| С закрытием монастыря была закрыта и Введенская церковь. Уникальные росписи, которые украшали помещение этого храма практически сразу же погибли из-за повышенной влажности, так как в здании новые хозяева устроили баню и прачечную. Кроме того на момент возвращения обезображенного здания бывшей церкви открывшейся здесь православной обители, храм находился в плачевном состоянии. Стены были покрыты трещинами, фундамент практически рассыпался, с крыши постоянно в помещение попадала вода. Когда в стенах монастыря размещался Институт програмных систем РАН, помещение бывшей церкви планировали перестоить под клуб деловых встреч, но не успели - монастырь по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго в 1998 году возвращен Русской Православной Церкви. 19 апреля 1998 года, в первый день Пасхи, в Введенской церкви была совершена первая литургия. Храм был капитально отремонтирован. Ныне в теплом Введенском храме ежедневно совершаются богослужения. В церкви находится чудотворная икона Андрониковской иконы Божией Матери. Икона названа в честь греческого императора Андроника Третьего Палеолога. В России она появилась при императоре Николае Первом. Вначале она хранилась в Зимнем дворце, затем в Троицком соборе города Санкт-Петербурга, где очень почиталась. Были отмечены случаи прозрения совершенно слепых. После революции 1917 года икона находилась в Казанском женском монастыре города Вышний Волочек. Ныне икона находится в Введенском храме, в деревянном киоте с ящичком для записочек. www//pereslavl.ru/architecure/fedorov.htm Введенская трапезная церковь известна в Феодоровском монастыре с давних времен. В 20-е г.г. XVII в. «храм поставили теплой, два престола Введение Богородицы да Николы Чюдотворца с трапезою да святые ворота». Деревянная Введенская церковь числится в переписных книгах 1635 г. В 1653 г. она сгорела и была восстановлена в 1655 г. с одним престолом. В 1684 г. на прежнем месте была построена каменная Введенская церковь, которая, согласно архивным документам, представляла собой двухстолпную сводчатую трапезную, примыкающую к ней поварня с печью и крыльцо под шатром на столбах. |
| Так: было весьма много случаев, что путники, подвергавшиеся на Ладожском озере опасности жизни, в разныя времена года, были чудесно спасены по своему молитвенному обращению к Валаамским чудотворцам. В доказательство сего приведем из многих событий некоторыя замечательнейшия: Спасение от потопления Фридрихсгамскаго мещанина Илии Овчинникова Охранение странницы Чудесная помощь зимой на озере расслабленному II. По молитвам Валаамских чудотворцев очень многие православные христиане, разных возрастов, званий и состояний получили исцеления от многоразличных телесных болезней и недугов душевных: Исцеление двухлетнего младенца по обету родителей Исцеление больной руки четырехлетнего мальчика Исцеление по обету родителей, малолетней священнической дочери Марии, болевшей глазами и расслаблением ног Исцеление расслабленной девицы Исцеление хромого Феодора Гаугине Исцеление С. Петербургского купца Капитона Михайловича Михайлова от холеры, по обещанию ехать на поклонение чудотворным мощамъ Валаамских Преподобных Исцеление С.-Петербургского купеческого сына Иоанна Старцева от падучей болезни Исцеление от пьянства Исцеление от умопомешательства и глухоты Исцеление елеем от лампады преподобных Сергия и Германа очей крестьянина Алексия Иванова Исцеление купеческой вдовы Агрипины Семеновы Андреевой Защита сирот Исцеление двух крестьян, замечательное по участию в нем валаамскаго схимонаха Григория, в мире шведского короля Магнуса III. Покровительство св. Сергия и Германа благочестию и трудолюбию Случай назидательный IV. В числе многих чудотворен были два случая таких, в которых чудотворная сила действовала от св. икон Сергия и Германа, Валаамских и всея России чудотворцев Вразумление словонарушителю Икона Преподобных Сергия и Германа останавливает пожар Заключение Вступление. Географический очерк Валаама Местоположение монастыря. – Острова, принадлежащие Валааму. – Поверхность и берега островов. – Глубина вод, окружающих острова. – Валаамские заливы и проливы. – Замечательные озера на Валааме. |
