извечными нерешёнными проблемами не допустили к высокопоставленной персоне даже на порог (в наше время простым людям также нереально добиться аудиенции у первых лиц хотя бы муниципального уровня, не говоря уже о региональном и тем более – федеральном): И пошли они, солнцем палимы, Повторяя: «Суди его Бог!», Разводя безнадёжно руками, И, покуда я видеть их мог, С непокрытыми шли головами… (2, 48) Человеком «с народным сердцем» справедливо называл Некрасова критик Аполлон Григорьев. В многоголосом хоре народных стонов: За заставой, в харчевне убогой Всё пропьют бедняки до рубля И пойдут, побираясь дорогой, |
| Дети прожили в Прысках, селе, расположенном по обеим сторонам речки Хотени, впадающей в Жиздру, с середины мая до 2 октября. К.Р. с супругой должны были часто уезжать в Петербург. С детьми в деревне находились их воспитатели, педагоги и обслуга. Они не только отдыхали и гуляли, но продолжали и учебные занятия. Особенно любим был ими профессор Дмитрий Никифорович Кайгородов 400 , замечательный знаток природы, автор многих увлекательных природоведческих книг, который рад был случаю по-настоящему рассказать детям о мире Божьем – о деревьях, травах и цветах, птицах и насекомых. Он и писал, и рассказывал живо, с поэтическим чувством, и все складывалось у него в великую и прекрасную картину среднерусской природы, России, родины православного народа. Другие учителя занимались в Прысках с детьми К.Р. историей, русским языком и литературой. Конечно, одним из важнейших предметов был здесь Закон Божий, который преподавал детям К.Р. протоиерей Григорий Петров. Маленьким князьям позволялось во время полевых работ, которые вели крестьяне, помогать им, и, надо сказать, крестьяне и крестьянки проявляли много такта в отношениях с ними и даже полюбили их за открытость души, простоту. Одетые в ситцевые рубашки, босые и загорелые, они и в самом деле стали похожи на крестьянских детей. Они узнали, как проходит сенокос, сбор яблок, сев озимых, как строится деревенская изба и как она вообще устроена. Совершали прогулки в лес вместе с крестьянскими детьми, плавали в лодках по Жиздре, жгли костры и пекли картошку в золе... Во время поездки в Шамордино К.Р. и дети посетили слепую игуменью Евфросинию 401 . Дочь К.Р. Татьяна (позднее, уже будучи монахиней Марией, игуменьей Гефсиманского монастыря в Иерусалиме на Елеонской горе) вспоминала: «Когда мы в первый раз к ней подошли, она попросила прощения, что “она всегда так узнает людей”, и ощупала отца и всех нас по очереди – лоб, глаза, нос, щеки, рот. Тогда говорила: “Теперь я знаю”». Иногда матушка Евфросиния приезжала в Прыски, тогда дети выбегали помочь ей выбраться из экипажа. В Шамордино и Оптину К.Р. и старшие дети ездили верхом, а еще маленькие Олег, Игорь и Татьяна в коляске. Дорога в Оптину шла прекрасным сосновым лесом, там было много солнца, птиц и воздух благоухал смолистыми и грибными запахами... |
| Дуй не дуй, не к рождеству пошло, к великодню. 8. Коли на Омельяна подует от Киева (юга) – лето грозное. 10. На Григория Никийского иней на стогах – к мокрому году. 16. Петра – полукорма: вышла половина зимнего корма. Коли есть метла да костра – будет хлеба до Петра; а синец да звонец – доведут хлебу конец (названия разных сорных трав) . 18. Афанасия ломоноса. Афанансия береги-нос. Афанасьевские морозы. На Афанасия знахари выгоняют ведьм. 20. На Ефимия метель – вся маслена метельная. Помело (метет) метлой на маслену – приедет сударыня метельная. На Ефимия в полдень солнце – ранняя весна. 22. Тимофея полузимника. Тимофеевские морозы. Ползимы прошло. 24. Аксиньи полухлебницы, полузимницы. Перелом зимы. Озимое зерно пролежало в земле половину срока до всхода. Половина старого хлеба съедено. Половина сроку осталось до нового хлеба. Метель на полузимницу – сметет корм. На полузимницу дорогу переметает, корм подметает. Коли до Аксиньи полухлебницы хлеба хватит, то до нового станет половина, а до корма треть (?) . Если на полухлебницу цена хлебу низкая, то до нового хлеба не подымется (и наоборот) . На полузимницу вёдро – весна красная (север.) . Какова Аксинья, такова и весна. 