| Евхерий сам оставил пост сенатора и удалился в пустыню на острове Лерине. Правда, это человек, переживший ужасное событие 410 г., покорение Рима варварами. Но не отраднее смотрели на мир в конце IV и самом начале V в. Вот например несколько строк из стихотворения Проспера, вероятно, аквитанского, к своей жене, в котором он убеждает ее посвятить себя Богу: Celeri vides rotatu Rapidos dies meare, Fragilis que membra mundi Minui, perire, labi. Fugit omne, quad tenemus. «Ты видишь, как проходят дни за днями с головокружительною быстротою и хрупкий организм мира слабеет и клонится к своему падению и разрушению. Все уходит из рук». Вот человек, землю которого обрабатывали сто плугов, а теперь он рад, если у него найдется пара волов. Вот вельможа, разъезжавший когда-то в столицах на великолепных колесницах, а теперь он больной и усталый пешком идет в свою опустелую деревню. Вот негоциант: у него десять больших кораблей бороздили когда-то море, а теперь он садится в убогий челн, да сам же им и правит. Ни в селах, ни в городах нет ничего устойчивого и все стремглав несется к своему концу». Non idem status est agris, non urbibus ullis, Omnia que in finem praecipitata ruunt. Болезни, голод, холод, засуха – тысячи смертей, всюду войны без конца. «Бесчеловечный раздор свирепствует в замутившемся мире, не стало мира на земле, и ты видишь последние дни. Impia confuso saevit discordia mundo. Pax abiit terris, ultima quaeque vides. Таким образом и здесь сомнение в том, что мир может существовать еще долгие дни, даже в том, что он переживет текущее столетие». Et si concluso superessent tempora saeclo Aut posset longos mundus habere dies». (PL 51,611). Это стихотворение замечательно потому, что тон его отличается полнейшей искренностью, и это наблюдения над окружающим, над общественной и политической жизнью поставлены здесь на первом месте как побуждение к отречению от света. Проспер откровенно, не маскируясь, высказывает нам, какой мотив представляется ему особенно сильным, хотя, разумеется, целью своих подвигов он ставит нравственное совершенство здесь и вечное блаженство на небе. Этот не церковный в своей основе мотив, сильный на западе, оказывал свое влияние и на востоке. «Я желал бы и сам, обращается св. Златоуст к противникам монашества, – я желал бы и сам, чтобы монастыри сделались не нужны (τν μοναστηρων ναιρεθναι τν χρεαν), и в городах водворилось такое благоустройство, чтобы никому не было надобности бежать в пустыню (τς ες τν ρημον καταφυγς). Но при существующей безурядице, когда города полны неправды и беззакония, а в пустыне зреет обильный плод философии, – вы едва ли в праве обвинять тех, которые указывают желающим спастись выход из этой смуты, и из этой бури приводят их в тихую пристань» . |
| Но было немало причин и общих целой исторической эпохе и в ряду их не последнее место занимает . Таково было впечатление, производимое общественною и политическою жизнью этого времени. «Быть может никакая другая эпоха не была так, как эта, проникнута убеждением, что мир стареется, его течение приходит к концу, что не стоит более жить. Великая эпоха в истории человечества действительно сошла во гроб. Римская империя, древний мир, приближались к смерти, и страшна была эта предсмертная агония. Восстания, кровопролитие, бедность и чахлость внутри, а совне со всех сторон напор варваров. И что можно было им противопоставить? Уже не силу мощного государства и не крепость цельного и испытанного культурного идеала, нет – распадающуюся империю, еле-еле сдерживаемой разложившейся цивилизацией». Это замечание Гарнака справедливо. Действительно гнетущее впечатление разлагающейся государственности, наблюдение общественной неурядицы, увлекало в ряды монашества многих и в том числе немало и самых благороднейших его последователей. Вот например в каком обобщении предлагает свои наблюдения над непостоянством всего блестящего и непрочностью положения самого высокого епископ лионский Евхерий: «Да едва ли и есть в мире, чем обольщать нас. Пропала обольстительная наружная красота его... Но к чему говорить о частностях, когда самый мир в его целом идет к концу, отживает свою последнюю эпоху? Что можно сказать больше и важнее того, что уже не долго ему осталось бы жить? Наступила последняя мировая эпоха, словно старость переполненная тяжкими болезнями. Голод, эпидемии, опустошения войны, всякие ужасы, – вот что видели и что видим и мы в этот седой век» (PL 50). Эти слова находятся в сочинении под заглавием «De contemptu mundi et saecularis philosophiae», что на современный язык можно перевести словами «об отречении от мира с его культурою». Из-под пера этого же Евхерия вышел «панегирик пустыне», восторженное, полное лиризма описание духовной прелести отшельнической жизни. Таким образом с одной стороны безотрадная картина разлагающейся империи, а с другой – чарующая поэзия пустыни. |
