| Но возвратимся к докладу г-на Глубоковского. Если бы этот доклад, заключающий 1–60 столбцов петита, напечатать обычным шрифтом, и в принятом формате, то он в полтора раза превосходил бы магистерскую диссертацию о. Антония Коржавина, принятую и увенчанную доавтономной академией, напечатанную, так называемыми, евангельскими буквами и, притом, так, что каждый период начинается абзацем. Значит, г. Г–вский мог бы получить за этот доклад, при его несомненных достоинствах, ученую степень, как иногда получали ее за семестровое сочинение, исправленное и дополненное. 87 И эта музыка повторилась не раз. Синод неоднократно утверждал дело московского профессора, а Победоносцев все не подписывал протоколов. В виду этого, синод, наконец, уступил обер-прокурору, тем более, что выяснилось одно обстоятельство, совершенно случайное, но, клонящееся во вред рассматриваемой диссертации. 88 Не будет нескромностью сказать, что г. Каптерев явил себя героем, когда добивался при позорном уставе 1881 года (этом, как говорят, подарке митроп. Сергия Ляпидевского) докторства и, наконец, добился. С другими профессорами случалось еще худшее. У них опускались руки. Да, например, у кого же это, спросит неблагосклонный читатель? Да у талантливейшего В. В. Болотова !! При введении сказанного устава – пустота б его побрала, как выражался мой покойный дед, – Болотов отложил попечение о написании докторского сочинения на намеченную и, вполовину обработанную им тему, потому что не хотел, как он сам говорил, «лезть в драку с этим уставом». Дело в том, что покойный Болотов открыл «одно сочиненьице Нестория», заключавшее «критику на (св.) Кирилла». «Чего доброго, опасался он, наши «камни» (эти камни бесподобны в устах скромнейшего профессора) возопиют: зачем извлекают на свет сочинения еретиков? Зачем занимаются изучением их?» И вот, ученейшая диссертация, не увидала света (Скажите: где что-либо подобное встречается в мире?). Но, за то и достается же этому – с позволения сказать – уставу от В. В. Он называет его «охочим до древомаслия» (постного масла). Или же он пишет: «Новый устав хочет научного бесплодия, новый устав положил есть тьму», он называет его «горою гелвуйскою». При существовавших тогда порядках, сам Болотов, по его словам, мог бы ожидать для своей диссертации «с обретением Нестория – верного fiasco», «Я не настолько наивен, чтобы дразнить быка (и это выражение великолепно в устах самого тихого человека, т. е. Болотова) красным, в виде Нестория в заголовке». И так не мог писать даже на безобидную тему о каком-то Нестории (учение которого, по секрету сказать, несомненно живет в нашей церкви) – кто же? Вероятно, первый профессор тех времен. Итак, мы видим, что это был не устав, а какая-то пещь халдейская, «порядки же тогдашние» были нирваной для науки. (Из писем проф. Болотова. Христ. Чт., 1907. т. I. стр. 383–5). |
| «Что-то не то» было и в школьном Обломове. Оставьте человека в покое, ему хорошо! Что же вы пристали к нему с обличениями и с копанием в образе его жизни?! Не должен он вам ничего. И никому ничего не должен. Ни стремиться, ни сокрушаться, ни побеждать себя. И не надо выводить его из спячки. Дайте человеку отдохнуть — и не ваше дело, из-за чего он устал. Но — нет. Как сейчас, помню, вопросы, написанные под диктовку учительницы дергающимся детским почерком на доске: «Почему Обломов ведет такой образ жизни?» Какой — «такой»? А Вы почему такой образ жизни ведете, Нина Ивановна? «Кто спасает Обломова?» Имеется виду Штольц, а если не Штольц (которого не возлюбил критик Добролюбов), то Ольга Ильинская. Только отчего Обломова спасать-то? За ним что — гонятся? Вы его-то спросили? «Осчастливить против желания — нельзя», как мы знаем из фильма «Покровские ворота». А «сон Обломова» — это же