28. На Ефрема Сирина домового закармливают, покидая ему каши на загнетке. Февраль – широкие дороги. Бокогрей. Февраль воду подпустит, март подберет. Февраль три часа дня прибавит. 1. На Трифона заговаривают мышей. На Трифона звездисто – поздняя весна. 2. В сретенье зима с летом встретилась. Солнце на лето, зима на мороз (поворотили). Сретенские морозы. Сретенские оттепели. Какова погода на сретенье, такова и весна будет. В сретенье метель дорогу переметает, корм подметает (к неурожаю) . На сретенье утром снег – урожай ранних хлебов; если в полдень – средних; если к вечеру – поздних (южн.) . На сретенье снежок – весной дожжок. На сретенье капе ль – урожай на пшеницу. На сретенье уже от воробья стена мокра. На сретенье кормят (закармливают) племенных птиц. На сретеньев день льды опятнает (арханг.; зверь ложится по льдинам) . |
| И вот в один из моментов нам подарили детскую маленькую педальную машину. Мы катались на ней по улице, а потом – мама моя была детским врачом, она идет к себе на работу, ее встречают и говорят: «Поздравляем Вас, поздравляем, поздравляем!» Мама долго не могла понять, с чем ее поздравляют. И придя на работу, ей сказали: «Поздравляем Вас, Вы купили машину!» Мама говорит: «Да не только машину, но и лошадь» Все были очень удивлены, потому что с этой машинкой детской подарили еще педальную лошадку нам, потому что у нас в семье было восемь мальчиков и три девочки. Как я уже сказал, мой отец был священником, мы жили в Харькове, а он служил в Белгородской епархии в Белгородской области с одним известным старцем, схиархимандритом Григорием (Давыдовым), это очень известная личность на белгородской земле. Все летние каникулы я проводил вместе с отцом, но как-то был далек от этого, то есть как-то меня не задело это. Потому что как обычно говорят, что, находясь рядом со святыней, человек умерщвляется, он не придает значения тому, что он имеет. Поэтому с высоты уже прожитых лет я просто вижу, как Господь распорядился тем, что я мог соприкоснуться со старцем, который сейчас известен, и много чудес происходит. В принципе все мы любим чудеса, но не стоит этим увлекаться, потому что нужно искать свой путь к Богу, а не увлекаться чудесами, потому что чудеса происходят у нас ежедневно. Я могу привести такой пример. У меня на работе, как всегда, есть так называемые категории – рабочие-гастарбайтеры, то есть ребята из Узбекистана. Как правило, когда наступает август, у них у всех красные раздутые носы – аллергия на какое-то цветение травы, вот они ходят все, мучаются. Все эти лекарства стоят дорого, деньги они экономят. И в результате получается, что ко мне приходит один, ему нужно позвонить и узнать, где купить лекарства. А у меня на столе стоит маленький флакончик с маслом от блаженной Матроны , старицы нашей Московской известной. Я ему даю этот флакончик, говорю: «Вот на тебе, помажешь мизинцем свой нос и все пройдет, только смотри, иконку не отрывай». |
| К счастью, тот сразу не узнал его… Это взрослые почти не меняются со временем. А в его возрасте и за месяц можно так вытянуться и возмужать, что и сам себя в зеркале не сразу узнаешь. А тут прошло целых три… даже, если точнее, три с половиной года! Тем не менее, на всякий случай Стас ссутулился еще больше, отвернулся и обогнал Григория Ивановича, поведшего мужчину к стоявшему у вокзала грузовику. — А вам, юноша, не мешало бы повежливей разговаривать со старшими! — прозвучало ему вослед. — А мне все равно! — буркнул под нос Стас и спрыгнул с платформы. Все приехавшие на скором поезде люди уехали на машинах или направились в Покровку по дороге. Он один шел через открытое поле. Резкий, колючий