| Гонорату) семь книг своих «Собеседований» со следующим предисловием: «О, святые братия Гонорате и Евхерие, похвалою тех высоких мужей, от которых мы приняли первые постановления отшельничества, воспламенились так, что один из вас, начальствуя над большим общежитием братии, желает, чтобы общество его, которое назидается ежедневным видением вашего святого жития, было наставляемо еще и заповедями тех отцов, а другой захотел отправиться в Египет, чтобы навидаться и телесным видением их, так что, оставив эту область, оцепеневшую от суровости галльского холода, как чистая горлица, полетел бы в те земли, которые ближе освещаются солнцем правды и изобилуют зрелыми плодами добродетелей. Это невольно возбудило во мне любовь, так что я, утешаясь желанием одного и трудом другого, не уклонился от опасности коротко написать, лишь бы только у первого увеличился авторитет между самыми монахами, а у второго отклонилась необходимость опасного мореплавания.» (Предисловие к XI Собеседованию). Св. Евхерий, понятно, принял к сердцу слова св. Кассина. Он не только не отправился в Египет, но и стал великим певцом галльской пустыни. Возможно, что дело тут в его (и нашем) «западном» темпераменте и опыте или же это «северный» антураж его творений хорошо знакомый нам по великим подвижникам русской «северной Фиваиды» ближайших к нам столетий, вплоть до преп. Серафима Саровского и других преподобных отцов и матерей уже нашего столетия, заставляет нас чувствовать что-то очень родное в писаниях преп. Евхерия и, в частности,в его «Похвале пустыни» (De laude ere mi). Позвольте привести здесь нечто из сего труда, который, хотя и иным образом, влиял на подвижников того времени почти также, как и «Постановления» преп. Кассиана. Эта небольшая книжка не содержит монашеского учения как такового, но отлично показывает нам импульс души, вдохновивший многих из современной ему молодежи обоего полу идти в пустыню. «Пусть тот, кто горит божественным пламенем, оставит свое жилище, чтобы избрать пустыню, пусть предпочтет ее своим ближним, своим чадам... |
| «О, сколь благословен Богом тот, чье смирение ослабило братнюю гордость, чье терпение угасило гнев ближнего, кто своим послушанием и ревностию исправляет в других теплохладность и леность, чьи утешительный пример или слова возжигают свет в сердце, которое гнев соделал слепым». («К монаху» I). Певец западной пустыни преп. Евхерий Лионский. В основном под словом «пустыня» в Галлии V-VI вв. подразумеваются пустынные места вне городов, подходящие для жизни монахов, отрешившихся от мирской жизни. Есть, однако, и другое, более точное его значение, в котором его употребляют преп. Кассиан: место для тех, кто желает вести уединенную, отшельническую жизнь вдали от общежительных или полуобщежительных обителей, в коих живет большинство монахов. В своих «Постановлениях» преп. Кассиан формулирует условия для вступления на сей высший образ жизни. «...Мы отправились посмотреть на особый, высший род монахов, называвшихся отшельниками. Они сначала долго живут в киновии, пока научатся терпению, рассуждению, смирению, нестяжательности, и дочиста исторгнут из себя все пороки, потом намереваясь вступить в жесточайшую брань с демонами, отдаляются в отдаленные места пустыни.» (V:6) «Пустыню искать должно совершенным, очищенным от всякого порока, и по совершенном очищении от пороков в обществе братии уходить в нее не по малодушию, а для божественного созерцания, с желанием высшего видения, которое может быть приобретено только в уединении и только совершенными» (VIIÏ17). Этот высший вид пустынной жизни обладает определенной привлекательностью для стремящихся к монашеству, не как какая-то действительно отдельная форма монашества, но как высший идеал одной общей для всех монашеской жизни. Здесь, однако, мы прежде всего должны знать о той трудной аскетической борьбе, чаще всего в монастыре, что непременно предшествует такому пустынножительству, также, как и о реалистическом монашеском учении, лежащим в его основе. Кассиановы «Постановления» – азбука также и этого вида монашества, тогда как в его «Собеседованиях» содержится более возвышенное учение для пустынножителей (и для общежительных монахов тоже). |
