| Присовокуплю, что еще важнее и ближе к нам: порядок из смешения неразумного с разумным составил человека – животное разумное, таинственно и неизъяснимо связал перст с умом и ум с духом. И чтобы показать еще более чудес в своем творении, одно и то же и сохраняет, и разрушает, одно вводит, другое похищает, как в речном потоке, и смертному доставляет бессмертие посредством разрушения. Порядок отличил нас от бессловесных, соорудил города, дал законы, почтил добродетель, наказал порок, изобрел искусства, сочетал супружества, любовью к детям облагородил жизнь и насадил в человеке нечто большее низкой и плотской любви – любовь к Богу. И нужно ли говорить подробно? Порядок есть матерь и ограждение существующего, и он один прекрасно бы мог сказать, что провещало все сотворившее Слово, если бы изрек так: когда Вселенная осуществлялась и устраивалась Богом, «Я был когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака», когда основал землю, «и когда укреплял источники бездны» ( Притч.8:27–28 ), и «духом уст» Своих даровал всю силу ( Пс.32:6 ). Но к чему говорил я обо всем этом, и к чему давно поспешало мое слово? Порядок и в Церквах распределил, чтоб одни были пасомые, а другие Пастыри, одни начальствовали, а другие были подначальными; кто составлял как бы главу, кто – ноги, кто – руки, кто – глаз, кто – иной из членов тела – для устройства и пользы целого, как низших, так и высших. И в телах члены не отделены друг от друга, но целое тело есть одно из различных частей сложенное; не у всех членов один образ действия, хотя и все одинаково имеют нужду друг в друге для дружного и взаимного действия. Так, глаз не ходит, но указывает путь; нога не смотрит, но переступает и переносит с одного места на другое; язык не приемлет звуков, ибо это дело слуха; ухо не говорит, потому что это дело языка; нос ощущает запахи; «гортань различает вкус пищи» ( Иов.34:3 ), говорит Иов; рука есть орудие к тому, чтоб давать и принимать; а ум вождь всего: от него способность ощущать, и к нему возвращается всякое ощущение. |
| Сегодня Михаил Григорьевич кивком головы поздоровался с Савелием, который перегнулся через прилавок, приветствуя хозяина. Хозяин не думал заводить какие-то разговоры с приказчиком, а только лишь хотел наскоро просмотреть амбарные книги, посидеть за счётами и — домой. Посетителей не было в лавке, и Савелий подошёл к хозяину, принаклонился. Михаил Григорьевич притворился, что не замечает, с неестественным усердием стучал костяшками счётов, двигал бровями, что-то вписывал на замусленную страницу. — Позвольте, Михайла Григорич, отвлечь вас? — Ну? — в нос сказал Охотников, с щелканьем и громко стучал счётами. — Весть нынче утром пришла ужасная… Михаил Григорьевич неожиданно подскочил, счёты с грохотом упали на пол. Схватил Плотникова за острые плечи, выдохнул, заикаясь: — С Васькой… чиво? Ну! Али с кем? Ну же, дьявол?! Но Савелий так испугался, что слова не мог вымолвить — лишь махал руками. — Царь… царь… сказывают… того… отрёкся… — наконец, изрек Савелий. Охотников разжал руки, и приказчик повалился к стене, кашляя и мотая маленькой головой. Хозяин медленно опустился на табуретку. Его трясло. Пальцы потянулись к счётам, но опустились. Устало переспросил, прикуривая папиросу: — Царь отрёкся? Энто плохо, ахово, братец. И войне конца не видно. И жить стало гадко. И люди крепко озлились… эх! — Может, без царя лучше будем жить? — снова склонился Савелий, тоже слегка подрагивая. — Без царя в голове, говоришь, будет лучше нам житься? — зачем-то пошутил Охотников, небрежно накидывая на плечи медвежью шубу и нахлобучивая шапку. Савелий угодливо и мелко засмеялся. Хозяин вышел на мороз, вдохнул полной грудью свежего тихого воздуха. Посмотрел на плёсо Ангары, которая слилась с белой равниной в неоглядное море снега. Припекало солнце, и взблёскивающий наст слепил глаза. «Сему рабу едино — с царём жить али без царя, — неохотно подумал Охотников о Савелии, завалившись в кошёвку на солому и тулуп. — И меня, как батю ноне, кто-нить, придёт час, свалит в яму, а Савелий, поди, скажет быстренько собравшимся зевакам: «Можа, без Охотника-то лучше будем жить, погожцы?» И Михаилу Григорьевичу безотчётно стало досадно, что такую важную и, несомненно, судьбоносную весть он услышал из уст человека, которого не уважал и даже презирал. Пока правил улицей к своему дому, осознал, что в России, на всём её огромном, неизмеренном и неизмеряемом во веки веков пространстве произошло нечто совершенно невероятное, страшно-поворотное, — и у него до боли и спазм похолодело в груди. Он испугался, но ещё не мог внятно понять, чего же именно и почему. |