| Часто пробегали мимо него стаи волков — они подходили к нему, обнюхивали его. Но преподобный ограждал себя молитвой и не боялся их. Посещали его и медведи. Один медведь целый год приходил к нему, и пустынник делился с ним последним куском хлеба; когда же у него бывал лишь один кусок, он его отдавал медведю, а сам оставался голодным, потому что, поясняет описатель жития преподобного, зверь неразумен и не понимает необходимости терпения и воздержания. Но случалось, что и одного куска у него не было, и, не получая привычного подаяния, зверь начинал жалобно выть; тогда преподобный выходил к нему и начинал ласково его уговаривать, но зверь не понимал его и выл. Целые ночи проводил преподобный углубившись в теплую сердечную молитву, днем же он трудился: рубил дрова, возделывал огород и читал Слово Божие. Но вот проведали о нем иноки, ревнители благочестия; один за другим стали они приходить к нему, прося принять их в сподвижники. Не сразу уступал преподобный их желанию; указав на трудности пустынножительства, он говорил им: «Приготовьте сердца ваши не на покой и беспечалие, а на терпение, чтобы переносить всякое искушение и всякий труд, приготовьтесь на пост, на подвиги духовные и на многие скорби!» Всего в Радонежской пустыни собралось 12 иноков. Так возник монастырь, превратившийся в Великую лавру. Скромен и убог был тогда ее вид: в глухом бору над речкой расчищена поляна и обнесена тыном, на ней стоит небольшая церковь и несколько малых келий; между ними стоят еще деревья и торчат пни; кое-где взрыты гряды и засажены овощами. Тихо и мирно протекала жизнь иноков. Ежедневно собирались они в церковь и отправляли полунощницу, утреню, часы, вечерню и повечерие, а Божественную литургию служил священник из ближайшего села, потому что иерея между ними не было. Между ними было совершенное равенство, но духовно прп. Сергий был выше всех, и сравняться с ним никто — ни в те, ни в последующие годы — не мог. По слову Спасителя — «кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом» (Мк. 10, 44) — он служил братии: сооружал кельи, пек хлеб, готовил пищу, шил одежды, носил воду и исполнял другие работы. Питался он хлебом и водой и спал очень мало. Потом пришел к ним игумен Митрофан и стал у них игуменом. Когда же он умер, то по общему желанию братии, желавшей иметь игуменом Сергия, и против своей воли преподобный пошел в Переяславль-Залесский к епископу Волынскому Афанасию, замещавшему тогда митрополита Алексия, который уехал в Константинополь, и просил его назначить настоятеля для монастыря. Но епископ рукоположил его в сан иеродиакона и иеромонаха и поставил игуменом его самого. В слове своем к новопоставленному игумену он завещал ему помнить слова апостола: «Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать» (Рим. 15, 1) и «Носите бремена друг друга и таким образом исполните закон Христов» (Гал. 6, 2). |
| Возмем же цвет Евангельский, которым думали было мы украсить праведника. Поставим для самих себя данную Иисус Христом меру малого и великого, так, чтобы она могла показать, чего недостает, или что нужно нам для достижения «в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова» ( Eф. IV, 13 ). «Иже аще разорит едину заповедей сих малых, и научит тако человеки, мний наречется в царствии небеснем: а иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небеснем». «Разорить малую заповедь, – сотворить, научить», – какия необыкновенные меры великого и малого! Итак, велик ли тот, кто видит ниже себя тысячи подобных себе и может их преклонять и восклонять, низлагать и