| Здесь probatio et refutatio, πιστς; κα φυσις, καταςκευη κα νασκευ составляют одну нераздельную часть слова. Здесь св. Астерий указывает сначала, что цель новогоднего торжества неясна совсем. „Ибо басен, взаимно опровергающих одна другую, рассказывается много, а верного ничего». А сравнительно с другими христианскими праздниками – Рождеством, праздником Светов, Воскресением, – новогоднее торжество является совсем без основания. „А у чего нет причины и цели, то – пустяки и болтовня». Но этот праздник и не носит характера общей радости. „О нелепость! все бродят, разинув рты, в надежде получить что-нибудь друг от друга. Давшие печалятся, получившие не удерживают». „Праздник этот, ложно так называемый, полон тяготы». „Праздник этот прелестнейший бывает у людей причиною долгов и процентов по ним, – поводом к обеднению и началом несчастий». Этот праздник действует развращающе на все возрасты, классы и положения людей. „Дети учатся тому, чего лучше бы не знать – быть сребролюбцами». Бедные мучатся завистью и бедностью своей. „Простолюдины принуждены бежать из города и не подходить к нему, – и они избегают его более, чем зайцы – сетей». Воины „в дисциплине и нравственности терпят вред. Ибо научаются неприличию, занятиям актерским, распущенности нравственной и слабости, забаве, противной законам, и власти, которую они поставлены охранять». „Многославные сановники попусту тратят богатство, бесплодно для праведности, с прибылью для греха». Астерий указывает примеры наказания злых сановников еще здесь на земле 394 . Последнюю, четвертую часть слова Астерия составляет επλογος – заключение. Оно здесь необыкновенно кратко, но сильно. „Итак все это, раз оно таково, не есть ли, по мудрому Екклезиасту, суета сует» 395 ?! Сделанный нами разбор творений св. Астерия со стороны их церковно-литературной формы и со стороны их логического построения достаточно ясно нам показал, что мы имеем здесь дело с произведениями к высшей степени замечательными. Почти все проповеди св. Астерия со стороны той литературной формы, какую он им хотел придать, строго выдержаны, безукоризненно идеальны. |
| Посланник рад был поддержать своих друзей для славы римской церкви. Они составили новый план для окончательного, по их мнению, низвержения Кирилла, который в то же время, по словам Мафаса, не переставал своими поучениями утверждать православных в отеческой вере и выставлять на вид тайные цели папистов. 212 В апреле 1623 года, иезуиты вместе с графом де-Сези сделали новый донос турецкому правительству на Кирилла Лукариса: будто бы он имел тайные сношения с великим герцогом тосканским, и замышлял предать ему один из островов архипелага. При всей своей нелепости, клевета придумана была довольно удачно: турки давно опасались тосканского герцога, войска которого не раз производили опустошения на берегах Геллеспонта, и потому поверили клевете. При этом иезуиты еще принесли Гуссейну 20,000 талеров, и он немедленно велел отправить Лукариса на остров Родос, как государственного преступника. 213 Так совершилось первое заточение патриарха Кирилла Лукариса. На место низложенного патриарха Григория амасийского возведен в патриарха Анфим II-й, епископ адрианопольский. Наскучив долгим пребыванием на одном и том же месте, в главном городе своем Адрианополе, Анфим усердно искал себе открытого и обширного поприща. Как человек богатый и честолюбивый, он сильно желал занять престол в Константинополе, где жизнь представлялась ему весьма привлекательною, – а сан патриарха мог представлять много пищи для мелкого тщеславия. 214 При этом иезуиты имели к нему тайный доступ, и сильно подстрекали его самолюбие, обещая ему со своей стороны несомненную поддержку и покровительство французского посланника. Слабодушный старец не мог устоять против стольких искушений и, по внушению своих сообщников, решился заплатить правительству значительную сумму, – за что немедленно и был объявлен патриархом. Православные греки должны были на время подчиниться Анфиму, дабы избавиться от жестоких притеснений Гуссейна, оставшись беззащитными после Лукариса. Приверженцы папы вне себя были от радости; они немедленно отправили в Рим нарочного вестника, чтобы уведомить папу о торжестве французского посланника и иезуитов над бедствующим православием . |