| Сначала замечу, что по прописным буквам она носитна себе очень ранний характер, не только начала XIII века, но даже и XII века. По буквам заглавным представляет грубое, неумелое воспроизведение букв Евангелия Остромирова 1056–1057 г. и Мстиславова 1125–1132 г., что между прочим явствует из начертания букв В и Р: весь верхний овал буквы В и овал буквы Р наполняется изображением человеческого лица; оно очень красиво и довольно натурально в Евангелии Остромировом, уже менее изящно в Мстиславовом и, наконец, очень дурно в рукописи Архангельского собора, однако все же не так безобразно, как приведено в V таблице у Виолле-ле-Дюка, по Истории русскогоорнамента г. Бутовского. В этом издании неудовлетворительно были избраны образчики орнаментов из рукописи Архангельского собора, особенно в буквах, которые носят на себе явственный отпечаток византийско-болгарского происхождения, как это можно видеть в самой рукописи на листах: 15, 15 об., 21, 51, 57 об., 88 (рис. 5), 91, 93 об., 122, 170 об., 187 об., 242,247 об., 253 об. (рис. 6). 4. Заставка из Евангелия XII–XIII в. Моск. Арханг. Собора Кроме упомянутых лиц, буквы эти состоят из византийских орнаментов, каковы:цветы, листы и веточки, перевитые ремни, колонны с перемычками и коленцами или с узлом из ремней посередине, византийский крест (рис. 7) в нижнем овале буквы В, или (рис. 8) зверь с длинным хвостом и т. п. Что касается до характеристической приметы человеческих лиц, то она господствует и в рукописях южнославянских древнейшей эпохи. Буквы с этим орнаментом можно видеть в болгарском Евангелии XII века, из библиотеки профессора Григоровича, поступившем в Московский Публичный Музей; например, на лист. 66 и 99 об. буквы В и Р (рис. 9); обе писаны киноварью, как и прочие заглавные буквы, а в верхних овалах обеих букв изображено лицо: глаза, нос, рот–чернилами, а на щеках ударено киноварью; со лба по обе стороны спускаются завитки, тоже киноварью, будто кудри волос на голове. Такова история орнамента в Евангелии Архангельского собора XII–XIII в. |
| Устранение и убийство Галла по приказу императора поставило в смертельно опасное положение его младшего брата. Юлиана срочно доставили в Медиолан, где тогда находился Констанций, и в течение семи месяцев он содержался под домашним арестом, против него велось следствие, которое легко могло закончиться казнью. Но Юлиана выручила императрица Евсевия. Она посоветовала мужу освободить юношу, не причастного ни к какому заговору, и позволить ему продолжить образование уже в Афинах. Юлиан провел там несколько месяцев, слушая лекции знаменитых профессоров – знатоков классической философии и литературы, остававшихся язычниками. Впоследствии он тепло вспоминал о времени, проведенном в этом городе, в котором повсюду были следы классической древности, «о садах, об афинском предместье, о миртовых аллеях и о домике Сократа» . Там он, как считает большинство историков и биографов Юлиана, «был посвящен элевсинским иерофантом (жрецом) в элевсинские мистерии. Это было, по словам Буасье, как бы крещением новообращенного» , иными словами, ритуальным актом отпадения от христианской Церкви. В Афинах Юлиан познакомился с обучавшимися там же выходцами из христианских семей Каппадокии, ставшими впоследствии вселенскими учителями Церкви, – Василием Великим и Григорием Богословом. Святой Григорий, вспоминая свое знакомство с Юлианом, набросал его выразительный портрет: «По мне, не предвещали ничего доброго: шея нетвердая; плечи