| Гонорату) семь книг своих “Собеседований” со следующим предисловием: “О, святые братия Гонорате и Евхерие, похвалою тех высоких мужей, от которых мы приняли первые постановления отшельничества, воспламенились так, что один из вас, начальствуя над большим общежитием братии, желает, чтобы общество его, которое назидается ежедневным видением вашего святого жития, было наставляемо еще и заповедями тех отцов, а другой захотел отправиться в Египет, чтобы навидаться и телесным видением их, так что, оставив эту область, оцепеневшую от суровости галльского холода, как чистая горлица, полетел бы в те земли, которые ближе освещаются солнцем правды и изобилуют зрелыми плодами добродетелей. Это невольно возбудило во мне любовь, так что я, утешаясь желанием одного и трудом другого, не уклонился от опасности коротко написать, лишь бы только у первого увеличился авторитет между самыми монахами, а у второго отклонилась необходимость опасного мореплавания” (Предисловие к XI Собеседованию). Преп. Евхерий, понятно, принял к сердцу слова преп. Кассиана. Он не только не отправился в Египет, но и стал великим певцом галльской пустыни. Возможно, что дело тут в его “западном” темпераменте и опыте или же это “северный” антураж его творений, хорошо знакомый нам по великим подвижникам русской “северной Фиваиды” ближайших к нам столетий, вплоть до преп. Серафима Саровского и других преподобных отцов и матерей уже нашего столетия, заставляет нас чувствовать что-то очень родное в писаниях преп. Евхерия и, в частности, в его “Похвале пустыни” (De laude ere mi). Позвольте привести здесь нечто из сего труда, который, хотя и иным образом, влиял на подвижников того времени почти также, как и “Постановления” преп. Кассиана. Эта небольшая книжка не содержит монашеского учения как такового, но отлично показывает нам импульс души, вдохновивший многих из современной ему молодежи обоего полу идти в пустыню. “Пусть тот, кто горит божественным пламенем, оставит свое жилище, чтобы избрать пустыню, пусть предпочтет ее своим ближним, своим чадам... |
| Можно бы, пожалуй, сказать о Евсевии, что он мало знал о событиях на Западе, а история с Фиваидским легионом случилась именно на Западе, но этот аргумент в настоящем случае не действителен: легион был навербован на Востоке, в Фиваиде, а с тем, что касалось Востока, Евсевии хорошо был знаком; да и трудно поверить, чтобы слух о таком важном событии, хотя бы случившемся на Западе, не достиг такого любознательного историка, каким был Евсевий. Но если бы по какому-либо случаю Евсевий и не знал события, непонятно, почему о нем, этом событии, ничего не знает Лактанций и другие лица, например Иероним, Руфин? В рассказе о самом событии находят невероятным замечание актов, что целый легион позволяет казнить себя без сопротивления и возражений. Мыслимо ли Таковы аргументы апологетов рассказа и его отрицателей. Теперь спрашивается: кто более прав в своих воззрениях — первые или последние? Апологеты рассказа слабы в своих доказательствах. Большая часть свидетельств, которыми они хотят подтвердить истинность события, относится к очень позднему времени: Евхерий писал спустя столетие после царствования Максимиана, а такое свидетельство имеет мало цены в науке; еще менее имеют цены показания писателей и свидетелей, живших позднее Евхерия: они могли говорить о событии со слов Евхерия, на основании его сочинений. Больше всего могло бы иметь значения свидетельство Амвросия Медиоланского, так как он жил ранее Евхерия, но слова Амвросия, как очевидно для каждого непредубежденного ума, слишком неопределенны: под сонмом " небесных воинов " , по меньшей мере с равным правом, можно разуметь и не разуметь воинов Фиваидского легиона. Последнее представляется наиболее безошибочным. Что касается доказательств, приводимых учеными против достоверности разбираемого повествования, то они сохраняют свое значение и силу. Можно так или иначе ослаблять при помощи каких-либо тонких соображений значимость того или другого доказательства, направленного против истинности рассказа, но совсем отнять вес у всех доказательств вместе едва ли возможно. |