| 2 К Константинопольскому патриарху две грамоты: первую грамоту любительную к нему одному тайно; а в ней объявити про Мелетиев приезд к Москве, и что он его грамоту и два правила за подписями вселенских патриархов и иных архиереев, и тринадцать платков, которые послал он к великому государю с ним Мелетием, привез вцеле, и за то за все доброхотение и труды, что он показал чрез грамоты, которые привез Мелетй, отписати ему со благодарением, и чтоб он как нибудь экзарха своего в Московское государство прислал, а буде ему того экзарха тайно отпустить будет невозможно для того, что Салтан или кто (из) ближних его людей про то сведают, и от того ему патриарху учинятся какие убытки, и великий государь те его убытки изволит своим государевым жалованьем наградить со вторицею, а чтоб одноконечно экзарха своего к Москве прислал, потому что без вселенского патриарха и без его вселенского экзарха в Московском государстве патриарха ставить отнюдь невозможно; да не токмо для патриархова поставленья вселенский экзарх надобен к Москве, и для иных церковных и царских нужных дел. А что извещал великому государю Мелетий, приехав из Царягорода к Москве, будто ему патриарху экзарха своего за страхом турков к Москве послать невозможно, и великому государю про их житие и в каком гонении от турков они пребывают известно; а в Московское государство тамошние пестрые и черные власти приезжают почасту и, на Москве быв и от великого государя милостину взяв, в свои места отъезжают. И ныне на Москве бывший Амасийский митрополит Косма и Погонианский архиепископ Нектарий и бывший Иконийский митрополит Афанасий; и тот Афанасий, приехав к Москве, извещал великому государю, что он прислан от него Цареградского патриарха экзархом и племянник его, а прислан будто для того, что великого государя царя примирить с патриархом. И как возможно великому государю с патриархом помириться одним словом без грамот вселенских патриархов. А как к Москве ж Мелетий приехал и от всех вселенских патриархов привез правилные письма за их руками, и он Афанасий те письма лживил, и будто у тех правилных писем приписи не патриарховых рук. |
| 12 июля 1664 г. 1. Докладная Записка Царю от лица неизвестного 1) Василию и Кондратию дати всякому по человеку и отпустити их не вместе, для того, чтоб не ведали друг друга о чем посланы. 2) Дати им по подорожной за красною печатью, чтоб их за подводами не задержали нигде. 3) Писать грамоту к гетману или к Серку, и лутши, чтоб их проводили с великим береженьем до Раскова и до молдавской земли в Яси, а в Раскове и в Ясех напишу я, богомолец твой, к Домни Роксандре и к Юрию Урсулу, боярину земли молдавские, чтоб тех посыльных людей, которые пойдут отсюда с Василием и с Кондратием, проведав всяких вестей из турецкие земли и от немецкие и венгерских и прочих государств писал вскоре, и отпустить к тебе великому государю к Москве с великим береженьем, чтоб не попали где ни будь. 4) А до молдавской земли проводивши их и сами пойдут где им быть указано. 5) Дати Василию и Кондратию твоего государева жалованья чем купити лошадей и на прокормленье туда и назад. 6) Сказать Амасийскому митрополиту, чтоб он писал к дяде своему, к святейшему патриарху Нектарию и объявити твоя государева милость и желание, чтоб он потружался и приехал в Московское государство. 2. Докладная записка Царю и резолюции на оную Надобно 2-м человеком греком по 2 подводы человеку от Москвы до Днестра до города Ражского. (Резолюция): Послать государев указ о подводах. Взять у Василия Пушеннинова. Им же надобно по 1-му ч. провожатых. (Резолюция): Стрельцов дву ч. и подводы им дать. Им же надобно проезжая государева грамота за красною печатью. (Резолюция): Дать проезжие грамоты. Им же надобно к гетману к Ивану Брюховецкому или к Ивану Серку об отпуске и о подводах листы. (Резолюция): Посылать листы. Им же надобно государева жалованья в дорогу денег на лошадиную покупку и на харчи. (Резолюция): 172-го июля в 12 день великий государь указал дать им денежного жалованья по пятьдесят рублей человеку и в расход те деньги записать имянно. 3. Грамота к Гетману Ивану Брюховецкому о даче греку Василию Иванову подвод и провожатых до Молдавии |