движущиеся и выравнивающиеся; глаза беглые, наглые и свирепые; ноги, не стоящие твердо, но сгибающиеся; нос, выражающий дерзость и презрительность; черты лица смешные и то же выражающие; смех громкий и неумеренный; наклонение и откидывание назад головы без всякой причины; речь медленная и прерывистая; вопросы беспорядочные и несвязные; ответы ничем не лучшие, смешиваемые один с другим, нетвердые, не подчиненные правилам… Тогда же, как увидел это, сказал я: “Какое зло воспитывает Римская империя!” – и, предрекши, желал быть ложным прорицателем» . Юлиан и сам был писатель и в памфлете «Мисопогон» («Ненавистник бороды»), написанном уже в бытность императором, предлагает читателю ироничный, хотя при этом и нацеленный на самооправдание и даже самовозвеличивание автопортрет, рисуясь и стилизуя себя под философа-киника: «Природа не дала мне ни большой красоты, ни величественности, ни привлекательности, и я по своей нелюдимости прибавил еще эту большую бороду как бы назло природе, что она не дала мне красоты. |
| Михаил, обладавший неудержимым нравом и тяготившийся изучением неинтересных ему предметов, стал запевалой во всех проказах учеников. Ему даже дали прозвище – «Пугачев». В училище стало ясно окончательно: призвание Михаила – это живопись. И тратить время на посторонние занятия – значит зарывать талант юноши. Василий Григорьевич Перов. Автопортрет В 1877 году Нестеров поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Там его любимым преподавателем стал В.Г.Перов, который оказал сильное влияние на раннее творчество Михаила Васильевича. В Училище Нестеров пробыл всего три года и в 1881 году переехал в Петербург, где поступил в Академию художеств. Но три учебных года, проведенные в Академии художеств, принесли лишь разочарование. В классах он не нашел для себя ничего, кроме убийственной скуки. В Москву тянуло все сильней – прежде всего к любимому преподавателю, Перову. В 1882 году, когда Нестеров вернулся в древнюю столицу, Перов был уже при смерти. Все, что оставалось талантливому ученику – запечатлеть в красках образ угасающего наставника. «Горе мое было великое, – вспоминает Нестеров. – Я любил Перова какой-то особенной юношеской любовью». Михаил Васильевич все же вновь поступил в Училище живописи. Его педагогом стал А. К. Саврасов. Суженая Лето 1883 года принесло одну из важнейших встреч в его судьбе, с которой для него началась новая эпоха в жизни и искусстве. В родной Уфе Михаил Васильевич познакомился с милой девушкой – Марией Ивановной Мартыновской. «Смотря на нее, – писал он о первой встрече много десятилетий спустя, – мне казалось, что я давно-давно, еще, быть может, до рождения, ее знал, видел. Такое близкое, милое что-то было в ней. Лицо цветущее, румяное, загорелое, глаза небольшие, карие, не то насмешливые, не то шаловливые, нос небольшой, губы полные, но около них складка какая-то скорбная даже тогда, когда лицо очень оживлено улыбкой особенно наивной, доверчиво-простодушной. Голос приятный, очень женственный, особого какого-то тембра, колорита… Какое милое, неотразимое лицо, говорил я себе, не имея сил отойти от незнакомки. Проходил, следя за ними, час-другой, пока они неожиданно куда-то скрылись и я остался один, с каким-то тревожным чувством». |
| Рис. 1. Фосфоресценция магнита. Рис. 2. Фосфоресценция руки. И вот, хотя Рейхенбах ещё в средине этого столетия доказал на опыте, что при особых условиях, например, при долгом пребывания в темноте, некоторые лица, называемые сенситивами, видят, как с пальцев рук у известных лиц, точно также, как и с полярных концов магнита истекает энергия, дающая свет, как это представлено на рисунках 1 и 2, это, однако, нисколько не могло подвинуть решение вопроса вперёд. Замечательно, что самый факт истечения из некоторых лиц энергии в виде света известен с самой глубокой древности, и следы об этом имеются даже в Библии , в рассказе о сиянии лица у Моисея 206 ( Исх. 24:29–35 ). У многих, так называемых, электрических женщин и световых медиумов отделение от них фотосфен представляется самым частым