| Владиславлев перевел половину урока очень хорошо. – Где же он не знает? – сказал учитель авдитору. Ну-ка, переводи сам дальше. Авдитор на этот раз не справлялся со своим русаком и стал переводить по старой памяти кое-как... – Да ты сам-то не знаешь! – вскричал учитель. – А у кого он слушался? – обратился учитель к первой парте. – У меня, – сказал второй ученик Успенский. – Как записан? – Scim…Ho я его не успел прослушать... звонок пробил... – А!.. вы мошенничаете!.. – Преображенский за то нас и записал, что мы давали ему за нотату по пятачку, а он просил по четвертаку, – сказал Владиславлев. – А!.. вот оно что!.. Вы мошенничаете оба... Наказать обоих... и Успенского и Преображенского наказать... А за нотату вперед никому не сметь брать больше трех копеек. Преображенский и Успенский взмолились, со слезами упрашивая учителя простить их, и обещали вперед быть аккуратными. – Нет!.. – говорил учитель. – Высечь... Преображенский! поди к двери... Дневальный! наказать его, чтобы вперед знал сам урок да не мошенничал... А ты, Успенский, читай урок из грамматики... Я посмотрю, сам-то знаешь ли ты... Успенский начал читать урок и на первом же правиле оборвался. – У кого он слушался? – У меня, – сказал третий ученик Пятницкий. – Как он записан?.. Слушал ли ты его, или тоже, скажешь, не успел? – Знающим... Я его не слушал: понадеялся, что он знает... – Где же он знает?.. А сам ты у кого слушался? – У Преображенского. – Поди, читай урок. Пятницкий ответил хорошо из грамматики и потом из Корнелия. – Становись на колени за неправильную запись в нотате, – сказал учитель Пятницкому. – А ты, Успенский, поди к двери... высечь его!.. Как ни отговаривались Преображенский и Успенский и сколько ни упрашивали учителя помиловать их, а были-таки высечены. Никогда еще не бывало того, чтобы первые ученики попадали под лозу за незнание урока. И глаза им теперь стыдно показать на свет: все училище узнает о таком позоре. Как можно не отомстить! И вот, едва кончился класс, Преображенский и Успенский накинулись на виновников своего позора и порядочно избили их. Владиславлеву и Мелиоранскому не в первый раз приходилось плакать от насилий кандидатов, и потому они потерпев, без жалоб учителю, перенесли новые побои. Они рады были тому, что верх остался на их стороне, а это поощряло их в намерении облегчить участь младших учеников и способствовать их успехам в занятиях. Назло кандидатам они на следующий же день, еще часа за два до звонка, по праву цензорства взяли у живших на казне Преображенского и Успенского карту и принесли ее в класс. |
| – Я не могу вам ничего сказать относительно введение обязательного изучения древних языков во всех учебных заведениях, но могу вас уверить, что изучение вами этих языков поставит вас по образованию выше ваших сверстниц, если бы даже вам и не пришлось продолжить своего образование слушанием университетских лекций. Поэтому я с удовольствием сейчас же с вашим посланным доставляю вам латинскую и греческую хрестоматии, лексикон Кронеберга и грамматики, при помощи их вы легко можете изучить эти языки. Руководителем вашим в этом деле может быть мой брат, когда вы будете жить в Дикополье, здесь же если вы позволите, могу передать вам главные основание этих языков. – Очень бы рада была еще раз быть вашею ученицею, но мы сегодня же вечером едем в Дикополье, потому что папа уже покончив здесь свои дела и поехал отдавать прощальные визиты. Он хотел было еще здесь пробыть с неделю, но maman прислала ему сегодня телеграмму, зовет домой... кажется есть у неё виды на то, что князь Скородумов хочет просить руки Валентины и для этого едет к нам из Москвы со своею матерью... – Итак, мы с вами должны теперь проститься, быть может, навсегда. – Да, должны проститься, но навсегда ли, это одному Богу известно. Я полагаю, впрочем, что весною maman непременно будет здесь и если я буду жива и здорова, тогда приеду с нею... Тогда