| —156— квиля, то мне искренне жаль, что человек обладает таким крайне болезненным самолюбием, которое затмевает у него разум. Будучи совершенно ничтожен, как историк (именно – как историк, но не как вообще повествователь), наш «некий писатель» может иметь очень большие достоинства в других отношениях, чего я вовсе не думаю ни отрицать, ни оспаривать. Между тем, по общему признанию всех порядочных людей, наполненный клеветами и инсинуациями пасквиль есть средство мщения мерзкое и презренное, решаясь прибегнуть к которому человек сильно грязнит свою репутацию. 1627 Истинно прискорбно мне, что место пасквилю на меня дано в журнале «Странник». Всем и каждому известно, что редактор-издатель «Странника» г. А. Пономарев есть профессор петербургской духовной академии. Таким образом, один профессор академии дает у себя место пасквилю на другого профессора академии: это есть нечто далеко не совсем ладное… Я, разумеется, вовсе не заявляю той претензии, чтобы г. Пономарев, как профессор академии, совсем ничего не помещал против меня в своем журнале: пусть он помещает у себя критики на мои книги самые жестокие и самые беспощадные, – отвечая или не отвечая на критики, я, конечно, не скажу против их напечатания г. Пономаревым ни единого слова; но иное дело пасквиль. А не думаю я, чтобы г. Пономарев прибег к тому жалкому оправданию, будто между беспощадной критикой и пасквилем трудно провести границу. Граница совершенно ясна: критика, какая бы то ни было, изобличает и доказывает действительные недостатки сочинения; а пасквиль клевещет и инсинуирует или же просто бранит, ничего не доказывая (это заглавие статьи: «Московский академический историк о житии преп. Сергия» требовалось самой беспощадной критикой?). И добро бы еще пасквиль составлен был так, что был бы браним в нем один я и тщательно выгорожены были все —157— другие; но этого нет: пасквилянт явно высказывает свое пренебрежение к академиям и академической науке, явно смеется над академическими учеными степенями. Следовательно, профессор академии не находит ничего странного в том, чтобы содействовать появлению на свет пасквилей, в которых посягается на честь и унижается достоинство академий. Никакого действия не бывает без причины; почему должно иметь причину и то действие г. Пономарева, что он поместил пасквиль на меня в своем журнале. Думав один и вместе с знакомыми, я не мог придумать никакой другой причины, кроме желания и надежды – при помощи скандалезной статьи приобрести лишний пяток-десяток подписчиков журналу между многочисленными любителями всего скандалезного… Конечно, и профессору академии, если он издает журнал, никто не воспрещает заботиться о приобретении подписчиков: но профессорский ли способ заботиться и стараться об их приобретении посредством помещения в своем журнале пасквилей? Впрочем, возможное дело, что на все мои ламентации г. Пономарев ответит мне словами аристофановых афинян: κα τατα δ σμικρ, да ведь это пустяки!… 1628 |
| – Итак, миссионеры жизни, не имея возможности сломить сознательную свободную волю человека, чего и Сам Бог никогда не делает, получают, однако, способность воздействовать на нравственную природу человека, вызывая к жизни и сознанию таящиеся в ней добрые ощущения и удаляя злые. Истолкования такого воздействия и представляют собой центральный интерес Пастырского Богословия. И вот об этой-то разности между сознательною индивидуальной волей и расположениями нравственной природы (добрыми и злыми), постоянно дающими знать о себе даже и против желания человека, Достоевский умел говорить с поразительной силой, особенно любя рисовать борьбу доброй природы со злой личной волей и победу первой над последнею. Правда, его повести вмещают в себе и обратные явления, когда злая природа человека против желания выступает обличителем quasi доброй воли, напр., в рассказе «Двойник», или в явлении беса Ивану Карамазову, но чаще мы находим победу доброй природы. Здесь, можно сказать, шедевр его творчества, центральный вопрос жизни его героев. Ценность этих картин мы познаем однако лишь тогда, когда припомним, что автор вовсе не сентиментальный Ренан, по которому все люди собственно «душки», – что у него каются не Закхеи по первому Глаголу Божию и не Савлы, лишь по недоразумению и неведению преследовавшие христиан, но каются бесноватые Легионы, каются именно Разбойники, долго не бывшие благоразумными. Один раз, и другой, и третий грешник отвергает раскрываемый примером и любовью друзей путь покаяния, ожесточается, богохульствует и все-таки оказывается, что добро в конце концов пленяет и такого, хотя автор не закрывает глаз читателя перед полною нераскаянностью многих в этой жизни, оканчивающейся у них самоубийством. О, автор вовсе не забывает, что в нашей падшей природе есть злой дух: он подробно говорит в «Записках из Мертвого Дома» (III, 185) о том, что люди испытывают особенное наслаждение мучить беззащитную невинность; его товарищи арестанты вовсе не кающиеся Магдалины, они говорят с холодным цинизмом о своих преступлениях, но есть по Достоевскому и для них якорь спасения, есть еще надежда, – надежда эта неизгладимая совесть. |