| S. 266–268. Ruinart. Acta. P. 316; Theodoreti Graecorum affectionum curatio, disp. 8. Hunziker (S. 269–272) старается тщательно указать элементы, из которых сложилась легенда; он думает, что Евхерий, автор мученических актов Фиваидского легиона, сгруппировал и по своему скомбинировал различные показания из сочинений Амвросия, Евсевия, но при всем остроумии Гунцикера нам представляется этот путь к разрешению вопроса слишком сложным. Архим. (архиепископ) Сергий в своем монументальном труде " Полный месяцеслов Востока " исследует лишь сказание о мученике Маврикии Апамейском с его отрядом из 70 человек (Т. II. Ч. 2. С. 60 второй пагинации), но совсем не упоминает о Фиваидском легионе. ______________________ Таким образом, как ни был груб и жесток соправитель Диоклетиана Максимиан, однако же нет твердых оснований приписывать ему такое злодейство, как казнь 6600 христианских воинов. Самое возникновение этой легенды, связываемой с именем Максимиана, впрочем, свидетельствует, что в Церкви долго хранилась память о тирании Максимиана. Другими словами, в основе легенды лежит тот верный факт, что Максимиан был слишком жесток в отношениях к христианам. Переходим к обзору противохристианской деятельности двух других соправителей Диоклетиана — кесарей Констанция Хлора и Галерия. Скажем сначала о Констанции Хлоре и его отношении к христианам. Прежде всего возникает вопрос: какие области подчинены были Констанцию? По Диоклетиановой государственной системе, кесари не были лицами, самостоятельно и полновластно управляющими данной страной; кесари — это были несменяемые полководцы, обязанность которых состояла в охранении границ Империи, в водворении порядка в тех провинциях, где возникали беспорядки и волнения, а в управлении они руководились законами, которые издавались верховным императором. Констанцию было поручено охранение спокойствия на крайнем Западе, но подчинена ли ему была, как обыкновенно полагают, кроме Британии еще и Галлия — это очень Обыкновенно кесарю поручалось управление только такими провинциями, которые объявлялись стоящими на военном положении; он лишен был инициативы в правительственных действиях. |
| 14b) и некоторые из христианских богословов (Иероним, Григорий Великий ), соответственно надписанию их в еврейской Библии именем Самуила и упоминанию в книгах Паралипоменон об исторических записях Самуила ( 1Пар.29:29 ), признавали писателем их Самуила. Но ближайшее знакомство с книгами, в коих ( 1Цар.25:1–28 гл.) повествуется о смерти Самуила и продолжительном после того правлении Давида ( 2Цар.1–24 глл.), не могло помириться с таким предположением. Еще некоторые иудейские богословы (Абарбанел) и христианские (Прокопий, Евхерий, Корнелий а Ляпиде) объясняли название «книги Самуила», как определение эпохи Самуила, а писателями признавали: в начальных главах ( 1Цар.1–24 глл.) Самуила, а продолжателями его труда пророков Нафана и Гада, отождествляя рассматриваемые книги с писанием этих пророков, упоминаемым в книгах Паралипоменон ( 1Пар.29:29 ). Но и с этим дополнительным предположением нельзя согласиться, потому что книги Царств, как мы видели, носят на себе ясные следы единства происхождения и систематичности писания, а упоминаемые в книгах Паралипоменон, очевидно, были записями разных лиц, не имевшими подобного характера. Еще бл. Феодорит обращал внимание на упомянутое отличие этих разнородных памятников и заметил, что «последующий пророк соединил в одну священную книгу писания предшествующих пророков» и придал своему писанию единство и систему. Это справедливо. Но когда он жил? На основании содержания книг трудно определить время жизни писателя и личность его. Выражение: " до ныне " или «до сего дня», на основании которого определяется время жизни писателей книг И. Навина и Судей, не имеет такого значения в книгах Царств. Оно здесь употребляется в следующих случаях: 1Цар.5:5 : «жрецы Дагоновы и все приходящие в капище Дагона до сегодня не ступают на порог Дагонова храма» – в воспоминание о том, что идол Дагона лежал на пороге, когда в его капище находился ковчег завета. Но нельзя определить, долго ли сохранялся этот обычай у почитателей Дагона. Пророк Софония замечает, что в его время существовал у евреев обычай – перепрыгивать через порог ( Соф.1:9 ). |