вы увидите, какие успехи я окажу в изучении этих языков, надеюсь, что у меня достанет сил и охоты заняться изучением их, если буду здорова... – А я вам от души желаю успеха и здоровья... – Со своей стороны и я пожелала бы вам успеха в изучении живого разговорного языка французского, если бы только вы имели к тому случай... – Такого случая не предвижу... – Жаль, очень жаль, что не могу вам в этом помочь... Настала новая минута молчание, в продолжение которой оба они кажется думали о том, как бы им отдалить минуту предстоявшей разлуки. – До свидания! – сказал наконец Владиславлев, – мне время домой... – До свидания! – сказала Людмила, – желаю вам успехов и здоровья... Людмила подала Владиславлеву руку, которая была довольно холодна и дрожала. Владиславлев раскланялся с нею по-товарищески и пошел домой, думая дорогою, зачем только судьба свела меня с Людмилой. В след за ним слуга Дикопольских принес в его квартиру бумагу и перья. Ученики до безумия были рады подаркам и чуть не до вечера ликовали, распивая чай. |
| – Не робей, ребята! крикнул Голиков, обращаясь к мальчикам, и прищелкивая пальцами. – Без боя инспектору не отдадимся в руки. Теперь и погулять-то немного! Edimus, ut vivamus, nou vimus, ut edamus, 58 – запел он, подвязывая перед зеркалом манишку и галстук, и припоминая примеры из латинской грамматики, которые он когда-то вместе со своими товарищами распевал на разные мотивы, бывши еще в училище. – Полно тебе! – заметил ему Владиславлев, – Ты не мальчик. – Вот еще! Полно! Благо припомнилось былое! Помнишь, как мы бывало в училище-то певали! – Было, да уже прошло то время... Теперь не до ребячества... – Ничего! И теперь сойдет. Теперь и повеселиться-то, пока еще нашего брата не тревожат ни лекции, ни инспектор... Валяй, ребята! Ambulandi cavsa in hortum venimus... Нитта cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo; bic homo fit sapiens non vi, sed saepe stadendo 59 Exibat studiosus Пить чай в трактир к Киреичу, Invenit ibi stantem Полштифель Ерофеичу 60 О, salvum sis puellum, Киреич наш блаженный! Si nondum sit potenter, Будь друг мне незабвенный, Et nondum sit licenter, Дай выкурить сигарку, Et pro salute tuo Позволь мне выпить чарку. 61 – Идем! – сказал наконец Голиков, взявшись за свою фуражку, и оба друга товарища отправились прямо в трактир Киреича, отыскивать там Тихомирова. Трактир Киреича в эту пору, когда вошли в него Владиславлев и Голиков, был положительно переполнен семинаристами, посторонние посетители в подобных случаях сюда не допускались. Столы все были заняты и за каждым из них сидело не менее четырех семинаристов. Глазам представлялась довольно пестрая картина. Тут, по обеим залам расхаживались с папиросами в зубах целые десятки риторов и философов квартирных и казеннокоштных. Там, за столами сидело еще большое число риторов и философов и даже синтаксистов и третьеклассников. На столах стояли подносы с чайниками и стаканами, бутылками пива и меда и миски с солянкой, либо пирожки и котлеты. И там и тут слышался говор, переходивший в какой-то неопределенный гул, так что с трудом можно было разобрать, что здесь говорится в десятки шагах от тебя, и, если бы кто захотел наблюдать за разговорами семинаристов, немногое бы пришлось ему уловить из их разговоров. Здесь еще, в одном углу, у самой почти двери из малой залы трактира в большую сидели два философа, довольно-таки подгулявшие. Перед ними стоял половой с подносом в руке, а на подносе стояли две рюмки с наливкой. Оба приятеля смотря на бывшие перед их глазами рюмки с наливкой, пели тихонько и довольно стройно один легоньким тенором, а другой тихим контрабасом: |