| Обвиняют в тенденциозности и Достоевского, но обвиняют только потому, что обвинять его, как литератора, не в чем; на самом деле его повести чужды всякой партийности. Не буду говорить о том, что автор равно бичует в них и верующих, и неверующих, западников и патриотов; равно отыскивает доброе в тех и других: сошлюсь на то, думаю неложное впечатление о ходе духовного развития самого писателя, которое подтверждается и его биографиями. У Достоевского изображение законов психической жизни и картин быта общественного не последовало за сложившимся заранее философским и нравственным мировоззрением, но предшествовало ему и образовывало собой это мировоззрение с такой же индуктивною постепенностью, с какой оно усвояется его читателем. У Достоевского, как психолога, как нраво-и-быто-описателя, нет стадий развития: картины внутренней жизни его героев, их борьба с собой, их припадки, раскаяние или самоубийства, совершенно одинаково описываются и в предсмертном его романе «Братья Карамазовы», и в юношеских произведениях, как «Бедные Люди», и в творениях, написанных во время и после ссылки, так что, распустив его сочинения по листочкам и перепутав их все между собой, мы не получим дисгармонии в характере перемешанных картин, ни режущего разнообразия в монологах: нарушится только последовательность излагаемых повестей. Достоевский, как описатель действительности, один и тот же на протяжении тридцатипятилетней ли- тературной деятельности, но Достоевский, как прямой проповедник православия, открывается себе и миру лишь в последнее десятилетие своей жизни, как славянофил и панславист – в последнее пятилетие, и даже того меньше. Между тем, если снова пересмотреть все его произведения, начиная с 1846 года, то все они приводят к одному и тому же, все говорят читателю тоже, что «Братья Карамазовы», начавшиеся за два года до кончины писателя. Избрав предметом наблюдения жизнь человеческого сердца без всяких дальнейших общефилософских представлений, и тем давая читателю полнейшую возможность следить за мыслью автора шаг за шагом, Достоевский в законах этого же сердца указывает зачатки нравственных понятий и выводов, сначала чисто субъективных антропологических, в роде, напр., вреда гордости в «Неточке Незвановой» (1849), или силы смирения в «Бедных людях» (1846), а затем продолжает всматриваться и в те постепенно расширяющиеся круги нравственной атмосферы, которые, расходясь в ширь от колебаний человеческого сердца, достигают высоты небесного Престола и проникают в подземную глубину богопротивного царства сатаны, по пути своему охватывая все богатство различных областей народного, исторического и всемирного общежития. |
| Г. Орднунгсрихтер был поражен заявлением арестанта. Пусть прежде я посещал один арестантов и мог, по его понятию, наедине нашептывать им разные несбыточные обещания; но теперь я посещал арестантов при нем самом и ничего предосудительного не говорил им; конечно был ласков с ними, утешал их, – и никого из них даже не приглашал принять православие. Ничего соблазнительного для лютеран не было и за богослужением, и вдруг арестант захотел принять православие, – а недавно один уже и был присоединен. Лютеране не понимают, как благотворно, как привлекательно православное богослужение для простого, не предубежденного человека. Я, а равно и г. Орднунгсрихтер объявили желавшему принять православие, что закон не воспрещает переходить из лютеранства в православие, но за этот переход никакой выгоды земной он не получит и ни какого облегчения от заслуженного им наказания ему не будет. Ничего этого я не хочу, говорил арестант, я хочу только принять веру православную, «я не хочу быть, как скот». Горько было конечно выслушать эти последние слова арестанта приверженцам лютеранства и особенно г. Орднунгсрихтеру. Что именно хотел высказать ими изъявивший желание принять православие? не известно. Может быть то, что до присоединения мною арестанта к православию содержащиеся в тюрьме лютеране были как бы совсем забыты пасторами и, как помню, их никогда не причащали. Может быть и то, что тюремное начальство, встревоженное присоединением к православию арестанта, пригласило в тюрьму пастора, который немедленно же хотел принять на причастие всех арестантов, но иные не захотели приступить к этому таинству, не приготовясь к нему и едва ли даже не пообедавши, и говорили: разве мы скоты, что пойдем на причастие не готовые к тому? Я объявил арестанту, что он может быть присоединен к православию не скоро, а только чрез шесть месяцев после изъявления им желания принять православие, а в это время он должен приготовляться к тому и изучать св. веру православную. В пять часов по полудни я обещал прийти в тюрьму и принести арестанту книги, по которым он мог бы знакомиться с православием: при чем просил г. |