феноменом. Очень часто лица, введённые в магнетический транс, видят своего магнетизёра буквально плавающим в таком свете. Вокруг же головы его волнующаяся световая атмосфера, видимая ими, нередко достигает весьма значительных размеров, до 3–4 футов в вышину. Мы, со своей стороны, для демонстрации самого процесса истечения энергии из человеческого организма придумали следующий опыт. Лист чистой белой бумаги покрывается каким-нибудь фосфоресцирующим веществом, например, Бальменовой краской. Такой лист после предварительной экспозиции на свет солнечный, электрический или от горения магнезиальной ленты издаёт в темноте характерный фосфорический свет. Если к такому светящемуся листу приложить какую-нибудь обнажённую часть тела, как-то: руку, щёку, лоб, губы, нос, или любой предмет, как ножик, ключ и т. п., и подержать неподвижно некоторое время, то на фоне листа остаётся потом весьма красивый отпечаток, в виде более ярко светящегося рисунка, очень напоминающего по форме энергографические рисунки. Этот рисунок, светящийся весьма ярко сначала – хотя яркость эта различна для различных лиц – мало-помалу тускнеет и, наконец, совсем исчезает, и свет фона становится опять однообразным. Это явление, по-нашему, должно объяснить следующим образом. Фосфоресцирующие вещества потому и светят, что способны впитать в себя энергию, имеющую волны известного ритма, которую затем и возвращают в виде света. Физиологическая энергия, как нам известно, способна фосфоресцировать, т. е. её волны как раз имеют тот ритм, а потому, понятно, она должна поглощаться тем веществом, которым мы покрыли лист. Но в таком случае в тех местах, где физиологическая энергия впиталась, общая сумма фосфоресцирующей энергии увеличится, а потому эти места засветят ярче, и это продолжится до тех пор, пока не израсходуется избыток энергии. |
| Священнослужители, сами испытывая все невзгоды, понимали, как нуждаются люди в поддержке, утешении. А ведь многие из них, уже очень немолодые, жили далеко от своих храмов. Даже старейший протоиерей Иоанн Горемыкин на восьмом десятке лет каждый день пешком добирался с Петроградской стороны в Коломяги. Некоторые верующие и сейчас помнят, как обессилившего в блокаду священника везли в конце войны к службам на финских саночках. Сохранились свидетельства прихожан, что он порой последний паек свой отдавал голодающим. В начале 1942 г., получив вызов от одного из сыновей из Саратова, о. Иоанн прочитал письмо сына, советуясь с прихожанами как поступить. «Какая-то женщина в черном платке упала на колени: «Батюшка, на кого же ты нас оставишь? Сироты мы без тебя…» И протоиерей наотрез отказался эвакуироваться. В некрологе о. Иоанна особенно отмечалось его блокадное служение: «Несмотря на преклонный возраст и истощение, мужественно под обстрелами проходил большие расстояния для служб в церкви. Обходил больных, раненых и малодушных, вселяя бодрость и окрыляя надеждой – горячей молитвой и упованием на милосердие Божие». Епископ Владимир (Кобец) Следует отметить также служение архимандрита Владимира (Кобеца), лично тушившего зажигательные бомбы, собиравшего пожертвования верующих в фонд обороны и обслуживавшего одновременно два прихода. В своем заявлении 20 декабря 1945 г. митрополиту Григорию (Чукову) о. Владимир писал: «Я исполнял священнические обязанности в Князь-Владимирском соборе без всяких прекословий, особенно в дни блокады города нашего. Приходилось служить почти каждый день, так как другим священникам было невозможно придти исполнить свою череду, а я живу поблизости, и я рисковал жизнью под обстрелом, а все-таки старался не оставлять богослужение и утешить страждущих людей, которые пришло помолиться Господу Богу. В храме стекла падают на голову, а я не останавливал службу. Часто привозили меня на саночках в храм, я не мог идти. По воскресеньям и праздничным дням я ездил служить в Лисий Нос, и случались всякие несчастья, даже пешком идти 25 км под обстрелом и с разными препятствиями, и я никогда не отказывался от возложенного на меня дела». При этом о. Владимир имел больное сердце. После войны он служил наместником Псково-Печерского монастыря. Несколько лет архимандрит отказывался от настойчивых предложений принять епископский сан, но, в конце концов, стал архиереем. |