| На седьмом году Владиславлева начали учить грамоте. Несмотря на свое малолетство, он и тогда уже оказал хорошие успехи и подавал большую надежду на блистательные успехи в будущем: в одну зиму выучился он прекрасно читать и писать, выучил наизусть краткий катехизис и знал первые два действия арифметики по учебнику блаженной памяти Куминского, одному из самых неудобопонятных для детей; в следующие три года, особенно в последний из них, он прошел св. историю, русскую грамматику, арифметику до тройных правил и грамматики латинскую и греческую до синтаксиса. Тем и закончилось его домашнее воспитание. Когда Владиславлеву исполнилось десять лет, о. Петр повез его в Мутноводск и представил на экзамен, чтобы записать его во II класс училища; но Владиславлев на приемном экзамене так отличился, что ректор училища, никогда еще не слышавший таких разумных ответов от десятилетних мальчиков, представляемых на экзамен, принял его прямо в III класс. Затем, по обыкновению и горькой необходимости, малютка брошен был в Мутноводске на произвол судьбы, подобно всем «семинаристикам», как хозяева семинарских квартир называли учеников мутноводского духовного училища, в отличие от учеников Семинарии, которых все называли просто «семинаристами». Отец его уехал домой, дав только 30 копеек на калачи на всю треть, да сказавши при прощанье: «Учись, Вася! Будь умен, скромен и послушен». И Владиславлев остался один, лицом к лицу с семинарскою жизнью, которая если и теперь еще черна и незавидна, то в ту пору была еще чернее и незавиднее... Проводив отца, он поплакал немного, потом стал присматриваться ко всему окружавшему. Как для него ново и странно было все, что он видел перед собою!».. Все общество семинарской его квартиры состояло из двадцати человек, из которых только трое было маленьких, а остальные, за исключением старшего богослова, все риторы и философы. Естественно, что в таком обществе Владиславлеву в ту пору нельзя было ничего встретить хорошего. Вот что он увидел здесь в первый день, когда проводил своего отца. |
| Ян Амос Коменский К XIX веку в классических заведениях возобладала классно-урочная система обучения, впервые предложенная Яном Амосом Коменским в 1631-м году, и классическое образование приняло тот вид, который оно и сохраняло до начала XX века. Как правило, наши современники, что-то слышавшие о классическом образовании, в первую очередь вспоминают о классических гимназиях в Российской империи и по ассоциации начинают считать модель классического христианского образования, на которой базируется программа «Классические беседы», имеющей отношение к тогдашней образовательной модели. Это не так, и следующая цитата из той же статьи Энциклопедии Брокгауза и Эфрона дает понять, почему. Из подробного текста Ф. Мищенко можно сделать вывод, что классическое образование в царской России очень мало соответствовало описанной выше идеальной модели и вызывало в конце XIX века не меньшую критику общественности, чем современное российское образование: Если в Западной Европе не перестают раздаваться жалобы на несовершенства господствующей школьной организации и системы образования, то у нас эти жалобы перешли в настоящие мольбы о снятии с детей непосильного бремени; разлад между школой и семьей достиг высочайшей степени; живое слово в защиту того, что есть действительно возвышающего, цивилизующего в античных литературах, заглушалось укоризнами и ропотом; до опасных размеров возросло число недоучек в наших гимназиях. Петербургскому университету, в лице профессоров Владиславлева и Помяловского, принадлежит почин в изыскании способов к устранению крайностей из нынешних школьных порядков и учебных планов в гимназиях, а равно к восстановлению прежнего характера историко-филологических факультетов (1889). Двадцатилетние усилия пересадить Классицизм в Россию мерами строгости привели к тому, что историко-филологические факультеты опустели, и гуманистическому образованию русского общества стал угрожать неизбежный упадок. Эта плачевная ситуация в системе российского классического образования привела к реформе учебного плана классической гимназии, в частности, в области сокращения часов на изучение грамматики древних языков в пользу изучения грамматики родного языка, математики и естественных наук. Реформа в области изучения классической филологии сместила акценты с формального изучения грамматики древних языков на чтение классических авторов и их переводам на русский язык, что привело к оздоровлению обстановки и постепенному возврату интереса молодежи к классической филологии и гуманитарным наукам в целом: |