| —24— статьи из Кормчей и из Свода законов (в подстрочных примечаниях) приведены и буквально». 1650 Тщательно рассматривая примечания автора, мы должны сказать однако же, что он судит о них не совсем верно. Что приводимые в них цитаты гражданских византийских законов составляют параллельные места тексту М. Властаря – это совершению верно; но чтобы они служили источниками для М. Властаря – это сказано слишком много (как нами выяснено было уже прежде). Что касается соответствия русских гражданских законов законам синтагмы, то в этом отношении примечается большой произвол автора: ибо нередко в качестве соответствующих приводятся из свода законов такие статьи, которые по содержанию и по духу не имеют никакого соответствия византийским законами, а объединяются только общностью предмета, о коем дают свои разнохарактерные определения. Напр. на стр. 29 приводится византийский закон: «уместившихся с бессловесными или скотоложников должно отсекать член», – и в качестве, соответственного ему закона цитируется ст. 1350 Свод. 1857 и даже 997 Свод. 1885. 1651 Но какое же тут соответствие? Столько же мало соответствия между византийским законом, приводимым на стр. 42 и 43 и приводимым здесь в примечаниях текстом (стр. 64:79, 81:82–86. Т. XIV и ст. 82:83, 88. Уст. Духов. Консисторий). Цитируемые здесь статьи русского кодекса получили свое бытие без всякого влияния М. Властаря . Тоже самое должно сказать о русских законах, цитируемых на стр. 65 в примечании 3-м: также относительно цит. на стр. 67 примеч. 1 и др. Что касается цитации Кормчей книги, то здесь напротив замечается некоторая скудость цитации: автор весьма редко обра- —25— щается к ней, между тем как в ней целиком находится прохирон Василия Македонского, который служил дов. важным источником для синтагмы М. Властаря , – а также эклога Льва Исавра, далее некоторые новеллы Юстиниана, и позднейших византийских императоров. Автор хорошо сделал бы, если бы привел даже целиком текст сих законов по Кормчей книге наряду со своим переводом сих законов. |
| Не запрещается лютеранину идти на отправляемое вами богослужение, если он будет того желать». Как очевидно, в этом ответе ни на какой закон не указано, а только прописано требование уездного фискала. Я не удовольствовался этим распоряжением и указал на статьи закона (38 и 43 Уст. Общ. Попеч. о тюрьмах XIV т. св. зак.), по которым, как член тюремного комитета, я должен быть снабжен билетом на вход в места заключения арестантов. Этот билет и должен дать мне право посещать арестантов, когда мне возможно. Как тюремному священнику мне тюрьма должна быть открыта всегда, особенно когда потребует духовная нужда того, или другого арестанта, например больного. Я не имел ничего против того, чтобы при посещении арестантов меня сопровождали г. Орднунгсрихтер, или смотритель тюрьмы; но так как последний чиновник занимает должность марш-комиссара при Орднунгсгерихте и очень часто отлучается из города в уезд, а равно и сам начальник полиции тоже часто не бывает при тюрьме, то я просил суд сделать распоряжение, чтобы вышеозначенные чиновники отнюдь не затрудняли мне немедленно входить в тюрьму и посещать арестантов. Но лютеране мало надеялись на смотрителя тюрьмы; поэтому при моем посещении арестантов сопровождал меня сам Орднунгсрихтер. Это сопровождение не могло стеснять меня в моих наставлениях и утешениях арестантам, но не позволяло им откровенно высказывать мне о —124— своем душевном состоянии, – они боялись высшего начальника, – особенно боялись выражать свое сочувствие к русской вере. И если бы какой смелый арестант стал мне жаловаться на несправедливость суда, как бывало прежде, он очень сильно поплатился бы за оскорбление суда. Самые книги, даваемые мною православным арестантам для чтения, конечно строго воспрещалось читать лютеранам. Тот же Орднунгсрихтер явился и на отправляемое за тем мною в молитвенной комнате богослужение. Арестантам объявлено было, что кто из них желает, тот может быть при православном богослужении. Начальству не удобно было не объявить этого всем арестантам и лютеранам, а тем более неудобно было удержать в камерах желающих присутствовать при богослужении и сказать мне, что арестанты-лютеране не желают вместе с православными молиться Богу. |
|
|