чудо из чудес, это же рай! Покажите мне человека, который отказался бы, чтобы ему было так же хорошо, как Обломову в его сне. Почему надо сразу ниспровергать и, повинуясь методичке, обличать лень? На настоятельные требования учительницы все же объяснить, почему Обломов ведет такой образ жизни, я целиком читал стихотворение Коржавина — «Каждый выбирает для себя». И наконец, Хлестаков. Можно посмеяться или даже позубоскалить над предложением видеть в Хлестакове — Антихриста. В одной из моих школ была «очень верующая» учительница, которая «все сводила к духовности», как мы это называли: про Антихриста-Хлестакова она нам не говорила, но если бы сказала, я бы наверняка не удержался бы от того, чтобы позубоскалить: «Опять она про своего Бога...» Просто только в институте я, к своему стыду, узнал о том, что знаменитая немая сцена «Ревизора» — это аллегория Страшного Суда. И что Гоголь сам об этом писал в «Театральном разъезде», потому что после постановки, восторга публики и замечаний критиков чувствовал себя совершенно непонятым. Он ведь писал не о нравах чиновников, а о движениях человеческого сердца, за каждое из которых предстоит перед Богом ответить. |
| Неофит 70–х не всегда это знал. Главный закон падшего мира быстро облегчал задачу: к другим — беспощадность, к себе — вседозволенность. Конечно, выражалось это на практике, в той самой " …праксии " . Ортодоксия не очень страдала; орудовать цитатами нетрудно, тем более — ругать " неправильных " . Но сейчас не стоит описывать способы удобных подмен, их и так описывают со времени пророков. Сказать я хочу о другом, более частном: книга о Даниэле Штайне оказалась чем-то вроде индульгенции для особой, очень мучительной, очень отталкивающей подмены. Писать о ней и больно, и стыдно. Примерно она сводится к тому, что мы всерьез считаем себя " хорошими христианами " , даже элитой какой-то, прости, Господи. Изнутри этого не увидишь, извне — только послушайте " врагов " … Да, мы вводим в соблазн, и дело — не в наших социальных взглядах (скажем, в либерализме), а в самом простом самодовольстве, самохвальстве, из-за которого Христос сравнил фарисеев с лицемерами или (у Аверинцева) с лицедеями. Любой человек, ищущий правды, но смотрящий на нас со стороны, немедленно это замечает, и слава Богу. Мне кажется, трогательный и милостивый рассказ о Божьем человеке становится камнем соблазна именно поэтому. Ну выбросим беседу с Папой или фразы о Непорочном Зачатии, " символ веры " — раздражение останется. Наверное, многие устали не только от хищных пантократоров, но и от смутного омута, где нет греха, нет вины, нет покаяния и искупления. Можно сравнить эти виды зла со Сциллой и Харибдой. Мы больше измучены первым, но те, кто намного моложе, достаточно хлебнули и второго. Да что там, зло распада есть всегда, при сколь угодно беспощадном режиме. (В церковной жизни его обычно меньше, но сейчас — хватает, особенно среди " интеллигенции " и богемы.) Если это верно и раздражает именно дух наших самоуспокоенных тусовок, я ничего сказать не могу. Да, мир — такой, и мы, в основном, такие. Да, и Бог, и Даниил, все равно щадят нас и любят, но восхищаться самим этим духом, честное слово, не надо. Надеюсь, эти попытки пройти между Сциллой и Харибдой, по царскому пути, никому не причинят боли. Наверное, надеюсь я зря. Все-таки получается, что я, как Коржавин у Довлатова, обидела сразу полгорода. Может быть, как-то смягчит дело то, что именно " полгорода " , а не отдельных людей, с их страданиями, беззащитностью и одиночеством " . ГИЛБЕРТ КИЙТ ЧЕСТЕРТОН И КНИГА О ФРАНЦИСКЕ АССИЗСКОМ |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance Силы на молитву. Поэзия Владимира Рецептера 4 мин., 19.05.2022 Шестьдесят лет назад, в десятом номере «Нового мира» за 