| «Слушайся начальников, за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся» . И в этих наставлениях старый Гринев остался себе верен. Посылая сына на службу, он стремился не к тому, чтобы тот попал в «случайные» люди, нахватал всякими правдами и неправдами чинов и орденов. Гринев, конечно, считал бы себя счастливым, если бы его сын выделился из ряда вон своими заслугами, но он не хотел видеть его среди искателей, пролагающих себе дорогу к почестям посредством покровительства разных «милостивцев». Он внушает сыну прежде всего строгое исполнение долга. Своими только что приведенными наставлениями, он желает сказать вот что: «Не старайся избегать трудных и опасных поручений и ставь исполнение служебных обязанностей выше соображений о карьере и расположения людей, власть имущих. Умей жертвовать собою, если того потребует служба; но не бросайся в опасности, очертя голову. Будь храбрым, но не будь искателем приключений, не будь выскочкой и не унижайся до происков и лести». «Береги честь с молоду» . В этом последнем и главном правиле Гринева объединяются все его наставления. Честь - это его святыня и сокровище, которым он дорожит всего более и которое он советует сыну блюсти от молодых ногтей. Честь - главный двигатель всех чувств и поступков Гринева. Руководствуясь всегда и во всем честью, он умел ценить ее и в других. Когда к нему приезжает в дом Марья Ивановна, он, несмотря на все свое предубеждение против девушки, на которой его сын самовольно задумал жениться, радушно встречает бедную сироту, как только узнает, что ее отец был повешен Пугачевым и всенародно обличал его в самозванстве. Исповедуя культ чести, как верности служебному и сословному долгу, старый Гринев невольно и безсознательно привил этот культ своему сыну и тем самым спас его от падения и ошибок в Белогорской крепости и при столкновениях с Пугачевым. Молодой Гринев - плоть от плоти и кость от кости своего отца, и вот почему Пушкин поставил эпиграфом к своему роману пословицу, которою завершает старый Гринев наставления сыну: «Береги честь с молоду». Нравственный смысл «Капитанской Дочки» сводится именно к этому совету. |
| И вот, дорожная кибитка, в которой Гринев с Пугачевым едут выручать Машу, словно уплывает в совершенно особый план бытия, недоступный непосвященному. Даже Маше сюда закрыт путь: «Потом обратился он к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь». Марья Ивановна быстро взглянула на него и догадалась, что перед нею убийца ее родителей». Пугачев, безусловно, спасает Машу из безнадежного положения: но ведь он одновременно и убийца ее родителей! Для человека невозможно, не разрушаясь духовно, принять одно в ущерб другому, и Пушкин подает Маше руку помощи: «Она закрыла лицо обеими руками и упала без чувств». Да и для самого Гринева все это с трудом воспринимается как реальность: «Соединенный так нечаянно с милой девушкою, о которой еще утром я так мучительно беспокоился, я не верил самому себе и воображал, что все со мною случившееся было пустое сновидение». В эту необыкновенную атмосферу человеческого общения Гринев попадал дважды. Второй раз, с момента «бердского пленения», он глубже погрузился в нее; но, что интересно, и здесь, как и в первый раз, это случилось не в результате прямого желания героя, а вследствие двух совершенно неразумных поступков. Рассмотрим подробно эти поступки, для чего вернемся к тому моменту повести, когда Гринев «надел тулуп и сел верхом, посадив за собою Савельича», чтобы, по милости Пугачева, ехать из Белогорской крепости в Оренбург. Теперь для Гринева, покинувшего волшебный круг, где он дружески беседовал с «главным злодеем», наступила обыденная жизнь, где нужно быть либо на одной, либо на другой из враждующих сторон. Гринев честно служит, ежедневно выезжает за городские стены «перестреливаться с пугачевскими наездниками». Вновь перед ним непроглядная мгла, из которой к тому же нужно вырвать Машу. «Я умирал со скуки. Время шло. Писем из Белогорской крепости я не получал. Все дороги были отрезаны. Разлука с Марьей Ивановной становилась мне нестерпима. Неизвестность о ее судьбе меня мучила». Но вдруг – чудом пришла весточка. Именно чудом: погнался за одним из служителей зла, |