| Учителями Геронды, как мы знаем, стали двое известных подвижников благочестия, филокалистов - Амфилохий Патмосский и Филофей (Зервакос). Один уже канонизирован Церковью, а канонизация другого, я думаю, дело самого ближайшего времени. Настоящий ученик своих старцев, отец Григорий сумел во всей полноте воспринять преподаваемое ему учение, полное аскетизма и самоотвержения, а затем приумножить и передать всё братии. Дохиарская братия, и правда, как вы отметили, очень любила своего игумена. Ведь на Афоне люди приходят не в тот или иной монастырь, а к тому или иному старцу, конкретному духовнику. И братия шла именно к отцу Григорию. Он был, что называется, трудяжкой, и братия вокруг него собралась такая же: они буквально «вкалывают», работают даже в праздничные и выходные дни. Некоторые настолько привыкли работать, что после всенощного бдения смотришь - лампочка горит, и кто-то штукатурит стену. Архиепископ Иона с Герондой Григорием. Монастырь Дохиар, Святая Гора Афон Думаю, эта высота святости и привлекала к старцу Григорию. Мой знакомый как-то сказал об одном праведнике: «Смотришь на этого человека и спасаешься». На Геронду достаточно было смотреть - и ты напитывался этой святостью, осознавая всю свою немощь и недостоинство. Ведь ни для кого не секрет, что, находясь в ситуации, когда нам не с кем себя сравнить, или сравнивая себя с людьми, живущими в таких же условиях и такой же жизнью, мы имеем ничтожные шансы на духовное возрастание. Так, если альпинист хочет преуспеть, то должен ориентироваться не на Говерлу, а на Эверест. Эверест, быть может, он и не покорит, зато поднимется, допустим, на Эльбрус. Спортсмен по прыжкам в высоту должен смотреть на Сергея Бубку и только тогда сможет преуспеть. А если ты живешь в Киеве и видишь, что в целом неплохо у тебя дела идут: где-то получилось помолиться, где-то проект осуществить, что-то доброе сделать, - то начинаешь самоуспокаиваться. «А я-то еще ничего... По сравнению с другими - так вообще, хо-хо!» А когда видишь человека, живущего как египетские отцы, и братия рядом с ним такая же, это очень отрезвляет, побуждает не нос задирать, а глаза опускать и говорить: «Боже, дай мне благодать, чтобы хоть немного приблизиться к этим людям...». |
| Панагия патриарха Иоасафа II. 1671 г. (Камея «Успение Богородицы». XIII–XIV вв., К-поль). Мастер Михаил Яковлев. Москва (ГММК) Панагия патриарха Иоасафа II. 1671 г. (Камея «Успение Богородицы». XIII–XIV вв., К-поль). Мастер Михаил Яковлев. Москва (ГММК) В духе решений Большого Московского Собора, повелевшего совершать канонизацию святых только по решению Архиерейского Собора при наличии «достоверных свидетельств» (Моск. Собор, 1666-1667. М., 19053. Л. 8-8 об.), в Патриаршество И. стало нормой строгое отношение к освидетельствованию мощей и чудес. В 1669 г. игум. вологодского в честь Сошествия Святого Духа на апостолов монастыря (Галактионовой Знаменской пуст.) Сергий просил благословение патриарха на освидетельствование мощей прмч. Галактиона (Бельского) и пение ему молебнов. Разрешение, судя по всему, не было дано, поскольку в 1673 г., после смерти И., монастырские власти обратились к патриарху Питириму за повторным разрешением. В 1667 г. по благословению И. Суздальский архиеп. Стефан с комиссией свидетельствовал чудотворения от Шуйской Смоленской иконы Божией Матери , находившейся в Воскресенском соборе Шуи. Образ был признан чудотворным. На Соборе в 1667 г. руководителем Московского Печатного двора был поставлен Сарский и Подонский митр. Павел. В 60-х гг. XVII в., по-видимому в связи с распространением старообрядчества, упал спрос на продукцию Печатного двора, она впервые стала убыточной. 