1962 год, в редакционном разделе «Коротко о книгах», был напечатан отклик на первый поэтический сборник Владимира Рецептера «Актерский цех». Эта маленькая книжечка вышла в Ташкенте, где уроженец Одессы окончил филфак Среднеазиатского университета, а затем и актерский факультет театрально-художественного института. К моменту выхода в свет «Актерского цеха» Владимир Эмануилович уже три года выступал на сцене Ташкентского драмтеатра с моноспектаклем «Гамлет» (триумфально играя его по всей стране, включая обе столицы) и находился в «переходном» состоянии — в ленинградский БДТ. Совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир» — рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира». Новомировский отклик на книжку В. Р. был подписан инициалами: «Н. К.». «Мир искусства, — было сказано в отзыве, — это мир его обыденной жизни, мир его будничного труда. Именно через детали этого мира открываются ему основные ценности жизни. …И ты шагнешь к высокой рампе, такой пугающей сперва, возьмешь свое волненье в рамки и скажешь первые слова…» Автором отзыва, который далее писал о явлении мужества в этих строчках и о ценности подвига — в других (стихи о старом суфлере, его «негордой участи» «быть нужным и быть не в чести») и в целом — об «обаянии жизни, которым светятся лучшие вещи сборника», был поэт Наум Коржавин, ставший навсегда одним из самых близких друзей поэта, актера, режиссера и пушкиниста Владимир Рецептера. «Когда подробности остынут/и перестанут обжигать,/я нагружу стихам на спины/дорогостоящую кладь…» Эти свои строки он однажды прочитал Анне Ахматовой. И повторил их на страницах «Нового мира» в десятом номере за 2001 год, в новом веке. …Со времени «Актерского цеха» (1962), выпущенного крохотным по тем временам трехтысячным тиражом, до сегодняшнего сборника «Год за три» (2022; раритетные сто экземпляров!) прошла целая жизнь. Постепенно в ней счастливо открывалось и продолжает открываться самое главное. |
| Но произойдет это, конечно, не в одночасье. Почва должна быть подготовлена, размягчена. В данном случае размягчиться должен мозг. И по некоторым признакам видно, что “процесс пошел”. Сколько чуши в последние годы подают в качестве незыблемой истины! Сколько дров наломано под влиянием этой чуши! Взять хотя бы тему отцов и детей. Только родители стали опоминаться и меньше доверять детским телепередачам, подростковым журналам, школьным инновациям, как хлоп — взялись и за них, за родителей. “Воспитание ребенка надо начинать с воспитания родителей”, “родители абсолютно беспомощны, педагогически безграмотны”, “матери не умеют любить своих детей, мы должны их этому научить…” Школа для родителей, курсы для будущих пап и мам, родительские университеты… А в некоторых наиболее продвинутых умах уже вызрела идея экзамена, лишь по успешной сдаче которого человек имеет право носить звание родителя. И опять все покорно кивают головами, как сомнамбулы на сеансе гипнотизера. Дескать, конечно, правы специалисты, какие из нас родители? Ничего-то мы не знаем, не умеем. Как выразился однажды поэт Наум Коржавин (правда, об Америке): “Здесь царит какое-то помешательство на специализме”. Что же советуют родителям современные специалисты? Какие, выражаясь языком Кашпировского, “дают установки”? “Ребенок попал в беду…” — таков тревожно-притягательный заголовок брошюры, выпушенной объединением педагогических изданий “Первое сентября”. Там же, на обложке, точно указан и адресат: “Справочник для учителей и родителей”. Брошюра хоть и тощая, но очень ценная. Ведь это квинтэссенция “новой педагогики”, “нового воспитания”, более того, “нового мышления”. Нуда, сейчас ведь модно говорить о “новом мышлении” и “новых ценностях”, которыми должно пропитаться человечество, желающее перейти в новый век. Даже целое философское направление уже появилось, прямо так и называется — “Нью Эйдж” (“Новый век”). Просмотрев брошюру “Ребенок попал в беду”, легко себе представить, на что психологи, проникнувшиеся “новым мышлением”, ориентируют нынче родителей и вообще всех тех, кто занимается воспитанием детей. |