ветер, сдерживаемый до этого лесом, вырвавшись на свободное пространство, казалось, срывал на нем все свое зло. Налетал, толкаясь, порывами. Перебегал, змеясь поземкой, тропинку, быстро заметая следы прошедшего на станцию мужчины. Словно досадовал, что тот все же успел на поезд. Но и Стас, под стать ему, не отличался добротой. Он тоже мысленно срывал свое зло на оставшихся в Москве родителях. «Все равно… все равно… — мстительно повторял он, пряча лицо от встречного ветра. — Они у меня этот Новый год на всю жизнь запомнят!..» Ветер согласно выл, радостно взвизгивал, наверное, оттого, что не один такой злой на земле. Он и рад был согреть Стаса, если бы мог… Впрочем, юношу и без него грели новые мысли: «Я им еще докажу… Посмотрим, что они будут говорить, когда увидят по телевизору, как сыну будут вручать Нобелевскую премию, — мечтательно щурился он. — И Звезду Героя России, и не только России, но и Америки, Англии, Франции — всех стран!..» Вдалеке, в низине, показался коттеджный поселок: трех, четырехэтажные дома. А в центре — настоящий дворец, в стиле средневекового замка. «Понастроили тут хоромы! — возмутился Стас. — Что — хорошо, уютно, тепло? Ну, ничего, придет время, я вам всем покажу!..» В конце тропинки был выход на дорогу, ведущую через село, и, весь в сугробах, окружной путь — задами. |
| Ну, к примеру, все помнят подвиг «Варяга», как сражался русский крейсер с японской эскадрой в неравном бою у Чемульпо. И командира «Варяга» помнят. Блистательный офицер капитан 1 ранга Всеволод Руднев. Но ведь в том бою борт о борт с нашим героическим крейсером сражалась маленькая канонерская лодка «Кореец», которая была взорвана своим экипажем, чтобы не сдаваться в плен японцам. А кто сможет назвать фамилию командира «Корейца»? Я думаю, даже выпускники военно-морских академий и работники главкомата ВМФ не вспомнят кавторанга Григория Павловича Беляева. А жаль. Очень жаль. К сожалению, историей почти забыт и наш командир. Александр Анатольевич Петров. Мне кажется, он был рождён командиром. Уверенная походка. Звучный раскатистый голос. Умение держать дистанцию. Помню, как в Болгарии нас пригласили на торжественное собрание моряков местной военно-морской базы. Пригласили и молоденького лейтенантика, командира БЧ-3. А лейтенантик этот постоянно старался самоутвердиться, мол, не смотрите, что я так молод, я ещё всем вам покажу, какой я офицерище! Петров, проходя мимо него лишь спросил вполоборота у замполита: - А что, этот карасик тоже с нами идёт? Лейтенантик только зубами заскрежетал. Командир наш мог быт жёстким, но всегда справедливым. Всегда. Терпеть не мог, когда к нему обращались по воинскому званию: - Товарищ капитан-лейтенант, разрешите об... - Что?! - Извините, товарищ командир, разрешите обратиться. - Так-то лучше, обращайтесь. Разгильдяйства на корабле не допускал. Однажды мы стояли на размагничивании на «бочке», я нёс вахту ПВО и слегка расслабился. Взял гитару, разделся по пояс (жарко, июль, Крым) и, думая, что командира нет на мостике, стал орать какой-то романс. Разворачиваюсь, и нос к носу сталкиваюсь с кэпом. Он даже задохнулся от гнева. - Селедцов! На вахте! Десять суток! Десять суток ареста! Немедленно!!! Правда на «губу» меня так и не отправил. Кто-то должен нести вахты. При Петрове на корабле проводились КВНы, концерты, «Что? Где? Когда?». Но боевая служба была превыше всего. Неслучайно СКР-6 являлся флагманским кораблём. На учениях, стрельбах, при выполнении «задач» мы всегда были первыми. Помню суббота. Банный день. Моряки млеют в корабельной сауне. Благодать. И вдруг, учебная тревога. «Баковым на бак. Ютовым на ют. Шкафутовым на шкафут. По местам стоять. Корабль к проходу узкостей изготовить!». Это прибыла комиссия из штаба базы проверять нормативы выхода корабля в море. Голые и полуголые морячки, одеваясь на ходу, с быстротой молнии рассыпались по местам, согласно корабельному расписанию. В море вышли, на десять минут опережая установленный норматив. Петров знал своё дело, и нас заставлял нести службу безукоризненно. |