| – Разумеется, – сказал Майорский, – ни мальчики не будут более бросать в нас грязью и камнями, ни их отцы и братья не будут нас напутствовать ни срамными словами, ни пинками в бока или спину... Это так естественно. – Да. Вот вам первая польза от открытия школы!.. Но вы обратите еще свое внимание на то, что освобождение крестьян непременно поведет к открытию сельских народных школ повсюду, а не полезно ли и не приятно ли будет вам теперь же заранее, под руководством своих наставников, приучить себя к этому роду деятельности – к обучению детей грамоте?.. Да и здесь не выдвинет ли это вас на вид перед начальством и не примирит ли с инспектором, если вы откроете школу для приходящих детей в семинарии и поведете дело хорошо?.. Подумайте об этом, господа, а я переговорю с инспектором. – Нечего и думать долго: вы скажите нам, что нужно сделать, как открыть эту школу, и мы все сделаем по вашему совету... – Мне кажется, что это сделать нетрудно... но следует только на первое время задаваться широкою программою. Сейчас вы просто можете только испросить позволение обучать в семинарии несколько мальчиков чтению, письму, пению, молитвам и счету, а в будущем году вы можете набрать побольше мальчиков и открыть настоящую начальную школу, в которой ученикам может даваться основательное начальное обучение в духе религиозном, такое именно, которое могло бы быть достаточным для низшего класса народонаселения нашего города. Школу эту можно будет разделить на три или четыре одно за другим следующих отделения, так чтобы в старшем можно было преподавать катехизис, общие сведения из географии, русской истории и грамматики. Я переговорю об этом с инспектором и если он на это согласится, вы подадите тогда прошение ректору о дозволении открыть ежедневную бесплатную школу. Поверьте, что у вас дело пойдет хорошо и учеников будет очень много. – Мы это все устроим. Только вы переговорите с инспектором. На следующий день Владиславлев снова отправился к инспектору и переговорил с ним об открытии школы, разъяснивши ему всю пользу существования этой школы при семинарии. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ДИМИТРИЙ КРАТОВЕЦ [болг. Димитър Кратовски; македон. Димитар Кратовски] (XV в.), «дьяк», южнослав. книжник. Уроженец или житель Кратова (Македония). Работал по заказу архиепископов Охридских. В болг. исследовательской лит-ре Д. К. называется болгарином, в македонской - македонцем, в сербской - сербом. Д. К. определял свой книжный язык как сербский, во всяком случае не противопоставлял его языку переписываемой им книги. Из письменного наследия Д. К. сохранилось лишь обширное, на 9 листах in folio (РГБ. Григор. 27), послесловие к Алфавитной синтагме Матфея Властаря, переписанной им в 1466-1468 гг. В. И. Григорович нашел рукопись в 1845 г. в Охриде и отделил от нее листы с послесловием ( Григорович В. И. Очерк путешествия по Европейской Турции. М., 18772. С. 156. 