| На полях документа, есть записи тех, кому он адресовался. В них мы видим искреннее возмущение таким подходом к делу. Например, слово «товарищи» подчеркнуто и написано «неверно», а также оставлены замечания следующего характера: «Ишь ты!», «Глупо!», «Слишком поздно!» и т.д. (См. приложение 1). Да и кроме того «подсудимый» вел себя очень вызывающе. «Подсудимый явился очень бодрым, заносчивым и казался спокойным. Из защиты его оказалось, что он придумал планы защиты и действовал обдуманно и даже хитро. 27[ноября] подкопы под меня, чтобы я извинился перед ним. Эти подкопы велись чрезвычайно хитроумно, но, однако, я проник в них» . На это извещение последовал ответ студентов, где они подтвердили свой приговор, признав объяснение обвиняемого ничтожным. (См. Приложение 2). Александр Дмитриевич Беляев пишет в дневнике, что осужденный пытался воздействовать на него, как на председателя, но это тоже не удалось и ему пришлось нести заслуженное наказание. «После этой последней попытки, он оставил дело и успокоился. Целую неделю он не мог взяться за свою работу» . Как мы видим прот. Александром Горским были заложены важные педагогические принципы, которые были направлены на развитие прекрасных качествв студентах, таких как самостоятельность и ответственность. Учащиеся очень дорожили такой заботой отца Ректора, и старались не подводить своего «папашу». Однако, как нам видится, были и некоторые подводные камни в таком студенческом самоуправлении. Очень скоро некоторые учащиеся стали направлять свое, может быть и справедливое негодование, по отношению к начальству, причем постепенно это стало превращаться в организованное сопротивление. Так из дневника проф. А.Д. Беляева узнаем, что в 1890 г. недовольные студенты (их было около 15 человек) побили стекла у инспектораархим. Антония (Коржавина). Сам автор дневника указывает на то, что новый инспектор «то был строг, то стал мягок в обращении со студентами» . Иначе говоря, дело, начатое прот. Александром Горским, не было доведено до конца, а новый ректор еп. Христофор начал «закручивать гайки». Студенты же, вкусив свободы, не хотели подчиняться новым правилам и начали постепенно оказывать организованное сопротивление начальству, что в свою очередь привело к революционным событиям. Вот такую «злую шутку», как нам видится, сыграло, изначально доброе начинание, направленное на развитее лучших качеств у студентов и оставленное без должного внимания. |
| Д. Ф-ч основательно знал католичество и протестантство в первоисточниках, обладал превосходным знанием трех – четырех новейших языков, изучал на них новую церковную историю Запада, тщательно следил за литературой своего предмета и выписывал все важные новинки. Как внимательно и заботливо относился Д. Ф-ч к работавшим ему молодым ученым, об этом свидетельствуют в своих воспоминаниях: проф. В. А. Соколов и особенно архиеп. Варшавский Николай (М. З. Зиоров). Но, по причине слабой лингвистической подготовки, особенно по новым языкам, на историческом отделении отбиралось мало охотников писать Д. Ф-чу магистерские диссертации. Мне известны пятеро: Коржавин, Учение об оправдании в символических книгах лютеран, – Маргаритов, Лютеранское учение в его историческом развитии при жизни Лютера, – Соколов И. Отношение протестантизма к России в 16 – 17 веках, – проф. В. А. Соколов , Реформация в Англии, – и М. П. Фивейский, не прошедшая академической цензуры диссертация об Ирвинге. Не со всеми коллегами