| После сего рассмотри, в какой стыд приводит гнев жестоко им поражаемого. Болезни другого рода тайны; таковы: любовь, зависть, скорбь, злая ненависть. Некоторые из этих недугов или вовсе не обнаруживаются, или обнаруживаются мало, и болезнь остается скрытой внутри. Иногда сама скорее изноет в глубине сердца, нежели сделается заметною для посторонних. А и то уже выгода, если беда сокрыта в тайне. Но гневливость – явное и совершенно обнаженное зло, это вывеска, которая, против воли тела, сама себя показывает. Если видал ты уловленных этою страстью; то вполне знаешь, что говорю, и что хочет изобразить мое слово. Перед рассерженными надлежало бы ставить зеркало, чтобы, смотря в него и смиряясь мыслью перед безмолвным обвинителем их страсти, сколько-нибудь сокращали чрез это свою наглость. Или пусть будет для тебя этим зеркалом сам оскорбитель твой. В нем, если достанет охоты посмотреть, увидишь ты сам себя; ибо у страждущих одною болезнью и припадки одинаковы. Глаза налиты кровью и искошены, волосы ощетинились, борода мокра, щеки у одного бледны, как у мертвого, у другого багровы, а у иного как свинцовые (и это, думаю, от того, что так бывает угодно расписать человека этому неистовому и злому живописцу), шея напружена, жилы напряжены, речь прерывистая и вместе скорая, дыханье, как у беснующегося, скрежет зубов отвратителен, нос расширен и выражает совершенное презорство, всплескивания рук, топот ног, наклонения головы, быстрые повороты тела, смех, пот, утомленье (кто ж утомляет? никто кроме беса), киванья вверх и вниз не сопровождаются словом, скулы раздуты и издают какой-то звук, как гумно; рука стуча пальцами, грозит. И это только начало тревоги. Какое же слово изобразит, что бывает после того? Оскорбленья, толчки, неблагоприличия, лживые клятвы, щедрые излияния языка клокочущего, подобно морю, когда оно покрывает пеною утесы. Одно называет худым, другого желает, иным обременяется, и все это тотчас забывает. Негодует на присутствующих, если они спокойны; требует, чтобы все с ним было в волнении. Просит себе громов, бросает молнии, недоволен самым небом за то, что оно неподвижно. Одно злое дело приводит уже в исполненье, другим насыщает свои мысли; потому что представляет все то сделанным, чего хочется. Мысленно убивает, преследует, предает сожжению, но что из этого сделает? Так слепа и суетна его горячность! У него – безгласен, бессилен, погонщик волов, кто у нас недавно был витией, Милоном, царем. Сам ты безроден и нищий, а того, кто благодарен и богат, называешь не имеющим рода и бедняком. Сам ты – поругание человечества, а тому, кто цвет красоты, приписываешь рабский вид. Сам о себе не можешь сказать: кто ты, и откуда, а человека прославленного именуешь бесславным. |
| Рассмотри, в какой стыд приводит гнев жестоко им поражаемого. Болезни другого рода тайны; таковы: любовь, зависть, скорбь, злая ненависть. Некоторые из этих недугов или вовсе не обнаруживаются, или обнаруживаются мало, и болезнь остается скрытой внутри. Иногда сама скорее изноет в глубине сердца, нежели сделается заметной для посторонних. А и то уже выгода, если беда скрыта в тайне. Но гневливость – явное и совершенно обнаженное зло, это вывеска, которая против воли тела сама себя показывает. Если видал ты уловленных этой страстью, то вполне знаешь, что говорю и что хочет изобразить мое слово. Перед рассерженными надлежало бы ставить зеркало, чтобы, смотря в него и смиряясь мыслью перед безмолвным обвинителем их страсти, сколько-нибудь сокращали свою наглость. Или пусть будет для тебя этим зеркалом сам оскорбитель твой. В нем, если достанет охоты посмотреть, увидишь ты сам себя; ибо у страждущих одной болезнью и припадки одинаковы. Глаза налиты