21 авг. 1667 г. в работу типографии были внесены серьезные изменения. В ее штате оставили лучших мастеров, к-рые работали на 4 станах «крупною азбукою». Остальных вывели за штат без сохранения жалованья, они могли работать на станах «мелкой азбуки», предназначенных для тиражирования ходовых малоформатных книг. Одним из результатов реорганизации Печатного двора стало возобновление издания певч. книг. В 1668 г. по благословению И. царь повелел митр. Павлу собрать мастеров певч. дела, к-рым предстояло продолжить работу распущенной после 1654 г. комиссии по исправлению «раздельноречных» певч. книг. Новая комиссия приступила к работе в 1669 г. Итогом ее деятельности стали исправление и подготовка к изданию певч. книг и написание трактата «Извещение… требующим учитися пения» (1670; см. в ст. Григорий Нос ). В целом работа Печатного двора при И. была успешной. Первой книгой, вышедшей по решению Большого Московского Собора и имевшей благословение И., был «Жезл правления» Симеона Полоцкого, направленный против старообрядцев. Позднее издавались Поучения прп. Ефрема Сирина (1667), Евангелие (1668), Чиновник архиерейского служения (1668), Последование освящения антиминса (1668), Триодь цветная (1670), Поучение святительское к новопоставленному иерею (1670), Апостол (1671), Требник (1671) и др. |
| Приблизительно с 1932 г. его занятия светской живописью (пейзажи с видами парижских окраин, зарисовки старинных церквей, цикл акварельных иллюстраций к повести Н. В. Гоголя «Нос», декоративное панно, выполненное совместно с Гончаровой, и др.) стали перемежаться с обращением к церковному искусству: Круг брал уроки по технологии иконописи у П. А. Фёдорова, пользовался советами и указаниями инокини Иоанны (Ю. Н. Рейтлингер). С 1933 г. он - активный член правосл. братства свт. Фотия в Париже, возглавлявшегося В. Н. Лосским. Члены братства распространяли Православие на Западе, разрабатывали богословские проблемы, в т. ч. богословия правосл. образа. В 1934 г. Круг вступил в парижское об-во «Икона», объединившее художников-иконописцев рус. эмиграции и исследователей в этой области. В 1935 г. при участии Успенского осуществил основные художественные работы в церкви Трехсвятительского Патриаршего подворья в Париже. В 1937 (Le Pere Grégoire. Р. 38) или в 1938 г. (ГРМ. СР. Ф. 133. Д. 457) совместно с Успенским расписал Покровскую часовню на «русской ферме» в Грорувре (не сохр., иконостас и росписи известны по фотографиям: Арх. Л. А. Успенского. Оп. 5. Д. 1-28). В годы оккупации Парижа Круг пережил острый душевный и творческий кризис. По окончании войны поселился в парижском предместье Ванв при ц. Св. Троицы, нес послушание псаломщика и певца. Писал в основном небольшие иконы для частных лиц, в 1945-1946 гг., приехав в Париж, работал вместе с Успенским в его мастерской. В 1948 г. от настоятеля ванвской церкви и своего духовного о. Сергия (Шевича) принял монашеский постриг с именем Григорий (в честь прп. Григория Киево-Печерского иконописца) и вскоре перешел на жительство в Свято-Духовский скит в Ле-Мениль-Сен-Дени, в к-ром пребывал до кончины. Расцвет «исключительного иконописного таланта» Г. в этот период связан с «всецелым включением этого таланта в его монашеское призвание» (Le Реге Grégoire. Р. 39). Наряду с богослужением иконопись стала смыслом и содержанием его жизни и формой молитвы. Тогда Г. были созданы наиболее значительные работы: иконостасы ц. Св. Троицы в Ванве (нач. 50-х гг. XX в.; 1955-1956), ц. Св. Духа (в доме Н. А. Бердяева) в Кламаре (1-я пол. 50-х гг. XX в.); 2-й иконостас и настенные росписи перестроенной церкви Трехсвятительского подворья в Париже (1959-1961; в соавторстве с Успенским); иконостасы ц. прп. Серафима Саровского в Монжероне (1960-1962) и ц. в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» в Нуази-ле-Гран (нач. 60-х гг. XX в.; 1964-1965; в наст. время перенесена в собор Знаменского мон-ря, Марсена); иконостас и росписи ц. Казанской иконы Божией Матери в Муазне (1964-1966). К позднему периоду творчества Г. относятся недатированные иконостасы, предназначавшиеся для правосл. монашеской общины в Авероне (ныне в ц. св. Марии Магдалины в Гааге, Нидерланды, и в домовой церкви рус. детского лагеря в Отвиль-сюр-Мер). |
|
|