23), совр. местонахождение самого кодекса неизвестно. Послесловие Д. К. является самостоятельным лит. произведением, к-рое состоит из поучения о пользе писаных законов и необходимости их соблюдения людьми разного социального положения, исторического повествования о событиях в Охридской архиепископии в 60-х гг. XV в. и выходной записи с пожеланиями благополучия писцу, его родственникам и церковным властям. Из послесловия следует, что Д. К. долго переписывал Синтагму, начал по повелению Охридского архиеп. Дорофея , а закончил уже при архиеп. Марке (см. ст. Марк II , патриарх К-польский). В послесловии Д. К. сообщает о войне султана Мухаммеда Завоевателя с христ. правителями Албании, о постройке тур. крепости Эльбасан (совр. Албания), о перемещении Марка с К-польского престола на Охридскую кафедру, о переселении туда архиепископа вместе со знатнейшими гражданами Охрида и др. уникальные сведения по истории центральной и зап. частей Балканского п-ова в начале тур. владычества. Современники признавали лит. значение послесловия Д. К. Так, Владислав Грамматик использовал его в послесловии к Сборнику житий 1469 г. ( Киселков B. C. Нов лъч върху книжовна дейност на Владислав Граматик//ИБИД. 1948. Кн. 22/23. С. 170-178). |
| Память у него в эту пору развилась настолько, что для него даже из «Православного исповедания» достаточно было прочесть урок два или три раза, и он уже знал его слово в слово и с большим толком. Вообще говоря, со стороны приготовления уроков у него дело шло очень хорошо: он всегда хорошо знал всякий урок. Но вот его беда: он был слишком несмел, никогда «не поднимался» отвечать на возражения наставника словесности при его вопросе «кто скажет?» и чрез это очень много терял. Это первое. А второе горе его состояло в том, что у него не клеились сочинения, задаваемые наставником словесности. Выйдя из училища с одним только знанием русской грамматики и уменьем прекрасно, без малейшей грамматической ошибки, писать под диктант и излагать прочитанное, он не умел «сочинять»: задаваемые наставником периоды никак не клеились у него, и всегда выходили хуже, чем у других, а хрии превращенные так совсем даже не дались ему, он ни одной хрии не написал порядочно. К счастью еще нашего героя, наставник словесности был не рутинер: он только лишь в первый год, чтобы ознакомить учеников с разными видами сочинений и приучить их к изложению своих мыслей в правильной форме, – задавал им периоды, хрии, периодические речи, и т. п. Зато на другой год у него все это было брошено. «Пишите, как кто мыслит: не гоняйтесь за формою... Какою бы речью не было написано ваше сочинение, отрывистою ли, периодическою ли, или смешанною, все равно; лишь бы написано было дельно», – объявил Гостунский на первый же класс второго года, и вместо прежних рассуждений стал больше заставлять их описывать картины природы, писать рассказы из народного быта или из семинарской жизни и разговоры товарищей о разных предметах, близких к сердцу учеников. Владиславлев наш стал лучше справляться со своими сочинениями, но еще не мог сравниться ни с Прозоровским, ни с Безобразовым. После Рождества дело его пошло на лад лучше, и в этом помогло ему случайное обстоятельство. Проходя раз в воскресный день мимо театра, он вздумал заглянуть на прибитую у дверей афишку, и едва только потом сошел с парадного крыльца театра, как нечаянно наткнулся на Гостунского. |
| По возвращении в Россию, он основался в Петербурге; вскоре издал очень дельное описание Помпеи с рисунками и небольшую монографию о характерах и физиономии. Тогда же получил место учителя в пажеском корпусе, а вслед за тем в продолжение нескольких лет был преподавателем русского языка и словесности детям великой княгини Марии Николаевны; в конце пятидесятых годов, он преподавал те же предметы и покойному цесаревичу Николаю Александровичу в объеме гимназического курса. В это время я был вызван в Петербурга Яковом Ивановичем Ростовцевым, по поручение которого я тогда изготовлял мою Историческую Грамматику и большую Историческую Хрестоматию для пособия учителям военно-учебных заведений и, разумеется, навестил Класовского. Он только что женился на миленькой немочке, белой и румяной толстушке. Она показалась мне очень доброй и изящно-простой в обращении. В ее отсутствие я передал Класовскому приятное впечатление, произведенное на меня его женою; он мне на это ответил, что главное ее достоинство состоит в том, что у нее нет ни души родных; был