| Когда Гринев наконец очнулся, опасность бурана уже миновала; миновала и нужда в вожатом. «Приехали». Наступила ровная полоса отдыха, бытовых забот, спокойных наблюдений: «Хозяин, родом яицкий казак, казался мужик лет шестидесяти, еще свежий и бодрый. Савельич внес за мною погребец, потребовал огня, чтобы готовить чай, который никогда так не казался мне нужен. Хозяин пошел хлопотать». Происходит и вполне разумная расплата с вожатым: угощение вином. Вожатый доволен, Савельич не возражает, считая это вполне соответствующим оказанной услуге (ведь нельзя отрицать, что хотя вожатый и показал дорогу, но и Гринев, в свою очередь, «изволил подвезти его к постоялому двору»). Все довольны, все отдохнули за ночь. Утром же «...буря утихла. Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи. Лошади были запряжены». И вдруг Гринев пожелал отблагодарить вожатого сверх меры: дать «полтину на водку». Тут уже справедливость нарушается; голос рассудка – Савельич – просыпается и яростно возражает. Но наш герой по-прежнему свою волю ставит превыше всего. Препятствующий рассудок он побивает его же лукавым оружием: не полтину (деньги по уговору – в распоряжении Савельича), так заячий тулуп (о вещах договора не было)! Вожатый тоже принимает подарок не как плату, а как милость, как сверхдолжное: «Бродяга был чрезвычайно доволен моим подарком. Он проводил меня до кибитки и сказал с низким поклоном: «Спасибо, ваше благородие! Награди вас Господь за вашу добродетель. Век не забуду ваших милостей " ». И отметим, что щедрость как форма своеволия оказалась столь органичной для героя, что он вообще скоро забыл об этом поступке, как о чем-то совершенно естественном и привычном: «...а я отправился далее, не обращая внимания на досаду Савельича, и скоро позабыл о вчерашней вьюге, о своем вожатом и о заячьем тулупе». И опять потекла ровная дорога к неведомому месту службы... Но вскоре прихотливый удар чужой воли дал этой дороге неожиданный, резкий изгиб: от Оренбурга – к Белогорской крепости. Что же оказалось причиной поворота, столь важного для последующей судьбы героя?.. Гринев объясняет так: |
| Окликнув его во время дуэли и заставив тем самым оглянуться, он дал возможность Швабрину нанести Гриневу предательский удар. Напоминая самозванцу о заячьем тулупе, Савельич мог навлечь его гнев на Гринева. Вообще, простодушный Савельич делал своему молодому барину столько же хлопот, как и услуг, и погубил бы его, не ведая о том, если бы Гринев имел малодушие и низость всегда и во всем слушать своего дядьку. К счастью для самого Савельича, Гринев был юноша такого закала, что его нельзя было склонить к поступкам, несогласным с служебным долгом и дворянским достоинством. Гринев ценил в Савельиче преданность, не прочь был даже иногда следовать его советам, когда они того стоили, но прекрасно понимал, что между его понятиями и понятиями Савельича о чести лежала целая бездна, и жил своим умом. Бедный Савельич! Он и не подозревал, что некоторые из его советов могли покрыть «барское дитя» несмываемым позором, если бы оно не отвергало их с презрением. Простодушный и недалекий дядька считал бы за величайшее счастье оказать своему господину какую-нибудь крупную услугу, но это удалось ему только однажды, да и то случайно. Обратив на себя внимание Пугачева в то время, когда Гринева вели на смерть, он напомнил самозванцу своею особой о заячьем тулупе и единственно этим спас жизнь «дитяти». В том то именно и заключается всегдашний трагикомизм Савельича, что он действует обыкновенно не впопад и достигает своих целей совсем не теми путями, на которые рассчитывает. Гринев умел ценить внутренние побуждения Савельича и был ему благодарен и за его попечения, и за его самоотвержение, и за его добрые намерения. Ревнуя о благе своих господ, Савельич никогда не потакал им в тех случаях, когда они, по его мнению, поступали не так, как следовало, и безбоязненно высказывал им в глаза свое мнение. Он часто ворчит на П.А. Гринева и разражается целым рядом упреков, когда тот возвращается в Симбирский трактир, едва держась на ногах; на требование денег для уплаты долга Савельич отвечает: «воля твоя, сударь, а денег я не выдам». |