| — св. Кводвультдеус, епископ Карфагенский (+ 453 г.), тоже сторонник блаж. Августина; — св. Фульгенций, епископ Руспицийский в Африке (+ 532 г.), известен как защитник бл. Августина и борец против арианства. Все эти имена, как эпохи до–никейской, так и последующей, позволяют говорить о самостоятельной ветви африканской церковной литературы, окрашенной особыми, только ей свойственными интересами, и оставившей заметный след в развитии как богословия западного, так и общехристианской церковной литературы. Глава XIII. Марк Минуций Феликс. Марк Минуций Феликс. Автор. О жизни Минуция Феликса не сохранилось никаких данных. Из писателей древности о нем упоминают только трое, и то очень мало. Лактанций говорит о Минуции Феликсе как об авторе Октавиана и апологете христианства, ставя его рядом с Тертуллианом и св. Киприаном. Блаж. Иероним, упоминая его как автора Октавиана, называет его адвокатом. Евхерий, еп. Лионский (+ 450 г). называет его также вместе со св. Киприаном и Фирмианом. Все, что можно извлечь из самого произведения Минуция Феликса, дает основание предполагать, что он африканского происхождения, родом язычник, и обратился в христианство уже в зрелом возрасте, пораженный возвышенным учением Евангелия и мужеством христианских мучеников. Он получил хорошее риторское образование и выделялся из среды своих современников. Он был адвокатом в римском суде. Очень трудно установить, хотя бы приблизительно, время его жизни. Единственно, на чем можно строить свои предположения, это то, что в его Октавиане (IX 6; XXXI 2) имеются ясные указания на речь Фронтона против христиан. Фронтон умер около 175 г., что позволяло бы установить terminus a quo. С другой стороны, terminus ad quern намечается тем, что Киприановское Quod idola dii non sint, написанное не позже 248 г., широко использовано в Октавиане. Данных для большего уточнения нет. В вопросе о времени составления этого трактата существует другое, более существенное затруднение. В науке поднялся спор о взаимоотношениях Октавиана и Апологетика Тертуллиана, написанного около 197 г. Ученые решительно разделились здесь на три группы. |
| Об этом прямо говорит Геннадий в LXIII-rл. своего сочинения «De viris illustribus»: «Sed et Cassiani (Evcherius) quaedam opuscula, lato tensa sernome, augusto verbi resolvens tramite, in unum coegit volume, aliaque tam ecclesiasticis, quam monasticis studiis necessaria 122 . А. Баронгий (in gestis anni 433) в пояснение приведенного места Геннадия замечает: «Haes Gennadius, ejusdem farina cum Cassiano: que ne diceret erroribus confutatis, Eucherium expurgando contraxisse opera Cassiani, latum sermonem circumcidisse praetexuit 123 . То же самое, что сделал Евхерий по отношению к сочинениям И. Кассиана, предпринял, по словам Кассиодора, Виктор, еп. Африканский: «Cassiani dicta Victor Martyritanus, episcopus Afer, ita Domino juvante purgavit, et quae minus errant addidit… et cet 124 ». Ado (ep. viennensis) о самом Кассиодоре говорит, что он занимался исправлением сочинений И. Кассиана: «errors illius (Cassiani) Cassiodorus, Ravennatum Senator, purgare volens, non ad plenum omni ex parte polnit 125 ». Наконец то же самое до некоторой степени сделал Дионисий (Cartusianus) in sua paraphrase, когда, опустивши в сочинениях Кассиана ошибочные места, выбрал правильные места и составил из них истинную, православную доктрину 126 .Указанное отношение к сочинениям И. Кассиана и пользование ими в исправленном виде и даже сокращенном, не могло быть благоприятно для последующей исторической судьбы их. Оно могло вредно отразиться на самом издании трудов И. Кассиана и требовало от издателей внимательного критического отношения к тем манускриптам и кодексам, на основании которых предпринимались сами издания. Мы уже говорили, что сочинения преп. И. Кассианав течение только почти 250 лет издавались до тридцати раз 127 ; остановимся теперь на некоторых более важных изданиях. Ряд изданий трудов И. Кассиана, если доверять Фабрицию, начинается с 1481 года изданием (officinae venetorum) только двенадцати книг «Institutiones». Известнее издание Basileensis 1485 г., заключающее уже «Collationes»; снова оно же повторено apud Amerbachium 1497 г. |
|
|