отец, да и тот, возвращаясь. однажды со службы, пропал без вести. Разговаривая с ним о русской литературе, мы коснулись XVII века, когда она сильно подчинена была польскому влиянию. Я ему, между прочим, сказал: «Вот вам бы, Владислав Игнатьевич, заняться этим периодом; вам, конечно, коротко знакома польская литература того времени». Мы в то время уже друг другу «выкали», называя друг друга по имени и отчеству. «Почему это вы так думаете?» отвечал он вопросом: вы это сделаете гораздо лучше моего, я и по-польски то ничего не понимаю. Да вот еще что я хотел вам заметить: вы забыли, как меня зовут. Ведь я не Владислав, а Владимир». – «Вот тебе на!» подумал я. С тех пор я не видался с ним до декабря 1859 года, когда я вызван был в Петербург преподавать историю русской литературы покойному цесаревичу Николаю Александровичу. Разумеется, я не замедлил обратиться к Класовскому за получением сведений о степени познаний цесаревича в русском языке и словесности, для того чтобы в строгой последовательности завершить гимназический курс, пройденный его высочеством, своими лекциями в подлежащем объеме университетского преподавания. |
| Жрецы были исполнителями богослужебных обрядов: так жрецу принадлежала обязанность служения Святовиду в Арконе 234 ; так было и во многих других местах, как видим из свидетельств современников... Не припоминая здесь всего, что должно войти в рассмотрение самых обрядов, укажу на важнейшие свидетельства, упоминающие об участии в этом случае жрецов. Жрецы возносили молитвы к божеству: так Титмар говорит, что жрецы сходились в храм умилостивлять гнев богов, и, совершая гадания, поочередно шептали тайные слова, без сомнения молитвы, которыми просили божество раскрыть свою волю и будущее; так и Саксо грамматик, описывая обряд богослужения в храме Арконском, рассказывает, что жрец наполня рог свежим вином и почтив идола, как будто он должен был пить прежде жреца, просил торжественными словами счастья себе и отечеству, а гражданам обогащения и побед 235 . Жрецы были возносителями жертв, не всегда, но во многих случаях – и самых важных. Из Титмара знаем, что жрецы приносили жертвы в храме Ретрском; Гельмольд говорит в одном месте, что жертву закалал жрец и по заклании пил ее кровь, а в другом, что жрец приносил иногда в жертву христианина, на которого падал жребий 236 . Что жрец был жертвоприноситель, это показывает самое его название, хотя впрочем оно употребительно только в старославянском и русском 237 . Другое название жреца в смысле жертвоприносителя есть «колдун»: для объяснения этого слова, кроме многого другого, служит и то, что в хорутанском наречии «калдовати» до сих пор значит приносить жертву, «калдовавц» – жрец, а «калдовница» или «калдонише» – жертвенник 238 . Жрецы были и гадателями, истолкователями прорицаний. Нестор рассказывает о волхвах, отгадавших смерть Олегу; хроника Лаутербергская о ворожее, пророчившей победу Владиславу Тонконогому; жиз-неописатели св. Отгона Бамбергского о жреце, совершавшем гадания конем в Штетине, о ворожеях и жребиеметателях, которых иметь запрещал св. Оттон и пр.; Титмар говорит о жрецах, гадавших жребием и конем; Гельмольд – о важности жреца Арконского, как истолкователя гаданий, – об обычае жрецов пить кровь жертвы для того, чтобы одушевить себя силою пророческой и пр.; Саксо грамматик – о том, что жрец гадал об урожае будущего года по вину, наливаемому в рог Святовидов и совершал гадания конем; Козьма Пражский – о княгине Любуши как о прорицательнице, – еще об одной ведунье, советовавшей исполнить волю богов для одержания победы, – о том, что князь Братислав изгнал из края всех магов, гадателей, жребиеметателей; песня Краледворской рукописи «о поражении Тагар» поминает о «чародеях, гадачах, звездочетах и кудесниках», гадавших о том, кто будет победителем; Вацерад – о «гадачах, пророках, птицегадателях, вещцах, волхвецах и волхвицах», и пр 239 . |
|
|