| «Упрямства дух нам всем подгадил», - мог бы сказать про себя старый Гринев словами Пушкина. Он был «родов униженных обломок», и не сделал блестящей карьеры. Почему? Может быть, потому, что сравнительно рано вышел в отставку (вероятно, в виду необходимости взять в свои руки управление деревней), а может быть, и потому, что не отличался способностью хватать чины и награды и, несмотря на свою исполнительность и храбрость ,не очень-то нравился начальству, вследствие своего крутого и самостоятельного права.- Долго ли старый Гринев состоял на службе? Вероятно, не менее двадцати пяти лет, так как по манифесту 31 декабря 1736-года дворяне обязаны были служить 25 лет. Этот закон сохранял силу до манифеста 1762 года, которым дворяне были освобождены от обязательной службы. В 1774 году Гринев, как видно из последней главы «Капитанской дочки», находился уже в преклонном возрасте; в молодости он участвовал в походах графа Миниха, (см. начало романа и письмо Гринева к Рейнсдорпу), был товарищем Рейнсдорпа, «воина времен Анны Иоанновны», а, следовательно, и сам начал службу не позже тридцатых годов XVIII столетия, всего же вероятнее, что даже еще раньше, быть может, при Петре Великом. Для того, чтобы попасть в число офицеров, служивших при самом Минихе, он должен был прослужить довольно долго в низших чинах, ибо даже по манифесту 1762 года двенадцатилетний срок службы в низших чинах оставался обязательным для всех сословий без исключения для приобретения права на первый офицерский чин (Полн. Собр. Зак. 11,444, § 8), записывание же малолетков на службу с тою целью, чтобы старшинство на производство в чины начиналось для них с раннего детства, стало входить в обычай лишь при Анне Леопольдовне и Елизавете Петровне («Дворянство в России» Романовича-Славатинского, стр. 128- 129). Презрение, которое питал Андрей Петрович к «шематонам» гвардии, и уважение, с которым он отзывался о солдатской лямке, доказывает, что старый Гринев служил все время в армии и, вероятно, подобно Державину и многим другим дворянам, жил до производства в офицеры вместе с рядовыми, исполняя все работы, который на них возлагались. Вообще, та суровая школа службы, которую проходил Андрей Петрович в свои ранние годы, не имела ничего общего с тою беспечальною и легкою службой, которую нес его сын в Белогорской крепости. |
| И вот, Гринев переместился в ровную, однообразную атмосферу дорожного быта: «В ту же ночь приехал я в Симбирск, где должен был пробыть сутки для закупки нужных вещей, что и было поручено Савельичу. Я остановился в трактире». А надо сказать, что в этом эпизоде, как, впрочем, и во всей повести, Савельич – словно воплощенный дух материализма; он постоянно стремится поработить своего господина, а Гринев упорно хочет сохранить свою независимость. Эта борьба составляет одну из постоянных нитей повести. Почти всегда она имеет трогательно-комический оттенок: видя безусловную доброжелательность Савельича к хозяину, мы видим и явную несостоятельность его практицизма для выполнения наиболее важных человеческих задач. Так и в данном эпизоде: если бы Гринев поступал лишь по воле рассудка, то он так и остался бы до возвращения Савельича «глядеть из окна на грязный переулок»... Но живое чувство скуки заставило нашего героя пуститься «бродить по всем комнатам» в поисках неизвестно чего: «Вошед в биллиардную, увидел я высокого барина, лет тридцати пяти, с длинными черными усами, в халате, с кием в руке и трубкой в зубах. Он играл с маркером, который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард на четверинках. Я стал смотреть на их игру»... Гринев был втянут и в игру, и в прочее беспутство: «...а покамест поедем к Аринушке». Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе привыкать. Встав из-за стола, я чуть держался на ногах; в полночь Зурин отвез меня в трактир». Когда наступило похмелье, пришел стыд, потому что страсти, разбуженные усердием Зурина, не пришлись по душе нашему герою. Но хотя он и чувствует стыд, однако упорно не хочет признать себя виновным перед разумностью Савельича; он хочет раз и навсегда утвердить свою свободу. Пусть жить по глупой воле, но только – по своей! «Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно мне будет освободиться от его опеки...» |