восстановлять, низвергать и возносить? Велик ли тот, кто на раменах своих носит целую область или государство, и может удерживать, направлять, даже увеличивать их силы? Велик ли тот, кто искусство и силу свою испытал в бранях и победами доказал свое превосходство? Велик ли, – найдутся и о сем вопрошающие, – велик ли тот, который избытки и недостатки других умеет обращать в состав своего изобилия так, что люди, которые могли бы за стыд допустить его с собою в спор о великости, принуждены обращаться к нему для получения средств сохранить блеск сей великости? «Ты глаголеши!» ( Мф. 27:11 , Мк. 15:2 , Лк. 23:3 , Ин. 18:37 ) скажут мне; ты почти назвал их уже великими. Но нет! То, что праведно или неправедно, нарицается великим на земле, не соответствует мере великости небесной, которая совсем иная. Спросим и еще: мал ли тот, кто не имеет на земли ни великого сокровища, ни великой силы, ни великого искусства, ни великого имени, кого пред другими унижает и степень звания, и бедность, и недостаток уважаемой в обществе образованности, кто едва не ниже самой земли, в которую он углубляется для извлечения из нее питательной силы, или драгоценностей, более для других, нежели для себя? Опять нет! И сей малый земли не соответствует мере того, что называется малым в царствии небеснем. Что ж? Неужели великие и малые земли равны между собою? – Подлинно, велико ли между ими неравенство пред Тем, Который безмерные небеса измеряет пядию? Не скажем однако, как и Господь не сказал, чтобы между ими не было различия; и между малыми земными мерами великого и малого есть правильные различия, положенные Тем, Который «вся мерою, ...числом и весом расположил» ( Npeм. XI, 21 ), только не по земным мерам идут небесные. |
| Все мы знаем, что тело подвержено гладу и жажде, и нужду имеет в пище и питии, которыми утоляются неприятные чувствования глада и жажды, услаждается вкус, подкрепляются силы, восполняется ущерб вещества в телесном составе. Но и дух не подвержен ли также гладу и жажде? Не имеет ли нужды в питании? Что может свойственным ему образом питать его? Знаем ли мы сие о духе так ясно, как о теле? Един Бог есть существо самодовольное, в Себе Самом всегда полное и обилующее всяким благом, никогда ни в чем не оскудевающее отвне, и, следственно, не имеющее нужды ни в каком питании. Дух человеческий, как сотворенный и непрестанно зависящий от Бога, не есть самодоволен, потому что не есть Бог; а не будучи самодоволен, он имеет нужду приобретать потребное себе довольство, или свойственным себе образом питаться. Воля его, как пищи, алчет добра; ум его, как пития, жаждет истины. Но не в нем корень добра, не в нем источник истины: следственно, не имеет он пищи и пития в себе; надобно, чтобы оные ему даны были. В Боге корень добра, в Боге источник истины: следственно, для питания духа требуется не то, что восходит из земли, но что с неба нисходит, – «манна». «Хлеб», не только по происхождению, но и по свойству чисто «небесный» ( Пс.77:24 ), нельзя положить на земле открыто пред очами телесными, воду жизни нельзя влить в сосуд из мертвого вещества; потому истинная пища духа, по необходимости, есть «сокровенная» для плоти. Слово Божие часто говорит о сей пище, давая нам познать и восчувствовать существенный наш глад и обрести спасительное питание. Пророк Давид сказует, как сам он питался сею пищею: «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. Уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающим мне: ...чаша Твоя упоявающи мя, яко державна» ( Ncaл. XXII. 1, 5 ). Иногда изображает божественное обилие сей пищи для всех человеков: «умножил еси милость Твою, Боже: сынове же человечестии в крове крилу Твоею надеятися имут. Упиются от тука дому Твоего, и потоком сладости Твоея напоиши я. Яко у тебе источник живота» ( Nc. XXXV. 8–10 ). |