Д. Ф-ч находился в ладу. Явная и сильная вражда была у него с его свояком А. П. Лебедевым . Соообщаю об этом опять на тот случай, если они оставили свои записки. На церковно-практическом отделении старейшим профессоромъ был Егор Васильевич Амфитеатров, второй магистр ХШ курса Петроградской Духовной Академии, единственный профессор не из питомцев нашей Академии, занимавший кафедру словесности и истории литературы. Старичок небольшого роста, худенький, бритый, с порыжелым от ветхости париком шатена, – он производил впечатления повытчика прежних времен. В аудиторию и на кафедру являлся всегда с черной, покрытою блестящим лаком, табакеркой и фуляровым темно-красным платком в левой руке. Лекция предварялась зарядом табаку в нос, сморканием и чисткою носа и губ фуляром. Затем начиналось чтение по тетрадке из синей и толстой старинной бумаги, – редкое, внятное, приятным старческим баском, спокойное, без всякого возбуждения, повышений и понижений, ровное, с нервным покачиванием головы вправо и влево и изредка подергиванием верхней губы. |
| Одной из парадоксальных составляющих этого бедствия было то, что люди культуры отучались и отучали своих собратьев слышать в словах их прямой, нефигуральный смысл, — двадцать лет назад об этом написал Н.Коржавин в статье “Игра с дьяволом”. За словами “поругание счастия”, “проклятье заветов”, “попиранье… святынь” и пр. молчаливо предполагалось не собственное содержание, а как бы некое другое, на самом-то деле чрезвычайно привлекательное (“муки творчества”) — но только выраженное сильными, пронзительными, трагическими средствами; все это называлось “художественный образ” и освобождало от моральной ответственности (в таком вот “метафорическом” духе понимался и гимн Чуме). Парадоксальным же явлением “непрямое” понимание слова было потому, что в нем “влекущая сила” сатанического обаяния встречалась с исконно русским почитанием слова, доверием к его смыслу, боязнью произнести или даже понять кощунственное слово всерьез. Примирение этих двух различных начал происходило в эстетизме. Не случайно в советскую эпоху именно эстетизм — как правило, самый отвлеченный, беспомощный и вульгарный — призван был компенсировать и украшать ложь и грубый социологизм многих литературных и литературоведческих сочинений. Однако именно в начало века, в пору расцвета “тонкого” эстетизма, уходит корнями та нынешняя неудержимая девальвация слова, то сознательно пропагандируемое — под лозунгом “все гораздо сложнее” — презрение к слову, к его прямому смыслу (когда, скажем, талантливый молодой критик высоколобо посмеивается в “Литературной газете” над теми, кто “на полном серьезе” возмущен порнографией на печатных страницах) — весь тот словесный блуд, выкормыш лживой эпохи, свидетелями которого мы сегодня являемся. Упомянутая выше статья “Игра с дьяволом” Н.Коржавина представляет собой подробнейший, строфа за строфой и чуть ли не строка за строкой, “разбор содержания” стихотворения “К Музе”. Разбор этот обнаруживает как точность, прямоту и буквальность кощунственных слов и поэтических формул стихотворения, так и туман в тех местах, где есть угроза слишком жесткого столкновения кощунствённости с нашим доверием к слову и правдой нравственного чувства. Это взгляд прямо в лицо блоковскому слову и художественному миру, в нем воплощенному: по отважному и разоблачительному простодушию — поистине “взгляд Татьяны”. |