| Машеньке Мироновой автор отвел в повести сравнительно мало места, но глубокий, сокровенный образ этой девушки, ее необыкновенно прекрасная душа, несомненно, делают капитанскую дочку главной героиней произведения. Офицер Швабрин препятствует любви Маши и Петра, плетет интриги. Маша же, «благоразумная и чувствительная», безошибочно почувствовав своей чистой душой низость и подлость этого человека, решительно отвергает его ухаживания: «Ни за какие благополучия!» Вскоре крепость захватывают мятежники. Сколь ярко Пушкин описывает, как во время бунта проявляются высокие качества одних людей и низость других! Родители Маши, Иван Кузьмич и Василиса Егоровна, отказываются служить Пугачеву и бестрепетно, не изменяя чувству долга, умирают за то, что считают святыней своей совести. Смерть ждала и Петра Гринева, но Пугачев милует его. «Обещаешься ли служить мне с усердием?» — спрашивает он. Гринев же не только не присягает ему, но даже не обещает Пугачеву не идти против него: «Голова моя в твоей власти… отпустишь меня — спасибо, казнишь — Бог тебе судья». «Суровая душа Пугачева была тронута». Мужество, честность, искренность человека, не покривившего душой, даже когда жизнь была на волоске, поражают бунтовщика, и он отпускает офицера «на все четыре стороны». Гринев уезжает за помощью в Оренбург, ведь в Белогорской крепости осталась осиротевшая Маша, которую попадья выдает за свою племянницу. Резким диссонансом является образ Швабрина, ставшего в час испытания изменником. Воспользовавшись тем, что Пугачев назначил его комендантом крепости, он вновь пытается добиться руки капитанской дочки и, снова получив отказ, заточает непокорную девушку в неволю. Гринев узнает об этом и, по стечению обстоятельств, уже вместе с Пугачевым едет в Белогорскую крепость. Швабрин мечется как трус, пытается не пустить их к девушке, но Пугачев выбивает дверь. «На полу в крестьянском оборванном платье сидела Мария Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба». Она не сразу догадалась, что пожаловал убийца ее родителей. Указывая на Швабрина, Маша с достоинством произносит: «Я никогда не буду его женою! Я лучше решилась умереть и умру, если меня не избавят». Какая твердость, какое благородство, ведь она даже ни единым словом осудила Швабрина! Она мола бы сказать, например: «Я никогда не буду женою этого подлеца!» — имея на это полное право. |
| «...готов был уже ударить его своею турецкою саблею, как вдруг он снял шапку и закричал: «Здравствуйте, Петр Андреич! Как вас Бог милует? " » Любопытно, что как только сквозь мглу вырисовывается знакомое человеческое лицо, о зле забывается: злодей «расколдовывается» и становится, в данном случае, просто «Максимычем». Завязывается теплый разговор, как будто минуту назад один из них не был на волосок от гибели. Весть о бедственном положении Маши чуть с ума не свела нашего героя и заставила лихорадочно искать способ спасти ее. Но реальных средств нет, и в безумии Гринев начинает перебирать фантастические. Сначала одно: «Ваше превосходительство, прикажите взять мне роту солдат и полсотни казаков и пустите меня очистить Белогорскую крепость». Генерал не идет на этот нелепый шаг, и Гринев решается на большее безумие. Вдвоем с неотвязным Савельичем он пускается в немыслимую экспедицию: сквозь сплошное кольцо врагов – в наполненную врагами же Белогорскую крепость. Подчеркнем, что у Гринева и в мыслях не было искать помощи у Пугачева: ведь только уже в слободе, когда его схватили, на допросе ему пришла в голову такая «странная мысль»: «...мне показалось, что провидение, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай привести в действо мое намерение. Я решился им воспользоваться и, не успев обдумать то, на что решался, отвечал на вопрос Пугачева: – Я ехал в Белогорскую крепость избавить сироту, которую там обижают». На что же надеялся Гринев, пускаясь в этот путь? Какие планы были у него в голове?.. Мы не знаем, да и сам он не знал. Ясно лишь то, что в тот миг он своей безрассудной волей вновь отверг голос Савельича – рассудка: ««Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны». Но намерение мое было твердо принято. «Поздно рассуждать, – отвечал я старику. – Я должен ехать, я не могу не ехать...»» И, как прежде, безумный шаг оказался провиденциальным, направив героя именно куда надо: к волшебному кольцу посреди завьюженной мятежной слободы, где особые, неземные законы. |