| Если с некоторым вниманием рассмотрим даже телесные существа сего видимого мира, отделя от них случайное несовершенство и нечистоту, введенные в них злоупотреблением превосходнейшего творческого дара, – свободы: то найдем, что коренное начало и глубочайшее основание, как бытия их, так и благобытия, или вместимого ими совершенства, не иное быть может, как та же непрестанно действующая благость и сила Божия, которая, в особенном образе своего действования на существа духовные и свободные, именуется благодатию. Посмотри на обновляемый весною мир земных произрастений, и подумай, где его начало и основание? Скажешь ли, что это есть земля, из которой он возникает? Но возми горсть земли, покрывающей корень произрастения, и ты увидишь, что она вовсе не имеет ни силы, ни красоты, ни питательности, ни благовонности, свойственных различным произрастениям; а чего не имеет, того и сообщить им не может. Скажешь ли еще, что сила солнца, воздуха, воды соединяются в произрастениях? Но и сим не изъясняется их происхождение. Ибо каким образом малочисленные стихии производят неизчисленные роды произрастений, и даже в одном произрастении многоразличные части и свойства? Каким образом одно и тоже солнце, одни и те же земля, вода, воздух в то же время и в том же месте производят крепкий дуб, мягкую траву, благовонную розу, и у одного и того же произрастения в стебле твердость, в листьях мягкость, в цветах благовонность, в плоде питательность? Сойдем, поколику возможно, глубже к естественным основаниям видимого бытия. Какое основание самой земли, кажущейся основанием видимого на ней? Скажем ли с испытателями естества, что это есть сила тяготения или привлечения к ней, и в солнце, и в звездах, действующая между ними взаимно? Какое мертвое основание для мира, полного жизни даже и теперь когда вошла в него смерть, которой Бог не сотворил! Какое тесное основание для здания столь обширного! Да и основание ли это? Испытующий ум не удовлетворен, он вопрошает: на чем основана, в чем утверждена столь огромная сила привлечения, которая должна держать на себе, и двигать все мироздание? Чтоб испытуя глубину не низринуться в пропасть, остановимся. |
| Жить удовольствием свойственно состоянию или райскому, или младенческому: райскому – по той причине, что в раю как нет зла, так нет страдания и скорби, а потому нет и плача и воздыхания; младенческому – поелику младенец неспособен к важным упражнениям, и не знает высшей цели жизни, а потому невинно следует побуждению чувственной природы избегать страдания, прилепляться к тому, что приятно занимает чувства, играть, смеяться. Но как из райского состояния всех нас вывел грех, а из младенческого каждый в свое время выходит путем природы и образования; как в райском состоянии ныне быть мы не можем, хотя бы и желали, а младенчествовать после совершеннолетия и не естественно и унизительно, то подумайте «смеющиеся ныне» ( Лк.6:25 ), живущие только настоящим удовольствием, какое странное и неуместное явление вы представляете из себя ныне, хотя бы ничем не угрожало вам будущее! Не напрасно мудрец входит в распрю против смеха и веселия: «смеху рекох: погрешение, и веселию: что сие твориши» ( Ekkл. II, 2 ): «я сказал смеху: ты безумствуешь; я сказал веселию: что ты делаешь?» Испытав приятное во всех на земле видах, он узнал, что в любезном смехе мира кроется ныне, и что из него после откроется. «Даже среди смеха, – говорит он, болит сердце, последняя же радости в плач преходят» 955 ( Npumч. XIV, 13 ); то есть чувственное удовольствие и само в себе всегда нечисто, но смешено с неприятностию, и утомительно и в своих последствиях бедственно; ибо не только исчезает, но и превращается наконец в противное. Самый опасный враг есть льстец, а самый опасный льстец есть чувственное удовольствие. Не видим ли ежедневно, куда приводит оно тех, которые охотно ему позволяют обольщать их? В позднее раскаяние, в болезни, в нищету, в бесславие, в отчаяние, в