| Где, когда началось это падение? Где, когда он отрекся от себя? От того огня в себе, что " …просиял над целым мирозданьем, Когда такой нестерпимой, дьявольской фальшью стали звучать его разглагольствования (и христианская в нем риторика) – о " свободе " , " справедливости " , " равенстве " и т.д.? Дьявол на лице защитников " law and order " , дьявол на лице революционеров. Вторник, 25 марта 1975 Благовещение. " Архангельский глас " . Кончил заметку о Вейдле. Пиша ее, вспоминал не только его, но и всю ту пору моей жизни, в сущности бесконечно счастливую. " Ты дал мне юность без печали… " Длинный разговор с Давидом Дриллоком о семинарии, об ее будущем, о " личных " проблемах. Маленький мирок, а сколько в нем подводных течений, потенциальных конфликтов, несовместимых теорий. И все это опять надвигается на меня, и, хотя я по малодушию откладываю и откладываю the moment of truth , где-то на глубине знакомое паршивенькое чувство нежелания во все это " врезываться " . Снова и снова и поражаюсь, и умиляюсь простоте, честности и открытости Давида. Новости по телевизии – одна хуже, одна гаже другой. Кровавая баня во Вьетнаме и Камбодже. Коррупция в полиции. Бомбы – в Аргентине, в Ирландии, по всему миру. И либеральные советы преступных американских либералов всему миру. А потом пошлейшие рекламы. Пир во время чумы, но пир даже не грешных людей, а клоунов, мелких жуликов и пошляков. В мире не остается воздуха… Только три дня одиночества – и вот уже чувствую его бремя, и понятными становятся обычно раздражающие меня, кажущиеся мне беспредметными " драмы " одиноких кругом меня. Среда, 26 марта 1975 У Кабачников с Александром Галичем. У Галича огромный человеческий шарм. Я его до сих пор читал или же слушал с ленты. Но совсем другое слушать его живьем. Огромное впечатление от этой лирики, эмоции – очевидно абсолютно подлинных. Широта, благожелательство, элегантность. Короткий разговор наедине – об о.Александре Мене, об эмиграции. " Я ведь неофит. Только знаю Евангелие, Библию… " У Кабачников толпа " новых " – Коржавин, Вероника Штейн и какие-то мне незнакомые. |
| Патриотизм воспринимался Окуджавой как опасность, как вызов его соплеменникам. Отсюда его патологическая ненависть к патриотам и русским. По Окуджаве «стать патриотом» – значит, «смешаться с толпой», а русские – «рабы» и «язычники» (т.е. гои). Все, что пел и говорил в этот вечер Окуджава, было своего рода антирусским манифестом либерально-еврейских кругов. С тех пор Окуджава стал для меня символом пошлости, космополитизма, мещанского духа местечкового еврейства, своего рода эталоном всего того, что нельзя принимать русскому человеку. Под стать Окуджаве был и другой еврейский бард – А. Галич, пьяница и наркоман, поразивший меня во время выступления в Политехническом музее (или ЦДЛ (?)) фантастическими рассказами о своих встречах (?) с Ф. Юсуповым, убийцей Г. Распутина. В мерзкой манере он сочинял гнусные подробности из жизни последнего Русского Царя, вываливая на память о нем все бездны собственной растленности и ненависти к России. Во второй половине 60–70-х годов вокруг Окуджавы, Галича, Слуцкого, Эйдельмана, Коржавина существовали кружки сионистско-космополитической интеллигенции, вызывавшие во мне отвращение не только из-за их растленно-антирусского духа, но и из-за смехотворных претензий на «элитарность» и «первенствующее положение» в русской культуре. В то время я с жадной любознательностью ходил по разным вечерам, лекториям, литературным встречам. Среди многочисленных выступавших и лекторов я скоро научился определять представителей этих сионистских кружков (причем необязательно все они были евреи), вносивших в культурную жизнь диссонанс и местечковые разборки. Особенно неприятные чувства во мне вызывали Н. Эйдельман и С. Рассадин с их самоуверенными и, по сути дела, невежественными рассуждениями о русской истории. Ее они коверкали так, чтобы языком событий прошедших эпох навести слушателей на определенные мысли о современной русской жизни. Вероятно, им казалось, что они поступают тонко и умно. На самом деле все это выглядело очень примитивно и малоубедительно. |
|
|