| Было бы, однако, опрометчиво судить о том, что дала Гриневу семья, по первой главе его воспоминаний. Правда, он рос дома недорослем, лазя по голубятням и играя в чехарду с дворовыми мальчишками, но он вступил в жизнь уж вовсе не таким невежественным, как можно предполагать, принимая за чистую монету все, что он говорит о своем детстве и отрочестве в первой главе романа. Поступая на службу, он умел читать и писать и настолько владел русским языком, что, без всякой посторонней помощи, мог писать стихи. По всей вероятности, в доме Андрея Петровича, кроме «Придворного календаря», были и еще кое-какие книги, который были прочитаны и перечитаны любознательным мальчиком. Если Андрей Петрович выписывал для сына географические карты, то нужно предположить, что он выписывал для него и другие учебные пособия. Не может быть, чтобы Гринев-сын ничего не извлек из них. У Бопре, как видно из третьей и четвёртой глав романа, Петр Андреевич научился говорить и читать по-французски и притом совершенно свободно, о чем в первой главе «Капитанской дочки», однако, не упоминается. Таким образом, пребывание Бопре в доме Гриневых не прошло безследно для его питомца. Занимаясь с Бопре французским языком, Гринев, вероятно, читал с ним и какие-нибудь книги, а из рассказов Бопре познакомился с заграничною жизнью. Поступая на службу, он, судя по всему, был просвещеннее большинства своих однолеток дворян, и едва ли между ним и Швабриным была очень большая разница по образованию. Молодой Гринев всею своею жизнью доказал, что он усвоил себе основное правило отцовской морали: «береги честь с молоду». В его жизни были промахи и увлечения, но не было поступков, за которые ему приходилось бы краснеть на старости лет и в которых ему тяжело было бы впоследствии сознаться.- Он строго осуждает свое поведение в симбирском трактире, где он держал себя, «как мальчишка, вырвавшийся на волю. Но если принять во внимание, что ему не было в то время и семнадцати лет, и что встреча с Зуриным была первым дебютом его самостоятельности на житейском поприще, то нужно быть уже чересчур суровым ригористом, чтобы усмотреть в проигрыше и попойке пылкого юноши что-нибудь особенно предосудительное. |
| Можно смело сказать, что кровь соединила их: самый сильный удар зла принес и самое сильное ощущение радости. Вот какая странная получилась зависимость... Причем на эту ступень радости Гринев был занесен помимо своей прямой воли: он ничего не сделал для сближения с Машей. Его сознание было охвачено ненавистью; его целью было убийство. Но какие-то непостижимые силы обратили темную вражду в светлое соединение двух душ. Когда Гринев очнулся, первым его сознательным желанием было увековечить, посредством брака, это новое для него состояние. И вот, он «при первом удобном случае... принялся за прерванное объяснение». Маша тоже «безо всякого жеманства призналась... в сердечной склонности». За чем же, как говорится, дело стало?.. Оказывается, за благословением, которое необходимо получить свыше, в данном случае – от родителей. Родительское благословение в пушкинском понимании было не просто гарантией материального благополучия; вспомним волнующее описание этого обряда в «Пропущенной главе»: «Накануне похода я пришел к моим родителям и, по тогдашнему обыкновению, поклонился им в ноги, прося их благословения на брак с Марьей Ивановной. Старики меня подняли и в радостных слезах изъявили свое согласие. Я привел к ним Марью Ивановну, бледную и трепещущую. Нас благословили... Что чувствовал я, того не стану описывать. Кто бывал в моем положении, тот и без того меня поймет, – кто не бывал, о том только могу пожалеть и советовать, пока еще время не ушло, влюбиться и получить от родителей благословение». Вот как должно было, по представлению Гринева и Маши, завершиться построение их счастья: взаимное влечение, благословленное свыше. И Гринев начинает некоторую деятельность, сознательно направленную на получение столь желанного для обоих дара. Он пишет письмо. Письмо, вполне разумное и чувствительное, которое, по человеческим понятиям, должно бы непременно достигнуть цели. Однако как раз это-то, разумное и целенаправленное, действие терпит решительный провал: отец отказывает. А без благословения, по твердому убеждению Маши, счастье никак не возможно. Очень важно отметить, что отнюдь не воле отца покоряется Маша; за своевольным решением человека она провидит Высшую волю, которая лишь временно и случайно отождествилась с волей сурового старика: |
|
|