погибель. Не видим ли, как смеющаяся роскошная жизнь разрушает благосостояние людей, едва ли не чаще, нежели бедственные приключения, непредвидимые и неотвратимые? Как легкие забавы скорее уносят здоровье у играющих, нежели тяжкие работы у трудящихся? Как добровольные рабы чувственности властию привычки отдаются ей в невольники, а наконец в оковах болезней, под карательными орудиями врачей, становятся ее мучениками? Но, что всего ужаснее, не примечаем, как люди, которых душа любит почивать, ясти, пити, веселиться, – с сею же любовию лежат, но без сомнения, уже не почивают и на смертном одре; с сею же любовию и жаждою чувственных удовольствий отходят туда, где нет ничего чувственного, которое они знают и любят, но все духовное, о котором им едва ли когда во сне мечталось? Что найдут они там для себя? Если бы и не нашлось для них ада, где огнь не угасает, где червь не умирает, где плач и скрежет зубов: их чувственное вожделение, в высочайшем степени возбужденное и оставленное без малейшаго удовлетворения, должно палить их, как огнь, точить как червь, мучить и терзать их. |
| Иногда, как угоститель, приглашает приступить к сему божественному пиршеству: «вкусите и видите, яко благ Господь» ( Nc. XXXIII. 9 ). «Приидите, – взывает также божественная Премудрость, – ядите мой хлеб, и пийте вино, еже растворих вам» ( Npum. IX. 5 ). А иногда она и саму себя превращает в пищу и питие: «ядущии мя», – говорит, – еще взалчут, и пиющии мя еще вжаждутся» ( Cup. XXIV. 23 ). Подобно сему и Воплощенная Премудрость глаголет: «Аз есмь хлеб животный, иже сшедый с небесе: аще кто снесть от хлеба сего, жив будет во веки» ( Uoah. VI. 51 ). И к самаряныне глаголет: «иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки: но вода, юже Аз дам ему, будет в нем источник воды, текущия в живот вечный» ( Uoah. IV. 14 ). И еще: «не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем изо уст Божиих» ( Mф. IV. 4 ). И Апостол истинных христиан описывает, как «вкусивших дара небеснаго, и причастников бывших Духа Святаго, и добраго вкусивших Божия глагола, и силы грядущаго века» ( Ebp. VI. 4–5 ). Скажут ли, что это суть только иносказания? Положим, если угодно, что то правда. Но как бы то ни было: поелику духовное, по естеству своему, более заключает в себе существенности и силы, нежели телесное: то сии, если угодно так назвать, иносказания и уподобления должны заключать в себе более существенности и силы, нежели те вещи, от коих оные заимствованы. Если мысль о пище телесной и ее потребность не есть мечта, то кольми паче мысль о пище духовной и ее потребности есть истина. Спросят ли: как можно представить питание духа, который, как существо простое, не знает ни ущерба, ни прибавления? Ответствую: в духе все должно представлять духовно. Тело лишенное свойственной ему пищи, наконец разрушается; а дух разрушиться не может. Но как тело от продолжаемого чрезмерно голода тоскует и слабеет: так и дух без пищи, ему свойственной, тоскует и слабеет. И сии состояния еще более относятся к духу, нежели к телу, которое только по действию духа может иметь живую силу и ощущение удовольствия. |
| Каким же словом писания управим и ограничим течение настоящего слова? Послушаем, что говорит св. Ап. Павел «всем святым о Христе Иисусе», т. е. освященным истиною учения и силою таинств христианских, «сущим в Филиппех» ( Филип. 1:1 ), после того, как проповедывал им, и возлюбил их утробою Иисус Христовою, не самолично правда к ним приходя, но, что все равно почти, чрез Епафродита их посещая, и чрез письмо к ним беседуя. «Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа» ( Филип. 