кровью и искошены, волосы ощетинились, борода мокра, щеки у одного бледны, как у мертвого, у другого багровы, а у иного как свинцовые (и это, думаю, оттого, что так бывает угодно расписать человека этому неистовому и злому живописцу), шея напружена, жилы напряжены, речь прерывистая и вместе скорая, дыхание, как у беснующегося, скрежет зубов отвратителен, нос расширен и выражает совершенное презорство, всплескивания рук, топот ног, наклонения головы, быстрые повороты тела, смех, пот, утомление (кто ж утомляет? никто, кроме беса), киванья вверх и вниз не сопровождаются словом, скулы раздуты и издают какой-то звук, как гумно, рука, стуча пальцами, грозит. И это только начало тревоги. Какое же слово изобразит, что бывает после того? Оскорбления, толчки, неблагоприличия, лживые клятвы, щедрые излияния языка клокочущего, подобно морю, когда оно покрывает пеною утесы. Одно называет худым, другого желает, иным обременяется, и все это тотчас забывает. Негодует на присутствующих, если они спокойны, требует, чтобы все с ним было в волнении. Просит себе громов, бросает молнии, недоволен самим небом за то, что оно неподвижно. Одно злое дело приводит уже в исполнение, другим насыщает свои мысли, потому что представляет сделанным все то, чего хочется. Мысленно убивает, преследует, предает сожжению, но что из этого сделает? Так слепа и суетна его горячность! У него – безгласен, бессилен, погонщик волов, кто у нас недавно был витией, Милоном 43 , царем. Сам ты безродный и нищий, а того, кто благодарен и богат, называешь не имеющим рода и бедняком. Сам ты – поругание человечества, а тому, кто цвет красоты, приписываешь рабский вид. Сам о себе не можешь сказать, кто ты и откуда, а человека прославленного именуешь бесславным. |
| Эта волна медвежьего запаха, попавшая сначала в нос Тигрика, потом в охотничье сознание Павла Григорьевича в Завондошье, охотникам в Вологду, в Москву, очень возможно, не дошла бы до меня в Загорск, если бы я не устал от беготни по своим делам в Москве, где бываю всегда обыденкой. Мне осталось заглянуть в «Огонек», но редакция была на Страстном, а я был на Никольской вблизи “Московского охотника”. Я решил завернуть в охотничью чайную и отдохнуть. Чудесный мир для отдыха в этой чайной комнате, где собираются охотники и часами мирно беседуют: старые о былом, молодые о будущем. И нет такого места на земле, где бы так дорожили писателем, добросовестно изображающим охоту и природу. Но кто знает, не будь их охотничьи сердца целиком заняты сменой явлений в любимой природе, быть может, они бы стали самыми восторженными читателями общей литературы. Раз одному пожилому я рассказал о Гоголе и подарил книги. Гоголь открыл ему целый мир. Как счастлив был этот человек, до сих пор не слыхавший о Гоголе, как я завидовал ему. Но вот пришло время тому же старику мне позавидовать: я, всю жизнь занимавшийся охотой, ни разу не бывал на медвежьей берлоге! — Да как же это вы? — спросил меня старик, до крайности удивленный. И вот тут-то я познакомился с первым письмом окладчика Павла и обещал, если все сладится, ехать. Так медвежья волна, причуянная Тигриком, дошла до меня. Отдохнув в чайной, я отправился в «Огонек» и между прочим проболтался в беседе с редактором о предстоящей медвежьей охоте. Известно, какое преувеличенное изобразительное значение придают фотографии в иллюстрированных журналах. Пыл редактора передался и мне, я обещал ему, если поеду, взять с собой и фотографа. — Если убьете медведя, — сказал редактор, — решусь на обложку и разворот. Я не понимал, он пояснил: на обложке буду я с медведем и на обеих развернутых страницах журнала фотографии будут только медвежьи. — Будьте уверены, — сказал он еще раз, прощаясь со мной, — у вас будет обложка и разворот. Невозможно автору божиться в правде написанного: все эти клятвы читателями принимаются, как изобразительный прием. |
|
|