1:2 ), говорит он им в начале своего послания; и видно, не довольствуясь произнести сие приветствие один раз, и видно, не имея другого столь превосходного, тоже приветствие повторяет он в конце послания: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами». И так скажу и я вам, и нет нужды если скажу не в первый раз: «благодать... со всеми вами»! «Благодать», поколику сие имя само себя изъясняет, есть сила подающая благо: с духом священного языка сообразно также называть ее, буде то покажется простее, милостию, в знаменовании такого свойства и расположения благого существа, по коему другое существо представляется ему милым, привлекающим любовь, – поколику есть доброе, сострадание, поколику бедствует, прощение, поколику виновно. Или, если надобно точнее распределить понятия, любовь и милость, приходя в действие, именуются благодатию; а принятая благодать становится дарованием. Приведенные недавно слова Апостольские, и множество других священных изречений показывают, что источник и непосредственное начало благодати есть Бог Отец, Сын и Св. Дух. Отец подает ее; И. Христос приносит ее в Своем имени; Дух Святый вдыхает ее в души верующие, и ею одушевляет их к жизни духовной, – укрепляет и подвизает к деятельности, истинно благотворной, и потому Богоугодной и спасительной. Из сего по нашей возможности составляемого понятия о благодати, которая, впрочем, в существе своем непостижима, поелику Божественна, уже не трудно уразуметь, сколь оная для нас вожделенна, или лучше сказать, необходима. Без нее нет надежды прощения грешнику; нет верного избавления бедствующему; нет никому никакого блага: потому что всякое благо происходит от Единого Бога; поелику же Бог есть бесконечен в совершенствах Своих, потому Он есть Сам для Себя вседоволен, а потому ни в ком и ни в чем не имеет нужды, ни от кого ничего не заимствует; потому никому ничем не должен и не обязан; и, следственно, подает всякое благо не по какому-либо долгу или необходимости, но только по беспредельной любви Своей и преизбыточествующей благодати. |
| Подобным образом не всякие слезы составляют плач Евангельский; ибо плачут даже и звери. Источник воды живой, текущий в живот вечный, который отверзает в человеке Иисус Христос, и который образует реки блаженства, не из телесных очей исходит; но, по изречению Господа, «течет от чрева» ( Uoah. VII, 38 ), то есть из внутренней глубины духа верующего. «Плачущие» в духе Евангельском, будучи противоположны смеющимися по духу мира, суть люди, которые чувственное удовольствие находят грубым, низким, недостойным и ничтожным, которым ничто земное не мило, ничто тленное не дорого, но возлюблен Един Бог и Его небесное царствие, драгоценна едина душа и ее вечное спасение; которые, углубляясь в познание себя, чувствуют душу свою полною грехов вольных и невольных, ведомых и неведомых, и горько «плачут ныне», во времени, осуждая внутренно сами себя, и страшась осуждения Божия вечного; видят спасение свое, как бы на нити висящим над бездною погибели, и сокрушаются помышлением о немощи своей и о неизвестности судьбы своей; низводят взоры в преисподнюю и рыдают о том, что им угрожает; возводят оные на небо и воздыхают о том, чего на время уже лишились, и навсегда могут лишиться грехами своими; воспоминают о возлюбленном Создателе, Промыслителе и Спасителе, и «отвержеся утешитися душа их» ( Nc. LXXVI, 3 ) чем-либо иным, кроме смиренного сетования и уязвления себя мыслию, от Кого удалились и Кого раздражили грехами; созерцают верою благодать, и в ней помилование грешника и прощение грехов, и сердце их расстаявает в сладкие слезы любовию растворенного покаяния и благодарного умиления. Подобно тому, как «оные смеющиеся» живут для удовольствия, и удовольствием измеряют чувство жизни, сии «плачущие» живут, некоторым образом, для слез и слезами питают жизнь духа, как и сказал один из таковых сам о себе: «быша слезы моя мне хлеб день и нощь» ( Nc. XLI, 4 ). Определив таким образом смех мира и плач Евангельский, помыслим беспристрастно, который из них сообразнее с нынешним состоянием человека на земле и с дальнейшим его назначением. |
|
|
